Я вешаю нож на гвоздь

– И сколько будет гореть эта свеча, столько мы будем вспоминать тебя здесь, во «Флейшере». Значит, приблизительно двадцать четыре или двадцать шесть часов.

– Гип‑гип‑ура‑а‑а‑а!

Мы стоим тесным кружком посреди лавки через полчаса после ее закрытия и пьем шампанское из видавших виды фаянсовых кружек. Стол уже вымыт и протерт солью, грязные фартуки брошены в корзину, а моя кожаная шляпа лежит на сумке с собранными вещами. Сегодня мой последний день в лавке; я договаривалась, что полгода буду здесь ученицей, и вот сегодня этот срок закончился. Я уже дала объявление, что ищу новых жильцов для своей съемной квартиры, а дома меня ждет муж. Не на пару дней, навсегда.

Свеча – это одна из последних придумок Эрона: золотистая колонна примерно сантиметров пятнадцать высотой. Она сделана из говяжьего сала, которое я помогала топить. Теперь он торжественно вручает ее мне. Усы у него шикарно топорщатся в стороны и кокетливо завиваются на кончиках. Колин отрастил длинные, похожие на котлеты бакенбарды, а у Джоша на лице по‑прежнему главное украшение порнозвезды (надпись на одной из его любимых футболок гласит: «ЛЮДЕЙ УБИВАЮТ НЕ РУЖЬЯ, А ТЕ, КТО НОСИТ УСЫ»), Финал конкурса усов приближается, и наши клиенты уже активно делают ставки.

Сегодня я получила и другие подарки. Джесс преподнес мне мраморное яйцо с черными и розовыми прожилками и специальную подставочку для него.

– Я подумал, оно поможет тебе писать книгу. Будешь смотреть на него и типа медитировать.

Джош передает мне диск в коробочке с надписью: «Прощальная смесь для Джули –

Хуан».

– Хуан заходил позавчера. Я сказал, что ты пошла по его стопам и тоже собираешься нас бросить, и он завез вот это.

– Как у него дела? Я по нему скучаю.

– Я тоже, сестренка. Но у него все хорошо. В этой новой колбасной лавке платят больше, чем я могу себе позволить платить работникам. И Хуан был бы дурак, если бы отказался. Вперед и вверх, знаешь?

– Знаю.

Прошлой ночью мне снился сон: я ползу вверх по отвесной, голой и бесконечно высокой скале. Все, кого я когда‑то знала, – мои друзья из магазина, родители, брат, Эрик, Гвен, Д. – обогнали меня и ушли далеко вперед, а я осталась. Я пытаюсь позвать их, но у меня внезапно пропал голос, и никто не слышит. Я проснулась мокрая от ужаса, с застывшим в горле криком. Этот сон снится мне довольно часто.

Кроме свечи Эрон подарил мне золоченую резную рамочку, в которую вставлено изображение коровы, а сверху выведено изречение – точно такое же, по его словам, как висело в конторе той скотобойни, где он два месяца проходил практику: «Если есть жывотных грешно, то зачем они сделаны из мяса?».

– Хотел, чтобы надпись была точно такая, как там, – жалуется он, – а компьютер все время исправлял «жывотных» на «животных». Но я его победил.

– Кто бы сомневался. Спасибо, Эрон! Потрясающая картинка. Поставлю ее на своем столе.

Мой рабочий стол дома уже превратился во что‑то вроде алтаря моего последнего увлечения. На стене над ним висит старый испанский рекламный плакат: Дон Кихот верхом на свинье, а на его копье насажен свиной окорок. Сам стол завален книгами о мясе и сборниками рецептов; пачка бумаг придавлена черным, гладко отполированным камнем, круглым, но чуть‑чуть вдавленным по бокам. Он называется «чанки».

– Да брось ты! Здесь их, наверное, целая тысяча!

Но Эрик остается непоколебим:

– Девятьсот семьдесят семь, если быть точным. И догадываешься, откуда я это знаю?

– Да никто его не хватится. А было бы так романтично…

– Джули, я не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Не могу, потому что не хочу.

– Всего одна жалкая доисторическая хоккейная шайба! Вроде я немного прошу.

Это было первое место работы Эрика в Нью‑Йорке – Музей естественной истории; он составлял каталог североамериканской археологической коллекции. Куча всяких бусинок и отполированный круглых камней, которые на самом деле были когда‑то хоккейными шайбами у коренных жителей материка. Мне ужасно нравилось держать их, тяжелые и гладкие, в руке.

В конце концов Эрик нашел резчика по камню, и тот изготовил для меня точно такую же шайбу. Я была очень тронута этим жестом, но все‑таки немного жалела, что он не украл ее для меня.

* * *

Мне ужасно нравятся все подарки, но самый лучший я получила несколько часов назад.

Все утро я «помогала» Эрону готовить поркетту для свадьбы его друзей. Из целой свиньи удаляют все кости, солят, перчат, посыпают специями и щедро фаршируют всякими вкусностями – чесноком, луком, трюфелями и несколькими свиными филеями, завернутыми в бекон, – а потом насаживают на вертел. Помощь моя состояла главным образом в том, что я помогала резать чеснок, а потом благоговейно наблюдала за тем, как ловко Эрон извлекает из животного весь скелет, кроме черепа, не повредив при этом ни мяса, ни кожи. Правда, потом я обматывала куски филея беконом и укладывала их внутрь получившегося чехла, посыпала все чесноком и кусочками трюфеля и еще помогала насаживать свинью на вертел и обвязывала его на этот раз не шпагатом, а толстой проволокой через каждые пятнадцать сантиметров. В итоге у нас получился почти двухметровый ровный свиной цилиндр с торчащей из него головой. Все это вместе до того напоминало пенис, что даже комментарии были излишними; оставалось только развести руками и протянуть в стиле Джоша:

– О‑хо‑хо‑о‑о…

Потом Эрон отправился в холодильную камеру, чтобы освободить в ней место для поркетты – нелегкая задача, учитывая количество скопившегося там мяса, – а через пару минут высунул голову из двери и позвал меня:

– Эй, Джуль, зайди сюда на секунду. Нужна твоя помощь.

Я зашла и обнаружила внутри еще Джоша и Джессику; все они стояли у полки с окороками и упакованными в мешки субпродуктами и были явно чем‑то взбудоражены.

– Джули, закрой глаза.

Я подчинилась и немного подождала.

– А теперь открывай.

Я открыла и увидела, что Джош протягивает мне черный матерчатый чемоданчик – такой есть у каждого студента Кулинарного института. Он является столь же неотъемлемым признаком профессии, как колпак и фартук.

– Ой, ребята, спасибо.

– Открой.

Я открыла чемоданчик и откинула крышку черного чехла. Внутри лежали три ножа. Двенадцатисантиметровый разделочный. Изогнутый тесак с лезвием длиной сантиметров в тридцать и тяжелый кухонный топорик.

– Ох! – выдохнула я. – До чего же хороши!

Джош только что не подпрыгивал на месте.

– Прочитай гравировку.

Я пригляделась к лезвиям. На каждом их них изящными буковками было выведено: «Джули Пауэлл, Loufoque».

– Это louchébem. Помнишь, Эрон рассказывал? Поросячья латынь французских мясников. Означает «чокнутая».

Тут я разревелась.

– Нет, только не это! Ради бога не начинай здесь выть! – Джош развернулся на каблуках и поспешно покинул камеру.

– Он такой трус, – покачала головой Джессика.

– Джуль! – Эрон обнял меня и прижал к груди. – Ты теперь настоящий мясник! Ученичество закончено.

– Ребята, спасибо вам большое. Нет, правда, ну просто огромное.

– А посмотри сюда. – Эрон вынул из чехла тесак и показал на выгравированное на лезвии название фирмы.

– С ума сойти! То, о чем я мечтала! Мой собственный, настоящий!

– Гип‑гип‑ура!

У меня на глазах опять выступили слезы, и Джессика поспешно сказала:

– Ну и хорошо. Пока хватит, ребята. Еще нет трех часов, и у нас куча работы.

* * *

Сейчас уже почти восемь, и шампанское быстро заканчивается. Я знаю, что как только мы допьем последнюю каплю, я больше не смогу откладывать неизбежное: прощание, долгую дорогу домой и минуту, когда я пойму, что для меня нет больше места за этим столом. Боюсь, я могу опять заплакать. Наверняка заплачу. Только надеюсь, что сначала успею добежать до машины.

– Джули, нам всем очень нравилось работать с тобой. – Джессика поднимает свою кружку. Видимо, пришло время для тоста. – А мне было так приятно, что здесь появилась еще одна женщина. Я уже задыхалась одна среди всего этого тестостерона. – Она крепко обнимает меня. – Честно. Нам будет очень тебя не хватать.

– Ничего подобного! Она вернется. Не сможет не вернуться, – Джош наливает мне остатки дешевого розового шампанского. Жаль, что нельзя стоять так и пить его всю ночь. Как жаль, что мне надо возвращаться домой.

– Ну, Джуль, расскажи, чему новому ты научилась сегодня?

– Хм… ну, во‑первых, я узнала, что Джош – трус и не выносит женских слез.

– А еще?

– А еще… еще я научилась делать поркетту. То есть, конечно, я ее не делала, а просто смотрела, как ты делаешь.

– Можешь не сомневаться, когда ты в следующий раз захочешь извлечь кости из целой свиньи и свернуть ее в рулет, ты прекрасно справишься сама.

– Возможно. Да, а еще, я и раньше видела здесь пару‑другую фаллических символов, но то, что ты сотворил сегодня… это нечто!

– Знаешь, иногда двухметровый рулет из свиньи – это просто двухметровый рулет из свиньи.

– Угу. Иногда да, а иногда и нет.

Юная и нежная светловолосая Хэйли деликатно потягивает шампанское, которое по закону ей пока наливать не положено.

– Но ты ведь к нам еще вернешься?

– Если пригласите, вернусь. Правда, жилья у меня здесь больше не будет, но в гости обязательно приеду.

– Наш диван всегда в твоем распоряжении, – решительно заявляет Джош, – до тех пор, пока не купишь себе дом.

– Куплю дом?

– Ну да. В следующий раз приедешь, и займемся поиском недвижимости. И знаешь, что, Чокнутая? – Джош тычет пальцем в рабочий график, висящий над прилавком. – С этого момента ты будешь работать в штате.

– Брось, Джош!

– Да пошла ты! Что «брось»? Мне тут больше не нужны сачки, которые вкалывают бесплатно и битый час обваливают одну лопатку. Займешься делом всерьез!

– Хорошо, договорились. – Время пришло, и я неохотно поднимаю свою чашку. – Я хочу сказать, что все вы… Здесь было просто очень здорово… Я… – Нет, я ни за что не разревусь. Ни за что. – Я не хочу уезжать от вас, ребята.

Брови Джоша ползут вверх, уголки губ опускаются, и у него на лице появляется маска грустного клоуна: забавная и искренняя одновременно.

– Стоп‑стоп‑стоп, Джули. Если ты опять начнешь разводить сырость, клянусь, я возьму поркетту Эрона и отлуплю тебя ею!

На улице совсем темно. Я несу рюкзак с вещами, большую сумку с мясом, свою свечу, мраморное яйцо, картинку в рамке и именные ножи. Уже поздно. Меня ждет Эрик. Надо ехать домой. К горлу подкатывает комок.

На парковке, что находится за углом от лавки, я сижу в машине и пытаюсь вставить ключ зажигания. Слезы застилают глаза, и в конце концов я роняю голову на руль и разрешаю себе вволю порыдать.

Кто‑то стучит в стекло. Я вздрагиваю и выпрямляюсь. Это Джессика. Торопливо смахнув слезы, я открываю ей дверь, и она забирается в машину.

– Все ясно. И ты всерьез плачешь на парковке из‑за того, что отработала последний день?

– Ага. Вернее, нет. Я не знаю. Я… я даже не представляла… По‑моему, мне просто хочется сбежать.

Мне неловко и стыдно от этого по‑детски жестокого признания.

– Значит, надо сбежать.

– Нет, я не могу. Да и не хочу, если уж на то пошло.

Мне только… – Я судорожно всхлипываю. – У меня такое чувство, будто я сама себя загоняю в клетку.

– Джули, послушай, мы ведь с тобой ни разу толком не говорили с того раза… ну, помнишь, когда мы ездили в ресторан. Я думаю, может, тебе лучше…

Неожиданно даже для себя самой я начинаю отчаянно трясти головой и не даю ей договорить фразу, которую очень боюсь услышать.

– Нет! Нет, может, и так, но… – Слова беспорядочно вырываются у меня из горла вместе со всхлипами. – Может, и так, но, понимаешь… Я не хочу… не хочу никого терять. Но только я и себя не хочу терять. Господи, все это так страшно запутанно!

Я опять опускаю голову на руль и через минуту чувствую, как мне на плечо ложится ладонь Джессики.

– А почему бы тебе не отправиться в путешествие? Я имею в виду, одной. Ты знаешь, что я как‑то полгода прожила в Японии? Лучшее, что было со мной в жизни. Остановишься в каком‑нибудь «любовном гнездышке». Послушай, я хочу сказать, ты ведь еще вообще не жила.

– В «любовном гнездышке»? – сморкаюсь я.

– Ну да. Отличная штука. Это такие отели, где можно остановиться хоть на ночь, хоть на час. Там внизу просто панель с кнопками, вроде торгового автомата, выбираешь любой номер, какой понравится. А все комнаты украшены зеркальными шарами, аниме и прочей хренью.

Я начинаю дышать немного поспокойнее.

– Знаешь, а ведь я ни разу не была за границей одна.

– Вот и поезжай! Самый лучший выход. Я знаю, что тебе надо: Большой мясной тур. Поезжай в Японию. Попробуй там сашими из конины. Или съезди в Кобэ. Там выращивают бычков и, чтобы мясо было мраморным, поят их пивом. Съезди в Ванкувер, у Джоша там есть приятель, который делает потрясающие колбасы, или… Нет, вот что тебе надо! Аргентина! Ты ведь знаешь Игнасио? Мы поставляем ему в ресторан мясо. Он там жил и может дать тебе все наводки. Сама‑то ты куда хочешь поехать?

– Не знаю… Может, в Восточную Европу? И в Африку. Да много куда.

– Ну вот. По‑моему, сейчас самое время. Чтобы не скучать по нашей мясной лавке, найди себе новую.

Я пожимаю плечами и ладонями вытираю лицо.

– Но как я брошу Эрика?

– Джули, ты и так его бросаешь. Думаешь, он не чувствует?

Обняв меня на прощанье, Джессика выбирается из машины. Я наконец‑то вставляю ключ в зажигание и поворачиваю его. Как всегда, дорога ведет меня вниз, потом по мосту над темным провалом Тэппен‑Зи, потом через оранжевый электрический туман Бронкса, потом через мост Трайборо, за которым я должна была бы повернуть в Квинс, но вместо этого поворачиваю направо и еду на Манхэттен. Сбросив скорость, я проезжаю мимо дома, где живет Д., через стекло вглядываюсь в ярко освещенный вестибюль и на пару минут останавливаю машину, но двигатель не глушу. Я нередко так делаю: стою здесь, одновременно боясь и надеясь, что увижу его или он увидит меня, представляю себе, как в какой‑то другой жизни смело захожу в дом, звоню в дверь его квартиры и он уже ждет меня там с бантиком на шее, как щенок.

Вместо этого я трогаюсь с места, а через двадцать минут уже поднимаюсь по лестнице к себе домой. На моем лице не осталось никаких следов слез, и Эрик встречает меня обычным приветствием:

– Мама пришла! Наконец‑то.

Пес Роберт бегло обнюхивает меня и снова ложится. Кошка Максина, разлегшаяся на кухонном столе, тянет ко мне лапку, требуя ласки. Эрик пьет «Шарль де Фер» – то же самое розовое шампанское, которое я привезла для прощальной вечеринки в лавке. Я покупаю этот напиток так часто, что в местном винном магазине его прозвали «сок для Джули». Когда я вхожу в комнату, Эрик ставит стакан на столик, поднимается и обнимает меня. Не очень крепко, но нежно, пристроив подбородок у меня на макушке.

– Наконец‑то.

Он ничего не говорит о моем мясном запахе, и, наверное, больше у него никогда уже не будет повода.

Если ведешь себя, как счастливый и уравновешенный человек, то иногда и в самом деле таким становишься – эту истину я твердо усвоила за последние два с половиной года. Поэтому я отправляюсь на кухню жарить курицу, а Эрик наливает мне шампанского.

– Я так рад, что ты опять дома.

– Я знаю. Я тоже рада.

И ведь нельзя сказать, что я лгу, что жарящаяся курица не пахнет по‑домашнему уютно, что мурлыканье кошки не успокаивает и что мой муж меня не любит. Все это так. Просто раньше мир казался мне большим‑большим, а когда я здесь, он иногда становится очень маленьким.