Звонница

Давным-давно, а может, не так уж давно, жил небольшой Городок, в котором после войн и набегов остался один большой колокол, слишком тяжёлый, чтобы куда-нибудь деться. И голос у него был подстать виду - внушительный, тяжёлый и громкий.

Давно уже пользовались им жители для всех случаев жизни - и в праздники, когда и положено звонить в колокола, и в будни, когда надо было бить тревогу, созывая народ на пожар или что-нибудь неотложное. И малые дети, слыша в ночи набат и видя, как на него реагируют взрослые - поспешными сборами куда-то, страхом и напряжённостью, и сами начинали тревожиться.

И эта ТРЕВОГА так и не исчезала полностью, пробуждаясь вновь при звуках колокола уже в праздник, когда можно было веселиться.

Люди, с младенчества привыкшие, что колокол бьёт ТРЕВОГУ, беспокоились при любых его звуках, и частенько даже по праздникам казались напряжёнными и озабоченными. И это длилось уже много поколений.

В этом Городе, как, впрочем, в любом другом, иногда появлялись ни на кого не похожие, необычные дети, одарённые каким-нибудь талантом. Они, как правило, уезжали учиться в большие Города, да так там и оставались работать. Но как-то раз один из таких уроженцев Города приехал проведать родных на праздник. Праздник вышел, как всегда - многолюдно, да малорадостно.

Но вот произошло необычное и необычайное: на площади под колокольней заезжий гость стал говорить речь. И речь эта была о том, как неправильно живут жители - умеют много и тяжко трудиться, а отдыха и веселья не имеют. А предлагал он для радости душевной построить всем миром звонницу, чтоб музыка колокольная радовала и утешала и веселила души.

Потому что сам он - колокольных дел мастер, хоть молодой, но уже известный, сейчас на отдыхе после крупного заказа - звонницы на две дюжины колоколов, и хотел бы сделать в подарок родному Городу, родным и близким такую же. Его выслушали не перебивая - от удивления, наверное - и стали задавать вопросы - несерьёзно, для развлечения, что ли, поскольку развлечений было не густо. А он всё отвечал, как и что он надумал.

Получалось, что если все соберут по домам ненужный медный лом и хлам, пылящийся в чуланах и закутках, который жаль было выбрасывать - медный же, и совсем немного серебряного, если станут помогать после работы, если дадут власти Города совсем немного денег и позволят разобрать на дрова и доски старые и уродующие Город/ пустующие бараки, и позволят ему возглавить работы, то получат колокола не хуже чем в столице.

За словом он в карман не лез и мало напоминал того тихого, всегда что-то рисовавшего или читавшего мальчишку, которого помнили горожане - сказывались столичный лоск и уверенность Мастера. На все вопросы у него нашлись ответы, и люди сами не заметили, что вполне серьёзно уже обсуждают детали и подробности работы, а вокруг Мастера (так и мы его будем называть) столпились его ровесники и друзья детства и распределяют, кто из них, чем займётся для начала.

И уже на следующий день началась работа. Первыми добровольцами были друзья и товарищи Мастера, верившие в него, да ещё подростки, которым ничего интереснее не встречалось. Детишки рыскали по дворам, упрашивая людей пожертвовать на благое дело любую медяшку или что угодно полезное.

Старшие расчистили место на берегу реки для литейной мастерской и разыскали подходящую для форм глину. Мало-помалу место мастерской стало становиться своего рода клубом, где не только работали, а много шутили, смеялись, пели песни, почти вся молодёжь Города уже, и парни и девушки проводили там вечера, и каждому находилось занятие по силам и по интересам.

А ещё стали приходить родители, а потом и деды - сначала просто посмотреть, что это так увлекло их детей и внуков, и неожиданно обнаруживали кипевшую весельем атмосферу работы и творчества. И как-то незаметно у них в руках оказывался какой-нибудь инструмент, а уж работы хватало на всех. И возвращались они, принося из дому что-нибудь полезное, что поначалу вовсе и не собирались отдавать.

И женщины приходили, приносили еду для своих работников, да тоже затеяли соревноваться - у кого вкуснее да сытнее, кто больше похвал снискает, а для этого начали кормить не только своих, а всех, кто рядом был. Разорительным это не было - ведь Город был тихим, но не бедным, потому как работящим. И это трудолюбие себя выказывало и в литейной мастерской.

Вот и до восковых моделей дело дошло, и каждый трудившийся получил право написать на воске своё имя, чтоб звенело оно вечно, сияя на колоколе. Тогда уж засобирались помогать даже самые отъявленные скептики и консерваторы - и им захотелось увидеть своё имя в металле. И без особых трудов собрали даже серебро, нужное для добавки в медь, чтоб звон серебряным был.

Горожане, приложившие руку и сердце к будущему звону, сами принесли серебряных ложек, ножей и даже серебряных монет, сколько потребовалось. Была уже середина зимы, но возле костров, на которых выплавлялся воск, всегда оживлённо толпились люди. Они внимательно наблюдали за тем, как выплавлялся воск из глиняных форм будущих колоколов, и затевали между собой разговоры.

И удивлялись тому, как же мало знали друг друга люди, прожившие всю жизнь по соседству, совсем поблизости, если у них были разные специальности и занятия. И поражались тому, как много хорошего они не замечали в шуме обыденности. Увидев друг друга в работе, многие договаривались о дальнейших совместных проектах, где умножились бы их умения и способности.

Вот уже были расплавлены медь и серебро и залиты в формы. В этом принимали участие все металлурги Города и их подмастерья, поэтому заливка прошла быстро. Разобрав старые дома и бараки, давно уродовавшие Город, из брёвен и досок пристроили к старой колокольне, где висел большой колокол, просторную звонницу, чтоб новым колоколам тесно не было.

Звонница, которую возвели лучшие Мастера города, втянувшиеся к этому времени в совместную работу и по этому случаю сменившие давнюю конкуренцию на приятельство, на диво удачно вписалась в ансамбль площади Города, как будто всегда там стояла. Потом были дни освобождения ещё тёплых колоколов от оболочки, и к этому тоже приложили руки большинство Горожан, захотевших увидеть свое имя в металле. Потом - полировка до полного блеска.

И вот, в один прекрасный весенний день, на площади собралось почти всё население Города. Солнце ярко светило с чистого синего неба. Солнечные зайчики отражались от слегка покачивавшихся колоколов и БЕСПЕЧНО разбегались по площади, заглядывая в лица и веселя нарядно и ярко одетых людей. Всё замерло в ожидании.

И тут тишину прорезал незнакомый, высокий и чистый звук, а за ним ещё один и ещё и ещё... Звуки сплетались друг с другом, о чём-то рассказывали, пели разными голосами. Это было сказочно, и даже вступивший в этот ансамбль голос старого колокола прозвучал совершенно иначе, и никто при этом не напрягся. Божественные звуки были Чудом, трудно было даже поверить, что сделали это те же самые люди, что сейчас заворожённо внимали в восторге.

Злость

Пол говорил, что за эти восемь минут, или это были восемь часов, он узнал больше, чем за восемь сеансов психотерапии. Трудно сказать, сколько же времени прошло на самом деле. Трудно сказать, сколько же времени он провел в темноте в багажнике.

Вероятно, не стоит считать, что приключившееся с ним такое несуразное, неожиданное и невероятное событие, как похищение, могло стать тем целительным фактором, который подменил эффект восьми сеансов терапии.

Пришел как-то раз на сеанс такой лысеющий человек с яркими пятнами псориаза на голове. Очень уж они досаждали ему, они являлись символом всего того, с чем он не мог справиться, взять под свой контроль. И ему было вообще все равно, как и что ты будешь делать, лишь бы только помог выбраться из ситуации, в которой он оказался. Знаете, как бывает, вечно мы считаем, что все самое интересное случается с кем-то другим. Мы же всегда в стороне. А вот с ним-то как раз и случилось, и он как будто бы даже рад, что похитители остановились именно на нем.

Так вот, может, эти восемь сеансов и в самом деле как-то помогли ему сорганизоваться, подготовили, настроили, чтобы он справился с такой ужасной ситуацией, ему и самому с трудом верится, что все это на самом деле было. А ведь было случилось это по дороге на девятый сеанс. А мы все гадали, куда это он запропастился. Никогда раньше он даже не опаздывал, бывало, минуты за две приходил.

Так уже совпало, что он оказался там с таким автомобилем, какой им был нужен. Стекло было опущено. Нож приставили к горлу и сказали: “Вылазь-ка, приятель”. Что ему оставалось. Руки и ноги связали и положили его в багажник, куда-то повезли. Во рту кляп, на глазах повязка. Не то, что видеть, он едва мог двинуться. В таких ситуациях все чувства обостряются, все подмечаешь, любой поворот, ухаб, кочку. С расстоянием похуже. Так много всего навалилось - ему трудно было определиться.

Он был в каком-то полуобморочном состоянии. В трансе к нему пришло ощущение покоя, все тревоги улетучились. Сейчас он считает, что это транс, потому что именно в трансе не чувствуешь тревоги и волнения. Он даже и не знал, в сознании ли он. Наверное, то было сознание в трансе, или, может быть, бессознательность во сне.

Перед ним проплывали отчетливые образы, что он ребенком играет на игровой площадке, играет в эти глупые детские забавы, когда собираешь в себе все силы и кидаешься на соединенные вместе руки, пытающиеся удержать тебя. Но руки сжаты крепко, и тебе приходится снова и снова бросаться на них.

В начале терапии Пол был немного застенчив, но наши беседы заронили в нем нечто существенное, научили чему-то. Входишь в трансовое состояние и начинаешь ощущать диссоциацию в теле. Чувствуешь, что дышишь, сознаешь такое изменение состояния как нормальную потребность реагирования. Вот и он стал дергаться, крутиться в багажнике, реагируя естественно, в общем-то не зная даже, что из этого получится. Что делает терапия - она возвращает то, что уже знаешь, давно знаешь.

Он крутился, дёргался, пока что-то острое не зацепилось за одну из веревок, он использовал это как точку опоры, тянул на себя, отпускал, пока веревка не перетерлась. Ноги свободы. Получится или нет - он не знает, но продолжает пинать и биться о стенку багажника, и крышка открывается.

Он развязал себя, взобрался в машину, включил огни. По-видимому, похитители уехали на другой машине в том направлении, куда была направлена его машина. Он взялся за руль, поставил ногу на педаль газа. Колеса дико завизжали, оставляя следы горелой резины. Давали знать ссадины и рубцы от веревок, затекшие ноги и руки, с этим он справился, но нужно было привести в порядок мысли.

Ведя машину, он чувствовал, как сжимаются в кулак руки. В голове проносились слова, которые он, будучи парнем воспитанным, никогда бы не сказал раньше. Он изрыгал ругательства, сознавая, что это нехорошо, что это на него не похоже. А подсознание бешено неслось по дороге в погоню за этими... людьми.

Он думал, сколько раз так бывало, что ему хотелось высказать все, что накипело, а он сдерживался. Он понимал, что обязательно расскажет нам, чему научился в этом багажнике, что это куда как значительнее, чем то, что он узнал на всех сеансах терапии вместе взятых. Так ли это на самом деле, он не был уверен. Это было текущим переживанием.

Зубы его стиснулись плотнее, он еще крепче сжал руль, голова пригнулась вперед. Плечи высоко поднялись, он задышал глубже. Он думал и громко разговаривал вслух. Он говорил: “Доберусь я до вас, пусть это будет последним, что я сделаю. Обязательно увижу вас за решеткой. Не уйти вам от этого”. Он говорил и говорил, упиваясь звуками своего голоса. Он прям? ощущал звучание голоса. Оно было каким-то другим, в нем появилась уверенность, сила.

Лоб перечертила морщина, пульсирующая в такт с дыханием. Сознание кричало: “Нет, это не я”, - а подсознание ощущало тело, биение сердца, будто что-то тяжелое бухало вверх и вниз в груди. Он вел машину с застывшим лицом, со сдвинутыми бровями, крепко сжав губы...

Потом уже, когда он вернулся на занятия и рассказал эту невероятную историю, которой мы сначала не поверили, он сказал: “И вот теперь я уверен, что тогда, в багажнике, я узнал о себе гораздо больше, чем из всех этих сеансов терапии, кроме разве что одного - добавил он, - что в багажнике я был в трансе”.