Часть 1

Анна Серова

Роман.

«Горечь, горечь - вечный искус:

Окончательнее пасть».

(Марина Цветаева)

Часть 1.

Глава 1

Когда новая учительница появилась на школьном дворе, все ребятишки так и разинули рты.

Первое сентября,первый погожий сентябрьский денек. Солнце золотой лепешкой висит над горами, в воздухе пахнет старыми березовыми вениками, когда они кучей лежат на полке от бани до бани, в лоскутья измочаленные о натруженные мужицкие косточки. И прохладно, как в остывшей за неделю банешке, когда забежишь туда в жаркий летний день и напахнет на тебя вот таким застоявшимся березовым духом.

Но вдруг повеяло во дворе нежным черемуховым цветом, и, казалось, выплыла из-за угла прекрасная девушка в белом платьице - стройная, точеная, черные кудри ниже плеч, с глазами небесной голубизны.

Да, такой вот раскрасавицей предстала перед своими первыми учениками Орлова Серафима Трофимовна и исполнилось ей в июне восемнадцать лет.

Приехала она в глухую деревушку по направлению из педучилища на «отработку»

(три года!), хотя мечтала о большой и светлой городской школе, об умных любознательных учениках, о молодых, веселых, начитанных товарищах по работе.

И уж, понятное дело, о совместных походах в кино, на танцы, на всякие там концерты. НЕ раз она все это себе в мечтах представляла, а особенно то, как встретит Его. Конечно, Он будет высокий, широкоплечий, обаятельный, а главное - умный.

Подружки по училищу умных себе не выбирали, к концу учебы выскочили за местных парней и осели в городе, получив работу пусть не в центре, а на окраинах.Потом Серафима краем уха узнавала, что многие после года работы из школ поудирали и спокойнехонько, без нервов, работали кто в библиотеке, кто в архиве, кто в какой-нибудь конторе. Не по силам оказалась тяжкая учительская доля!

Подружкам легче было себе мужей отыскать: у всех родители, нужды не знали, наряжались - как куколки, каждый выходной - на танцах, расфуфыренные, крутились-вертелись, парней завлекали, - а она?

Детдомовка! Родителй своих почти не помнит.Мать умерла, когда шёл ей пятый год, а младшему, Серёженьке, два года исполнилось.

Помнит немного отца, красивого, весёлого, белозубого - ей от него в наследство достались и чёрные кудри, и ровные, крепкие белые зубы.

Помнит мачеху, которую сразу же после похорон жены, привёл в дом отец. С год она терпела его «спиногрызов», а потом решительно заявила:

- Одно из двух: либо я, либо они! Хочешь со мной жить - сдавай ребятишек в детдом, а не то ищи себе другую бабу. Хоть и красивый ты мужик,найду себе не хуже. Меня тоже из десятка не выбросишь.

И впрямь, была она отцу достойной парой. Запомнилось Серафиме её лицо: высокий лоб, соболиные брови, огненные глаза (ох, как они с Серёжкой их боялись!).

Но что и теперь, спустя столько лет, при воспоминании доставляет ей какую-то даже физическую муку –рука мачехи, хлёсткая, размашистая, от которой долго горело то место, куда приходился удар.

Доставалось и отцу. Обычно расправа происходила во время частых пьянок. Где доставал денег её цыганистый вертлявый отец, чуть ли не через каждое слово вставлявший к месту и не к месту модную в те годы поговорочку «дело прошлое», она не знает, но, когда приносил он домой две бутылки водки, мачеха добрела, обнимала отца, называла его «мой цыганок», «кудряш», «смазливенький», «красавчик».

Когда всё было выпито, косматая, как ведьма, мачеха, багровая от выпитой водки, коршуном налетала на отца, а он прикрывал голову обеими руками, даже и не пытаясь `

Дети забивались в тёмный угол или шмыгали под койку и даже пикнуть не смели, помня хлёсткую руку мачехи.

-Давай ещё бутылку, а то убью, как падлу! – орала мачеха, и отец проворненько выкатывался на улицу, а через минуту бутылка стояла на столе.

Упившись до потери сознания, валились где придётся, и дети, подгоняемые голодом, вылазили из-под кровати, на цыпочках подкрадывались к столу и доедали корки хлеба, огрызки огурцов и колбасы.

Когда мачеха предъявила ультиматум, отец не прекословил. Как ему удалось сплавить в детдом двух малышей, для Серафимы до сих пор остаётся загадкой.

Больше она никогда ни отца, ни мачехи не видела. Брата почему-то перевели в другой детдом, и встретились они, уже будучи семейными и седыми. Свела их тётка по матери, которая объявилась из каких-то лагерей, когда Серафима уже заканчивала педучилище. Но много ещё воды утечёт до той омытой слезами минуты, когда смогут брат и сестра обнять друг друга.

В детдоме жилось намного лучше. Не привыкшая к нежностям девочка проявила здесь ум, покладистость, прилежание. Была она очень хорошенькой, и воспитательницы её любили, баловали конфеткой, принесённой из дома, пытались приласкать. Но выглядывал из неё некий насторожённый зверёк, и глаза предупреждали: могу укусить!, Всё больше молчала, играть шла только по зову воспитательницы, а если кто-нибудь из ребятишек её задирал, в обиду себя не давала. Училась отлично, заметно проявлялось её упорство, с каким она корпела над задачками и упражнениями в то время, когда девчонки затевали после уроков какое-нибудь озорство. Её, гордячку, отличницу, не звали: знали уже этот предупреждающий взгляд, за которым, в случае чего, могло последовать и действие.

Когда подросла, стала опекать самых маленьких, помня о братике, с которым перетерпела столько горя.

Так и мечта зародилась: стать учительницей.

Не обошлось и без глупостей. Сделала себе наколку на запястье – год своего рождения: 1936. Модно это было среди детдомовцев. Перед поступлением в училище свела её кислотой, а шрам остался на всю жизнь.

В педучилище тоже была одной из первых. Поступали сюда в основном девчонки, парней раз-два и обчёлся, да и то какие-то малахольные.

На танцульки Серафима не ходила - не в чем было. Жила на стипендию, из которой надо было выкроить на более-менее приличную одежонку. Так что какие уж тут парни, какая первая любовь?

Вся надежда была на будущее, а оно ей рисовалось счастливым.

К выпуску сшила себе белое, в мелкий розовый цветочек, крепдешиновое платьице, в нём и появилась первого сентября перед своими учениками.