Жёлтое платье

Этот день начался с прохладного душа, со сверкающих капель по телу, с их звона о кафель, с бодрящей влажности в воздухе и шершавого полотенца на спине. Она улыбнулась мурлычущему под одеялом коту и со вздохом свалилась в теплую постель. Солнце грело сквозь распахнутое окно, ветер вдувал в комнату радужные мысли.

Напевая мелодию, внезапно появившуюся в голове, она прошлась босыми пятками по паркету, прошуршала струящимся ярко-желтым платьем у дверцы комода и выбежала в мир.

Шумный проспект встретил девушку всплесками криков, гулом скользящих по сырому асфальту шин, далекими порывистыми сиренами и неравномерным топотом каблучков всевозможной высоты. Она шла ровно, заранее облетая давно знакомые ямки на дороге, вливаясь в поток людей. Ее окружала пестрота запахов: сладкий женский шлейф, сочные уличные колбаски, чистая свежевымытая кожа малыша, напористый мужской парфюм, - все сливалось в единый массивный аромат с прорывающимися изредка нотками выхлопов бензина. Утреннее солнышко нежно обхватывало обнаженные плечи. Под ногами привычно хрустел гравий. Пройдя пару кварталов по улице запахов и шума, она свернула к широкому мосту и пошла вдоль еще холодных с ночи бетонных перил. Под ногами шумели речные потоки, жила ледяная соленая вода. Она жадно вдыхала ее воздух и улыбка освещала ее лицо, когда, перейдя дорогу, девушка оказалась в уютном переулке. Обойдя люк колодца, желтое платье свернуло к маленькому крылечку. В сумочке через плечо послышался звон смешавшихся с затерявшимися монетами ключей, скрипнула ступенька под ногой, брякнул старый дверной звонок, тихо захлопнулась дверь за шорохом солнечного платья.

***

Едва ступив на по-домашнему скрипящий пол, она почувствовала окутавший ее аромат. Цветы, земля, сочная зелень, пыльца - здесь была вся природа, все самое сочное благоухание мира - в одной комнате. Это место она бы ни на что не променяла, даже если бы не получала за работу ни копейки. Эта крошечная цветочная лавка - ее поля и луга; красота, наполнявшая ее мысли, выращивалась именно этим воздухом. Сухие старые стены пахли старым деревом, облупившиеся местами оконные ставни - романтичной историей. Впустив солнца в дом цветов, она подняла голову к теплу и слегка вздохнула. Кристальное небо не вкладывало в свою голубизну запахов, белизну облаков невозможно потрогать, а значит, для нее небо остается пустым и бесцветным. Она повернулась к хозяевам уютной комнаты, и нежность покрыла ее мысли. С трепетом она взяла первый горшок, прошептала что-то в закрытый бутон и поставила на деревянную витрину хрупкую розу, только выпустившую свои колючие листочки. Работа ее каждый день начиналась с приветствия милых друзей, их она любила, им рассказывала тайны, их берегла от холодных ветров, обдувавших набережную. За них пряталась от загадочного неба, которое не издавало ни звуков, ни запахов, и даже не ощущалось на вкус. Лишь в грозу оно оживало, и ей сразу становилось спокойно и немного грустно от того, что в такие вечера все звуки дождь заглушал. Она знала это небо - небо дождя, которое меняло весь воздух, делая его густым и почти ощутимым на языке, слышала грохот туч, радовалась мягкой воде на тротуарах после ливня, но не чувствовала голубизну. Чистое небо казалось пустотой, даже когда было наполнено белыми фигурами-облаками. Такое небо она ясно помнила, но не чувствовала, оно исчезало.

Это случилось не внезапно и не в один день. Она знала, сколько оставалось месяцев, недель, даже загадывала дни. Мир не тускнел, он окутывался в легкий туман, который только насыщал цвета. Она их запоминала. Запоминала ночное небо и звезды в нем, запоминала небо облачным и мрачным предгрозовым, запоминала людей, их забавную одежду и глаза. Глаза тогда стали чем-то особенно волшебным, тем, о чем ей стоило бы забыть, но о чем так часто думалось. Запоминала цвет волос на рассвете и цвет любимой розы на окне. Запоминала, смотрела, боялась закрывать на ночь глаза. А после она просто сидела в кафе, просто встала и пошла к выходу и споткнулась о невидимый стул. Его не было. На грязной плитке не было даже его тени, но она о него споткнулась. Промахнулась мимо двери ручки. Схватила, повернула - она видела эту замусоленную металлическую ручку, трогала ее - и не чувствовала. Больше в этом кафе она не бывала. Итак, первый признак - она не понимала, что ослепла. Так и должно быть, вспомнив прослушивавшиеся между замысловатыми диагнозами слова врача, сообразила она: связь между мозгом и глазами нарушена. Остался второй признак - она ослепла. Через некоторое время расплывающиеся предметы и возникающие из ниоткуда стулья исчезли совсем. Осталась пустота, ее собственный космос. И тут же она поняла, что не нужно все, что она так старательно запоминала. Тот мир стал не ее, цвета стерлись из мыслей, появились другие и, пожалуй, более яркие образы. Цветы стали порхать, улицы превратились в облако шума. Исчезло спокойное небо. Остались глаза, они преследовали ее, черные блестящие бусины, в которых, как ей казалось, была жизнь. То единственное, что хотелось стереть из памяти, не отпускало. Последний взгляд из окна помнил хмурое, сереющее небо. Таким оно было, другим она его больше не знала.

***

Она всегда выбирала желтое. Оно чувствовалось на руках робким теплом. Оно пахло пыльцой и свежими лепестками нарциссов. Оно безумно шло к ее рассеянной улыбке. Юбку теребил слабый ветерок, розы смеялись вслед восходящим лучам свежевымытого весеннего солнца. Каменистый асфальт под ногами вздыхал после зимней спячки, перещелкивал осколками сухой брусчатки и вздымался пылью под цоканье маленьких каблучков проснувшихся девушек и ерошащихся мужчин. Она любила слушать, как плещется жизнь вокруг. Поток реки из неотложных дел прохожих охватывал ее со всех сторон, она будто чувствовала прохладу, идущую от ног к самой макушке взлохмаченных кудрей.

Она стояла на крыльце, вслушиваясь в пение прошедшей мимо группки девочек, сладко пахнущих мамиными духами и едва взошедшими одуванчиками. Новости лучше всего рассказывали дети. Именно бегущая поперек улицы детвора оповещала ее о появлении первых листочков на ветке березы в парке или о моде на мелкие косички. Но самое главное - дети представляли настроение города, их эмоции были не только в легких морщинках под глазами, они шептали, шуршали, визжали, топали, и волшебным образом оживляли воздух волной порывистых движений, даря настроение и окружающему пространству.

Она стояла на едва возвышающейся ступеньке, трогая крашеные кованые перила и склонив голову вправо, когда облако волшебного аромата заволокло все прочие ориентиры.

Запах не был грубым, громким, приторным, он не был даже сильным, возможно остался вовсе незамеченным теми юными красавицами, напевавшими смутно знакомую мелодию. Облачко было прозрачным, видным лишь если посмотреть на него в упор с определенной точки, но, единственный раз тронув его, невозможно было не попасть в его всепоглощающую дымку. Необычный наклон ли головы, или эта ступень в десяти сантиметрах от земли, но она ощутила странную теплоту в своих мыслях от соприкосновения с необычайным ароматом. Вслед за ним послышался скрип новых ботинок о дорогу и шорох молодой кожи о недорогую ткань. Голос не собирался развеивать магию, добавив задумчивым тенором: “три розы, пожалуйста”. Затем, видимо заметив девушку, дыхание голоса смутилось, задумалось, замерло. Вот в этой тишине она почувствовала, что голос не только вокруг нее, он уже успел проникнуть глубоко-глубоко, в тот ее закоулок, куда она сама до сих пор не заглядывала. Эхом отдавался голос в каждую клетку ее тела, и сердце подчинилось его порывам, вторя размеренным глухим ‘тук’ каждому слогу тишины. Тут голос очнулся, и, слегка подсиплым, словно только проснувшись, повторил: “Можно три красных розы, без обертки, пожалуйста”. И тишина растворилась в ставшем более ощутимым облаке завораживающего аромата. Вихрь мгновенного счастья пронесся по лицу. Секунду спустя девушка поняла, что голос живет вместе с запахом, и что они в некоторой точке общей концентрации требуют ее внимания. Тогда она сошла со своего возвышения, на автомате достала из дешевой покоцаной вазы три свежих розы, и аккуратно положила на старенький деревянный стол-прилавок. Голос вновь наполнил пространство, опьяняя воздух. Прошла еще минута, когда желтое платье метнулось к открытой двери, развернулось назад, сделав шаг по маленькой комнатке, в голове разложились мысли. Рука сжимала купюру в два раза больше полагающейся, впрочем, даже собравшиеся мысли не были уверены, откуда шуршащая бумажка появилась в ледяном кулачке. В пыльной вазе стояло на три розы меньше.

***
Он приходил непременно, каждый вторник, иногда с легким сипом и грустью, иногда звенящий солнечным настроением, и всегда просил розы. Две-три минуты у прилавка создавалась вселенная мгновенного опьянения, а потом исчезала на скрипучей ступени. Она стала узнавать его подошву по асфальту и шорох плаща в дождь. Иногда он останавливался, едва войдя, и появлялся, рассказывая, какая чудесная или ужасная сегодня погода. Он говорил и о цветах, и о своей матери, для которой их покупал. Она научилась слушать голос не только как музыку, но и как источник информации, осмелев, задавала вопросы, про себя или даже вслух, хоть и не жаждала ответов. Более того - даже не желала осознавать, что в том комочке пространства, где голос жил громче всего, должно было присутствовать нечто материальное, а тем более - человек. Голос оставался голосом в изумительном облаке.

***

За окном струились капли дождя. Слезы стекали по щекам улицы - окнам. Город плакал. Рыдал взахлеб, река принимала его грусть, пытаясь успокоить, безуспешно пузырясь под тяжелым мостом, шум капель по брусчатке подхватывали крыши, беспрерывной мелкой барабанной дробью подзадоривая его поток эмоций.

Желтое платье поникло. Она сидела на покачивающемся от малейших движений стульчике, подогнув одну ногу под себя, медленно вдыхая сырость из приоткрытого окна. Цветы остались внутри, неласковым солнцем служила одинокая лампочка в расписном абажуре ближе к задней стене, всеми силами пытаясь удержать робкий уют, затаившийся в углах старых стен. За окном, кроме дождя, никто не отважился идти.

Был вторник. Испугался дождя ли голос, перепутало ли утреннее уличное радио свои календари, она попрощалась с цветами и вышла в бурю чувств города, не продав ни одной красной розы.

Она не любила зонты. Любила искреннее горе природы и капли, стекающие с быстро намокающих кудрей. По узкой безлюдной полной барабанных перестуков улице она прошла до поворота к мосту и вдруг ощутила в себе знакомое облако, а за ним - ледяную ладонь на плече. Она вздрогнула, отпрянула, моля голос появиться и оградить ее от этой чужой руки на ее коже. Он не заставил себя долго ждать, и в очередном порыве грома она расслышала непривычный еле слышный шепот. Голос был слаб, он просил, умолял, и сильной стала она. “Прошу Вас, прошу..” Эти слова не хуже грозного рыка подстегивали ее силы, и, в разы ускорив шаг, она направилась к квартире, крепко обняв родное облачко сердцем. Оно повиновалось, опередило ее и голос, щедро одаряя девушку своим теплом на всем пути до спасения от затянувшегося рева города.

Захлопнулась дверь в узенький коридор, громкий щелчок заковал комнату в тишину. Облако поработило каждый миллиметр между стенами, ознаменовав квартиру своим королевством. За окном не утихал ливень, но это место отделилось от всего города, здесь недовольно мяукнул кот возле ноги и прошелестело по чистому паркету знакомое пальто. А мысли вдруг замерли и притихли, отдавая всю волю эмоциям и чувствам. Те внезапно укутали девушку в спокойствие. Никогда она не чувствовала себя в этой пустой квартире так уютно. Остановившись посередине коридора, она поджала под себя ноги и села на пол рядом с набежавшей с тела лужей. Тогда появился голос. Голос сделал свой первый шаг по скользкому паркету и первый шаг в ее сознании как человек.

***

Мама ушла. Да, я знал ее болезнь, знал ее состояние, и знаю, как она хотела жить широко, красочно, сладко. Так говорила она сама, так видел я. Не понимал, не желал понимать ее боли, когда она стала жить тихо, робко, в больничной постели. Ей выпросили еще две недели. Счастья. Нет. Отвечала она. Боли. Выпросил я, выстрадала она. Она любила красные цветы. Гвоздики. Просила она. Нет, эти цветы как комочки смятой окровавленной салфетки. Нет. Розы покупал я ей.

Тихо ушла. Я пришел, а ее нет. Понимаете? Просто нет. Остались увядающие розы. Красные, как кровь. Лучше бы были эти смятые гвоздики. Розы же - сама кровь. А вокруг пустота. Будто никого и не было. Слышите? Я даже спросил медсестру, помнит ли она ее.. Не вспомнила. Конечно, эта из другого отдела. Но нет, она ее и не встречала никогда. А розы стоят. Она ушла. Я ждал этого, знал, будут похороны, официальные речи, слезы, черное… Но пустота. Ее я не ожидал. И красные. Розы красные. Понимаете?

***

Голос разбивался о тонкие стены, осколки сыпались на нее, на платье, обратно на стены. Сначала она слышала его, потом начала слушать. Слова, слова, она давно не желала понимать до глубины сознания такое обилие слов. Она ловила каждый осколочек и сжимала ладонью, чувствуя, как греет руку вытекающая кровь. Облако замерло, рассыпался голос, на их месте появились мысли, чувства, целая кипа эмоций и безнадежности. Человек, продрогший, мокрый мальчик стоял на скользком паркете, с него стекали по одной капли и извергались во все стороны, порывами звуков. Едва она поняла это, извержение прекратилось, воздух остановился. В этой неподвижности она тронула стрелки. Сделав шаг к холодной луже в ногах, она направила свою руку к его мраморной кисти и положила те незнакомые ледяные пальцы на свое плечо. Сразу в камне появилось робкое биение, рука обрела родного человека, и он очнулся в резком всхлипе грозы за окном.

***

Ветер осыпал лицо мелкими осколками ночного будоражащего холода. Он раздирал щеки и глухим свистом отдавался в коже шоссе. Два комочка вселенной стали для ветра мишенью для перестрелок с самим собой. Эти точки с невероятной для них, но ничего не значащей для мира скоростью рвали воздух верхом на дерзком ревущем жеребце.
Он распахнул дверь в самый разгар ночного концерта. Сверчки где-то между стенами заканчивали третью симфонию, но азартный огонь этих глаз сразу потушил все возможные аплодисменты. Ночь томилась за окном тишиной. И между стрекотом ночных музыкантов и молчанием утомленных улиц, раскинув руки от груди, недвижно лежала девушка. Но едва паркет ощутил тяжелый шаг по приготовившимся скрипнуть доскам, кудри на подушке встрепенулись, пальцы скользнули по простыне. Не дожидаясь вопросов, мальчишка подхватил ее и, прихватив теплую кофту, которая неизменно висела на спинке стула, стукнул каблуком за порогом.
- Ты заберешь меня далеко-далеко? - задал вопрос теплый женский голос.
- Дальше, чем ты думаешь, - с воодушевлением прошептал мужчина: Сегодня мы будем летать.
Спустившись на два этажа, он, наконец, приостановился и опустил девушку, которая успела завернуться в вязаное одеяло. В родном облаке она почувствовала что-то новое: руки его узнали новые запахи - машинной смазки и ядреной резины. Эти образы тут же обрели своё тело, она вздрогнула от вибрации под собой железного зверя, но впереди всплыла теплая надежная спина. Прижавшись к ней ладонями, девушка совершенно не испугалась, когда трепет мотора превратился в бешеный рев, и улицу захлестнула волна порывистых вздохов двигателя. Тогда появился скользящий свист шин по мокрому асфальту и, где-то между ее ладоней на твердой спине и полетом волос в хрустальном воздухе - жизнь.

Шоссе проматывало полосу дороги под всемогущим гудящим зверем. Воздух искрился, никогда еще ночь не была такой живой. Каждый миллиметр визжал, проскальзывал, вырывался и дрался за своё право кричать в этой застывшей ночи.
Она чувствовала, как начала взлетать. Ветер обхватил ее и потянул к себе. Еще немного - и они сольются с чужим небом. Но она не боялась. Небеса впитывали в себя окружающую жизнь, она и из нее лилась неистощимым водопадом, который мгновенно смыл усталость. Она наслаждалась полетом, зная, что перед ней надежная опора. Небо казалось все ближе, она протянула правую руку к звездам, вытянулась в единую струну, и тогда ощутила его на своей дрожащей ладони. Небо коснулось ее, холодное неприступное небо впустило ее крошечную ладошку. Она захлебнулась осознанием собственной смелости и всесилия.
Спустившись на землю, она поняла, что город остался далеко позади. Мягкая рука-проводник уверенно схватила девушку и потянула к себе. Пролетая над планетой уже в его руках, она осознала, что всю последнюю вечность дышала только душой, ноздри же непроизвольно вздрагивали раз в минуту, и теперь кислород ударил в голову. Она склонила голову и вдохнула глубже.

Сочная, по-кузнечьи трепещущая трава перешептывалась с обитателями ночного, притихшего в ожидании, звенящего поля. Бешеный ветер словно перестал существовать, в задумчивом недоумении раскинув в стороны могучие ладони. Пространству не было конца. Внезапно гулкий шелест, искры проступающих сквозь поры дышащей зелени капель приторно чистой росы, настороженно исчезнувшие хозяева планеты распахнули ворота воздуху. У него была своя музыка тишины, которой этот владыка и заполонил жизнь. Роскошное полотно покалывающей небо изумрудной жизни раскатилось эхом по всей планете, и на пустом листе они, сплетенные мыслями, хрупкой тонкостью ненужности волнений растворились в дрогнувшем на полуслове вздохе. Мир превратился в миллиардномерное пространство, где всё стало единым и всеохватывающим. Время ушло в глубину и высоту, запахи стали музыкой, а звуки - километрами.

Шелест платья пролетел до края холма, а за ним - только небо.

- Под нами - пропасть золотой ржи. Чувствуешь? Здесь нет пределов. Некуда бежать. Мы уже везде. Кругом только мы и колосья.

Протяни руку.

- Что там?

- Это небо под нашими ладонями. Оно..

- Нет-нет, не говори, я знаю - серебристо-черное, а поля вдали звенят - они как дождь. Цвета дождя.

- А луна..

- Желтая.

- Ты видишь?

- Чувствую. Сегодня луна теплая. А ты.. знаешь, какая я? Цвета рассвета.

- Ты видишь.

***

Мостовые отшаркивали по подошвам разгоряченных морозом жителей города. Она смотрела на эту кутерьму из окна и слышала запыхавшееся дыхание трудящихся дорог. Осень бежала, лишь вечерами приостанавливая поток мыслей, чтобы хлынуть бесконечным стуком капель дождя по стенам и стеклам. Крыши казались себе голыми без покрывала листвы и прятались в тучах. Желтое тускнело под ними. Цветы раньше закрывали свои лепестки в крохотной комнатке. Воздух ощущался пеленой воспоминаний. И ушла жажда вернуть лето. Окруженному слякотью окну стало спокойно в свето-тишине.

***

Рука в ее руке уютно пульсировала теплом. Три истоптанных бетонных ступени, старая дверь, стертый порог и… Музыка. В пустоте коридоров звуки отталкивались от стен, переплетали свои тропинки и шепотом проникали под пальто.

Ее слух пронзили десятки голосов - молящих, звенящих, стонущих, смеющихся, откровенно грубых, и столь же искренне ласковых, кричащих и тут же опадающих тонкой кистью брызг краски по впитывающим этот хор стенам. Перечащие друг другу, звучащие каждый в своей собственной истории, эти голоса не бравировали какофонией. Напротив - как не первое десятилетие терпящие крошки на столе и сотню баночек в ванной женщина с мужчиной, за гурьбой упреков находили общий ритм, ноту, в которой все их терзания, восторги, всхлипы и бормотания совершенно неожиданно образовывали разрешившийся доминантный аккорд. Вот это-то разрешение, которое так упорно ищет сердце, от которого в изумлении замирает, но неизбежно забывает и снова впадает в еще большее отчаяние поисков, разбежалось волнами по желтому платью под пальто и вылилось в благоговейный вздох.

- Она всегда такая. Каждое утро. Это живет в стенах школы.

Пустой коридор с присутствием десятка пальчиков по струнам и клавишам. Запах старой бумаги и еще чего-то неуловимо холодного, но родного. Шаг отдавался мячиком эха, играя в совсем другом пространстве - там, где стоит уже полвека бетонное здание, а жизнь оставалась за тонкими дверьми. Танкетка стукнула возле первого порога. Там оказались пустые парты и дышало пианино. Он провел девушку на середину классной комнаты.

- Знаешь, каково это, в сотый раз играть ту же мелодию, для тех, кто узнает ее впервые?

- Я не любила своих учителей. Вы все думаете, что строите нам лестницу, заставляя ступень за ступенькой наступать на указанный квадратик. Мы же сами желаем разгибать колени. Была лишь одна..

-..Я не учитель.

- Я.. я вдруг вспомнила её лицо. Нет, не взгляд, а воспоминания в словах: зубы, брови, спина, запястья.. У неё были удивительно тонкие запястья.. Я помню. Это так странно, будто я здесь уже была. Я давно ничего не помнила так ясно.

Тогда она шагнула из центра в сторону стены и ощутила три гладкие клавиши под своими пальцами. Движение - и их стало в три, в четыре раза больше, а потом они вовсе исчезли, заменившись мелодией. Она играла лишь по тонким черным клавишам, странный набор звуков казался извилистой восточной сказкой с тысячью возможных тропинок, каждая из которых так сладка и пряна. Её звук не вливался в стены, он оставался под руками, но танец его был желтым и чистым, как летящее от ветра вдоль набережной, светящееся своей бессмысленной радостью платье.

***

Зимой было тепло. Тепло стало в тонкостенных комнатах их дома. Она поставила на подоконник три горшка с переставшими цвести розами, стала зажигать свет, постелила пушистый ковер и снова стала читать книги. По вечерам голос возвращался к ее окну, без стука входил и в тихой квартире слышал мягкое ‘мяу’ и разворачивающееся одеяло. Руки с длинными гнущимися пальцами перехватывали встрепенувшиеся плечи и проскальзывали в тепло. Он приносил запах музыки со старыми книгами, в которых страницы не умолкали ни на минуту и никогда не резали пальцы. Они садились подальше от единственного холодного окна, ноги утопали в ковре, и строчку за строчкой она впитывала новые слоги. Голос читал не медленно и не быстро - так, что часы совсем не тикали, а кот продолжал спать под рукой. Вечер не имел ничего против их покоя. Ночь ждала стать их тишиной.

Однажды она спросила:

- Нужно ли что-то, кроме мыслей, чтобы стать писателем?

- Если ты пишешь - то уже не думаешь. Писать - мыслить в звуках и людях. Нужно лишь знать, что ты пишешь.

- Найди мне бумагу, которая не будет оставлять царапин.

На следующий день она впервые дотронулась до печатной машинки, чтобы затачивать края мягких листов.

Стук кнопок стал музыкой её дня. Мысли лились дождем и игрой ароматов. Вечерами ей становилось холодно, и тогда он заваривал чай и говорил о стихах, живописи или небе.

Ее книга “Небо” осталась лежать на крае стола, когда время стало ломаться.

***

Она проснулась и услышала ничего. Вы слышали тишину? Страшный звук тишины - высокий свист. Пустота - дышит. Ничего - не звучит. Звук ускользнул в чёрную дыру. Исчезла теплеющая за окном улица, исчезла тонкая занавеска над окном и воздух между нею и окном - даже он исчез. Она вскочила, не желая мириться с такой нелепостью, протянула руку - вот же он, вот воздух - в ладони. Ничто не ответило. Ничто загнало её на квадратный полуметр существующего пола, который чувствовался ступнями всё таким же холодным и плоским.
Ей было холодно. Но переставшее шуршать в вакууме одеяло казалось жестким и хрупким. Она стояла, держась за этот клочок оставшегося ей паркета, боясь пошатнуться и упасть в бездну.
Вдруг лед ударил в спину камнем выросшей из ничто ладони. Она отпрянула, споткнулась, крикнула, ударилась об осознание потери голоса и его, полетела становиться расщепленной призрачностью пространства и потеряла время.

***

В полете в вакууме никогда не чувствуется, что что-то приближается. Возникает и исчезает всё вдруг, а ухватиться как следует мешает страх потерять эту опору. Так внезапно и утвердительно появилась под телом девушки чужая кровать. Она образовала полотно точь-в-точь по размерам её тела. Ткань была жесткой и застиранной, под головой распласталась тонкая подушка, по ней - пряди немытых волос.
Она летела меж опускавшихся на нос пылинок, а вокруг продолжало поглощать мир ничто. Когда ей уже казалось, что вот-вот - и она окажется вместе с приклеенным к спине матрасом затягиваемой в темень, время снова сломалось.

Появились обмотанные вокруг обеих рук проводки и покалывание у головы. По появившейся на ней огромной сорочке и колючему одеялу, она поняла, что находится в совсем непонятном, но знакомом месте - в больнице, где провела ни одну зиму, будучи еще девочкой видящей небо. Она снова ощутила слепящий свет голубой лампы, вспомнила уставшие глаза медсестры с красивыми светлыми кудрями, противный железный привкус во рту и боль, но тут же забыла об этом, поняв, что от той огромной белой комнаты теперь осталось лишь всеобъемлющее ничто. Она попробовала понять цвет этого глубинного отсутствия всего, но почувствовала лишь, что в его оттенке нет ни капли её платья.

Открыв время в третий раз на вычищенной и несомненно белой кровати, она почувствовала нестерпимый холод в ладони - тонкие пальцы ничто нежно сжимали её кисть. Она захотела позвать на помощь, но ее связки напряглись - и опустились ничто. Холодная рука же кинулась на её плечи. Она вспомнила Голос - он прогремел в её голове - и кинулась от ничто в себя.

***

Она начала жить в солнце.
Ступая с носка на пятку, огибала пестрых прохожих и спешила к цветам.
Желтое платье искрилось бессмысленной радостью полного мира.
Ее выгоревшие рыжие кудри показывались в зеркале и смеялись морщинками вокруг глаз и белизной озорно торчащего клыка. На правой щеке улыбалась ямочка, взмахивали лепестками алые розы.
Она возвращалась в маленькую комнату, где в шкафу во всю стену жили невероятные истории об отважных путешественниках и вечно живых героях. На мягком ковре рядом с окном сидел он. У него были грустные глаза, детская улыбка и теплые длинные пальцы. Она открывала пожелтевшие гладкие страницы и словами рисовала зеленеющий весенний лес после дождя, светлое крыльцо музыкальной школы, косички прошедших мимо девчушек, его серые старые ботинки, бледную радугу у холма и прекрасное, разворачивающее свои белые истории, искреннее голубое небо.