Глава первая

Сергей Белоусов.

Вдоль по радуге, Или приключения Печенюшкина

---------------------------------------------------------------

Повесть-сказка

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Злодей в серебряном капюшоне

Глава 1. Чудеса только начинаются

Глава 2. Суматоха с балабончиками

Глава 3. Прогулка в ступе

Глава 4. История Волшебной страны

Глава 5. Ваше Капюшонство

Глава 6. Таблетки Фантолетты

Глава 7. Ловушка для волшебников

Глава 8. Королева пустыни

Глава 9. Воспоминания злодея

Глава 10. Печенюшкин. История первая

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Сестры-спасительницы

Глава 1. Принимаю вызов

Глава 2. Схватка в тюрьме

Глава 3. Главная площадь

Глава 4. Партия в куклы

Глава 5. Печенюшкин. История вторая

Глава 6. Признание Мануэлы

Глава 7. Тайна Драконьей пещеры

Глава 8. Печенюшкин. История третья

Глава 9. Последний бой

Глава 10. Перед антрактом

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Злодей в серебряном капюшоне

Глава первая

Чудеса только начинаются

На берегах великой сибирской реки беспорядочно и живописно раскинулся

огромный город. В этом городе, в квартире 77 дома номер 7 по улице Весенней

сидела на стуле второклассница Лиза Зайкина, сильно тосковала и смотрела в

стену. Родители ее были на работе, а сестра Алена -- в детском саду. Уроки

сделаны с вечера, в школу -- к часу тридцати, а времени -- лишь начало

двенадцатого.

Только что прошел дождь, тучи разогнало, небо сияло, голубое и чистое,

а если встать на спинку дивана у окна на цыпочки, можно полюбоваться

радугой. Один конец ее исчезал за домами, а другой как бы упирался в балкон

Зайкиных. Впрочем, в окно Лиза не смотрела.

Завтрак, оставленный мамой, съеден, обед на плите, постель Лиза убрала,

зарядку сделала. На столе заманчиво раскрыт толстенный том сказок Джанни

Родари. Хочешь -- читай, хочешь -- играй, живи и радуйся. Был вторник, 17

мая.

И тем не менее Лиза не радовалась ничему. Она смотрела в стену и угрюмо

перебирала одну за другой все свои неприятности. На обоях розовело пятно от

гуаши, похожее на башмак с полуоторванной подошвой. Это была память об их с

Аленой давнишней ссоре из-за красок. Тоже неприятность. Но старая. Хватало и

новых. Основной же неприятностью, как говорили папа с мамой, была Лизина

неорганизованность.

Ненормально, если девочка восьми с половиной лет не умеет сама себе

толком приготовить завтрак, а делая уроки дома, пропускает буквы в словах и

цифры в примерах. Ненормально, что она постоянно теряет в школе то чешки, то

варежки, то шарфик. А разве можно где попало оставлять свои очки, а потом по

часу искать их по всей квартире? Конечно, такой человек не может

пользоваться ни уважением одноклассников, ни любовью родителей, ни даже

доверием пятилетней сестры Алены. Так, примерно, говорил Лизе вчера вечером

папа, проверяя ее домашнее задание.

Когда папа с мамой отчитывали Лизу особенно долго, происходила странная

вещь. Где-то в середине нотации чувство вины у нее как будто съеживалось, а

в голове начинали звенеть тоненькие фарфоровые колокольчики... Лиза вдруг

представляла себя то ли принцессой сказочной страны, то ли маленькой

королевой эльфов на весеннем празднике фей, то ли отличницей Женей Шмелевой,

гордой и недоступной, когда она у доски, всегда спокойно и без ошибок,

отвечает любой урок.

Родители, чувствуя, что Лиза не слышит их, сердились особенно. Им

хотелось, чтобы дочка пообещала исправиться, и на этом можно было бы

закончить выговор -- всегда ведь неприятно ругать любимого ребенка.

Но когда мама, устав, спрашивала: "Ну как, ты все поняла, Лиза?", -- то

Лиза быстро отвечала ей что-нибудь вроде этого: "Да, мамочка, я все-все

поняла, а как ты думаешь, у кого было красивее бальное платье, у Золушки или

у Дюймовочки?"

И все начиналось сначала... Но не подумайте, что Лиза была двоечницей.

Училась она на "четыре" и "пять", а уж по чтению была, точно, первой

ученицей в классе.

Больше всего девочка любила повести-сказки и самую толстую книгу могла

прочесть за день. Если книга была особенно интересной, Лиза потом

перечитывала ее во второй раз, но и после первого прочтения способна была

пересказать почти дословно.

Она и гулять любила, и по физкультуре была отличницей, хоть и не

блистала особенными спортивными талантами. А еще Лизе нравилось рисовать.

Когда она задумывалась о чем-то над листом бумаги с ручкой в руке, то лист

быстро покрывался большеглазыми принцессами в изящных платьях и маленькими

смешными человечками в живых и неожиданных позах.

Изредка родителям выпадала возможность забежать домой в утреннее

неурочное время. Порой они и в одиннадцать часов могли обнаружить Лизу,

застывшую в ванной с щеткой в руке, неубранную постель и несъеденный

завтрак. Громыхали радио ни кухне, проигрыватель в детской и телевизор в

гостиной. Поэтому папа с мамой справедливо считали, что Лизины успехи в

школе держатся только на их контроле и неустанной бдительности.

Неприятностью второй была Лизина особенность задавать в самую

неожиданную минуту кучу самых ненужных и, как, опять же, говорили родители,

бестактных вопросов.

Вечером папа приходил с работы. Он снимал пальто, туфли в коридоре,

плюхался на табурет в кухне и какое-то время сидел молча и неподвижно. Потом

они с мамой начинали медленно рассказывать друг другу дневные новости.

Тут-то Лиза с Аленой врывались на кухню, и -- прощай покой!

Лиза честно старалась не мешать маме с папой, не разговаривать за едой,

не перебивать старших. Но ничего не получалось. Вопросы сыпались из нее,

стучали градом, прежде чем она успевала подумать, можно спросить или нельзя.

Были еще мелкие неприятности в школе, с ребятами. Лиза, как и все дети,

постоянно находилась со своими сверстниками в отношениях сложных. Они

ссорились, мирились, менялись куклами, бантиками и завтраками. А уж спорили

на темы самые разные -- от фасонов кукольных платьев до проблем внутренней и

международной политики.

И последней, постоянной неприятностью был Лизин длинноватый нос. Лиза

рассматривала его в зеркале каждый день, когда была дома одна. Девочка очень

боялась, что после школы ее с таким носом не примут в артистки.

Папа уверял Лизу, что нос выправится, а в крайнем случае можно будет

сделать потом пластическую операцию, но тут она папе не верила. У сестры

Алены нос был курносый, и поэтому Лиза считала ее красавицей.

Итак, Лиза смотрела в стену, думала о своей невеселой жизни, но вдруг,

непонятно как, в ее руке оказался фломастер. Появилось ощущение, что, если

обвести розовый башмак на стене фломастером и посадить в него смешного

человечка с маленькими голубыми глазками и растрепанной рыжей бородой, то

получится очень интересная картинка...

Когда картинка была окончена, и человечек глянул на Лизу из башмака,

словно подмигивал хитро голубым глазом, девочка опомнилась. Она поняла, что

стена испорчена безвозвратно. Теперь мама не будет с ней разговаривать весь

вечер, а папа... Папа опять, как в два-три месяца раз, закричит, вытащит из

брюк ремень, постоит над ней минуту, потом скажет горестно: "Эх, Лизка...",

махнет рукой и уйдет в спальню.

Несколько слезинок выползли из-под очков, скатились на губы, оставив во

рту соленый тепловатый привкус, и башмак с человечком на стене расплылся и

задрожал.

А потом произошло нечто непонятное и ошеломительное. Медленными,

плавными толчками башмак с человечком стал сползать со стены вниз и вбок,

увеличиваясь при этом в размерах. Вот он достиг края большой полки стеллажа,

служившей столом Лизе и Алене, вывалился на полку и застыл, прочно встав на

полуоторванную подошву. Теперь это был настоящий, грубый, розовый,

клоунский, наверное, башмак сорок пятого, приблизительно, размера.

Кряхтя и потирая поясницу, маленький человечек выбрался из башмака и

уставился на Лизу. На нем была ситцевая рубаха навыпуск с пояском, усыпанная

мелкими черными горошинами, и черные шаровары, заправленные в рыжие

скрипучие сапоги. Росту в нем было сантиметров пятнадцать.

-- Вот спасибо, доченька, -- степенно произнес он, поклонившись Лизе в

пояс, -- я-то и выбраться не чаял.

Стал разгибаться, опять закряхтел, схватился за поясницу и, тихо ойкая,

осторожно присел на томик Гайдара, лежащий на столе.

-- Радикулит, проклятый, замучил, -- пояснил он Лизе, как будто все

остальное было ей понятно. -- Об эту, значит, самую пору в тысяча восемьсот

третьем году весной в сенях прилег, ночь сырая была, с ветром, вот из угла и

просквозило.

-- Нор-маль-но... -- только и прошептала Лиза, крепко держась обеими

руками за сиденье стула, чтоб не свалиться от изумления.

В свои без трех месяцев девять лет она уже почти потеряла веру в

чудеса. И хоть порой страшно, неудержимо хотелось, чтобы произошло

что-нибудь волшебное, сказочное, веры в такой вот случай оставалось все

меньше и меньше. Ну, совсем капелька, где-то на донышке сознания. И от этого

ей, особенно по вечерам, перед сном, в постели, часто становилось грустно, и

слезы подступали к глазам.

-- Ой, это кто ты?.. Кто вы? -- поправилась Лиза.

Глаза ее уже совсем высохли, округлились, и человечка она разглядывала

с жадным интересом, даже рот приоткрылся. Вопросов же было так много, и все

подступали сразу, что она вновь замолчала, не решив, о чем же спросить

сначала.

-- Фея я, -- тихо сказал человечек, смутился и стал разглядывать

пятнышко на переплете Гайдара, зачем-то даже поколупал его ногтем.

-- Ничего себе! -- возмутилась Лиза такому заявлению. -- Уж если я даже

действительно не сплю, так феи, во-первых, тетеньки, во-вторых, красавицы,

как мама, а в-третьих, всегда в нарядных платьях.

Теперь человечек обиделся.

-- Ну уж, ежели по порядку, -- сказал он и стал загибать корявые

пальцы, -- так, во-первых, бывают феи злые и потому уродины. Во-вторых, у

меня справка есть, что я фея, да вот в столе она, в пне то есть, на работе

осталась. А в-третьих, меня до осени назначили, временно. Феи, вишь, в

отпуска пошли -- лето на носу, вот и сказало мне начальство, мол, надо,

Федя. Песенку слышала? И я тоже Федя. Федя -- фея, вроде даже как похоже. А

вообще, из домовых мы, да дом-то наш снесли. Строительство идет, значит.

Квартиры всем дают с удобствами. Что за удобство, коли печки нет?! Где

домовому жить? Дали домик отдельный, а зачем он мне, одинокому? Эх, ерш тебе

в печень!..

-- Ой! -- спохватился он и закрыл рот ладошкой. -- Ты меня, гриба

старого, девонька, не слушай. Мне и начальство говорит, мол, тезаурус у

тебя, Федя, сильно засоренный.

-- А что это: теза...терюза?.. -- выпалила Лиза, хоть спросить ей

хотелось совсем другое.

-- Это, понимать надо, слова так все, что в голове, по-умному

называются, -- туманно объяснил Федя и продолжил свой рассказ: --

Фантолетта, фея такая есть, ну ничего не скажешь, взаправдашняя. И

красавицей была, да только пожилые они сильно стали. Вот она в отпуск и

уйди. Отправилась к себе в Тень-Фонтанию, а корзинку с балабончиками и

забыла. Назад вертаться ей туда-сюда здоровья нет, телеграмму отбила, меня

начальство вызывает, так, мол, и так, Федя, отвези в Фонтанию балабончики.

Ну, я мужичок еще крепкий, шестисот нет! Отправился в башмаке-самолете, да

перевертелку номер одиннадцать в дороге подзабыл, вот и авария -- в стену

твою врос. Это еще удача, что ты дома одна. Я тебя прямо из стены заколдовал

маленько, ты меня нарисовала -- из неволи вызволила. А на взрослых

колдовство наше не действует, -- огорчился Федя. -- Какая-то штука в мозгах

к годам шестнадцати зарастает, и все тут.

-- Ой, ой, подождите, -- взмолилась Лиза, -- я так не успеваю! Вы

расскажите, пожалуйста, кто это -- начальство, что за Фонтания, что за

балабончики? И что это значит -- перевертелка?

Похоже было, что Федя не торопился. Он удобнее устроился на книжке,

руку запустил в башмак, извлек два желтых леденца. Один, потерев рукавом,

домовой протянул Лизе, аппетитно захрустел вторым и, прожевав и

откашлявшись, продолжил:

-- Начальство у нас, Лизавета, строгое, но понимающее. Название ему --

Дракошкиус Мурлыка Баюнович. Должность -- Великий Маг. Три головы у него

кошачьи и хвост кошачий, пушистый. Размером со слона будет, а крылья, как у

Змея Горыныча, но шерстяные, полосатые. А сам ангорской породы. Левая голова

у него за население отвечает, правая -- за достояние народное: мечи, там,

кладенцы, скатерти-самобранки, шапки-невидимки. Ну, а средняя, главная

голова -- за высоту моральную всей нашей силы волшебной.

Теперь, опять же, Тень-Фонтания. Солнце там, понимаешь, жаркое, потому

везде фонтанчики бьют, какой с газировкой, какой с пепси-колой, какой с

"Ессентуками", семнадцатым номером. А как попадешь туда, над тобой зонтик из

перьев павлиньих раскрывается, летает за тобой, тень дает и обмахивает. А

ежели, к примеру, загорать желаешь, хлопнешь в ладошки три раза, он и

отлетит в сторонку. Потом опять хлопнешь, он снова прилетит. Феи там,

видишь, отдыхают,-- рассердился Федя. -- А нам, нечистой силе, путевки в

Берендеев лес полагаются. Я этот лес на дух не переношу, там, хоть

разорвись, "Ессентуков" вовсе не достанешь. Люблю, грешным делом, поставить

этак бутылочек с дюжину около себя, да и выкушать вечерком под ведьмин

корень. Уж лет с полста, как на минеральную водичку перешел. Раньше-то я...

ну, это тебе не интересно, -- спохватился Федя и надолго, почему-то,

замолчал.

-- Дядя Федя, дядя Федя! -- заторопилась Лиза. -- А откуда же вы сейчас

прилетели? И про фей побольше расскажите! А Золушку вы знаете? А Кота в

сапогах? А про перевертелку-то?..

-- Ну-т, егоза, однако, девка! -- крякнул Федя. Он с видимым трудом

отвлекся от воспоминаний, привстал осторожненько, погладил поясницу,

прислушиваясь к себе, и вдруг заспешил. -- Лететь, значит, надо, -- объявил

он решительно. Заболтался я тут, пень болотный.

-- Не улетайте! -- закричала Лиза. -- Вы улетите, и все пройдет, и

сказка кончится, а я так больше ничего не узнаю никогда.

-- Ну, это ты брось, милая, -- ответил Федя, подкручивая что-то с

мелким дребезгом внутри башмака. -- Уж ежели зацепила тебя сказка, так до

шестнадцати, стало быть, лет, до закостенения мозгового тебе от нее не

спрятаться. А я с утра не евши, не пивши. -- Он опять замолчал, сурово и

выразительно посмотрев на девочку.

-- Может, чашечку кофе? -- робко спросила Лиза, вспомнив, как говорят

гостям родители, если те отказываются посидеть еще.

-- Выпью! -- быстро сказал Федя. -- Выпью кофе и борща, что у тебя в

холодильнике стоит, съем тарелочку.

Он мигом спрыгнул на пол и потрусил в кухню вместе с обрадованной

девочкой, не доставая ей даже до колена.

Лиза уложила стопку книжек на высокий стул, налила Феде борща в

просторную кукольную мисочку, нарезала хлеб, налила кофе, насыпала овсяного

печенья в вазочку -- откуда только сноровка бралась. Если бы папа посмотрел

на дочь в эти минуты, наверное, сильно бы удивился. Лиза и сама поела за

компанию с удивительным домовым и, хотя ее подбивало задать еще не меньше

тысячи вопросов, сидела за столом тихо и благонравно.

Федя борщ доел, досуха вытер мисочку коркой хлеба, собрал в горсть и

закинул в рот крошки со стола. Все так же строго глядя перед собой, он молча

выпил две чашки кофе из кукольного сервиза, съел пару штук печений, потом

вытер рот ладошкой, ладошку о салфетку и стал благодарить и прощаться.

-- Ты, Лизавета, помни, -- говорил он, уже забравшись на полку и

прилаживаясь залезть в башмак, -- встретимся еще с тобой. Федя добра не

забывает. Расскажу и про перевертелки, и про Страж-мухомора, и про Великого

Мага. А то и прокатимся до Кудыкиной горы, хомяков-смехунов проведаем. Да!--

спохватился он. -- Балабончики-то, вот они!

В руке у Феди была хрустальная корзиночка с крышкой, чуть побольше

грецкого ореха. Она светилась мягким голубовато-розовым светом, а внутри нее

что-то не то попискивало, не то позванивало, и слушать было удивительно

весело и приятно. Домовой крышечку приподнял, Лиза осторожно заглянула

внутрь, чуть не коснувшись корзинки носом, и увидела, что почти до самого

верха там грудой лежат светящиеся шарики. Они были совсем малюсенькие --

меньше половины спичечной головки каждый, и Лиза вдруг поняла, непонятно

как, что они живые, озорные и непослушные.

Федя запустил пальцы в корзинку, набрал щепотку балабончиков и, широко

размахнувшись, бросил их под потолок. Шарики засверкали в воздухе,

прозвенели, пропищали и пропали, будто их и не было.

-- Спрятались,-- пояснил Федя. -- Теперь тебе без меня не скучно будет.

Как пойдут балабончики лопаться, так и начнутся чудеса. Маленькие чудеса-то,

пустяковые, а все с ними жить веселей.

-- Федя! -- не на шутку взмолилась Лиза. -- Ну, расскажи, все-таки,

какие чудеса будут, и когда ты опять прилетишь, и почему ты в нашу квартиру

попал, а не в другую какую-нибудь?!

-- Лизок, -- ответил домовой. -- Балабончики по одному, по два

раскрываться станут, тебе потехи теперь на месяц хватит, сама разберешь, как

начнется. Когда я прилечу?.. Когда и где рука твоя сама карандаш возьмет и

против воли начнет рисовать, там и жди -- объявлюсь. А что попал я к вам,

так у тебя ж на стене клякса была башмаковая, а башмак башмака видит

издалека и действие, значит, оказывает.

Последнюю фразу Лиза не поняла, но переспросить забыла, захваченная

Федиными действиями.

Он лихо перемахнул с полки на подоконник, подпрыгнул, повис на ручке

окна, с нее перебрался на форточку, все это ловко и умело, как бывалый юнга

лезет на мачту. Затем Федя отворил чуть приоткрытую форточку настежь и стал

манить, подманивать к себе сияющую за окном радугу.

-- И учти, Лизавета, -- бормотал он, подводя край радуги к форточке, а

башмак к радуге, -- учти, чудеса только начинаются...

Наконец, самый кончик радуги завис у форточки, помедлил мгновение и

вошел в нее, как надувшийся под ветром бахромчатый краешек махрового

полотенца. Вошел и отразился в Лизиных глазах нежно и разноцветно.

Башмак уже стоял в форточке на радуге. Федя кувыркнулся в воздухе и

оказался в башмаке. Опять только рыжая всклокоченная голова его с

маленькими, как у улитки, рожками торчала снаружи. Он помахал Лизе рукой и

вдруг закричал:

-- А Печенюшкина встретишь -- не верь! Он зверь, тоже, душевный, но

приврать страсть как любит! Пока! Пишите письма, значит, мелким почерком,

поскольку места мало в башмаке!

Лиза махала рукой, кричала: "Пока!.. Пока!..", башмак с невероятной

скоростью заскользил вверх по радуге, превратился в розовую точку, слился

с радугой и пропал.

Тут только девочка догадалась взглянуть на часы. Стрелки показывали 13

часов с четвертью. До первого урока оставалось пятнадцать минут.

Глава вторая

Суматоха с балабончиками

В школу Лиза не опоздала: прибежала в класс со звонком, запыхавшись и

тараща глаза. Зато она забыла очки, дневник и расческу. Самое обидное, что

оправдываться было бесполезно. Ну кто бы поверил, что из стены у Лизы возник

маленький домовой в башмаке, ел борщ, пил кофе, а потом улетел по радуге?..

Лиза в свою учительницу Инну Васильевну, ну, прямо, влюблена была,

слушалась ее больше, чем родителей. Но если рассказать такое Инне

Васильевне, она вначале улыбнется, потом рассердится, а потом пошлет девочку

к врачу.

Несмотря на возраст и романтический характер, Лиза прекрасно понимала,

что без доказательств ей не поверит никто. Значит, надо ждать доказательств.

Неясно было все же, когда прилетит Федя: может, завтра, может, через месяц,

а может, вовсе через год. Поэтому вся надежда была на балабончики. Хотя,

когда они начнут раскрываться, Федя ей точно не сообщил.

"Значит, надо терпеть, -- сказала себе Лиза, -- и научиться жить так,

словно ничего не было. Надо кончать четверть и попытаться заработать по

математике "пять", чтобы мама была довольна". Ночью Лиза спала плохо, а под

утро ей приснилось, что на уроке физкультуры она бежит по дорожке

спортплощадки и видит: на ногах у нее не чешки, а розовые клоунские башмаки

45-го размера с полуоторванными подошвами. А наверху, в баскетбольной

"корзинке" сидит учитель физкультуры Ростислав Николаевич с рыжей, как у

Феди, бородой и кричит ужасную чепуху:

-- Ты на бегу-то кувыркайся, кувыркайся, Лизок! А будешь падать, очки

надень, а то радугу не увидишь!..

Прошли три дня. Лиза уже ни на что не надеялась. Наступил вечер

пятницы, и родители собирались в театр.

Папа стоял в дверях в плаще, мама пудрилась перед зеркалом в коридоре и

давала девочкам последние наставления. Сестра Алена хныкала в детской -- не

хотела, чтобы папа с мамой уходили. Лиза стояла в коридоре и угрюмо чертила

по полу носком тапка. Ей тоже было тоскливо остаться на весь вечер вдвоем с

сестрой, но хныкать ведь несолидно.

Наконец, дверь захлопнулась, и Алена заревела в голос.

-- Аленка, -- хмуро сказала Лиза, -- хочешь, я тебе почитаю?

-- А-а-а-а-а-а-а! -- захлебывалась сестренка. -- А ты не знаешь, не

знаешь, Лизочкина, что я хочу почитать-то! А-а-а-а-а-а!

-- А ты выбери книгу, какую хочешь, -- ответила Лиза, безрадостно

смиряясь с ролью няньки.

Алена, успокаиваясь понемногу, но все еще пыхтя, влезла на стул и

достала с полки толстую затрепанную книгу -- сборник сказок, где были и

"Приключения Буратино".

-- Вот, -- протянула она книгу сестре. -- Я хочу про Буратино, только,

чур, опять сначала.

-- Ладно, сначала, только сперва умойся: руки грязные, рожа зареванная

-- смотреть противно, -- сказала Лиза с папиной интонацией.

Алена недоверчиво оглядела руки, потом в зеркало -- физиономию с карими

припухшими глазами и тугими розовыми щеками в грязноватых подтеках и,

бормоча что-то ворчливо себе под нос, пошла в ванную. Слышно было, как она

подтаскивает табуретку к выключателю, как щелкает им, включая свет, как

сопит, поворачивая тугой кран, и вдруг...

-- Лиза, Лиза!! -- на пронзительной ноте кричала Аленка. -- Скорее!

Гляди! Ой!!

В три прыжка подскочив к двери, Лиза глянула в ванную и застыла, открыв

рот.

Шипучей коричневой струей, наполняя комнату ни с чем не сравнимым

ароматом, хлестала из крана пепси-кола.

Лиза стояла, не в силах сдвинуться с места, и мысль: "Неужели!" --

металась в ее разом опустевшей голове, как синица под потолком.

Хозяйственная Алена уже притащила из кухни большую красную кастрюлю и

подставила под кран.

Пепси-кола текла еще минуты три, девочки только успевали менять посуду,

потом кран фыркнул, замолчал, и сам собой повернулся обратно вентиль.

Раздалось ниоткуда тоненькое хихиканье, и чей-то задорный голос сказал:

-- Ну, хватит, девчонки, лопнете еще.

Набралось чудесного напитка вот сколько: большая кастрюля, трехлитровый

бидон и стеклянная трехлитровая банка из-под сока. Когда Лиза снова

отвернула кран, оттуда лилась обычная вода.

Они пили пепси-колу чашками, черпая прямо из кастрюли, пили сопя,

отдуваясь, потом дружно начали икать, поставили чашки на стол, и Алена с

трудом спросила:

-- Лиза-ик! А кто ее-ик! ик! в кран налил?... ик! ик! ик!

-- Аленка-ик! -- торжественно ответила Лиза. -- Это-ик! балабончики-ик!

ик! ик!

Лиза глубоко вздохнула, не выдыхая воздух, зажала нос, посидела так,

сколько смогла, с шумом выдохнула и, избавившись на время от икоты, начала

рассказывать:

-- Во вторник днем ко мне прилетал домовой Федя, который фея из сказки,

и рассыпал здесь балабончики. А это такие маленькие шарики, и они светятся.

А когда они лопаются, происходят чудеса. Я уже думала, что не начнется, но

вот, началось-ик! -- она закрыла рот ладошкой и сияющими глазами уставилась

на Аленку.

Тут тихо начала распахиваться дверь в коридор. Аленка открыла рот,

чтобы закричать, одной рукой схватилась за Лизу, а другой прижала к себе

бидон с пепси-колой. В кухню сама собой въехала белая кукольная коляска, на

сиденье которой мягким розово-голубоватым цветом мерцал малюсенький шарик.

Если б он не светился, переливаясь, девочки, наверное, и не заметили бы его.

Коляска остановилась посреди кухни, шарик подпрыгнул на сиденье раз,

другой, третий, все выше и выше, мягко перелетел на стол и начал расти. Он

стал величиной с апельсин, потом с арбуз и продолжал увеличиваться.

-- Хватит! -- закричала Аленка, вдруг испугавшись по-настоящему.

Шар как будто только этого и ждал. Он со звоном лопнул, мелкие брызги

взлетели под потолок и застыли на нем голубыми и розовыми звездами, а на

столе, на месте шара возвышался торт невероятной красоты.

Он был весь из мороженого, залитого блестящим шоколадом и украшенного

маленькими фигурками зверюшек, сделанных из кусочков дыни, персика, арбуза,

ананаса и еще каких-то неизвестных фруктов. На торте печатными буквами

нежно-желтоватого крема была сделана надпись: "Ешь хоть сколько -- не беда.

Не простынешь никогда!"

Два огромных куска отделились от торта, сами легли на взявшиеся

ниоткуда тарелочки и оказались перед Лизой и Аленкой. Возле каждой тарелочки

появилась ложка с ручкой в виде попугая.

Вкус торта не поддавался описанию. "Это -- как праздник в животе", --

думала Лиза, расправляясь со вторым куском.

-- Аленка, -- спросила Лиза вдруг, -- зачем ты орала: "Хватит!", --

может, он бы еще рос?

-- А если бы там был кто-то злой? -- невнятно ответила Алена с полным

ртом. -- Он как закричит на меня толстым голосом, и я забоюсь.

-- Хи-хи-хи-хи-хи-хи! -- засмеялись где-то в углу под батареей. Оттуда

выкатились два балабончика, не переставая хихикать, раздулись каждый до

размеров хорошего яблока и затанцевали в воздухе, пытаясь стукнуть друг

друга, как боксеры на ринге.

Вот они столкнулись, пропали, зазвенели тонкие колокольчики и отовсюду

-- из стен кухни, из потолка, даже из холодильника -- выросли целые охапки

цветов. Похоже было, что кухню завернули в огромную клумбу.

Здесь были розы, гвоздики, пионы, нарциссы, астры, флоксы, георгины,

гладиолусы, лилии, ромашки, настурции и еще множество цветов, названий

которых девочки не знали. На полу цветы росли головками вверх, на потолке --

головками вниз и, видимо, это их нисколько не смущало.

Головы у девочек закружились от запахов, а сердца сладко замирали.

-- Лиза, -- прошептала Алена, -- а папа с мамой это увидят?

-- Нет, -- ответила Лиза, -- взрослым после шестнадцати лет смотреть не

получается.

-- Давай тогда торт доедим, -- предложила Аленка, -- все же пропадет

потом, а он такой вкусный, даже лучше, чем сосательные конфеты.

На полу среди цветов возникло шевеление. Ступая на свои корешки,

большой красно-желтый георгин выбрался в коридор из общей цветочной массы и

тихонечко двигался вперед, после каждого шажка приостанавливаясь и делая

манящие движения листиками -- звал Лизу с Аленой за собой.

Девочки осторожно спустили ноги на пол, боясь поломать цветы (но

цветочный ковер послушно расступался там, где должны были они ступить),

вышли из кухни и двинулись за георгином. Алена шла последней и все время

оглядывалась на торт.

Вот они дошли до конца коридора, двери в гостиную сами собой

распахнулись и... сияние полуденного летнего солнца чуть не ослепило детей.

Шагнув за порог, они оказались в зоопарке. Но что это был за зоопарк!

Без клеток с тяжелыми замками, без толп перед захватанными стеклами

террариума, без душных запахов зверья в неволе!..

Гибкие ласковые пантеры кружились в хороводе на поляне. Обезьяны и

попугаи на ветках распевали веселые песенки. Среди цветов там и тут порхали

яркие бархатистые бабочки.

Огромный лев остановился перед девочками, присел на все четыре лапы и

голосом, знакомым по десяткам мультиков, прорычал:

-- Аленка, Лизонька, садитесь, покатаемся!

Страшно не было нисколько. Сестренки взобрались на льва, вцепились в

мохнатую гриву и понеслись по гигантскому парку так быстро, что

останавливалось дыхание.

Они видели голубые озера, в которых плавали черные горделивые лебеди,

видели веселых кенгуру, игравших в волейбол на спортивной площадке, видели

страусов, гонявших пестрый мяч по футбольному полю (в воротах стояли два

ловких черных шимпанзе).

Лев несся по удивительному парку мягкими гигантскими прыжками: все

новые и новые чудеса открывались вокруг. Но вдруг царь зверей остановился,

как вкопанный. Посреди дороги торчал шест с прибитым к нему куском фанеры.

На плакате была нарисована ярко-желтой краской львиная морда в красном

кругу, красным же перечеркнутая крест-накрест, а внизу было написано: "Лева,

стой!"

-- Что за знак такой дорожный? -- удивился лев. -- Совершенно

невозможный!

-- Говорит вам знак дорожный, что пора поесть пирожных!-- раздался

хриплый, но добродушный голос из кустов за правой обочиной.

Оттуда на задних лапах выбралось странное существо. Вроде походило оно

на медведя, но шерсть у существа была красная, а лицо человечье. И это

человечье лицо было размалевано черными, белыми и красными пятнами и

полосами, как у клоуна.

"Наверняка это клоун, -- подумала Лиза. -- Вон, трусы у него какие:

огромные, желтые, в зеленых бабочках, а на шее зеленый бант в белый

горошек".

-- Кто это?! -- обратилась Аленка в пространство, не затрудняя себя

конкретной адресацией.

-- Он клоун или злой? Лиза, ты его боишься?

-- Звезда медвежьего цирка и победитель конкурса волшебных клоунов --

красный медведь Чемпион! -- отрекомендовалось существо.-- Не сердись,

Левушка, что я тебя остановил: очень уж хотелось с настоящими девочками

познакомиться. Аленушка, Лизонька, потанцуем?

Он сорвал с шеи бант, повязал его вокруг головы платочком, подхватил

девочек за руки и принялся с ними вместе откалывать на дороге такие

залихватские коленца, что все чуть не попадали со смеху. Вдруг медведь так

же неожиданно упал.

-- Ой, нога моя, ноженька, -- заплакал он Аленкиным голосом. -- Ой,

ножка подгибнулась! Ой, заноза попала!

Он присел на обочину, поднял левую ступню почти к самой морде и кривыми

черными когтями принялся выколупывать оттуда занозу.

-- Ух, как больно, -- бормотал он, хныча. -- Ой, мама моя, мамочка!

Всю-то жизнь болею, всю жизнь мучаюсь. А, вот она!

Он ухватил что-то и вытащил огромную сосиску. Сосиску медведь мигом

сжевал, но за ней от ноги потянулась тоненькая веревочка. Клоун дернул за

веревочку и начал извлекать разноцветную гирлянду, наматывая ее на левую

переднюю лапу. Там были конфеты (все больше "Мишка косолапый" и "Мишка на

севере"), шоколадки, мандарины, погремушки, хлопушки, сахарные пряники,

леденцовые карандашики и еще всякая всячина.

Когда гирлянда кончилась, Мишка ловко вскочил, схватил пестрое кольцо,

обмотанное вокруг лапы, и запустил его в небо, словно лассо.

Гирлянда застыла над дорогой, как длинный ярмарочный шест, нижний конец

которого не доставал до земли на добрых полтора метра.

Медведь подпрыгнул, перекувыркнулся в воздухе и повис на гирлянде

головой вниз, удерживаясь задними лапами, а передними рассыпая воздушные

поцелуи. Он карабкался вверх с удивительной скоростью, становясь все меньше

и меньше, и распевал: "Со смертью играю, смел и дерзок мой трюк..." и

внезапно полетел вниз.

-- Ай! -- закричала Алена, вцепившись в львиную гриву.

Клоун шмякнулся об землю с размаха и рассыпался грудой апельсинов.

Девочки взволнованно сопели и не знали, плакать или смеяться.

-- Вот хулиган! -- возмутился лев. -- Вылазь немедленно, ты что детей

пугаешь!

Вдали, там, где исчезала дорога, послышалось неясное стрекотание. Оно

становилось громче с каждой секундой, и можно было уже различить, что это

рокот мотора.

Мотороллер выскочил из-за поворота.

Головой на сиденье, вверх ногами стоял на нем Мишка-Чемпион. Передние

лапы его жонглировали брикетами эскимо. Описав круг возле девочек,

мотороллер остановился, медведь спрыгнул на задние лапы и вручил эскимо

Лизе, Алене и льву.

-- Страшно рад был познакомиться, сестренки, -- сказал клоун. -- Через

пять минут у меня выступление в цирке -- надо спешить. Счастья вам, здоровья

и веселых дел, а если понадоблюсь

-- вот!

Он протянул Лизе кусочек глянцевого белого картона, на котором золотыми

буквами было напечатано: "Чемпион. Медведь и клоун. Звонить по телефону:

раз, два, три и еще половинка".

-- А почему у вас лицо человеческое? -- спросила Лиза. -- Вы кто,

дяденька в медвежьей шкуре или медведь в человечьей маске?

-- Ты же в сказке, Лизонька, -- ответил ей клоун. -- Таким я родился,

таким и умру. Но не скоро.

-- До свиданья! -- воскликнул он. -- До встречи!..

Прыгнул на мотороллер, тот заурчал, взревел, и клоун исчез за

поворотом, распевая: "Умирать нам рановато, есть у нас еще в цирке дела!.."

...Потом лев остановился у катка, где на искусственном льду танцевали

фигуристы: два бегемота в коротких юбочках, слон в золотой короне с

бубенчиками и три залихватских крокодила в трико с серебряными звездами.

Непонятно, как на Лизе и Алене оказались коньки, короткие алые

платьица, сияющие алмазными блестками; они спрыгнули на лед и ловко, словно

занимались этим всю жизнь, закружились по зеркалу катка в стремительном

вальсе.

Обезьяны аплодировали им четырьмя лапами, а остальные звери от восторга

орали так, что тугой звон стоял в ушах.

Потом неимоверное количество птиц -- орлы, попугаи, снегири, соловьи,

колибри, сороки -- взмыли вверх, и из их беспорядочной стаи составились

постепенно огромные буквы: "ПРИВЕТ ЛИЗЕ И АЛЕНЕ" и поплыли по небу.

И тут сквозь восторженный писк, визг, крик, шум вдруг до ушей девочек

явственно донеслись два коротких осторожных звонка и тихий скрип ключа в

дверях. Все вокруг закружилось в пестром хороводе, перемешалось, слилось и

пропало...

Осторожно войдя в квартиру, папа с мамой увидели из коридора

полуоткрытую дверь в детскую, горящий ночник, полный порядок в комнате и

дочерей, мирно спящих в аккуратно разобранных кроватках.

-- И все-таки у нас чудесные дети, -- шепотом сказал папа маме. -- А

мы-то с тобой все их ругаем...

Глава третья

Прогулка в ступе

Теперь девочкам вдвоем стало гораздо интереснее. Особенно Лизе, которой

раньше было скучновато с Аленой. Приходилось играть с ней то в дом, то в

магазин, то читать "Айболита" или "Цветик-семицветик", давно затверженные

наизусть. А в это время продавали в рабство дядю Тома, Мэри Поппинс летела

под зонтиком творить добрые дела, и рассыпала искры победоносная шпага

д'Артаньяна.

К тому же еще Лиза ходила три раза в неделю на занятия танцами и два

раза -- в детскую хоровую группу.

Прошло уже больше недели со времени "Вечера чудес" -- так назвали

сестры ту пятницу, когда происходили приключения с балабончиками. Можно было

подумать, что все это случилось во сне, но...

-- Лиза, -- то и дело шептала Аленка, как только девочки оставались

одни, -- Лиза, покажи мне еще ту бумажку. Только скорее, а то вдруг кто-то

зайдет.

И Лиза забиралась на стул, доставала с верхней полки стеллажа толстую

книгу, чуть припудренную пылью, и открывала на сто пятидесятой странице.

Эту книгу маме подарили на работе в день рождения. Девочки знали, что

раньше мама плохо засыпала и поэтому перед сном всегда прочитывала одну-две

страницы. Последнее время мама не жаловалась на бессонницу, и книга давно

стояла на дальней полке нетронутой. Однажды Лиза слышала, как папа сказал

маме:

-- Книга дорогая, издание богатое, но, уверяю, даже в "букинист" ее не

примут.

И Лиза поняла, что уж в этой-то книге можно сделать тайник.

Сто пятидесятая страница начиналась загадочной фразой: "Рагозин

задумчиво посмотрел на прокатный стан и вспомнил Аделину, и весь тот вечер

после профсоюзной конференции в Крюкове". Фраза эта не заинтересовала и

Лизу.

Она в который уже раз доставала вложенный между страницами кусочек

белого глянцевого картона; на нем золотыми буквами с разводами было

напечатано: "Чемпион. Медведь и клоун. Звонить по телефону: раз, два, три и

еще половинка". В углу карточки четким почерком было вишневым фломастером

выведено: "В любое время дня и ночи рад видеть дорогих моих подружек Лизу и

Алену".

Сестры опять разглядывали карточку, вспоминая веселые дурачества

клоуна-медведя, потом Лиза со вздохом вкладывала ее обратно в книгу,

забиралась на стул, вставала на цыпочки и, держась одной рукой за стеллаж,

осторожно ставила книгу на место.

За эту неделю с сестренками произошло еще несколько мелких приключений.

Как-то за ужином тушеные овощи в их тарелках превратились вдруг в жареную

картошку, обильно политую кетчупом... Когда Аленка, засыпая, вечером лежала

на диване в гостиной и хныкала, что не будет раздеваться, умываться и

стелить постель, она неожиданно оказалась в своей тщательно разобранной

постельке, чистая, с вычищенными зубами и в ночной рубашке. От восторга у

нее даже сон прошел, и они с Лизой еще полчаса обсуждали это происшествие,

изумляясь и хихикая.

Два дня назад Лиза полезла снимать старую раскраску с верхней полки

стеллажа, для чего встала на стул, а потом на спинку стула. Внезапно стул

пошатнулся, девочка полетела вниз и врезалась спиной в угол деревянной

боковины дивана.

Наблюдавшая эту сцену Алена побелела и закричала так, что прибежало

четверо соседей.

Казалось, перелом позвоночника обеспечен, но Лиза поднялась с пола,

ошеломленно покрутила головой и засмеялась. У нее ничего не болело, а на

месте удара не было ни синяка, ни ссадины.

Понятно, что все эти чудеса происходили, когда родителей не оказывалось

дома.

Вот еще случай. Когда Алена была в садике, во время прогулки пошел

дождик. Пока воспитательница Людмила Никаноровна скликала ребят с детской

площадки, Аленка зашла за угол, подставила ладошки под водосточный желоб и

вволю напилась ржавой воды, от которой ломило зубы. После этого она вытерла

руки о курточку и, как ни в чем не бывало, присоединилась к остальным детям,

заходящим в группу.

К вечеру у девочки заболел живот и красными лампочками разгорелись

щеки. Папа ахнул, придя за дочкой после работы, отнес ее домой на руках и,

первым делом, смерил температуру. Ртутный столбик дополз до отметки 39,7.

Мама работала вечером, поэтому папа оставил дочек вдвоем и стремглав побежал

в аптеку.

Он вернулся через полчаса с полными карманами лекарств и остолбенел в

дверях, увидев, как Лиза с Аленкой наверху пирамиды из кухонных табуреток

играют в цирковых акробатов.

(Лиза потом уверяла Алену, что точно слышала, как из угла коридора,

откуда-то снизу раздалось тоненькое мелодичное хихиканье.)

Папа схватил младшую дочь на руки, ничего не понимая, заглянул в ее

ясные хитрые глаза, потрогал лоб губами и снова запихнул градусник под

мышку. Термометр показал 36,6. Болезнь исчезла. За ужином Алена съела две

порции гречневой каши, а папа поссорился с мамой, которая ему не верила, и

они целый вечер не разговаривали. Только девочки понимали, в чем тут дело,

но ничего не могли родителям объяснить.

В это воскресенье днем папа с мамой уходили в кино. В кинотеатре,

недалеко от их дома, повторяли старый американский фильм "Этот безумный,

безумный, безумный мир".

Папа видел его когда-то, а мама -- нет, потому что была моложе папы и

интересовалась в ту пору другими вещами. Так они объясняли дочерям.

-- Папа, -- сказала Лиза. -- Америка ведь плохая страна. Там мучили

дядю Тома раньше, а сейчас американцы за войну и хотят на нас напасть. А их

президенту я бы вообще показала! Зачем вы идете смотреть их дрянский фильм?!

-- Лизонька, -- спокойно ответил отец. -- Народов плохих не бывает,

бывают плохие правители. Народ Америки против войны, но богачи, которым

выгодно делать оружие, убеждают народ, что мы хотим напасть на них, и

получают за оружие много денег. А этот фильм делали американцы, которые

против войны. Потому-то мы с мамой и идем его смотреть.

-- Вот вырасту, -- мрачно заметила Лиза, -- поеду в Америку и помогу им

сделать революцию против всех богачей.

-- Экспорт революции мы осуждаем, -- мягко заметил папа.

Он начал было обсуждать с дочерью происки заокеанских монополий, но тут

вмешалась мама:

-- Милый, -- сказала она папе, -- ты объясняй так, чтобы ребенку было

понятно. И не сейчас, потому что мы опаздываем. Лиза! Обед на плите, к ужину

мы вернемся. Обязательно почитай Алене, сделай уроки и не забудь, что в

четыре часа по телевизору "В гостях у сказки".

-- А про "В гостях у сказки" я тоже не забуду, -- заверила маму Алена,

и родители благополучно отбыли в кино.

-- Лиза, -- сварливо заявила Аленка, -- ты делай уроки, а я пока

порисую. А то ты не успеешь мне почитать. Ты ведь так долго можешь в зеркало

смотреть и на свой нос пальцем нажимать. Ты что, думаешь, у тебя вместо носа

морковка выросла, как у снежной бабы?

-- Лена, -- со вздохом проговорила Лиза, -- делать замечания старшим

неприлично.

Однако от зеркала отошла, села за стол и раскрыла тетрадь и учебник по

математике.

Аленка, тихо пыхтя, портила фломастером раскраску, Лиза писала в

тетради, что-то молча прикидывая в уме, и вот...

-- Аленочка, -- спросила Лиза странным, напряженным голосом, -- что ты

там разукрашиваешь?

-- Бабу Ягу в ступе, -- беззаботно ответила Алена. -- Смотри, какая

злая. Я ей черный нос сделала, а глазки красные.

-- Бабу Ягу в ступе, -- забормотала Лиза. -- Ягу в ступе, в ступе, в

ступе...

Она медленно поднялась со стула, взяв свою коробочку с фломастерами,

подошла к бледно-розовому пятну на обоях и, присев на корточки, принялась

тихо трудиться над ним.

Алена, потеряв дар речи от такого варварства, следила за сестрой, не

отрываясь.

Буквально за несколько минут на обоях появилась цветная картинка,

четкая, словно из мультика. Черная тяжелая ступа в пятнах ржавчины, а в ней

сидит, отталкиваясь от обоев зонтиком с оборочками, аккуратная седая

старушка в чепчике и старинном платье. Глаза у старушки были бледно-голубые,

добрые, губы бантиком, подкрашенные, а лицо в мелких уютных морщинках.

-- Кто это? -- выдохнула Алена. -- Мама заругается, но давай не будем

стирать -- очень картинка красивая.

-- Я сама не знаю, кто это, -- растерянно отозвалась Лиза. -- Я и не

хотела. Оно само рисуется. Чудеса...

-- Это уж точно, чудеса, -- сообщила из ступы старушка. Она

развернулась поудобнее и наполовину высунулась из стены вместе со ступой и

зонтиком, приобретая объем.

Старушка дернула зонтик за ручку, он вылез из стены весь, раскрылся и,

как парашют, мягко опустил свой груз на пол. При этом ступа со своей

хозяйкой оказалась в комнате уже полностью.

Розовое плотное облачко закрыло путешественницу от сестер на мгновение,

расплылось до потолка и тут же растаяло. В комнате сильно запахло мятой.

Когда розовый туман рассеялся, сестренки обнаружили, что ступа вместе с

содержимым успела вырасти.

Звучит это, наверное, странно, но к чудесам тоже можно привыкнуть.

Девочки даже не испугались, да и старушка, надо сказать, выглядела

удивительно доброй и приветливой.

-- Эх! -- сказала Лиза, не обнаруживая чувства такта. -- А я думала,

Федя прилетит.

-- Федя в тюрьме, -- отозвалась старушка горестно и попыталась вылезти

из ступы, но та оказалась слишком высокой.

Алена исчезла из комнаты и тут же появилась вновь с табуреткой. Она

подставила табурет к ступе, взобралась наверх и протянула гостье обе руки:

-- Давайте, бабушка, я вам помогу, -- предложила девочка. -- Мама

говорит, что у меня ручки сильные, и в садике меня хвалят.

-- Алене бы нашей только хвастаться, -- возмутилась Лиза. -- Я сама

помогу бабушке. Я же ее нарисовала!

-- Не ссорьтесь, хорошие мои, -- улыбнулась старушка.

Она тихонечко постучала по ступе зонтиком, и кусок ступы отъехал в

сторону, образовав выход.

Чудесная гостья расправила пышные юбки, вышла в комнату и села на

Аленкин диванчик, посадив девочек по обе стороны рядом с собой и обняв их

ласково за плечи.

-- Ну почему же Федя в тюрьме! -- воскликнула Лиза. -- И за что его в

тюрьму посадили, ведь он такой хороший. И кто вы, бабушка, такая? Вы для феи

слишком старая, а на ведьму не похожи.

-- Разве я старая? -- молодым звонким голосом спросила гостья. --

Поглядите-ка на меня хорошенько!

Она вскочила с дивана, сделала танцевальный пируэт и обернулась к

девочкам. Перед Лизой и Аленой стояла юная красавица с синими глазами и

пышными белокурыми локонами.

-- Вот это да! -- только и выдохнули девочки.

-- Сколько мне лет, я рассказывать не стану, -- рассмеялась красавица,

-- да это и неважно. А зовут меня Фантолеттой. Тебе, Лизонька, Федя обо мне

рассказывал, помнишь, наверное, да?

Лиза молча кивнула.

-- Времени у нас мало, -- продолжала Фантолетта, -- Федя в тюрьме. Всем

жителям нашей страны угрожает смертельная опасность. Да что я говорю! Хуже,

чем смертельная, гораздо страшней. Получилось так, что только вы, Лиза и

Алена, можете нас спасти. Да еще нужно вернуть вас домой до прихода

родителей. Правда, у нас в Волшебной стране время течет по другим законам.

Но здесь, сейчас, нельзя терять ни секунды. Формула названа, за окнами

душно, туча спешит издалека, и радуга, еще не рожденная, вот-вот ляжет под

ноги нам. Готовы ли вы помочь жителям Волшебной страны?

-- Конечно! -- сказала Лиза.

-- А я боюсь, -- сказала Алена.

Вдруг Фантолетта неудержимо разрыдалась и на глазах начала стареть.

Мелкие морщинки снова прорезали ее лицо, веки покраснели, синие глаза как бы

выцвели, и вместо шапки кудрей на ней опять оказался старушечий чепец,

из-под которого выбивались седые прядки.

-- Простите, -- всхлипывала она, -- не обращайте внимания, простите...

Это была последняя надежда: две земные, настоящие девочки... И Дракошкиус,

Великий Маг, перед тем как потерять разум, послал меня к вам. А путь, проход

только один -- в вашу квартиру. И радуга ведет лишь отсюда. Все пропало...

-- и она заплакала так горько, что платье на груди феи намокло от слез.

-- Ну, Алена!.. -- прошипела Лиза сквозь зубы и обратилась к

Фантолетте.

-- А я одна могу вам помочь? Без Алены?

Фея сглотнула слезы и с трудом заговорила снова:

-- Нет, Лиза. Одна ты не справишься. Только две земные девочки, две

сестренки могут спасти Волшебную страну. И хоть Алена и маленькая, но то,

что нужно сделать, вполне ей по силам.

-- Аленочка, солнышко мое, -- заговорила Лиза, собравшись с духом. --

Если ты поможешь, я все-все тебе буду делать. Честное октябрятское! Я сама

читать не буду, только тебе! Все книжки, какие хочешь. И дразнить тебя не

буду никогда. И играть только с тобой. Ну, пожалуйста! Хочешь, я на колени

встану?

-- В древней книге записано,-- негромко проговорила Фантолетта, глядя в

пространство, -- если две девочки спасут Волшебную страну, у каждой из них

исполнится самое заветное желание. И это будет уже не в сказке, а на самом

деле. Но только эти желания должны касаться лишь их самих или других детей,

а не взрослых и не судеб их мира.

-- Вот видишь, Алена, -- продолжала убеждать Лиза. -- Ты можешь

наколдовать себе целую гору мороженого. Или море из пепси-колы. Или миллион

красивых платьев. Или никогда не болеть. Поедем! Ну!

Алена молчала, сердито надув нижнюю губу, и что-то усиленно обдумывала.

Фантолетта и Лиза, не отрываясь, глядели на нее. Тишина повисла в комнате на

несколько минут.

-- Лиза! -- проговорила Аленка наконец. -- Ты подаришь мне колечко с

красным камешком, которое выиграла в луна-парке?

-- Ура-а-а! -- завопила Лиза и понеслась по детской вскачь, исполняя

какой-то дикий танец. Потом она подскочила к шкафу, открыла его, засунула

руку в карман школьного передника, достала заветное колечко и торжественно

надела сестренке на палец.

Глаза Фантолетты засияли, морщины исчезли, чепчик растворился в

воздухе, как и не был, и перед сестрами снова стояла молодая кудесница,

прекрасная, как сновидение.

-- В путь! -- сказала она. -- А все подробности я расскажу по дороге.

Прошу в мой экипаж!

Она снова ударила по ступе зонтиком, дверь отворилась, и Лиза шагнула

внутрь. Изнутри ступу опоясывало мягкое сиденье, на котором можно было очень

уютно устроиться втроем.

-- Алена, садись! -- позвала Лиза. -- Посмотри, как здесь удобно!

Алена! Где ты? Где она?! Алены в комнате не было.

-- Где Ленка?! -- закричала Лиза Фантолетте. -- Куда она пропала? Что

случилось?

-- Не волнуйся, -- улыбнулась фея лукаво, словно девочка. -- Она уже

идет. Смотри.

В дверях детской возникла Алена -- в шубе, шапке, валенках и с корзиной

в руках, из которой торчал сверху любимый "Айболит". Она спокойно зашла в

ступу, уселась на скамейку и крепко прижала корзинку к себе.

-- Зачем ты, Аленушка, так тепло оделась? -- спросила ласково фея. -- И

расскажи нам, что ты с собой взяла в дорогу?

Аленка недоверчиво посмотрела на Фантолетту, но, поняв, что над ней

вроде не смеются, не обиделась.

-- Там же холодно будет, -- объяснила она. -- В сказках часто бывает

холодно, я по телевизору видела. А если нет, я во сне шубой укрываться буду

-- в сказках всегда в лесу на земле спят. А еще я взяла платье красивое и

босоножки, если в принцессу вдруг превращусь. Потом три яблока, "Айболита",

если скучно будет, ну и волочительное стекло. А иначе я не поеду. Вот!

(Волочительным Алена с очень давних пор звала увеличительное стекло в

оправе с ручкой.)

Девочки и фея уселись поудобнее, дверь сама захлопнулась, и ступа с

путешественниками начала стремительно уменьшаться в размерах. Комната

показалась сестренкам декорацией к фильму о великанах: диваны как горы,

стулья как ажурные башни, а зеленый с белым плафон, разрисованный смешными

допотопными паровозиками, оказался где-то на недосягаемой высоте, как луна.

Фантолетта раскрыла зонтик, и вместе с ним распахнулись настежь створки

застегнутого на шпингалеты окна. Порыв ветра ворвался в комнату, выгнув

пузырем -- под потолок -- тюлевую штору. А в подоконник, прочно, как трап в

причал, уперся полосатый конец неведомо откуда взявшейся радуги. Ступа

поднялась в воздух, коснулась подоконника и, скользя по радуге, как по льду,

выплыла в небо.

Лиза, обернувшись, увидела, что створки окна закрылись сами собой.

Девочки перевесили головы через край ступы и, может, в последний раз,

взглянули на родной двор, ярко освещенный майским веселым солнцем. Там все

было как всегда: спешили в разные стороны озабоченные прохожие, на детской

площадке мамы и папы выгуливали малышей, в стороне выбивал ковер дядя Толя,

сосед Зайкиных. Оля Винокурова и Рита Крамер, Лизины одноклассницы, катили

по двору детскую коляску с макулатурой. И -- странное дело -- никто из них

не глядел, задрав голову, в небо, не кричал, не размахивал руками. Неужели

никто не видел семицветную радугу, упершуюся в подоконник, и ступу под

зонтиком, скользящую по ней?

Одинокая слезинка выкатилась у Лизы из глаза, застыла в нерешительности

на щеке и тут же высохла под ветром. Алена завязала шапку под подбородком и,

достав из корзинки "Айболита", рассматривала картинки через увеличительное

стекло. Путешествие началось.

Глава четвертая

История волшебной страны

Когда ступа поднялась так высоко, что дома в городе превратились в

маленькие точки, радуга стала непрозрачной. Теперь путешественники словно

скользили по широкой и яркой полосатой дороге. Стало прохладно, и Лиза с

завистью поглядела на Алену в шубке. И тут же на плечах у Лизы очутился

мягкий пушистый плед леопардовой раскраски. Девочка закуталась в него

плотнее, прижалась к фее, которой, видно, было ничуть не холодно, и

попросила:

-- Ну, а теперь расскажите, пожалуйста, что случилось в Волшебной

стране?

Фантолетта протянула руку перед собой, раскрытой ладонью вверх, и на

ней оказались два апельсина. Кожура их раскрылась, как цветок, и дольки

отделились друг от друга, удерживаясь только снизу. Фея вручила апельсины

девочкам и начала свой рассказ.

-- Давным-давно, когда людей на Земле еще не было, жило на ней

множество добрых волшебников: феи и эльфы, кудесники и гномы, ведуны и

русалки... Каждый маленький народ занимался привычным полезным делом, все

дружили и любили друг друга. Зла на Земле не было и в помине. Две страны,

Западную и Восточную, разделял глубокий и широкий океан.

Чтобы доплыть от одной страны до другой, нужно было потратить несколько

недель. Но волшебники построили замечательный мост через океан, по которому

можно было путешествовать со скоростью мысли. Так что жители обеих стран

постоянно бывали друг у друга в гостях, то на часок, то на недельку -- кому

как нравилось.

А вот солнце светило тогда совсем по-другому. Три месяца в году оно

сияло над Восточной страной, и там в эту пору стоял вечный летний полдень,

три месяца -- над Западной страной, а остальные полгода освещало обе страны

одинаково. Там сменялись день и ночь так же, как и сейчас, и погода стояла

теплая, словно ласковой ранней осенью.

Но если солнце на три месяца исчезало в одной из стран, то над ней

нависала полная темнота; там бушевала свирепая лютая зима. Выли ветры,

кружились метели, а мороз достигал такой силы, что лопалась земля.

Конечно, жить в стране в эту пору было тяжело и невесело, а с солнцем

волшебники справиться не могли. Можно было, разумеется, перебраться на три

месяца через океан в соседнюю страну. Но в этом не было нужды, ведь под

землей обитатели двух верхних стран построили нижнюю, внутреннюю и назвали

ее Фантазильей.

Там было все, как на поверхности: горы, долины, реки, озера и леса,

прекрасные города и поселки, маленькое, но теплое и яркое искусственное

солнце. Многим волшебникам жить в Фантазилье нравилось даже больше, чем

наверху. Они утверждали, что внизу уютнее.

И вот случилась беда. В Восточной стране, в обычной волшебной семье

родился совершенно необычный мальчик. Он появился на свет крошечным, но с

пышной черно-седой шевелюрой и с жесткой, как проволочный веник, бородой.

Родители плакали, маги и чародеи колдовали изо всех сил, но не могли

привести младенца в нормальный вид. Пробовали подстригать бороду, но она тут

же вырастала снова.

А время шло, и постепенно стало ясно, что мальчик на всю жизнь

останется карликом. Но не это считалось уродством. Мало ли карликов в

Волшебной стране. Основная, да, собственно, и единственная ненормальность

ребенка заключалась в том, что у него не оказалось никаких волшебных

свойств. Даже самый маленький и самый ленивый домовой умел хотя бы подогреть

холодный осенний дождик. Или вырастить за пять минут целую полянку грибов

лисичек. А если в лесу грустно и очень уж сильно хочется к маме, можно найти

упавший с дерева рогатый высохший сук, сесть верхом, пришпорить пятками

деревянную лошадь и мигом очутиться дома.

Словом, в стране волшебников бедный карлик оказался беспомощным, как

человек. Все помогали ему, жалели, любили, но, окруженный постоянным

вниманием, он рос угрюмым и замкнутым. Целыми днями подросток сидел у себя в

комнате и думал, думал, пока не начинала трещать голова.

В бесконечных размышлениях прошло еще несколько лет. Годы эти принесли

карлику двух друзей. Молодой чародей Квинтер, талантливый, кудрявый, но

одинокий, и ворчливый длинноносый Финтер, вечно недовольный собой и другими,

стали всегдашними спутниками мальчика. Все вечера теперь эти трое проводили

в тихих, но оживленных разговорах. Душой и центром компании был, конечно,

карлик. Да, я забыла сказать, что звали его Крамс.

Троица друзей задумала, ни много, ни мало, осчастливить всю Волшебную

страну. Понятно, не забывая при этом и себя. А суть была вот в чем. "Наш

мир, -- говорил Крамс, -- основан на жестокой несправедливости. Почему один

вырастает высоким и красивым, другой маленьким и страшным? Один талантлив,

другой -- так себе, а третий должен, кряхтя, вставать и сам доставать

мороженое из холодильника вместо того, чтобы оно, по магическому слову,

оказалось прямо в руке. Почему дракон парит в голубых небесах, а русалки --

наши золотоволосые сестры -- всю жизнь мокнут в ледяной воде? Надо все

разделить поровну! Красоту и талант, волшебный дар и обаяние, рост, воду и

небо! Да здравствует прекрасная одинаковость!"

Сам Крамс умел только красиво говорить. Но два волшебника,

вдохновленные его речами, дружно взялись за дело. После многих проб и ошибок

они создали чудодейственный порошок...

На земле в ту пору началось восточное лето. Это означало, что обитатели

Восточной страны наслаждаются жарким солнцем и купаются в Великом океане.

Жители же Западной страны проводили зиму в Фантазилье: занимались

науками, сочиняли стихи и собирали подземных светлячков, умевших петь

песенки...

Когда чудесного порошка набралось достаточное количество, трое

заговорщиков решили, что время пришло. Едва наступила ночь, в разных концах

Восточной страны взвились в небо три гигантских воздушных шара, неся

привязанные к ним корзины. Крамс, Квинтер и Финтер, не щадя сил, опыляли

родную землю.

Совершив посадку перед рассветом, друзья сами нанюхались порошка и

легли спать, уверенные, что проснутся в новом радостном мире.

С первыми лучами солнца во всех уголках страны в панике повыскакивали

из домов, собираясь толпами, совершенно жуткие существа. Абсолютно

одинаковые -- и эльфы и драконы, и карлики и великаны, и домовые и русалки,

и мужчины и женщины -- они походили на кошмарные ночные видения. А вскоре

выяснилось, что они и делать-то ничего толком не умеют. Разнообразные

волшебные таланты, знания и свойства, собранные вместе и поделенные на всех,

оказались недостаточными. Ну, представьте, что вам досталась одна тысячная

часть знаний пекаря. Достанете муку, нальете воды, а дальше -- непонятно.<