Запрещено разрешено

сержант унтер — офицер

общество этого слова совсем не следовало писать

граждане жители или обыватели

отечество государство

Павел заменил также "магазин" на "лавку", запретил носить фраки, жилеты и панталоны. Однако текстовые запреты намного многочисленнее и их практически невозможно перечислить.

Вероятно, все эти характеристики связаны с тем, что есть система языка, объединяющая знаки, и нет, по крайней мере, такого уровня системы текстов, которая могла выступить как бы в роли защитника отдельного текста. В истории культуры отдельные тексты были спасены, поскольку разные государства по —разному к ним относились. Очевидно, не существует текста, который бы получил принципиальный запрет повсюду, и тем самым был бы обречен на полное исчезновение.

2. Знак и символ

Задачей семиотического процесса является совмещение не только модели мира, но и пространства — времени отправителя и получателя сообщения. Читая "Исповедь" св.Августина, мы совмещаемся с ним в единой точке пространства — времени. Отложив в сторону книгу, мы вновь попадаем в свое пространство — время.

Для простого коммуникативного процесса, индивидуального речевого акта характерно изначальное совпадение пространства — времени отправителя и получателя. В качестве примера можно привести бытовой разговор. Для процесса семиотического свойства

¹ Лотман ЮМ, Текст и структура аудитории // Труды по знаковым системам. Вып. IX. Тарту, 1977, с 55.

² Виноградов Е.В. Очерки по истории русского литературного языка XVII - XIX вв. М, 1938, с 193

характерна оторванность отправителя от получателя. Человечество вообще, получив письменность, стало эксплуатировать именно этот Процесс в наибольшей степени. Основным стало опосредованное, а не Прямое общение. Основным по значимости, а иногда и по объему.

Запись, стенограмма, протокол — все это выработанные цивилизацией формы фиксации данного процесса, перевода его в более достоянный материал. До появления письменности этой же цели Тужила опора на свидетеля события, использовалась клятва, божба, ^обы не дать участнику события уйти в последующем в сторону. И Йвгодня при засилье письменной фиксации мы все равно имеем |Ьликтовые остатки института свидетелей: они встречаются в Юридической форме, как это имеет место при заключении брака, или в Ритуальной, как, например, при вручении диплома, или клятва на Библии «резидентов.

Фиксация может идти как в сторону зрительную, так и слуховую. Й.Флоренский различал по принципу зрительной или слуховой ©риентации соответственно католицизм и протестантизм, в православии Ш видел гармоническое объединение той и другой ориентации ¹.. Процесс общения мы можем разбить на три основные составляющие: коммуникативную, семиотическую и символическую. В случае коммуникативного процесса центральным является передача содержания, в случае семиотического — к содержанию добавляется и форма, в которую оно воплощено, причем они оба становятся обоюдо важными. Подчеркнем обязательность именно двух сторон, поскольку 0О времен русской формальной школы бытует разграничение «дедующего свойства: "Речь, в которой присутствует установка на выражение, называется художественной, в отличие от обиходной, практической, где этой установки нет" ². Мы же считаем, что для семиотического процесса характерна двойная установка: и на форму, В на содержание. В процессе же символическом играет роль рриентация и на форму, и на содержание, и на самих получателя/ ^правителя. Разграничивая знак от символа, Н.С.Мусхелишвили и Ю.А.Шрейдер подчеркивают: "Знак часто выступает как заменитель (субститут) обозначаемого... Но каждый раз граница между знаком и рзначаемым, субститутом и субституируемым проводится достаточно Четко... В случае символа аналогичная граница размывается и в пределе Исчезает совсем, ибо адекватное восприятие символа есть придание дознанию той самой направленности, на которую этот символ указывает" ³. В символе мы имеем искреннюю включенность

¹. Подробнее о дальнейшем разграничении зрительной/слуховой ориентации см.: Pocheptscrv G. Semiotics of visual/spoken civilizations // Neue Fragen der Linguistik. Tubingen, 1991.

² Томашебский Б. Теория литературы. Л., 1925, с. 9.

³Мусхелишвили Н.А., Щрейдер Ю.А. Семиотика молитвы // "Философская и социологическая Мысль", 1992, № 5, с 64.

отправителя и получателя. Только изнутри можно признать реальность символа. Без подключения человеческого фактора символ невозможен. Поэтому анализ символа, проведенный П.Сорокиным, страдает из — за попытки "объективизированного" взгляда на этот субъект, только со стороны наблюдателя, но не со стороны участников. Например, о флаге: "часто выступая в роли символа, он как бы "впитывает", "вбирает в себя" ценность тех переживаний, символическим проводником коих он является; он становится самоценностью, самодостаточным фетишем. В нем перестают видеть просто тряпку, а начинают приписывать ему, как таковому, особую ценность. Это подтверждается тем, что люди умирают за флаг на поле сражения, на баррикаде, умирают, чтобы не отдать его врагу" ¹..

Фетишизация, проводимая как отрицательная характеристика у П.Сорокина, не является таковой, если мы взглянем на нее не с позиции знака, а с позиции символа. В этом случае она сразу становится естественной и, как следствие, положительной характеристикой. Символ является принципиально расширяющимся, а не замкнутым знаком. Это расширение может идти в сторону абсолютного начала, как это имеет место у П.Флоренского, который в качестве характеристики символа рассматривает то, что за ним стоит гораздо больший объем. "Символ — такого рода существо, энергия которого растворена с энергией другого, высшего существа, поэтому можно утверждать, — хотя это и могло бы показаться парадоксальным, — что символ есть такая реальность, которая больше себя самой" ².

Все это говорит об ином объекте и об ином инструментарии, характерном для анализа символа. "Символика не может анализироваться в рамках семиологии, так как она не располагает свойствами языков и кодов", — пишет Ж.Молино³. Это не значит, что она не системна. Язык и код образно можно охарактеризовать как горизонтальную системность, это как бы системность однородных явлений. Символика более индивидуальна, ее мы можем обозначить в качестве вертикальной системности, где и один в поле воин, что отнюдь не исключает, а даже предполагает существование и других.

Это, вероятно, связано с тем, что человечество использует две фундаментальные системы коммуникации: одна из них тяготеет к передаче информации, другая — к передаче иерархии (ценностей). При этом вербальные структуры стали базовыми для передачи информации, невербальные иерархии. Поскольку передача информации более изучена, остановимся на передаче иерархии.

¹ Сорокин ГГ. Система социологии, т.1, ч.1, с. 185.

² Флоренский П. У водоразделов мысли. М., 1990, с 329 - 330; см. также: с 287, 293.

³ Molirw ]. Antropologie et'metaphore // "Languges", 1979, № 54, p.114, перев. 1Шейзерского.

И этому служат типы одежды, прически, поэтому же на улицах

воздвигают памятники. Вспомним, как выглядел, например, типичный номенклатурный кабинет (портрет на стене, собрание сочинений под стеклом, телефоны на столе и под.). Символ, неся в себе одновременно виаковость, относится к передаче иерархии. Знак — к передаче информации, хотя и обладает определенными характеристиками Символа. Человеческое общество связано с сильной диверсификацией. ф.Хайек даже пишет, что "в культуре, сформированной групповой селекцией, установление эгалитаризма должно привести к Прекращению дальнейшей эволюции. Большинство, конечно, не держится эгалитаристских взглядов. Они возникают в условиях ^^ограниченной демократии, когда правительству надо заручиться ЙОддержкой самых низов" ¹..

Вероятно, мы сейчас попадаем в ситуацию, удачно подчеркнутую &лед за С.Трубецким В.Зеньковским в его "Основах христианской философии", когда он разбирает мир платоновских идей. Наши Символы и знаки становятся в нашем рассмотрении самодовлеющими Единицами, когда они как бы замкнуты на себя. Кто же является Нубъектом знаков и символов, ведь получая черты вещности, они переходят в разряд самосуществования. В.Зеньковский пишет, что *Хишь учение о том, что идеи суть мысли Божий, что субъектом идей является Бог, освобождает учение об идеях от момента овеществления"³. Продолжая подобную тактику, единицу слово мы 8(ожем сделать принадлежностью тварного бытия, знак определяет Собою соборное бытие, а символы лучше рассматривать в качестве приближения к сфере абсолютного бытия. И все это вмещается в *Шшой сфере сознания. Однако и тут мы не обладаем одинаковой Степенью вхождения во все уровни нашего сознания. Как прекрасно йишет П.Адо в своей книге о Плотине: "Мы можем подниматься до Духовной жизни лишь путем постоянного движения вверх —вниз Ц^ежду отдельными уровнями нашего внутреннего напряжения. Р*бращая свое внимание вовнутрь, мы должны быть готовы испытать ^инство Духа, затем опуститься на уровень сознания, чтобы узнать, $10 именно наше "я" находится там, и вновь утратить сознание, чтобы обрести свое подлинное "я" в Боге. Точнее, в момент экстаза надо ^Мириться с тем, что осознаешь се^бя лишь смутно"³. gj Возможно построение коммуникации, которое исходит из вбсолютного начала. В этом случае элементарной коммуникативной {риницей становятся символы. Замена слов символами даст речь **вксимально афористичную, частично не понятную для обыденного

¹. Хайек ф.А. Общество свободных. Лондон, 1990, с 253.

²Зенъковский В. Основы христианской философии. М., 1992, с. 127.

³ Адо П. Плотин, или простота взгляда. М., 1991, с. 30.

сознания. С точки зрения стандарта, это нечто вроде "мнимостей в геометрии" П.Флоренского — мнимости в коммуникации. Знак, преодолевая себя в иной системе координат, становится символом. Но переход знак — символ не может носить всеохватывающий характер, поскольку перед нами две разные системы. Обратная перекодировка из символа в знак делает рутинным, заземленным исходно возвышенное сообщение. Знак меняет процесс коммуникации, символ меняет самого человека. Возникновение этих новых единиц и служит вехами развития человечества. При этом мы находимся не только в послезнаковом, но и в послесимволическом отрезке цивилизации. Если список знаков ограничен, но в принципе он может расширяться, то список символов, наоборот, сужается с нашим движением вперед. Мы черпаем символы принципиально из прошлого периода. "В символе всегда есть что —то архаическое, — пишет Ю.М.Лотман. — Каждая культура нуждается в пласте текстов, выполняющих функции архаики. Сгущение символов здесь особенно заметно. Такое восприятие символов не случайно: стержневая группа их, действительно, имеет глубоко архаическую природу и восходит к дописьменной эпохе, когда определенные (и, как правило, элементарные в начертательном отношении) знаки представляли собой свернутые мнемонические программы текстов и сюжетов, хранившихся в устной памяти коллектива" ¹.. Тем самым мы вновь вернулись к исходной зрительно — слуховой ориентации.

Таким образом, человеческому общению свойственна семиотичность, под которой мы понимает непрямой путь передачи информации. Естественный язык не подлежит в этом плане семиотическому изучению, поскольку он является системой прямой передачи. С другой стороны, он вообще не является системой передачи, а скорее системой фиксации информации в целях последующей передачи. Семиотическими являются определенные изменения закономерностей, заложенных в языке.

Например, в рамках языковой передачи информации речь идет об общении истинном — о соответствии языковых референтов неязыковым денотатам. Но литература, этикет, ложь, ирония, являясь непременным спутником человеческой цивилизации, а отнюдь не случайным исключением из нее, ни в коей мере не выполняют этого требования.

Или иной пример. В рамках языка знание кода первично, лишь на базе этого знания порождается и понимается текст, который в этом плане является вторичным. Но кинотекст, как и любой другой художественный текст, порождает свой код постфактум. В этом случае первичен текст, код же становится вторичным.

¹ Лотман ЮМ Символ в системе культуры // Труды по знаковым системам. Тарту, 198/-Вып. 21, с 11.

Язык в аспекте передачи информации иной, чем язык в аспекте фиксации информации. Соссюр был прав, ограничивая лингвистику языком. Ибо речь (которая социально, этикетно нормирована) уже подчинена закономерностям иного, неязыкового порядка, что в свою очередь имеет именно семиотическую ценность.

Представим рассмотренные различия в таблице, куда добавим несовпадение значений автора и читателя, с которыми мы сталкиваемся» языках культуры.

структура	обязательная характеристика
	истинность	код до текста	значение автора	значение читателя
семиотическая	-	-	-	-
языковая	-	+	+	+

В этой же области лежит расхождение между единицами элементарного порядка. Для структурной (традиционной) семиотики, Выросшей из исследования языка, - это знак. Для социальной семиотики (Кресс, Ходж) — это сообщение или высказывание.

Причем нельзя признать имеющей объяснительную силу идею первоначального этапа московско — тартуской семиотической школы о том, что первичная моделирующая система (т.е. язык) предопределяет структурность вторичной моделирующей системы (т.е. литературы, театра, кино и пр.), поскольку базируется на языке. Ведь живопись, балет и т.д. не опираются на язык в такой же степени, Однако подчиняются однотипным закономерностям. Все это говорит Ь том, что данные структурные закономерности вытекают не из языка, * являются отражением особенностей функционирования нашего ЭДозга, нашего сознания. Вот где лежит единый источник, разграничивающий хаос и систему. Для этого не требуется никаких Осознанных усилий, все это может проходить вне воли человека. Как Заметил Ф.Хайек, "человек цивилизовался в значительной степени вне *воей воли" (Хайек Ф.А., указ. соч.,с. 247). В другом месте он отмечает: ^Поведение, необходимое для поддержания жизни маленькой группы **отников и собирателей, в корне отлично от поведения, которого ждут ®т человека в открытом, основанном на обмене обществе. Но если на приобретение и генетическое закрепление первого типа поведения у Человечества уже ушли сотни тысяч лет, то для появления второго *йпа поведения необходимым условием стало не только заучивание Новых правил, но и подавление с помощью некоторых из них инстинктивных реакций, более не соответствующих открытому

обществу. Поддерживает эти новые правила отнюдь не сознание того, что они более эффективны. Наша экономическая система не является результатом работы нашего интеллекта: его возможности недостаточны для этого. Мы натолкнулись на нее, и она увлекла нас на невообразимую высоту..." (там же, с. 241 — 242).

В языковой структуре целью является ускоренная передачи информации. В семиотической — запаздывающая. Детектив невозможен в языковой модели, поскольку тогда требуется раскрытие имени убийцы уже на первой странице. Здесь важна не сумма, а результат, основным становится сам процесс передачи.

Стандартная языковая ситуация знает, кто отправитель, кто получатель. Семиотическая ситуация может скрывать это, может совершать замену истинного автора на аниматора текста, т.е. семиотическая ситуация представляет собой отступление от базовой коммуникативной схемы. Поэтому, наверное, не совсем точным является базовое представление о семиотике как о науке о коммуникации. Семиотично лишь нарушение определенных норм, характерных для обыденного языкового общения. Почему неинтересен светофор, часто используемый в качестве примера в учебных пособиях по семиотике? Там нет отступлений, которые, конечно, сразу бы уничтожили его простоту. В то же самое время большое число неучебных трудов посвящено текстам культуры, которые как раз построены на нарушении параметров, нормальных с точки зрения естественной коммуникации.

Расходясь в пространстве и времени, отправитель и получатель увеличивают длину текста (сходно действует и иерархический разрыв), поскольку тормозится ответная реакция одного из участников. Исчезновение визуального подтверждения разговора (при этом один рассказывает другому, что тот не видит своими глазами) увеличивает его семиотичность, которая теперь не может быть подтверждена реальностью. Мы должны поверить либо автору, либо своей собственной модели мира.

Сходно действует любое изменение стандартной ситуации разговора. "Уберите микрофон", "Не будем при свидетелях" — это тип коммуникации, которая не стремится к распространению. Ср.' как по —разному действуют свидетели на влюбленных, которым приходится разговаривать по—другому, и на спортсменов, которые свои лучшие результаты, как установлено в социальной психологии, показывают как раз при наличии болельщиков.

Информация, которая интересуется результирующей передачей, стремится к сжатию, та же, которая интересуется процессом, стремится к расширению, образуя разные речевые жанры:

сжатие расширение

	газетная заметка	роман
Характерные черты
следование реальности	обязательно	необязательно
временной разрыв между реальным событием и его вербальным описанием	важен	не важен
общественно	значимое событие	незначимое событие
противоречивые версии одного события	не может быть	может быть
о событиях будущего	не может	может
пр ивлечь к суду за искажение	можно	нельзя
событие сильнее вербального текста	Да	нет
требуется дальнейшее отслеживание события		нет

В качестве подраздела социальной семиотики можно выделить политическую семиотику, где происходит реализация общих идей на конкретном политическом материале.

Возьмем к примеру цветовую символику. Уже при рождении человека розовый и голубой цвета используются как символы для Девочек/мальчиков. Затем красный (а это — вариант розового), как подсказали Ходж и Кресс, постоянно используется женщиной. И губная помада, и цвет ногтей, и румяна — все они в качестве основного заявляют красный цвет.

Мы столкнулись с борьбой за цвет флага в становлении украинской ^вржавности. Но это пример ограниченной системы, поскольку Цветовые визуальные системы не имеют большого числа вариантов. При этом накал страстей становится еще больше, поскольку семиотические различия утрированно велики. Например: на первых Митингах иногда поднимался красно —черный флаг УПА и всегда |Вучал голос председательствующего: "Кто поднял? Уберите. Это провокация".

Можем отметить целую серию подобных закономерностей:

1) чем ограниченнее система, тем сильнее идет процесс фетишизации, поскольку каждый символ более значим. Вспомним борьбу за снятие памятников Ленину. Даже в апреле 1992 года депутаты российского парламента требовали восстановить старое убранство зала;

2) фетишизация (символизация) большая одновременно порождает минифетиши. Она носит максимально системный характер, происходит проникновение данного символа во все возможные сферы. К примеру: красный флаг — красный галстук — значок — красная скатерть — красный уголок. Сюда же относится наказание за надругательство над флагом;

3) символизация стремится к распространению на другие уровни. Предыдущий вариант распространения был как бы горизонтальным, а есть и вертикальное. Американский флаг есть в каждой их школе и перед многими частными домами. Бюст Ленина мы стремились установить в любой точке пространства;

4) возможна фетишизация пространства и времени. Например: залп "Авроры" как открывающий новую эру человечества. Пространственная фетишизация: Москва, Мавзолей;

5) перемены в пространстве могут давать такую же фетишизацию, как и перемены во времени. Если во времени — это переход ребенок — взрослый, который маркируется паспортом (вспомним "краснокожую паспортину" и пр.), то переход пространственный может иметь такие же семиотические свойства. Например: хадж в мусульманской религии, "прочани" и "чумаки" в рамках украинской модели мира;

6) фетишизация возможна даже в данной точке пространства, ср.: символику левого и правого ¹.. Причем наше политическое деление отличается от западного, где наши левые партии считаются правыми, и наоборот.

Каковы же общие выводы из предложенного рассмотрения? Знак и символ являются центральными событиями человеческого бытия. Именно наличие их сделало человека человеком, а примитивное общество — цивилизацией. Смена исторической системы, которую мы сегодня проходим, в первую очередь отражается на смене символов. И основные усилия этого периода носят вербальный характер: перед нами проходит борьба со старыми символами и борьба за новые символы². Интересно, что при этом вновь возникает безальтернативная

¹ Тохстые Н.Ц. и СМ. К семантике праюй и левой стороны в связи с другими символическими элементами // Материалы всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам 1 (5).-Тарту, 1974.

² Подробнее см.: Почепцов ГГ. Псштичнш симкшзм в Укра\'т // "Слово", 1992, № 7.; Почепцов ГГ. "Св1Й" - "чужий" в украшсьгай icTopii. Семютична 1нтерпретац1я // "Слово", 1992, № 18.

модель. Символы разных систем не могут существовать, демократические символы с таким же упорством ведут борьбу с символами социалистическими, как это было в предыдущий период с ними самими. Это говорит о том, что в основе символа лежит единственность. Знак же носит более системный характер.

3. Карнавализация и другие идеи Михаила Бахтина

Михаил Бахтин (1895 — 1975) многими признается сегодня одним из наиболее крупных мыслителей — гуманитариев бывшего СССР. Жизнь не принесла ему признания, он умирает в доме для престарелых. Парадоксально, что и сегодня Михаил Бахтин входит в контекст семиотики с работами, по которым не достигнуто принципиального согласия. Часть исследователей считает их принадлежащими его перу,:$отя и выпущенными под именами его учеников ¹. другие отрицают Э^о². Среди основных идей Михаила Бахтина отметим следующие:

— карнавализация в контексте исследования праздничной культуры;

— диалогический характер культуры;

— социальный характер высказывания и слова;

— приравнивание идеологического знаковому.

Г.С.Морсон и К.Эмерсон добавляют в этот список и "прозаику", термин, построенный по аналогии с поэтикой: "Фундаментальной Ошибкой формалистского и нарратологического подходов к роману ^рляется, вообще говоря, то, что они разрабатывают "Поэтику прозы" (название книги Тодорова), между тем как нужна прозаика прозы. Кратко говоря, все методы, которыми анализируется проза, почерпнуты вз поэтики, и они не могут раскрыть "прозаизм" прозы и "романность" романа. При таком подходе проза неизбежно рассматривается как несовершенная поэзия и уступает соображениям нелитературного «Ьрядка"³.

"Социальный характер высказывания и слова" и "Приравнивание реологического знаковому" представлены в книге В.Волошинова. Валентин Волошинов (а по некоторым данным Михаил Бахтин) пишет: *®се идеологическое обладает значением: оно представляет, изображает, Цмещдет нечто вне его находящееся, т.е. является знаком. Где нет * — там нет и идеологии. Физическое тело, так сказать, равно

самому, — оно ничего не означает, всецело совпадая со своей

¹. Иванов Вяч.Вс. Значение идей м.М.Бахтина о знаке, высказывании и диалоге для современной семиотики // Труды по знаковым системам. Вып IV. Тарту, 1973.

²Эмерсон К. Против закономерности: Соловьев, Шестов, поздний Толстой, ранний Бахтин // ^Ьахтинология. Сп6„ 1995.

³Морсон Т.С., Эмерсон К. Прозаика // Бахтинология. Спб., 1995, с 292.

природной единичной данностью. Здесь не приходится говорить об идеологии" ¹. Постулируя наряду с миром природы и миром техники мир знаков, он пишет: "Область идеологии совпадает с областью знаков. Между ними можно поставить знак равенства. Где знак — там и идеология. Всему идеологическому принадлежит знаковое значение" (с. 14). При этом Михаил Бахтин (В.Волошинов) сразу же объективизирует эту ситуацию, стараясь не оставлять его в области чисто идеального, субъективного. "Всякий идеологический знак является не только отражением, тенью действительности, но и материальной частью этой действительности. Всякое знаковое идеологическое явление дано в каком —либо материале: в звуке, в физической массе, в цвете, в телесном движении и т.п. В этом отношении действительность знака вполне объективна и поддается единому монистическому объективному методу изучения. Знак — явление внешнего мира. И он сам, и все производимые им эффекты, т.е. те реакции, те действия и те новые знаки, которые он порождает в окружающей социальной среде, протекают во внешнем опыте" (с. 15). Все эти принципы очень важны для политической рекламы, поскольку предлагает инструментарий, направленный на объективизацию всех процессов, которые происходят в политической коммуникации. Он даже понимание переводит в более объективный, знаковый характер: "знаку противостоит знак, и... само сознание может реализовать себя и стать действительным фактом лишь в материале знакового воплощения. Ведь понимание знака есть отнесение данного понимаемого знака к другим, уже знакомым знакам; иными словами, понимание отвечаем на знак — знаками же. И эта цепь идеологического творчества и понимания, идущая от знака к знаку и к новому знаку — едина и непрерывна: от одного знакового и, следовательно, материального звена мы непрерывно переходим к другому, знаковому же звену. И нигде нет разрыва, нигде цепь не погружается в нематериальное и невоплощенное в знаке внутреннее бытие" (с. 16).

Отсюда Волошинов — Бахтин переходит к социальной составляющей: "Необходимо, чтобы два индивида были социально организованы, — составляли коллектив: лишь тогда между ними может образоваться знаковая среда. Индивидуальное сознание не только не может здесь ничего объяснить, но, наоборот, оно само нуждается в объяснении из социальной идеологической среды" (с. 17). Таким образом, перед нами выстраивается достаточно четкая цепочка. Если идти в обратном направлении, то социальная среда порождает знаковый материал, знак всегда переходит только в иной знак, получается, что нет внезнакового обрыва этой цепочки, ибо объяснение и понимание могут реализовыватьсЯ только за счет знаков. То есть и политическая коммуникация,

¹ Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. М., 1993 (первое изд. 1929), с.13. 237

политическая реклама замкнуты снова в знак. Отсюда следует, что при ядаяировании кампаний, поиске целей нам надо искать только знаковые пели, только к ним может стремиться человек в рамках любой "коммуникации. Следовательно, его интересует удовлетворение в рамках символического, знакового пространства. Например, разбирая рекламный клакат Шанель № 5, где изображено лицо Катрин Денев и флакон с, Джудит Уиллиамсон пишет, что то, что обозначает для нас Катрин в мире фильмов и журналов, Шанель № 5 старается обозначить в (ф потребительских товаров. Это — красота и очарование. Лицо ирисы и флакон физически не имеют ничего общего. Тем самым * вклама занята переводом между двумя системами знаков, и, следовательно, ' яредставляет собой обширную метасистему, где ценности из разных '• Епектов нашей жизни делаются взаимозаменяемыми"'. Поиск целей, '• & которые реально направлено внимание избирателей, весьма трудная > вдача, и семиотические идеи Михаила Бахтина могут нам в этом помочь. _;?^: Внимание к аудитории — другая весьма важная характеристика Ж паблик рилейшнз в целом, и политической рекламы в частности, также ййблучила существенное представление в теории Волошинова — Бахтина. sfefefa оказалась преобразованной в социальный характер высказывания. *р.Волошинов вообще резко выступил против идей Фердинанда де:сюра из —за абстрактности того варианта языка, который стал овным объектом его исследования, из —за того, что явления речи Лбтступили в его теории на задний план, а именно они являются подлинно 1^ёальными и потому не могут быть опущены.

(№ В.Волошинов пишет, что высказывание определяется ближайшей Социальной ситуацией: "Ведь высказывание строится между двумя *Й*циально организованными людьми, и если реального собеседника 1«я\ то он предполагается в лице, так сказать, нормального представителя социальной группы, к которой принадлежит говорящий. Слово!>йентировано на собеседника, ориентировано на то, кто этот ^Ибеседник: человек той же социальной группы или нет, выше или "■иже стоящий (иерархический ранг собеседника), связанный или не *анный с говорящим какими —либо более тесными социальными и (отец, брат, муж и т.д.). Абстрактного собеседника, так сказать, Чвека в себе, не может быть; с ним действительно у нас не было бы Общего языка ни в буквальном, ни в переносном смысле" (с. 93). ^•Волошинов задает тот социальный контекст, в котором происходит мирование тех точек отсчета, которые так важны для политической мы. "Внутренний мир и мышление каждого человека имеет «о стабилизированную социальную аудиторию, в атмосфере которой троятся его внутренние доводы, внутренние мотивы, оценки и пр. Чем ■Жультурнее данный человек, тем более данная аудитория приближается

¹ Williamson J. Decoding advertising. Ideology and meaning in advertising. London etc., 1978, p. 25

к нормальной аудитории идеологического творчества, но, во всяком случае, за пределы границ определенного класса и определенной эпохи идеальный собеседник выйти не может" (с. 94).

Общение, с точки зрения Волошинова — Бахтина, формируется принципиально с двух сторон. Следовательно, по сравнению с традиционной точкой зрения, ему удалось резко завысить роль адресата, аудитории, переводя ее из пассивного приемника сообщения в активного создателя его. "Значение ориентации слова на собеседника — чрезвычайно велико. В сущности, слово является двусторонним актом. Оно в равной степени определяется как тем, чье оно, так и тем, для кого оно. Оно является как слово именно продуктом взаимоотношений говорящего со слушающими. Всякое слово выражает "одного" в отношении к "другому". В слове я оформляю себя с точки зрения другого, в конечном счете, себя с точки зрения своего коллектива. Слово — мост, перекинутый между мной и другими. Если одним концом он опирается на меня, то другим концом — на собеседника. Слово — общая территория между говорящим и собеседником" (с. 94). Обратите внимание и на то, что говорящему в системе противостоит не слушающий, как мы привыкли, а именно собеседник, то есть лицо активное и действующее.

В этой же работе возникает проблема диалогизма: "каждый выделимый смысловой элемент высказывания и все высказывания в целом — переводятся нами в иной, активный, отвечающий контекст. Всякое понимание диалогично. Понимание противостоит высказыванию, как реплика противостоит реплике в диалоге. Понимание подыскивает слову говорящего противослово" (с. 113). Эта же идея была продолжена в работе В.Волошинова "Фрейдизм"¹. "Слово — как бы "сценарий" того ближайшего общения, в процессе которого оно родилось, а это общение, в свою очередь, является моментом более широкого общения той социальной группы, к которой говорящий принадлежит. Чтобы понять этот сценарий, необходимо восстановить все те сложные социальные взаимоотношения, идеологическим преломлением которых является данное высказывание" (с. 78 — 79).

Диалог как структурный элемент культуры проанализирован Михаилом Бахтиным в работе "Проблемы поэтики Достоевского" ². "Диалог здесь не преддверие к действию, а само действие. Он и не средство раскрытия, обнаружения как бы уже готового характера человека; нет, здесь человек не только проявляет себя вовне, а впервые становится тем, что он есть, повторяем, — не только для других, но и для себя самого. Быть — значит общаться диалогически. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться" (с. 434). Одновременно

¹ Волошинов В. Фрейдизм. Первое изд. - 1927; совр. - М, 1993.

² Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. Первое изд. - 1929; совр. - М., 1972.

]у|юсаил Бахтин дает модель для представления политической полемики, Политической трибуны, области, которую мы еще недостаточно освоили, реально выступления большинства наших политиков идут в фонологическом режиме. Трудно себе даже представить, что случилось <Jbi при реализации нормального диалога — выступления в откровенно враждебной аудитории. Михаил Бахтин о реплике в диалоге пишет: "ЯШждое слово такой реплики, направленное на предмет, в то же время ЯЛЙряженно реагирует на чужое слово, отвечая ему и предвосхищая

Момент ответа и предвосхищения глубоко проникает внутрь — диалогического слова. Такое слово как бы вбирает, всасывает в себя чужие реплики, напряженно их перерабатывая. Шмантика диалогического слова совершенно особая" (с. 336 — 337). @*М:юда у Бахтина возникает идея новой науки, которую он называет по |$алогии с лингвистикой металингвистикой, которая должна быть

1влена на изучение слова "не в системе языка и не в изъятом из югического общения "тексте", а именно в самой сфере диалогического

яия, то есть в сфере подлинной жизни слова. Слово — не вещь, а вечно подвижная, вечно изменчивая среда диалогического общения. Оно йШсогда не довлеет одному сознанию, одному голосу. Жизнь слова — в Йёреходе из уст в уста, из одного контекста в другой контекст, от одного Социального коллектива к другому, от одного поколения к другому Поколению. При этом слово не забывает своего пути и не может до конца освободиться от власти тех конкретных контекстов, в которые <Шо входило" (с. 345 - 346).

И последний элемент системы Михаила Бахтина — карнавализация. Карнавал был важной частью жизни средневекового человека. Это МлЛа игра, но игра, которая в определенный период времени становилась реальной жизнью. И поскольку это жизнь, в нем не было разделения на Исполнителей и зрителей, все они были равноправными участниками. ""Карнавал не созерцают — в нем живут и живут все, потому что по """' своей он всенароден. Пока карнавал совершается, ни для кого нет

>й жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить

:о по его законам, то есть по законам карнавальной свободы" ¹..

И здесь мы переходим к более важной характеристике карнавала зрения рассматриваемой в данной книге проблематики: "Особо значение имела отмена во время карнавала всех иерархических 'Шений. На официальных праздниках иерархические различия Подчеркнуто демонстрировались, на них полагалось являться во всех 'алиях своего звания, чина, заслуг и занимать место, соответствующее

¹. Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М,; совр. изд. - М., 1990, с.12.

своему рангу. Праздник освящал неравенство. В противоположность этому на карнавале все считались равными. Здесь — на карнавальной площади — господствовала особая форма вольного фамильярного контакта между людьми, разделенными в обычной, то есть внекарнавальной, жизни непреодолимыми барьерами сословного, имущественного, служебного, семейного и возрастного положения" (с. 15). Карнавал менял местами шута и короля, и за счет этой смены, когда даже самое святое нарушалось, все, конечно, становились равными. При этом обратите внимание на существенную особенность избирательной кампании, которая на время берет на вооружение многие характерные черты карнавала:

— сильные мира сего "опускаются" до общения с простыми избирателями, моделируя свою демократичность, и этого нет вне карнавала — избирательной кампании, даже в самой демократической стране имеет место не тот интенсив общения;

— кандидаты в депутаты на время кампании "приподнимаются", становятся настоящими "властелинами", включая элементы своей неприкасаемости, они охраняются милицией;

— кандидаты в депутаты нарушают табу на критику первых лиц, то есть — это вариант смены души шута и короля, когда королю полагается получить энное число словесных "оплеух";

— резко усиливается контакт между всеми людьми, особенно в день выборов, вне зависимости от их социальных расслоений;

— день выборов оформляется как праздник с воздействем по максимальному числу каналов (визуальный — цвет, вкусовой -работающие киоски, слуховой — играет музыка).

Перед нами — явный момент карнавала, как бы сохраненный сквозь столетия. Есть еще одно важное объяснение этой близости. То, что Бахтин говорит ниже, одновременно полностью соответствует выборам: "В противоположность официальному празднику карнавал торжествовал как бы временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов. Это был подлинный праздник времени, праздник становления, смен и обновлений. Он был враждебен всякому увековечению, завершению и концу. Он смотрел в незавершимое будущее" (с. 15). Сходное мы видим в случае выборов, которые тоже моделируются как потенциальная смена ситуации, мы можем как бы избрать иное будущее. Поэтому законы данного настоящего для нас сейчас и являются такими существенными.

Возможно, эти элементы присутствуют в любой форме массового поведения, ведь и демонстрации, пикетирования также построены на нарушении норм обыденности. Пикетчики бросают вызов существующему порядку вещей, даже когда они апеллируют к президентской администрации. Карнавальный смех, как бы в

русле, Михаил Бахтин признавал амбивалентным: "он веселый, дикующий и — одновременно — насмешливый, высмеивающий, он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает" (с. 17).

Падение "иерархических оков" резко меняет тип общения: "на карнавальной площади в условиях временного упразднения всех Иерархических различий и барьеров между людьми и отмены некоторых йорм и запретов обычной, то есть внекарнавальнои, жизни создается особый идеально — реальный тип общения между людьми, невозможный ц обычной жизни. Это вольный фамильярно — площадный контакт иежду людьми, не знающий никаких дистанций между ними" (с. 22 — j$|). К этому типу контакта Бахтин относит ругательства, божбу, клятвы. Давайте всмотримся в эти жанры, они один в один повторяют спектр додитической коммуникации. Негативные ролики о кандидате, которые уместны только в период предвыборной кампании — это вариант щгательства. А божба и клятва также стандартны для любого кандидата депутаты, или в президенты.

му Изучение идей М.Бахтина постепенно смещается на новый уровень, приобретая новое качество. Если раньше перед нами были щ>осто редкие цитаты из его работ, то сегодня мы имеем в достаточной ^!гепени расширенное представление о его идеях и более того — щ>оисходит уже выход за их пределы в контекст людей и идей того Времени, получивших название круг Бахтина \ Невельская школа философии ². М.Бахтин прослеживается не только на уровне своих щмлег —учеников, но и своих учителей³. Институт мировой литературы ^Москве готовит к изданию шеститомное собрание его сочинений⁴. «к Поток исследований о Бахтине уже достаточно велик (обзор Црадных работ на данную проблематику см. у В.Махлина ⁵). Однако # целом идеи Бахтина не так легко входят в научный контекст, точнее сказать, они вошли как данность, но не как реальный инструментарий, $§дный для использования не единицами, а большим числом ^следователей. С чем связано подобное расхождение? 3 С одной стороны, следует признать определенную автономность #го теоретических представлений от привычных и господствующих. Да Другой, та же автономность наблюдается и в выборе объекта для

¹. Предисловие к книге "М.Бахтин как философ". М., 1992 (далее: БКф), с 5. __ ²Николаев НИ. Вступительная заметка к Лекции и выступления ММБахтина... // БКФ; Николаев 2*** Вступительная заметка к: А.В.Пумпянский. Гоголь // Труды по знаковым системам. Вып. 18. «fcpfty, 1984.

³Конецкая Н.К. М.М.Бахтин и традиции русской философии // "Вопросы философии", 1993, № *» с 83 - 93; Исупов К.Г. От эстетики жизни к эстетике истории (Традиции русской философии у ШЛахтина) // БКФ, с 68 - 82.

⁴ Мелихова Л. Вступительная заметка // "Вопросы философии", 1992, № 1, с.134., ⁵Махлин В.Л. Наследие МЛ1.Бахтина в контексте западного постмодернизма // БКФ, с. 206 -^°i Ьо же. Бахтин и Запад (Опыт обзорной ориентации) // "Вопросы философии", 1993, № 1 - 2.

исследования — он тоже не относится к числу центральных, а как бы принадлежит второму плану. То есть налицо определенная несфокусированность идей Бахтина как на уровне теории, так и на уровне объекта изучения. Это несоответствие в сильной степени мешало в прошлом, на сегодня оно постепенно исчезает, но еще не может быть сброшено со счетов.

Есть еще один парадокс, связанный с его работами. Даже тогда, когда в качестве инструментария эти идеи начинают использоваться, они очень сильно вырываются из авторского контекста. Из книги о Рабле мы берем идею карнавализации, оставляя за бортом самого Рабле. Из работы о Достоевском — чужое слово, но без Достоевского. Т.е., работы Бахтина писались по определенной тематике, но она в результате оказывается самым несущественным аспектом его деятельности.

В целом во многом особая позиция-Бахтина связана с тем, что в основание своей концепции он положил не базисное понимание слова, а рассмотрел слово как явление пограничное. Мы можем утверждать так, поскольку его центральные постулаты как бы уводят слово из — под луча прожектора, мы как бы переходим к изучению оттенков существования этого слова, а не его дневной экзистенции. Это такие постулаты, как роль чужого слова, проблема другого сознания, семиотика смеха, культура как область пограничья. Все они центральны с точки зрения Бахтина, но не центральны со стандартной точки зрения.

Признав пограничный характер слова (то, что оно стоит между двумя сознаниями, что оно находится между вербальным и социальным действием), Бахтин уже далее мог действовать в рамках своего круга идей. Непризнание этого основания делает ненужным построения Бахтина для тех, кто со скепсисом относится к основному его пониманию.

Новые тексты Бахтина, появившиеся недавно, — это изменения и дополнения к книге о Рабле ¹..

В "Рабле" МБахтин существенно расширяет наше понимание имени за счет помещения его в структуру социального действия, при этом ему удается качественно разграничить имя и прозвище. Он пишет: "В противоположность имени прозвище тяготеет к бранному, к проклинающему полюсу языковой жизни. Но подлинное прозвище (как и подлинное ругательство) амбивалентно, биполярно. Но преобладает в нем развенчающий момент. Если именем зовут и призывают, то прозвищем скорее прогоняют, пускают его вслед, как ругательство. Оно возникает на границах памяти и забвения. Оно делает собственное нарицательным и нарицательное собственным. Оно по особому связано со временем; оно фиксирует в нем момент смены и обновления, оно не

¹ Бахтин ММ. Дополнения и изменения к: "Рабле" // "Вопросы философии",1992, № 1, с.134 -164),^а также его выступления двадцатых годов, которые даются в записях ЛЛумпянского - Лекции и выступления ММБахтина 1924 -1925 гг. в записях Л&Пумпянекого // БКФ, с 221 - 252

«вековечивает, а переплавляет; это — "формула переходов". Как видите, здесь идея этого "пограничья" проходит многократно. И далее М.Бахтин отмечает: "Имя связано с топографическим верхом (оно записано на яйбесах, оно связано с лицом человека); прозвище связано с 'Топографическим низом, с задом, оно пишется на спине человека. Имя освящает, прозвище профанирует; имя официально — прозвище Жвмильярно. Прозвище в известном смысле типизирует прозываемого, никогда не может типизировать; страх, мольба, преклонение, 1говение, пиетет и соответствующие им языковые и стилистические 1МЫ тяготеют к имени; имя серьезно и в отношении к нему всегда «^ществует дистанция; ослабление дистанции есть уже начало "перерождения имени в прозвище; поэтому словесные формы ласки, если Мрих есть момент интимности, а тем более фамильярности, не совместимы сдоленем: уменьшительно—ласкательные формы собственных имен есть уже выход имени в иную сферу языковой жизни, начало перерождения jjro в прозвище)—кличку); имя втягивается в зону контакта и ■рождается в ней; подлинно интимная и фамильярная ласка пользуется уменьшительными именами (в них сохраняется еще некоторая степень [альности и, следовательно, дистанция), а создает свои особые 13вища — клички (от названий предметов, частей тела и др.) в [ительной форме (амбивалентные) и очень часто пользуются для»го ругательствами" (с. 148).

Внимание М.Бахтина к имени естественно, поскольку оно наиболее ютвительно отражает смену социальной дистанции, в которой [аходится человек. Однако Бахтину удается перенести эти [ентарно — бытовые наблюдения в широкий контекст коммуникации, _, -_гда эти же характеристики начинают описывать совершенно иную Область. Так, М.Бахтин связывает первослово поэтическое с именем, а ц&рвослово прозаическое с прозвищем. Он не видит имен в романе $сак в жанре, работающем в зоне контакта), там есть типические фамилии, ]^амилии прозвищного типа.

^*" Прозвище как бы характеризует иной полюс языкового существования, который получает у Бахтина следующие особые черты: ^Момент отрицания, уничтожения, умерщвления в прозвище: оно метит •Ахиллесову пяту прозываемого. Оно не благословляет на жизнь и не юбщает к вечной памяти, но посылает в телесную могилу для [бреплавки и нового рождения, это как бы особый штемпель Юшенности и брака" (с. 148).

Сходное разграничение он проводит в другом месте, называя это ние тональностью слова: "Если мы проанализируем тональность любого словесного образа, то мы всегда вскроем в нем, хотя бы ^в приглушенной модернизированной форме, то мольбы — молитвы хвалы —прославления. Это первая пара основных тонов (с ними

связаны и соответствующие молитвенные или хвалебные стили и структурные первофеномены). Вторая пара: тон угрозы—устрашения и страха — смирения. Эти основные тоны имеют многочисленнейшие вариации (и осложняются разнообразными обертонами): просьба, умиление, жалоба, почтение, пиетет, гнев, отчаяние, тревога, печаль (элемент жалобы), торжество (устрашающей силы), благодарность и пр. и пр. Все эти тона по своей природе иерархичны: они звучат в мире неравных, больших и маленьких, сильных и слабых, властителей и угнетенных, господ и рабов, отцов и детей; они внефамильярны и серьезны; особый характер брани и проклятий" (там же, с. 156).

Мы видим, что нормировки языка поставлены во вторичное положение по отношению к нормировкам социума¹. Отсюда вытекает принципиально коммуникативный характер построений М.Бахтина. Для социума коммуникация первична, а язык вторичен: мы сталкиваемся не с языком, как писал Бахтин, а с истиной, ложью и т.д.

В выступлениях М.Бахтина 1924 — 1925 гг., записанных Л.Пумпянским, привлекает внимание реинтерпретация идеи другого, чужого слова на материале религиозного сознания. М.Бахтин говорил: "Отсюда ясно, как безнадежна попытка нравственно понять обряд, молитву и пр. Вне этого основного факта религии (уединение себя) ни одно религиозное явление необъяснимо. Так, например, покаяние совершенно необъяснимо в принципах нравственности, т.е. собственно юридических (которые суть логика этики). Где для нравственного сознания два человека, там для религиозного сознания есть третий: возможный, оценивающий. Вообразим религиозно правого мытаря, который имманентизировал бы свое оправдание, он сразу стал бы неправ; таким образом оправдание его возможно только воплощенным Третьим. Между тем фарисей усвоил в себя это Третье сознание, мытарь же разомкнул возможный миф о своей личности через Третьего" (там же, с. 235).

И вновь возникает проблема пограничья: "Каждое явление культуры лежит на границе. Познание находит не индифферентный материал, а бытие, оцененное поступком, верой и пр. Каждое явление в каждом своем моменте размежевывается с пограничными областями культуры" (там же, с. 234).

Перейдем теперь к новым интерпретациям идей М.Бахтина, которые предлагаются исследователями. ЛХоготишвили в статье "Философия языка М.М.Бахтина и проблема ценностного релятивизма" (БКФ, с. 142 — 174) в качестве точки отсчета вводит "схему многоаспектных соотношений между местоименными или сводимыми к местоимениям

¹ См. также статью МРыклина, где проводятся параллели между работам Бахтина и Пьер³ Бурдье: Рыклин М.К. Сознание и речь в концепции М.М.Бахтина // БКФ, с.175 - 189.

-^тегориями: "я", "ты", "другой" ("он"), "оно" и "мы" (с.144). Опираясь «а эти координаты, и происходит постоянная смена речевых структур в Процессе общения. При этом Л.Гоготишвили подчеркивает, что если стандартная _ТОчка зрения исходит из направленности на предмет речи, 4»нцепция Бахтина исходит из "позиции, из которой исходит речь" ~Л с. 145). Для более детального описания предлагаемых в работах ia представлений автор вводит такие понятия, как речевой центр, зрения и фокус внимания. Все эти механизмы и призваны lib основной пафос идей Бахтина, определяемый Л.Гоготишвили»й своей работе как антимонологизм'. Е.А.Богатырева справедливо реркивает, что Бахтин абсолютизирует речевую деятельность². Она [сняет это тем, что адресатом Бахтина является интеллигенция, для (ЮЕОрой речь является ее основным инструментарием. Другой ^рщественной проблемой, решение которой она пытается предложить, ||ияется следующее: как в мире, полном чужих слов, возможно свое слово...Богатырева пишет о позиции Бахтина: "С одной стороны,:видуальное сознание, в его представлении, не является 'ломератом чужих слов. И он стремится отыскать не сводимое к <Ми< или иным культурным матрицам начало, которое позволило бы Црвсновать природу индивидуальности. С другой стороны, свое слово ЦЦЗможно только на границе с чужими словами. Поэтому вывод из ||4вванных посылок получается следующий: свое слово возникает в Цйультате "признания", оно обеспечивается личностным акцентом, т.е. |ЙвЁтием, которое делает поступок ответственным" (с. 55). |Й?, Диалогичность текста, проблема другого как центральные для 1|вцепции М.Бахтина получают свое раскрытие в работах Л.Новиковой, |^3амохваловой и П.Гуревича ³. При этом В.Самохвалова вводит Шмкые аспекты в проблему формирования сознания, когда пишет: 1©*ражая мир, сознание одновременно отражает и общественную мира (существующую уже как принадлежность, часть самого мира) — со всеми образующими ее установлениями, мифами,:ами, предрассудками и т.д. Каждое индивидуальное сознание мировано внутри общественного сознания, с которым оно ведет •г и которое существует как единство и¹ как полифоническое 1втение состоявшихся диалогов других индивидуальных сознаний, >их наиболее значимых проявлениях, получивших закрепление в

¹. Гогогишвили ЛА. Варианты и инварианты ММБахтина // "Вопросы философии", 1992, № 1, Ш5-133.

² Богатырева ЕА. М.М.Бахтин: этическая онтология и философия языка // "Вопросы философии", ^ \ № 1, с 54.

³Новикова А.И. К методологии гуманитарного сознания // БКФ, с. 97 - 109; Самохвалова Ь.И. ie как диалогическое отношение // БКФ, с 190 - 205; Гуревич П.С. Проблема Другого в |й антропологии М.М.Бахтина // БКФ, с. 83 - 96.

понятиях норм, идеалов и т.д. и ставших объективированным выражением основных ценностных ориентации общества" (с. 195 — 196), что вновь выводит нас на проблематику коллективного общения, коллективного сознания. Это скорее Юнг, чем Фрейд, хотя система последнего также является отражением реакции индивидуального сознания на коллективные нормировки.

Сегодня мы сталкиваемся уже с достаточным числом исследований, посвященных проблемам бахтиноведения. Явно меньше исследователей последующего этапа, когда идеи Бахтина применяются для анализа конкретного речевого материала. Это другой тип анализа, и, вероятно, мы в какой —то степени еще не доросли до него. Характерные особенности этого подхода М.Рыклин определяет следующими словами: "Просто это принципиально другой аппарат анализа: с одной стороны, он не связан с рефлексией, но с другой — он также не приспособлен для схватывания доперсональных состояний слова. Не связанное с остановкой языка в акте законодательствующего мышления, сознание, в понимании Бахтина, обосновывает мир скорее по видимости, само будучи на самом деле функцией коллективного тела общения"¹.

Нам представляется, что этот аспект персональности, личностности слова очень важен. Без него не может быть Бахтина, как и собственно общения. Лингвистика же принципиально оперирует неперсональным словом. И нельзя относить это к минусам, благодаря деперсонализации лингвистике и удалось достичь необходимого уровня научности. Семиотика же должна идти по иному пути, ставя во главу угла говорящего человека. Поэтому текст, изучаемый по — структуралистски, может стать пройденным этапом семиотики. Вне человека не может быть ни одной семиотической структуры.

М.Рыклин также справедливо характеризует проблему авторства. "Подлинный автор, по Бахтину, — тот, кто восстанавливает, реставрирует первичное речевое авторство в культуре за счет вторичного и искусственного собственно писательского авторства, тот, кто раздает голоса их настоящим первоавторам, возвращая высказываниям их изначально коллективный характер. Допускать в текст гетерогенность речевой среды, реально различные голоса, интонации и интенции -значит не охватывать мир в представлении, не подводить контекст слова под всесилие авторского "я" (монологизм)" (там же, с. 179).

В целом следует подчеркнуть, что общее направление, намеченное М.Бахтиным оказалось прозорливо — плодотворным. Ведь и выросшая в последнее время проблема дискурса как социальной координаты текста ² — это тоже проблема Бахтина. Семиотика все время

¹ Рыклин М.К. Указ. соч., с 178 - 179.

²Hodge R., Kress G. Social Semiotics, p. 285.

накапливает инструментарий, который в результате позволит ей реально, а не эпизодически разрешать возникающие в этой области проблемы. jfebiK, в какой—то мере потерянный лингвистикой, поскольку он ушел в морфологические, синтаксические и под. структуры, будет возвращен человеку семиотикой. И роль Бахтина при этом окажется одной из щавенствующих. Конечно, это будет иное понимание языка. Но никто Я*>шкогда не говорил, что можно менять только предмет и методы, тоже может принимать иные формы.

4. Семиотика поведения и другие идеи Лотмана

Юрий Лотман (1922 — 1993) — профессор Тартуского «верситета, начинал свой путь в качестве театрального критика в янграде. В период борьбы с космополитами он уехал в Эстонию,! и стал крупным специалистом по русской культуре, и литературе. яенно там был создан центр семиотики в бывшем Советском Союзе |годаря определенному либерализму тогдашнего местного эводства). "Труды по знаковым системам", которые издавались ченые записки Тартуского университета, сыграли большую роль ^Становлении и развитии семиотики в СССР. Сегодня Александр швский так вспоминает этот период: "Структурализм в русской светской культуре был всегда какой —то экстремистской и гальной — западнической — вещью. Борис Михайлович Гаспаров что движение в Тарту было для нас своего рода предэмиграцией, территориальной, так и культурной — на географическую!$>иферию и из обычных наук в семиотику, — и оказалось для многих трамплином в эмиграцию"("Независимая газета", 1991, 23 окт.). ювременно Борис Успенский подчеркивает, в отличие от Солковского, русскую культурную традицию: "Ю.Лотман учился у вского, Жирмунского, Проппа. Вместе с тем, мы непосредственно vHCb с Р.О.Якобсоном, П.Г.Богатыревым, М.М.Бахтиным. ^Богатырев до самой своей смерти был непременным участником: конференций и занятий. Р.О.Якобсон принимал участие в одной,.тартуских летних школ (в 1966 г. мы справляли его 70 — летие) и ястально следил за нашими занятиями. М.М.Бахтин не мог «ать участия в наших встречах (у него не было ноги, и он был ачески немобилен), но живо интересовался нашими работами"¹, «ствительно, первые работы Ю.Лотмана в сильной степени эены на развитии идей русской формальной школы. Но для нас

¹. Успенский Б.А К проблеме генезиса тартуско-московской семиотической школы // ЮМЛотман ко-московская семиотическая школа. М., 1994, с 268.

представляет интерес политическая семиотика в работах Ю.Лотмана, поэтому мы сужаем спектр нашего рассмотрения.

В своем объемном труде, увидевшем свет уже после смерти автора¹. Юрий Лотман рассматривает достаточно подробно различные варианты текста поведения, подходя к нему как семиотическому феномену. Он начинает свое рассмотрение с тех иерархических систем, которые существовали в обществе и накладывали свои рамки на поведение. Первым в этом списке стоит понятие "чина". "Без службы нельзя было получить чина, и дворянин, не имевший чина, показался бы чем —то вроде белой вороны" (с. 28). Недоросль такой —то — это как раз человек, не имеющий чина. По чинам разносили блюда на званых обедах, и завершающие этот список люди могли увидеть лишь пустые тарелки. "Чин пишущего и того, к кому он обращался, определял ритуал и форму письма" (с. 31). Чин определял не реальные, а как бы семиотические свойства человека — "его место в иерархии" (с. 33).

Следующим порядком, определяющим жизнь, была система орденов, введенная Петром I. "Общий смысл проведенной Петром перемены состоял в том, что вместо награды —вещи появилась награда — знак. Если прежде награда состояла в том, что человека жаловали ценными предметами, то теперь он награждался знаком, имевшим лишь условную ценность в системе государственных отличий" (с. 34), то есть перед нами проходит явная семиотизация действительности. Это же касается и мундиров: "Все изменения мундиров подписывались лично императором, и у Павла, Александра I и Николая I, а также у брата Александра и Николая великого князя Константина Павловича эти занятия превратились в настоящую "мундироманию" (с. 33). Еще одной иерархией была система знатности. Каждая из этих систем стремилась к автономному существованию, но ее сдерживали. Так и система знатности: "По мере усиления независимости дворянства оно начало все более тяготиться двумя основными принципами петровской концепции службы: обязательностью ее и возможностью для недворянина становиться дворянином по чину и службе" (с. 39), то есть вызывает неприятие как раз нарушение автономного существования системы знатности, вытекающее из пересечения ее с государственной службой.

Юрий Лотман прослеживает не только образцы официального, государственного поведения, но и тексты частной жизни. Так, он обращает свое и наше внимание на явление "русского дендизма". "Искусство дендизма создает сложную систему собственной культуры, которая внешне проявляется в своеобразной "поэзии утонченного

¹ Лотман ЮМ. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIH начало XIX века). Спб, 1994.

Костюм — внешний знак дендизма, однако совсем не его ^щ (с. 125). Что же попадает в суть дендизма? "Именно

Наглость, прикрытая издевательской вежливостью, составляет основу доведения денди" (с. 127).

"• Рассматривая возможное пересечение поведения денди и фЬлитического либерализма в случае П.А.Чаадаева или |щ.П.А.Вяземского, Ю.Лотман все же считает дендизм поведением, а fce идеологией, поскольку он ограничен узкой сферой быта. Он Называет и другие примеры подобного пересечения: "Именно эта Швуликость сделалась характерной чертой странного симбиоза дендизма if петербургской бюрократии. Английские привычки бытового Поведения, манеры стареющего денди, равно как и порядочность в границах николаевского режима, — таков будет путь Блудова и Дашкова. ^Русского денди" Воронцова ждала судьба главнокомандующего (Ьтдельным Кавказским корпусом, наместника Кавказа, генерал — фельдмаршала и светлейшего князя. У Чаадаева же — совсем другая ^гДьба — официальное объявление сумасшедшим. Бунтарский КМфонизм Лермонтова будет уже не уменьшаться в границах дендизма, $:отя, отраженный в зеркале Печорина, он обнаружит эту, уходящую в йрошлое, родовую связь" (с. 134 — 135).

.*' Текст поведения очень часто строится по вербальным образцам: ЭДримеры того, как люди конца XVIII — начала XIX века строят свое Яичное поведение, бытовую речь, в конечном счете свою жизненную ёудьбу по литературным и театральным образцам, весьма Многочисленны" (с. 183). Это также является отражением сильной €ёмиотизации жизни той эпохи. Причем тексты, которые сами 1Й6дражали жизни (а это Гоголь, Толстой, Достоевский), не вызывали ■Читательского подражания. Следует отметить, что здесь перед нами в сильной степени системный мир. "Дворянский быт XVIII — XIX века строился как набор альтернативных возможностей ^служба — отставка", "жизнь в столице — жизнь в поместье", Петербург — Москва", "служба военная — служба статская", "гвардия ** армия" и пр.), каждая из которых подразумевала определенный **&т поведения. Один и тот же человек вел себя в Петербурге не так, •ик в Москве, в полку не так, как в поместье, в дамском обществе не так, в мужском, на походе не так, как в казарме, а на балу иначе, чем в

пирушки холостой" (Пушкин)" (с. 189).

Разные варианты коллективного поведения людей определяли **ографии и стили поведения. Так, бой упрощал формы общения, И* общественную иерархию. "Где, кроме аустерлицкого поля,

офицер мог увидеть плачущего императора? Кроме того, 1мы общественной структуры оказывались в бою гораздо подвижнее j"jj ^св°их орбитах, чем в придавленной чиновничьим правопорядк