Самый длинный день

Корнелиус Райан.

Содержание:

Предисловие

День «Д» вторник 6 июня 1944

Часть первая

Ожидание 15

Часть вторая

Ночь 93

Часть третья

День 155

Заметки о потерях 239

От издателя:

“Самый длинный день” это не военная история, а история людей: людей из союзных сил, вражеских, с которыми они воевали и гражданских, попавших в сумятицу боевых действий. Это плод одного из обширных исследований, предпринятых для работы подобного рода.

В течение последних десяти лет Корнелиус Райан изучил все доступные газеты – британские, американские и немецкие. Он также получил доступ к захваченным германским документам, многие из которых были специально рассекречены для этой книги. Они включают военные дневники фон Рундштедта и Роммеля, так же как и немецкие операционные записи и сообщения. Там же находятся сообщения, перехваченные и декодированные немцами, предупреждающие французское подполье о времени, установленном для начала вторжения союзников в Нормандию! После изучения письменных материалов он стал изучать устные свидетельства участников событий. Только в Германии его объявления были опубликованы в 250 газетах и журналах. Прислали отклики три тысячи человек. Семьсот человек, чьи истории показались наиболее интересными, были персонально опрошены. Их опыт был сплетен в захватывающий рассказ о САМОМ ДЛИННОМ ДНЕ.

Предисловие.

День "Д", вторник, 6 Июня, 1944 г.

Операция "Оверлорд" - вторжение союзников в Европу, начинались точно в пятнадцать минут после полночи 6 Июня, 1944 - в первый час дня, который навсегда стал известен как День "Д". В этот момент несколько специально отобранных людей из американских 101-й и 82-й воздушно-десантных дивизий выпрыгнули из самолетов в лунную ночь над Нормандией. На пять минут позже в пятидесяти милях, маленькая группа из британской 6-й воздушно-десантной дивизии выпрыгнула из своих самолетов. Они были патфайндерами, людьми, которые должны были обозначить зоны высадки для парашютистов и планеров, которые скоро должны были появиться.

Десантники четко обозначили пределы поля боя в Нормандии. Между ними и вдоль французского побережья лежали пять зон вторжения: "Юта", "Омаха", "Голд", "Джуно" и "Сворд". В предрассветные часы, в то время как парашютисты сражались среди темных изгородей Нормандии, величайшая армада, которую когда-либо видел свет, начала собраться вдали от этих пляжей - почти пять тысяч судов несли более чем двести тысяч солдат и моряков. Начиная с 06.30 после мощной морской и воздушной бомбардировки, несколько тысяч из этих людей побрели вброд к берегу в первой волне вторжения.

То, что будет рассказано дальше не военная история. Это – история людей: из войск союзников, врагов, с которыми они сражались, мирных граждан, которые были захвачены кровавой неразберихой дня "Д" - дня начала борьбы, закончившей грязную игру Гитлера по завоеванию мира.

Часть первая.

Ожидание.

В пасмурное июньское утро в деревне была тишина. Ее имя было Ла Рош-Гийон и она стояла нетревожимая почти двенадцать столетий в большом ленивом изгибе Сены приблизительно на полпути между Парижем и Нормандией. Годами это было просто место, которое люди проезжали по пути куда-нибудь еще. Ее единственной достопримечательностью был замок герцогов Ларош-Фуко. Этот замок, возвышающийся на фоне холмов за деревней, принес конец мирной жизни в Ла Рош-Гийон. В это серое утро замок возвышался надо всем, огромными камнями, блестящими от сырости. Было почти 6 утра, но ничто не шевелилось в двух больших, вымощенных булыжником дворах. За воротами лежала главная дорога, широкая и пустая, и в деревне окна домов, покрытых красной черепицей, все еще были затворены. В деревне Ла Рош-Гийон было очень тихо - так тихо, что казалось, что она покинута жителями. Но тишина была обманчивой. За затворенными окнами люди ждали звона колокола.

В 6 часов колокол в церкви пятнадцатого столетия св. Самсона около замка должен был прозвонить "Анджелус". В более мирные дни он имел простое значение - в Ла Рош-Гийон деревенские жители должны были перекреститься и прочесть молитву. Но теперь Анджелус значил гораздо больше, чем приглашение к молитве. Этим утром сигнал колокола должен был отметить конец комендантского часа и начало 1451-го дня германской оккупации.

В Ла Рош-Гийон везде были часовые. Завернувшись в маскировочные плащи, они стояли внутри обоих ворот замка, в дорожных заграждениях в каждом конце деревни, в дотах, врытых в меловом слое в подножии холма и в руинах старой башни на самом высоком холме, выше замка. Оттуда

пулеметчики могли видеть все, что двигалось в этой, наиболее оккупированной деревне во всей оккупированной Франции.

За своим пасторальным передним фасадом Ла Рош-Гийон была в действительности тюрьмой; на каждого из 543 деревенских жителей, в деревне и вокруг нее приходилось более чем три немецких солдата. Одним из этих солдат был Фельдмаршал Ервин Роммель командующий группы армий "Б", наиболее мощной силы на западе. Его штаб была расположена в замке Ла Рош-Гийон.

Отсюда, в этот критический пятый год Второй мировой войны, твердый и решительный Роммель, готовился к наиболее отчаянному сражению всей его жизни. Под его командой более чем полмиллиона солдат занимали оборону вдоль побережья на протяжении почти восьмиста миль от дамб Голландии до омываемых атлантическим океаном берегов полуострова Бретань. Его главная сила - пятнадцатая армия, находилась в районе Па-де-Кале, в наиболее узком месте пролива между Францией и Англией.

Ночь за ночью союзные бомбардировщики наносили удары по этой области. Утомленные бомбежками ветераны пятнадцатой армии горько шутили, что место для отдыха было в зоне седьмой армии в Нормандии. Вряд ли там падали бомбы.

В течение месяцев, за фантастическими джунглями береговых препятствий и минными полями, войска Роммеля ожидали в бетонных береговых укреплениях. Но сине-серый Британский канал остался пустынным. Ничего не случалось. В Ла Рош-Гийон, в это мрачное и мирное воскресное утро, все еще не было никакого признака вторжения союзников. Это было 4 Июня 1944 года.

В комнате на первом этаже, которую он использовал в качестве кабинета, Роммель был один. Он сидeл за огромным столом эпохи Ренессанса, который был освещен светом единственной настольной лампы. Комната была большой, с высоким потолком. Вдоль одной стены протянулся выцветший гобелен, на другой вниз с портрета в тяжелой золотой раме надменно глядело лицо

герцога Франсуа де Ларош-Фуко - писателя семнадцатого века, автора максим, и предка теперешнего герцога. На тщательно отполированном полу стояли в беспорядке несколько стульев, окна закрывали тяжелые шторы и больше ничего в комнате не было.

В частности не было ничего от Роммеля, кроме него самого. Не было никаких фотографий его жены Луизы-Марии или его пятнадцатилетнего сына Манфреда. Не было ничего, чтобы напоминало о больших победах в североафриканской пустыне в начале войны, ни даже роскошного маршальского жезла, который Гитлер так торжественно вручил ему в 1942. (Только один раз Роммель брал в руки восемнадцатидюймовый, трех фунтов весом золотой жезл покрытый красным бархатом, украшенный золотыми орлами и черными свастиками: это было в день, когда он его получил). Там не было даже карты, показывающей расположение его войск. Легендарный "Лис пустыни" оставался таким же неуловимым и загадочным, как всегда; он мог бы выйти из этой комнаты не оставив и следа.

Роммелю исполнился пятьдесят один год, и хотя он выглядел старше, но оставался таким же неутомимым, как и всегда. Никто в группе армий "Б" не мог бы припомнить хотя бы одну ночь, когда бы он спал больше пяти часов. Сегодня утром, как обычно, он был на ногах с четырех. Теперь он тоже ожидал с нетерпением шести часов. В это время он должен был завтракать со своим штабом и затем уезжать в Германию.

Это был бы для Роммеля первый приезд домой за многие месяцы. Он должен был ехать на автомобиле: Гитлер сделал почти невозможным полеты для старших должностных лиц, настаивая, чтобы они использовали "трехмоторные самолеты… и всегда с истребителями сопровождения". Роммель вообще испытывал неприязнь к полетам, он собирался совершить восьмичасовое путешествие домой, в Херлинген, около Ульма, на своем большом, черном "Хорьхе".

Он собирался в поездку, но решение ехать принять было не легко. На плечах Роммеля лежала огромная ответственность - отразить нападение союзников в момент, когда оно начнется. На Гитлеровский третий рейх бедствия сыпались одно за другим: день и ночь тысячи союзнических бомбардировщиков бомбили Германию, огромные силы русских ворвались в Польшу, союзные войска были в воротах Рима, везде армии вермахта терпели поражения и отступали. Германия все еще была далеко не разбита, но вторжение союзников

должно было стать решающей битвой. Ставкой было будущее Германии, и никто не знало этого лучше, чем Роммель.

Однако сегодня утром Роммель собирался домой. В течение нескольких месяцев он надеялся, что проведет несколько дней в Германии в первой половине июня. Было много причин, почему он считал, что теперь он мог бы уехать, и хотя он никогда бы не признался в этом, ему отчаянно был нужен отдых. Несколько дней назад он позвонил своему начальнику, старому фельдмаршалу Герду фон Рундщтедту, главнокомандующему на западе, прося разрешения на поездку, и немедленно его получил. Затем он сделал жест вежливости, позвонив в штаб фон Рундщтедта в Сент Женен-ен-Лай, под Парижем, чтобы получить формальное разрешение. Как Рундщтедт, так и его начальник штаба, генерал-лейтенант Гюнтер Блюментрит, были потрясены изможденным видом Роммеля. Блюментрит потом вспоминал, что Роммель выглядел "усталым и напряженным... человеком, которому необходимо несколько дней побыть дома с семьей".

Роммель и самом деле был напряженным и нервным. С самого дня прибытия во Францию в конце 1943 года, проблема, где и как встречать вторжение союзников лежала на нем почти непереносимым бременем. Подобно всем ожидавшим вторжения, он переживал кошмар неопределенности. Над ним все время висела необходимость опередить союзников в определении их вероятных намерений: как они поведут атаку, где они попытаются высадиться и, важнее всего, когда.

Только один человек действительно знал, какое напряжение испытывал Роммель. Своей жене, Луизе-Марии, он сообщал все: менее чем за четыре месяца он написал ей сорок писем и почти в каждом втором письме он делал новый прогноз о нападении союзников.

30 март он написал: "Теперь, когда март заканчивается и англо-американцы не начали атаку … Я начинаю верить, что они потеряли уверенность успехе".

6 апреля: "Здесь напряженность растет изо дня в день… вероятно только недели отделяют нас от решающих событий…" 26 Апреля: "В Англии моральное состояние – плохое… одна забастовка за другой и крики "долой Черчилля и евреев" и за мир еще громче… плохие предзнаменования для такого рискованного наступления".

27 апреля: "Теперь становится ясно, что британцы и американцы не пришли к соглашению атаковать в ближайшем будущем".

6 мая: "Все еще никакой признаков британцев и американцев… Каждый день, каждую неделю… мы становимся сильнее… Я смотрю на будущую борьбу с надеждой…, возможно, она начнется 15 мая, возможно в конце месяца".

15 Мая: "Я не могу больше совершать инспекционные поездки… так как никто не знает, когда начнется вторжение. Я полагаю, что осталось только несколько недель пока не началось здесь на западе".

19 мая: "Я надеюсь, что мои планы начнут осуществляться быстрее, чем прежде… но я удивлюсь, если я смогу получить несколько дней в июне, чтобы отлучиться отсюда. Сейчас шансов нет".

Но шанс, в конце концов, появился. Одна из причин решения Роммеля уехать в отпуск, была его собственная оценка намерений союзников. Перед ним на столе был еженедельный рапорт группы армий "Б". Эту тщательно выверенную оценку надо было послать к полудню следующего дня в штаб фельдмаршала Рундштедта, или как это обычно называлось на военном жаргоне, OB West (Oberbefehlshaber West). После дальнейшего приукрашивания, он должен стать частью всеобщего рапорта, и затем все это должно было пересылаться в гитлеровский штаб - OKW (Oberkommando der Wermaht). По оценке Роммеля союзники достигли "высокой степени готовности", "увеличился объем сообщений, идущих французскому сопротивлению", но, "согласно прошлому опыту это не означает, что вторжение неминуемо...". На этот раз догадка Роммеля была неверна.

В кабинете начальника штаба, дальше по коридору, капитан Хельмут Ланг, тридцатишестилетний адъютант Роммеля, готовил утренний рапорт. Это была его ежедневная, первая работа для командира. Роммель любил получать рапорт пораньше, чтобы он мог обсудить его со своим штабом за завтраком. Но сегодня утром рапорт был кратким: фронт вторжения остался спокойным, за исключением регулярной ночной бомбардировки в районе Па-де-Кале. Казалось несомненным, что кроме всех других признаков, эта беспрерывная бомбардировка указывала на Па-де-Кале как на место, которое союзники выбрали для атаки. Если они все-таки собирались высадиться, это должно было быть там. Почти каждый, казалось, думал так же.

Ланг взглянул на свои часы, было без нескольких минут 6. Они должны были выехать ровно в семь. Не было никакой охраны, просто два автомобиля, Роммеля и полковника Ханса Георга фон Темпельхофа, оперативного офицера группы армий "Б", который собирался ехать вместе с ними. Как обычно, различное военное командование в областях, через которые они должны были проезжать, не было проинформировано о планах фельдмаршала. Роммель предпочитал путешествовать таким образом, он ненавидел задержки из-за протокольных встреч с суетящимися и щелкающими каблуками офицерами и эскортом мотоциклистов, ожидающих его на въезде в каждом городе. Если у них будет чуточку удачи, они будут в Ульме около трех.

Как обычно надо было выбрать, что взять на обед для фельдмаршала. Роммель не курил, редко пил, и так мало интересовался пищей, что иногда забывал поесть. Часто, перед длительным путешествием с Лангом, Роммель карандашом через меню предполагаемого обеда писал большими черными буквами: "Простая полевая еда". Иногда он смущал Ланга даже больше, говоря: "Конечно, если вы

хотите, можете захватить пару отбивных, это не помешает". Внимательный Ланг иногда совсем не знал, что заказывать из кухни. Сегодня утром, кроме термоса с бульоном, он заказал разных сандвичей. Он предполагал, что Роммель, как обычно, бывало забудет об обеде.

Ланг вышел из кабинета и прошел по коридору с дубовыми панелями. Из комнат с обеих сторон слышалось жужжание разговоров и цокот пишущих машинок; штаб группы армий "Б" был теперь местом чрезвычайно загруженным работой. Ланг часто думал как герцог и герцогиня, которые занимали этаж выше, могли спать в таком шуме.

В конце коридора Ланг остановился перед массивной дверью. Он мягко постучал, повернул ручку и вошел. Роммель не взглянул на него. Он был так погружен в бумаги перед ним, что, казалось, совсем не подозревал, что его адъютант вошел в комнату, но Ланг знал, лучше его не прерывать. Он стоял и ждал.

Роммель взглянул на него из-за стола. "Доброе утро, Ланг", сказал он.

"Доброе утро, Фельдмаршал. Рапорт". Ланг вручил его. Затем он вышел из комнаты и ожидал около двери, чтобы сопроводить Роммеля на завтрак. Фельдмаршал казался чрезвычайно занятым сегодня утром. Ланг, знавший каким импульсивным и переменчивым был Роммель, пожалуй, должен был бы удивиться, если бы они действительно, в конце концов, уехали.

Но Роммель не имел желания отменять поездку. Хотя встреча еще не была назначена, он надеялся, что увидит Гитлера. Все фельдмаршалы имели доступ к фюреру, и Роммель позвонил своему старому другу, Генерал-майору Рудольфу Шмундту, адъютанту Гитлера, прося назначить встречу. Шмундт предположил, что встреча могла бы состояться где-то между шестым и девятым. Это было характерно для Роммеля, что никто вне его штаба не знал, что он предполагает увидеть Гитлера. В официальном дневнике в штабе Рундштедта просто было отмечено, что Роммель на несколько дней уехал в отпуск.

Роммель был совершенно уверен, что он, на этот раз, может покинуть свой штаб. Теперь, когда прошел май - это было месяц отличной погоды для союзнической атаки, он пришел к выводу, что вторжения не будет в течение нескольких недель. Он был

так уверен в этом, что даже установил конечный срок для завершения сооружения всех препятствий. На его столе был приказ для седьмой и пятнадцатой армий. "Все возможные усилия, - гласил он, - должны быть сделаны, чтобы завершить сооружения препятствий с тем, чтобы сделать высадку при низких приливах возможной только за счет больших потерь неприятеля … о завершение работ мне должно быть доложено в мой штаб 20 июня".

Он теперь считал, как считали Гитлер и немецкое верховное командование, что вторжение должно произойти или одновременно с летним наступлением Красной армии, или чуть позже. Русское наступление, как они предполагали, не могло начаться до окончания распутицы в Польше, и, следовательно, они ожидали наступление в конце июня.

На западе погода была плохой уже несколько дней, и обещала стать даже хуже. 5-ти часовое сообщение, подготовленное профессором полковником Вальтером Штобe, главным метеорологом Люфтваффе в Париже, предсказывало возрастание облачности, сильные ветры и дождь. Даже теперь ветер в Канале достигал скорости двадцати-тридцати миль в час. Роммелю казалось мало вероятным, чтобы союзники осмелились начать вторжение в течение нескольких следующих дней.

Даже в Ла Рош-Гийон в течение ночи погода изменилась. Почти напротив стола Роммеля два высоких французских окна открывались на розовый сад на террасе. Он неважно выглядел сегодня утром - оборванные лепестки, отломанные и перепутанные ветви. Незадолго до рассвета короткий летний шторм пришел из Английского канала, промчался вдоль части французского береги и ушел.

Роммель вышел из кабинета. "Доброе утро, Ланг", - сказал он, как если бы не видел своего адъютанта до этого момента, - мы готовы идти?". Вместе они пошли на завтрак.

Снаружи, в деревне Ла Рош-Гийон, колокол церкви св. Самсона зазвонил "Анджелус". Каждая нота боролось с ветром за свое существование. Было 6 часов утра.

Между Роммелем и Лангом существовали легкие, неформальные отношения. Они были постоянно вместе в течение нескольких месяцев. Ланг присоединился к Роммелю в феврале и вряд ли с тех пор был хоть один день без длинной поездки куда-нибудь для проверки. Обычно они находились в дороге с 04.30 утра, двигаясь на большой скорости в какую-нибудь отдаленную часть, подчиненную Роммелю. В один день это было в Голландии, другой в Бельгии, следующий в Нормандии или Бретани. Целеустремленный фельдмаршал использовал каждый момент. " Теперь у меня один настоящий враг, - говорил он, - и это время". Чтобы победить время Роммель не щадил ни себя ни своих людей; и так было с тех пор как он был послан во Францию в ноябре 1943 года.

Это произошло когда фон Рундштедт, ответственный за защиту всей западной Европы, попросил у Гитлер подкреплений. Вместо подкреплений он получил практичного, решительного и амбициозного Роммеля. Для унижения аристократичного шестидесятивосьмилетнего главнокомандующего на Западе, Роммель прибыл с "Gummibefehl", гибкой директивой, предписывающей ему проверить береговые укрепления - широко разрекламированный Гитлером "Атлантический вал" – и, затем сообщить о результатах непосредственно в штаб фюрера - ОКВ. Смущенный и разочарованный Рундштедт был так раздосадован прибытием более молодого Роммеля, которого он называл "Marschall Bubi" (приблизительно, фельдмаршал-парнишка), что он спрашивал фельдмаршала Вильгельма Кейтеля, главу ОКВ, не намечается ли Роммель его преемником. Ему посоветовали "не делать ложных выводов", со всеми "своими талантами Роммель не годится для этой работы".

Сразу после прибытия, Роммель совершил стремительную инспекционную поездку вдоль Атлантического вала и то, что он увидел, ужаснуло его. Только в некоторых местах бетонные и стальные укрепления вдоль берега были завершены:

в главных портах, речных устьях и в самых узких местах Ла-Манша приблизительно от Гавра до Голландии. Везде укрепления были на различных этапах строительства. В некоторых местах работы даже не начались. Действительно, Атлантический вал был устрашающей преградой даже в своем нынешнем состоянии. Там, где укрепления были завершены, они изобиловали тяжелыми орудиями. Но их было недостаточно, чтобы удовлетворить Роммеля. Недоставало чего-то, способного остановить натиск, который, Роммель помнил крушение своей обороны под ударами Монтгомери в Северной Африке год назад, должен был, несомненно, начаться. На его критический взгляд Атлантический вал был фарсом. Он называл его "выдумка Гитлера- Wolkenkuckucksheim [заоблачная кукушкина страна]".

Два года назад вала еще не было. Вплоть до 1942 победа для фюрера и стойких нацистов казалась неминуемой, поэтому не было никакой надобности в береговых укреплениях. Свастика побеждала везде. Австрия и Чехословакия были захвачены перед войной, Польша была разделена между Германией и Россией еще в 1939 году. Война не длилась и года, когда страны западной Европы начали падать подобно гнилым яблокам: Дания пала за день, Норвегия, атакованная в нескольких местах, продержалась дольше - шесть недель. Затем за майские и июньские двадцать семь дней используя тактику блицкрига, гитлеровские войска вторглись в Голландию, Бельгию, Люксембург, Францию, и, как увидел пораженный мир, сбросили англичан в море в Дюнкерке. После краха Франции все, что осталось была Англия, оставшаяся в одиночестве. Зачем тогда Гитлеру нужен был "Вал"?

Но Гитлер не вторгнулся в Англию. Его генералы желали вторжения, но Гитлер ждал, что Британия предложит мир. Время шло и ситуация быстро менялась. С помощью США Англия начала медленное, но уверенное восстановление. Гитлер, теперь глубоко увязший в России, он атаковал Советский Союз в июне 1941 года, увидел, что берег Франции не был больше трамплином для наступления. Теперь это было слабое место в его обороне. С конца 1941 он начал говорить с генералами о превращении Европы в "неприступную крепость". И в декабре,

после вступления США в войну, фюрер напыщенно заявил миру, что "лента опорных пунктов и гигантских укреплений проходит от Киркинесса [на Норвежско-Финской границе]… до Пиренеев [на Франко-Испанской границе]… и мое непоколебимое решение сделать этот фронт неприступным для любого неприятеля".

Это было невероятное, невозможное хвастовство. Даже не учитывая неровности береговой линии, это побережье от Арктического океана на севере до Бискайского залива на юге растянулось почти на три тысячи миль.

Даже непосредственно напротив Британии, в самой узкой части Канала, укрепления не существовали. Но Гитлер стал одержим концепцией крепости. Генерал-полковник Франц Гальдер, тогда начальник немецкого генерального штаба, хорошо помнил, как Гитлер первый раз набросал эту фантастическую схему. Гальдер, который никогда не мог простить Гитлеру отказ от захвата Англии, прохладно отнесся к этой идее. Он осмелился высказать мнение, что укрепления "если бы они были нужны" должны быть созданы "на побережье вне досягаемости морских орудий, в противном случае войска не смогут удержаться в укреплениях". Гитлер бросился через комнату к столу, на котором было большая карта, и на целые пять минут впал в истерику. Ударяя кулаком, по карте он кричал: "Бомбы и снаряды будут падать здесь… здесь… здесь… и здесь… перед укреплениями, за укреплениями и на них…но войска будут целы в своих укрытиях! Затем они выйдут наружу и начнут сражаться!"

Гальдер не сказал ничего, но он знал, как и другие генералы в главном командовании, что, несмотря на все опьяняющие победы рейха, фюрер боялся открытия второго фронта.

Работы начались, но шли медленно. В 1942, прилив войны начал поворачиваться против Гитлера, Британские командос начали нападения на "неприступную" крепость Европу. Затем произошел самый кровавый за всю войну рейд командос, когда более пяти тысяч героических канадцев высадились в Дьеппе. Это было кровавая репетиция вторжения. Союзные штабы узнали, как сильно немцы укрепил порты. Канадцы потеряли 3369 человек, из которых 900 - убитыми. Налет был катастрофическим, но он потряс Гитлера. Атлантический вал, гремел он на своих генералов, должен быть завершен с высочайшей быстротой. Строительство должно вестись "фанатично!".

Так и делалось. Тысячи подневольных рабочих день и ночь строили укрепления. Были использованы миллионы тонн бетона; его затратили так много, что по всей гитлеровской Европе невозможно было получить бетон для чего-нибудь еще. Было заказано потрясающее количество стали, но ее не хватало, и инженеры были вынуждены стараться обойтись без нее. В результате лишь немногие бункеры или блокгаузы имели вращающиеся башни, на которые требовалась сталь, а остальные строились без башен, но их сектор обстрела был ограничен. Спрос на материал и оборудование был таким большим, что части старой французской линии Мажино и пограничные укрепления в Германии (линия Зигфрида), были демонтированы для Атлантического вала. К концу 1943 года, хотя вал был далек от завершения, на нем работали полмиллиона человек, и укрепления начали становиться угрожающей реальностью.

Гитлер знал, что вторжение неизбежно, и теперь он столкнулся с другой большой проблемой: где найти дивизии, чтобы оборонять эти укрепления. В России, где вермахт пытался удержать фронт в 2000 миль от неослабевающих советских атак, дивизии гибли одна за другой. В Италии, вышедшей из войны после высадки союзников в Сицилии, тоже требовались войска. Таким образом в 1944 году, Гитлер был вынужден пополнять свои силы на западе странным конгломератом из стариков, мальчиков, остатков дивизий, потрепанных на русском фронте, впечатляющих "добровольцев" из оккупированных стран (были соединения из поляков, венгров, чехов, румын и югославов - упомянуты только некоторые) и даже две дивизии из русских, предпочитавших войну на стороне нацистов, пребыванию в лагерях. Надежность этих войск вызывала сомнения, и они заполнили промежутки в обороне. Но рядом с ними Гитлер все еще имел жесткую сердцевину из закаленных в бою войск и танки. В день "Д" гитлеровские силы на западе должны были составлять страшную силу в шестьдесят дивизий.

Не все эти дивизии были полностью укомплектованы, но Гитлер все еще надеялся на свой Атлантический вал. Тут необходимо пояснить. Люди, подобные Роммелю, которые сражались и терпели поражения на других фронтах, были шокированы, когда они видели укрепления. Роммель, который не был во Франции с 1941 года и, подобно многим другим немецким генералам, верил гитлеровской пропаганде, думал, что укрепления почти полностью готовы.

Его язвительная критика "Вала" совсем не удивила Фон Рундштедта. Он сердечно согласился; на самом деле, это было вероятно единственный раз, когда он полностью согласился с Роммелем в чем-нибудь. Мудрый старец Фон Рундштедт никогда не верил в неподвижную оборону. Он задумал успешный обход линии Мажино в 1940 году, который привел Францию к краху. Для него гитлеровской атлантический вал был не более чем "огромный блеф… больше для немецкого народа, чем для неприятеля … и для неприятеля, хотя его агенты знают о "вале" больше чем мы". Укрепления могут "временно затруднить" атаки союзников, но не остановить их. Ничто, фон Рундштедт был убежден, не сможет предотвратить успех первоначальной высадки. Его план отражения вторжение был в том, что бы держать основную массу своих войск вдали от берега и атаковать после высадки союзных войск. Момент удара настал бы, считал он, когда неприятель был бы еще слаб, без необходимых линий снабжения и сражался на изолированных плацдармах.

С этой теорией Роммель был полностью не согласен. Он был уверен, что есть только один способ отразить вторжение: разбить противника сразу после высадки. Не будет времени для прибытия подкреплений из тыла – они будут уничтожаться непрерывными воздушными атаками или огнем корабельной артиллерии. Все силы, что есть как пехотные, так и танковые дивизии должны располагаться на берегу или вблизи него. Ланг хорошо помнил день, когда Роммель сформулировал свою стратегию. Они стояли на пустынном берегу, и Роммель, короткая приземистая фигура в тяжелой шинели с шарфом вокруг шеи, большим шагом ходил взад-вперед размахивая своим "неформальным" маршальским жезлом - 2-х футовой черной палкой с серебряным верхом с красно-черно-белой кисточкой. Он ткнул в песок свой жезл и сказал: "Война будет выиграна или проиграна на берегу. Мы будем иметь только один шанс, чтобы остановить неприятеля – пока он в воде… пытается выйти на берег, резервы никогда не достигнут атакуемой точки и глупо даже рассчитывать на это. Hauptkampflinie [главная линия обороны] будет здесь… все, что мы имеем, должно быть на берегу. Поверьте мне, Ланг, первые 24 часа вторжения будут решающими…

как для союзников, так и для Германии, это будет очень длинный день".

Гитлер одобрил план Роммеля в общих чертах, и в дальнейшем Фон Рундштедт стал просто номинальным командующим. Роммель выполнял приказы Фон Рундштедта только если они совпадали с его собственными идеями. Для того, чтобы действовать таким образом, он должен был часто использовать единственный, но мощный аргумент: "Я получил прямой приказ фюрера", - говорил Роммель. Он никогда не говорил этого прямо величественному Фон Рундштедту, но довольно часто начальнику штаба командования Запад генерал-майору Блюментриту.

При поддержке Гитлера и неохотной помощи Рундштедта ("Богемский ефрейтор Гитлер, - ворчал командующий на Западе, - обычно принимает неверные решения") решительный Роммель полностью переделал существующий план отражения вторжения.

За несколько коротких месяцев безжалостного руководства Роммель изменил всю картину. На каждом участке побережья, где он считал высадку возможной, его солдаты вместе с местными рабочими, мобилизованными в трудовые батальоны, воздвигли заграждения из различных препятствий. Эти препятствия - зазубренные стальные треугольники, железные, покрытые зубцами, похожие на ворота конструкции, деревянные колья с металлическими наконечниками и бетонные углы были установлены чуть ниже высокого и выше низкого уровней прилива. С ними были связаны смертоносные мины. Где не хватало мин, использовали снаряды, их острые наконечники зловеще указывали в море, прикосновение к ним должно было вызвать немедленный взрыв.

Необычные изобретения Роммеля (он сам разработал большинство из них) были одновременно просты в изготовлении и смертоносны. Их задача была прокалывать и уничтожать наполненные войсками средства высадки, или, хотя бы, задержать их достаточно долго для пристрелки береговых батарей. В любом случае, рассуждал он, вражеские солдаты должны понести большие потери задолго до того, как они смогут достичь берега. Больше чем полмиллиона этих смертоносных подводных препятствий теперь протянулось вдоль побережья.

Но Роммель все еще не был удовлетворен. В песках, скалах, в оврагах и тропинках идущих с берега, везде он приказал заложить мины. Мины всех разновидностей - от больших, похожих на кастрюли с ручками, способных уничтожить танковые гусеницы, до небольших, типа "S", которые, при нажатии, подпрыгивали в воздух, и взрывались примерно на высоте половины человеческого роста. Около пяти миллионов мин теперь усеивали берег. До начала вторжения, Роммель предполагал выставить

еще шесть миллионов. При удачном стечении обстоятельств он надеялся опоясать берег шестьюдесятью миллионами мин¹.

За береговой линией, позади джунглей из мин и препятствий войска Роммеля ожидали в дотах, бетонных бункерах и ходах сообщения, со всех сторон обвитых колючей проволокой. С этих позиций каждое орудие, на которое Фельдмаршал сможет наложить руку, будет нацелено на песчаный пляж и море, чтобы вести перекрестный огонь. Некоторые пушки уже были на позициях на морском берегу. Они были скрыты в бетонных укрытиях под невинно выглядевшими прибрежными домами, их стволы были направлены не в море, а вдоль берега, чтобы стрелять во фланг атакующим войскам.

Роммель использовал и новейшую технику. Там, где не хватало пушек, он расположил ракетные пусковые установки или многоствольные минометы. В одном месте даже располагались, управляемые по проводам небольшие танки "Голиаф". Эти устройства, способные перевозить более полтонны взрывчатки, могли выйти к берегу, и подорваться среди войск или десантных судов.

Среди орудий из средневековых арсеналов, не использованных Роммелем, остались разве что котлы с кипящей смолой, но и им он имел некоторою замену: автоматические огнеметы. В некоторых местах линии обороны паутина труб шла от скрытых керосиновых цистерн в заросших травой выходах с побережья. Нажатия кнопки было достаточно, чтобы атакующие были немедленно залиты огнем.

Не забывал Роммель и об угрозе парашютистов или десантников с планеров. За линией укреплений низкие районы были затоплены, и в каждое открытое поле в пределах семи - восьми миль от берега были забиты тяжелые колья, между кольями была натянута проволока. При прикосновении к ней немедленно подрывалась группа мин или снарядов.

Роммель приготовил кровавую встречу войскам союзников. Никогда еще в истории современных войн не было создано более мощной и смертоносной обороны. Однако Роммель все еще был недоволен. Он хотел больше дотов, больше береговых препятствий, больше мин, больше пушек и солдат. Но больше всего он хотел танковых дивизий, которое находились бы в резерве недалеко от берега. При помощи танков он одержал памятные победы в североафриканской пустыне. Теперь, в этот критический момент, ни он, ни Рундштедт не могли переместить бронетанковые части без согласия Гитлера. Фюрер оставил их под своей непосредственной властью.

Роммелю нужно было, по крайней мере, пять танковых дивизий рядом с берегом, готовых контратаковать высадившегося противника в течении первых нескольких часов. Было только один путь получить их – встретиться с Гитлером. Роммель часто говорил Лангу: "Последний человек, который встречается с Гитлером, выигрывает игру". В это свинцовое утро в Ла Рош-Гийон, пока он готовился к отъезду в Германию и во время долгого путешествия домой, Роммель был решительно настроен выиграть эту игру.

В 125 милях, в штабе пятнадцатой армии около бельгийской границы, один человек был рад увидеть, что наступило утро 4 июня. Подполковник Хельмут Мейер сидeл в своем кабинете изможденный, со слезящимися глазами. Он не спал, как следует с 1 июня. Но ночь, которая только что прошла, была наихудшей, он никогда не забудет ее.

Работа Мейера была ужасной и мучительной. Кроме того, что он был офицером разведки пятнадцатой армии, он также возглавлял единственную группу контрразведки на всем фронте вторжения. Сердцем этой группы была команда радиоперехвата из тридцати человек, которые работали по сменам круглые сутки в бетонном бункере, набитом наиболее деликатным радиооборудованием. Их работа была слушать, и ничего больше. Но каждый человек был экспертом, говорившим свободно на трех языках, и едва ли было слово, едва ли был единичный знак азбуки Морзе, прошедший через эфир из источников связи союзников, которые они бы не слышали.

Люди Мейера были так опытны, а их оборудование было так чувствительно, что они были способны перехватить радиопереговоры с джипа военной полиции в Англии более чем в сотне миль. Это была большая помощь Мейеру. Разговоры по радио американских и британских военных полицейских о том, как они направляли войсковые колонны, помогли ему в составлении списка различных дивизий собранных в Англии. Однако уже некоторое время операторы Мейра не перехватывали ни единого разговора. Это также было важным для Мейра: это означало, что введено строгое радиомолчание. Еще один знак, в добавление ко многим имеющимся, указывающий, что вторжение начнется очень скоро.

Вместе со всеми другими разведывательными данными, доступными ему, это позволяло Мейеру представить, как союзники планируют свои операции. И он хорошо делал свою работу. Несколько раз день он пролистывал горы перехваченного материала, разыскивая подозрительные, необычные и даже невероятные сообщения.

Этой ночью его люди перехватили невероятное сообщение. Это была срочная телеграмма прессы, она гласила: "СРОЧНО АССОШИЭЙТИД ПРЕСС ШТАБ ЭЙЗЕНХАУРА СООБЩИЛ О ВЫСАДКЕ СОЮЗНИКОВ ВО ФРАНЦИИ".

Мейер был озадачен. Первым импульсом было поднять штаб по тревоге. Но он не поддался ему и постарался успокоиться. Мейер сообразил, что сообщение ложное. Тому были две причины. Во-первых, не было никакой активности вдоль фронта вторжения – он немедленно узнал бы, если бы оно началось. Во-вторых, в январе адмирал Вильгельм Канарис, тогда начальник немецкой разведки, сообщил Мейру о фантастическом сигнале из двух частей которым

союзники должны предупредить подполье перед вторжением.

Канарис предупредил, что союзники будут передавать для подполья сотни сообщений в месяцы, предшествующие атаке. Только небольшая часть будет действительно связана с днем "Д", остальные будут фальшивкой, умышленно посланными, чтобы ввести в заблуждение. Канарис настаивал: Мейер должен проверять все сообщения, чтобы не пропустить наиважнейшее.

Сначала Мейер был настроен скептически. Ему казалось безумием полностью зависеть от одного единственного сообщения. Кроме того, из прошлого опыта он знал, что информация берлинский источников была неточной процентов на девяносто. У него был целая папка ложных донесений, доказывающий его точку зрения: союзники, казались, кормили каждого немецкого агента от Стокгольма до Анкары "точным" местом и датой вторжения, но не было даже двух одинаковых.

Но на этот раз Берлин оказался прав. 1 июня люди Мейера, после нескольких месяцев слежения перехватили первую часть сигнала союзников, в точности такого, как описал его Канарис. Оно было похоже на сотни других кодированных сообщений, которые люди Мейера перехватывали в предыдущие месяцы. Ежедневно, после новостей Би-Би-Си, на французском, голландском, датском и норвежском языках передавала закодированные инструкции. Большинство их не имели смысла для Мейера, и не поддавались расшифровке, как, например: "Троянская война не начнется", "Патока завтра побьет четвертый коньяк", "У Джона длинные усы" или "У Сабины просто свинка и желтуха".

Но сообщение, которое прошло после 9-часовых вечерних новостей 1 июня, было как раз тем, которое Мейер понял слишком хорошо.

"А теперь прослушайте, пожалуйста, персональные сообщения", - сообщил голос по-французски. Сержант Вальтер Рейхлинг немедленно включил диктофон. Пауза, и затем: "Les Sanglots londs des violons de l'automne [Долгое рыдание осенних скрипок]".

Рейхлинг сорвал свои наушники, отбросил их и бросился из бункера к Мейеру. Сержант ворвался к Мейеру и взволнованно доложил: "Господин подполковник, первая часть сообщения получена!".

Вместе они возвратились в бункер, где

Мейер прослушал запись. Да это было сообщение, о котором Канарис предупредил их. Это было первая строка "chanson d'Autornne [Песня осени]" французского поэта девятнадцатого века Поля Верлена. Согласно информации Канариса, эта строка должна была быть передана "первого или пятнадцатого числа месяца … и представляет собой первую половину сообщения об англо-американском вторжении".

Последней частью сообщения должна была быть вторая строка стихотворения Верлена: "Blessent mon coeur d'une langueur monotone [Ранит мое сердце с монотонной вялостью]". Когда оно будет передано, это будет означать, согласно Канарису, что: "вторжение начнется в пределах сорока восьми часов… счет начинается с нуля часов следующего дня после передачи".

Немедленно после прослушивания записи первой строки из Верлена Мейер проинформировал начальника штаба пятнадцатой армии, генерал-майора Рудольфа Хофмана. "Первая часть сообщений пришла, - доложил он Хофману, - теперь что-то должно случиться".

"Вы совершенно уверенны?", - спросил Хофман. "Мы записал его", - ответил Мейер.

Хофман немедленно объявил тревогу пятнадцатой армии.

Мейер тем временем послал сообщение телетайпом в ОКВ, затем позвонил в штабы Рундштедта и Роммеля.

В ОКВ сообщение было доставлено генерал полковнику Йодлю, начальнику оперативного отдела. Сообщение осталось на столе Йодля. Он не объявил тревогу. Он считал, что это сделал Рундштедт, но Рундштедт думал, что приказ должен был отдать штаб Роммеля.²

Вдоль фронта вторжения только одной армия было приведена в готовность - пятнадцатая. Седьмая армия, удерживавшая берег в Нормандии ничего не слышала о скором вторжении и не была поднята по тревоге.

В ночь на второе и третье июня сообщение было снова передано. Это обеспокоило

Майера - согласно его информации оно должно было транслироваться только раз. Он решил, что союзники повторяют сообщение, чтобы быть уверенным, что подполье получит сообщение.

Через час после того, как сообщение было повторено в ночь на 3 июня, AП передало телеграмму относительно высадки во Франции. Если предупреждение Канариса было верным, сообщение AП должно быть ложным. После первого момента паники Мейер поставил на Канариса. Теперь он чувствовал себя усталым, но довольным. Наступление рассвета и тишина на берегу доказывало, что он был прав.

Теперь не оставалось ничего, кроме как ждать второй половины сообщения, которое могло последовать в любой момент. Тяжелая ответственность ошеломила Мейера. Отражение вторжения союзников, жизни сотен тысяч его соотечественников, само существование его страны зависят от скорости, с которой он и его люди успеют перехватить и известить командование о поступлении сообщения. Мейер и его люди будут готовы как никогда. Он только надеялся, что его начальники также понимают важность сообщения.

Пока Мейер ждал, в 125 милях командир группы армий "Б" готовился к отъезду в Германию.

Фельдмаршал Роммель тщательно намазал кусочек меда на тонкий бутерброд. За столом сидели его блестящий начальник штаба, генерал-майор др. Ханс Шпейдель и несколько работников штаба. Никаких формальностей не придерживались, разговор был свободный и непринужденный, все было почти по-семейному, с отцом, сидящим во главе стола. В некотором отношении это и была крепко связанная семья. Все они были подобраны Роммелем и преданы ему. Все они этим утром

обсуждали различные вопросы, которые, как они надеялись Роммель поднимет перед Гитлером. Роммель говорил мало. Он просто слушал. Теперь он спешил уехать. Он посмотрел на часы: "Господа, - сказал он резко, - мне пора".

Около главного входа шофер Роммеля, Даниель стоял рядом с автомобилем фельдмаршала, держа открытую дверь. Роммель пригласил полковник фон Темпельхофа, вместе с Лангом ехать с ним в "Хорьхе". Автомобиль Темпельхофа должен был ехать позади. Роммель попрощался за руку со всеми членами своего официального семейства, переговорил кратко с начальником штаба и занял свое обычное место рядом с шофером. Ланг и полковник Темпельхоф сидели сзади. "Мы можем теперь ехать, Даниэль", - сказал Роммель.

Автомобиль медленно объехал двор и выехал в главные ворота, проехал шестнадцать обстриженных кубом липовых деревьев вдоль дороги. В деревне он повернул на дорогу в Париж.

Было 7 часов утра. Отъезд из Ла-Рош-Гийон в это пасмурное воскресное утро 4 июня, был выбран Роммелем не случайно. Рядом с ним на сиденье стояла картонная коробка, где лежали ручной работы серые туфли, размером пять с половиной, для его жены. У него была очень личная причина, почему он хотел быть с ней во вторник 6 июня - это был ее день рождения.³

В Англии было 8 часов утра. (Была часовая разница между британским летним и немецким временем.) В трейлере в лесу около Портсмута генерал Дуайт Д. Эйзенхауер союзный главнокомандующий, спал после бессонной ночи. В течение нескольких часов из его штаба кодированные сообщения будут передаваться по телефонам, посыльными и по радио. Примерно в то время когда Роммель встал Эйзенхауер принял важное решение: из-за неблагоприятного погоды он отложил вторжение на двадцать четыре часа. Если условия будут благоприятными день "Д" будет 6 июня.

Капитан третьего ранга Джордж Д. Хофман, тридцатитрехлетний командир американского эсминца "Кори" посмотрел в бинокль на длинную колонну кораблей неуклонно тянувшуюся за ним через Британский канал. Ему казалось невероятным, что они прошли так далеко безо всяких атак. Они шли точно по курсу и точно по времени. Крадучись, окольным маршрутом, со скоростью менее чем четыре мили в час, конвой прошел более восьмидесяти миль, с тех пор как прошлой ночью вышел из Плимута. Но теперь в любой момент Хофман ожидал неприятностей - подводную лодку или авиационную атаку или обеих сразу. Самое меньшее, чего он ожидал это минные поля, каждую минуту, чем дальше они заходили во враждебные воды. Франция лежала впереди, теперь только в сорока милях.

Молодой командир – он стал капитаном менее чем за три года службы на "Кори", испытывал огромную гордость от того, что вел этот мощный конвой. Но, осматривая его через бинокль, он понимал, что его конвой для противника это сидящая на воде утка.

Впереди шли тральщики, шесть небольших судов

шли строем наподобие перевернутой буквы "V", траля справа от себя длинным зубчатым тросом, срезающим якорные мины, и подрывая плавающие мины. За тральщиками шли тощие, напоминающие пастухов эсминцы эскорта. И за ними, насколько мог видеть глаз, тянулся конвой, огромная процессия загроможденных, неуклюжих судов с десантом, несущих тысячи солдат, танки, пушки, машины и боеприпасы. Над каждым сильно нагруженным судном висел привязной аэростат заграждения. И поскольку эти аэростаты все висели на одной и той же высоте, качаясь от свежего ветра, весь конвой, казалось, кренился, как пьяный, на сторону.

Для Хофмана это было успокаивающее зрелище. Примерно зная, расстояние от одного судна до другого и, зная общее число судов, он прикинул, что хвост фантастической процессии должен быть еще в Англии, в гавани Плимута.

И это был только один конвой. Хофман знал, что дюжины других должны были уже идти, как и он, или выйти из Англии в течение дня. Этой ночью все они должны сойтись в бухте Сены. Утром огромный флот из пяти тысяч судов должен был стоять у берегов Нормандии.

Хофман едва ли ожидал увидеть это зрелище. Конвой, который он вел, оставил Англию раньше других из-за того, что у него был самый длинный маршрут. В конвое находилась часть огромных американских сил, 4-я дивизия, направляющаяся в место, о котором Хофман, подобно миллионам других американцев, никогда не слышал – полосе продуваемого ветрами песка на восточной стороне Шербурского полуострова, которой дали кодовое имя "Юта". В двенадцати милях к юго-востоку, напротив прибрежных деревень Вервиль и Коллервиль, лежит американский участок высадки - "Омаха" изогнутая полумесяцем серебристая прибрежная полоса, где будут высаживаться 1-я и 29-я дивизии.

Капитан "Кори" ожидал сегодня утром увидеть другие конвои неподалеку, но, кажется, весь Канал был предоставлен только ему. Он не беспокоился. Где-нибудь поблизости, он знал, другие конвои из сил "Ю" или "О" идут к Нормандии.

Хофман не знал, что из-за неустойчивой погоды обеспокоенный Эйзенхауер приказал

выяснить количество медленно двигающихся судов вышедших в течение ночи.

Неожиданно зазвонил телефон на мостике. Один из офицеров двинулся к нему, но Хофман, который был ближе, поднял трубку. "Мостик, - сказал он, - это - капитан". Он слушал некоторое время. "Вы уверены? - спросил он, - сообщение было повторено?". Хофман послушал немного дольше и положил трубку. Это было невероятно: весь конвой должен был вернуться в Англию, причина не сообщена. Что могло случиться? Вторжение отложено?

Хофман посмотрел в бинокль на тральщики впереди. Они не изменили курс. Эсминцы тоже. Получили ли они приказ? Прежде, чем сделать что-нибудь, он решил прочитать радиограмму сам – он должен быть уверен.

Он спустился в радиорубку на одну палубу ниже.

Радист третьего класса Бенни Глиссон не сделал ошибки. Показав капитану журнал радиограмм, он сказал: "Я проверил ее дважды, чтобы быть уверенным". Хофман поспешил обратно на мостик.

Теперь его задачей, как и остальных эсминцев, было развернуть назад эту чудовищную колонну, и сделать это быстро. Поскольку он был ведущим, его первой заботой была флотилия тральщиков в нескольких милях впереди. Связаться с ними по радио было невозможно – действовало строгое радиомолчание. "Полный вперед! – приказал Хофман, - держать на тральщики. Сигнальщика наверх!".

Когда "Кори" устремилась вперед, Хофман оглянулся назад и увидел, эсминцы позади него начали разворот на флангах конвоя. Теперь, с мигающими сигнальными огнями они начали трудную работу разворота колонны назад. Обеспокоенный Хофман понял, что они находились в опасной близости от Франции – всего в тридцати восьми милях. Были ли они обнаружены? Было бы чудом, если бы они ушли назад, с таким разворотом, необнаруженные.

Внизу в радиорубке Бенни Глиссон продолжал получать кодированные сообщения об отсрочке каждые пятнадцать минут. Это были наихудшие новости, которые он получал за долгое время, это, казалось, подтверждало наихудшие опасения: что немцы знают все о вторжении. Был ли день "Д" отменен, поскольку немцы о нем узнали?

Подобно тысячам других Бенни не представлял, как приготовления к вторжению - конвои, суда, войска и грузы, которые заполняли каждый порт, бухту и гавань от Лендс Енд до Портсмута остались незамеченными самолетами-разведчиками Люфтваффе. И если сообщение просто означало, что вторжение отложено по какой-то другой причине, это лишь означало, что немцы имели еще больше времени, чтобы обнаружить союзническую армаду.

Двадцатитрехлетний радист повернулся к другому приемнику и настроился на радио "Париж" - немецкую пропагандистскую станцию. Он хотел услышать сексуальный голос "Салли оси". Ее насмешливые передачи забавляли из-за того, что они были такие неточные, но вы никогда не могли сообщить ей об этом.

Была и другая причина: "берлинская сука", как ее часто непочтительно называли, кажется, имела неистощимый источник самых последних хитов.

Однако Бенни не смог послушать, поскольку начало поступать длинное кодированное сообщение о погоде. Но когда он кончил печатать это сообщение "Салли оси" включила первую запись дня. Бенни немедленно узнал популярную мелодию военного времени "Я вдвойне желаю тебя", но к песне были написаны новые слова. Они подтвердили его наихудшие опасения. Этим утром около восьми Бенни и многие тысячи других солдат, которые приготовились к вторжению в Нормандию 5 июня, и кто теперь должен был ждать другие мучительные двадцать четыре часа, слушали "Я вдвойне желаю тебя" с этими соответствующими случаю строками:

"Я вдвойне желаю, чтобы ты пришел сюда.

Я вдвойне желаю, чтобы ты рискнул здесь, рядом.

Сними свой цилиндр, и брось хвастать.

Прекрати свою высокопарную болтовню и держи свои волосы.

Ты ведь не можешь не желать этого?

Я вдвойне желаю, чтобы ты рискнул участвовать в рейде.

Я вдвойне желаю, чтобы ты попытался вторгнуться.

И если ваша громкая пропаганда хоть на половину правдива,

Я вдвойне желаю, чтобы ты пришел сюда.

Я вдвойне желаю тебя".

В огромном операционном центре в морском штабе союзников в Саусвик Хаус, рядом с Портсмутом, ждали возвращения кораблей.

Длинная, высокая комната с белыми с золотом обоями, была сценой интенсивной деятельности. Одна стена была покрыта гигантской картой Британского канала. Каждые несколько минут две девушки из женской вспомогательной службы флота, работая со стремянки, передвигали окрашенные маркеры по карте, показывая новые позиции каждого возвращающегося конвоя. Штабные офицеры различных союзнических служб группами по двое-трое наблюдали, в молчании, за каждым новым сообщением. Внешне они казались спокойными, но чувствовалось общее напряжение. Конвои не только должны развернуться почти под самими носом неприятеля, и вернуться в Англию по определенным проходам в минных полях, они теперь встретятся и с другой угрозой - штормом. Для низкоскоростных десантных кораблей, сильно загруженных войсками и грузами, шторм мог стать катастрофическим. Ветер в канале уже достиг тридцати миль час, с волнами до пяти футов, и погода должна была еще ухудшиться.

Минуты шли, и карта показывала, что конвои возвращаются нормально. Были маркеры конвоев, возвращающихся в Ирландское море, в окрестности острова Уайт и жмущиеся к различным портам и якорным стоянкам вдоль юго-западного берега Англии. Для некоторых конвоев потребуется почти весь день, чтобы вернуться обратно в свой порт.

Позицию каждого конвоя и, почти, каждого судна союзного флота можно было увидеть с первого взгляда на карту. Но два судна не были показаны - пара миниатюрных субмарин. Они, кажется, совершенно исчезли с карты.

В соседнем офисе, красивая двадцатичетырехлетняя лейтенант женской вспомогательной службы размышляла, как скоро ее муж вернется обратно в свой порт. Наоми Колес Хонор была чуть озабоченна, но еще не беспокоилась, хотя ее

друзья в операционном центре, казалось, ничего не знали о местонахождении ее мужа, лейтенанта Джорджа Хонора и его 57-футовой миниатюрной субмарины X23.

В миле от французского берега перископ разорвал поверхность воды. В тридцати футах ниже, в центральном посту X23, лейтенант Джордж Хонор сдвинул фуражку назад. "Ну, джентльмены, - сказал он, - давайте оглядимся".

Приложив глаз к обрезиненному окуляру, он медленно вращал перископ вокруг, и, когда линза очистилась от мерцающей воды, изображение выпрямилось, и стало сонным курортным городком Ойстрехамом около устья Орна. Он был так близко, и увеличение было таким, что Хонор мог видеть дым, поднимающийся из труб и, на дальнем расстоянии, самолет, только что взлетевший с аэродрома Карпи около Кана. Он также видел неприятеля. С увлечением он наблюдал немецких солдат, спокойно работающих среди антидесантных препятствий на песчаных берегах, тянущихся вдаль в обе стороны.

Это был великий момент для двадцатишестилетнего лейтенанта резерва королевского военно-морского флота. Отходя от перископа, он сказал лейтенанту Лайонелу Г. Лайну, штурману: "Взгляни, Тонкий - мы почти у цели".

В некотором отношении вторжение уже началось. Первый корабль и первые солдаты союзников были уже у берегов Нормандии. Прямо перед Х23 лежал британо-канадский сектор высадки. Лейтенант Хонор и его команда знали о значении этой даты. В другое 4 июня, четырьмя годами раньше, менее чем двухстах милях 338000 британских солдат были эвакуированы из пылающего порта, который назывался Дюнкерк. На X23, для пяти специально отобранных англичан, это был момент гордости. Они были британским авангардом, за которым во Францию скоро должны были последовать тысячи их соотечественников.

Эти пятеро в небольшом отсеке X23, который заменял все другие отсеки больших подводных лодок, были одеты в резиновые костюмы подводных пловцов, у всех были отлично сделанные фальшивые документы, которые выдержали бы проверку наиболее подозрительного немецкого часового. Каждый имел поддельную французскую идентификационную карту с фотографией плюс разрешение на работу и продовольственные карточки (все с выглядевшими совершенно как настоящие оттисками резиновых печатей) и другие бумаги и документы. В случае, если бы что-нибудь пошло не так и X23 была бы потоплена или должна была быть покинута, ее экипаж должен был плыть к берегу и, вооруженный поддельными документами, попытаться избежать захвата и вступить в контакт с французским подпольем.

Миссия Х23 была особенно опасной. За двадцать минут перед часом "Ч" миниатюрная подводная лодка и такая же лодка в двадцати милях далее вниз по берегу напротив небольшой деревни Ле Хамель должны смело подняться на поверхность, чтобы выступить в качестве плавучих маяков, точно определяющих крайние пределы британо-канадской зоны высадки: три участка берега, которым дали кодовые названия "Сворд", "Джуно" и "Голд".

По плану в момент всплытия они должны были включить автоматический радиомаяк способный посылать непрерывный сигнал. В то же самое время гидролокатор должен автоматически передавать звуковые сигналы через воду, которые могли бы приниматься подводными слуховыми устройствами. Флот, несущий британские и канадские войска, должен был найти дорогу по одному или по обоим сигналам.

Каждый миниатюрная подлодка имела также телескопическую мачту 18-ти футов, на которой крепился небольшой, но мощный прожектор, который мог посылать мигающий луч, видимый более чем за пять миль. Если свет был зеленый, это означало, что корабль идет к цели; если нет - свет должен быть красным.

Как дополнительную помощь в навигации, план предусматривал, что каждая лодка спустит резиновый ялик с человеком, и пустит его дрейфовать на определенное расстояние к берегу. Ялики были снабжены прожекторами. Учитывая относительное положение огней лодок и их яликов, прибывающие суда могли бы точнее определить положение трех участков высадки.

Ничто не было забыто, даже опасность, что на небольшую субмарину могло наскочить какое-нибудь перегруженное десантное судно.

Чтобы не допустить этого X23 должна была нести большой желтый флаг. Хонор, правда, сразу понял, что флаг сделает их прекрасной мишенью для немцев. Тем не менее, он планировал поставить и второй флаг - большой белый флаг военно-морского флота "боевой пыльник". Хонор и его команда предпочли попасть под неприятельский огонь, чем быть протараненными и потопленными.

Все эти принадлежности и многое другое были упакованы в уже и так тесное внутреннее пространство Х23. Два дополнительных члена экипажа, оба эксперты по навигации, были добавлены к обычным трем. Едва ли было пространство, чтобы встать или сесть, в единственном отсеке Х23, который был только пяти футов восьми дюймов высоты, пяти футов ширины и, едва ли, восьми футов длины. Уже было жарко и душно, и атмосфера должна была стать значительно хуже прежде, чем они могли осмелиться подняться на поверхность, что не могло случиться раньше наступления темноты.

А при дневном свете в этих мелких, прибрежных водах, Хонор знал, всегда была возможность быть обнаруженным низколетящим разведывательным самолетом или патрульной лодкой, и чем дольше они оставались на перископной глубине, тем больше был риск.

Из перископа лейтенант Лайн взял серию пеленгов. От быстро узнал приметные ориентиры: Ойстрехамский маяк, городскую церковь и, в нескольких милях, шпили двух других в деревнях Лангран и Ст.-Обин-сюр-Мер. Хонор был прав. Они почти "попали в цель" и находились примерно в трех четвертях мили от предназначенной им позиции.

Хонор почувствовал облегчение от того, что вышел так близко к цели. Это был длинный, мучительный поход. Они покрыли девяносто миль от Портсмута чуть меньше чем за два дня, и большую часть времени они шли через минные поля. Теперь они должны были выйти на позицию и лечь на дно. Операция "Гамбит" получила хороший старт. Втайне он хотел, что бы для названия было выбрано какое-нибудь другое кодовое слово. Хотя он не был суеверным, но огорчился, когда обнаружил что слово "гамбит" означает: жертва пешкой ради выигрыша фигуры.

Хонор бросил последний взгляд в перископ на немцев, работающих на берегу. Завтра в это время весь ад разверзнется здесь, подумал он и скомандовал: "Опустить перископ!". Находясь под водой и

без связи с базой, Хонор и команда X23 не знали, что вторжение отложено.

B 11 утра шторм в Канале усилился. В закрытых береговых районах Британии, наглухо отрезанные от остальной страны, находились силы вторжения. Их миром теперь были районы сосредоточения, аэродромы и суда. Это было почти, как если бы они физически были оторваны от большой земли и оказались между знакомым миром Англии и неизвестным миром Нормандии. От знакомого мира, они знали, их отделял плотный занавес секретности.

На другой стороне занавеса жизнь продолжалась как обычно. Люди занимались своими привычными делами и не подозревали, что сотни тысяч человек ожидали приказа, который должен был обозначить начало конца Второй Мировой войны.

В городе Лезерхед, Суррей, пятидесятичетырехлетний учитель физики прогуливал свою собаку. Леонард Сидней Доу было тихий, непритязательный человек и вне небольшого круга друзей был никому неизвестен. Однако бывший учитель имел определенную известность, превосходящую известность любой кинозвезды. Каждый день свыше миллиона человек бились над кроссвордом, который он и его друг Меллвил Джонс, другой учитель, сочиняли для утреннего номера лондонской "Дейли Телеграф".

В течение более чем двадцати лет Доу был главным составителем кроссвордов для газеты "Дейли Телеграф", и за это время его трудные, сложные загадки миллионам нравились и миллионы раздражали. Некоторые любители считали, что вопросы в "Таймс" более трудные, но почитатели Доу сразу отвечали, что кроссвордах "Дейли Телеграф" одно и тоже слово никогда не повторяется дважды. Это было предметом гордости Доу.

Доу был бы удивлен, узнав, что со второго мая, он стал объектом расследования одного отдела Скотланд Ярда совместно с контрразведкой Ми 5. Свыше месяца его загадки одна за другой пугали разные отделы верховного командования союзников. В это воскресном утро Ми 5 решило поговорить с Доу. Когда он возвратился домой, он обнаруживал двух мужчин, ожидающих его. Доу, как и все другие, слышал о Ми 5, но что они могли хотеть от него?

"Мистер, Доу, - сказал один из мужчин, когда разговор начался, - в течение последнего месяца много секретных кодовых слов, обозначающих названия операций союзников, появилось в кроссвордах "Дейли Телеграф". Вы можете сообщить нам, что подсказало вам использовать их, или где вы их получили?".

Перед тем как удивленный Доу смог ответить, человек из Ми 5 вытащил список из кармана и сказал: "Мы особенно хотели бы узнать, как вы выбрали это слово". Он показал в списке. В кроссворде на денежный приз в Дейли Телеграф за 27 мая вопрос к строке (11 по горизонтали) гласил: "Но некий большой парик подобный этому крал это иногда". Этот загадочный вопрос, через некоторую странную алхимию, имел смысл для преданных последователей Доу.

Ответ, опубликованный два дня назад 2 июня, был кодовым именем для плана вторжения союзников - "Оверлорд".

Доу не знал, о какой операции союзников идет речь, он не испугался и не стал возмущаться в ответ на эти вопросы. Он не мог объяснить, как или почему он выбрал это конкретное слово. Это было совсем обычное слово в исторических книгах. "Но откуда, - протестовал он, - я могу знать какое слово кодовое и какое нет?".

Люди из Ми 5 были чрезвычайно вежливы,