Климу Ворошилову письмо я написал (Быт советской провинции)

18 апреля 1953 г. в Молотовский обком КПСС из секретариата Верховного Совета СССР было доставлено специальной почтой письмо следующего содержания:

«Уважаемый Климент Ефремович!

Мы решили обратиться к Вам по следующему вопросу. Дело в том, что в г. Молотове за последний год и особенно в настоящее время появился ужасный бандитизм, нельзя пройти по улицам позже 10 часов вечера, не говоря уже о ночном времени. Каждую ночь раздевают, убивают, режут, насилуют, бьют стекла в квартирах и т. д. Известен случай, что даже в 6 часов вечера у себя в квартире на лестнице начали душить женщину с целью ограбления. И всеми этими делами занимаются подростки в возрасте от 15—20 и молодые люди от 20 до 35 лет, т. е., иначе говоря, молодежь. Более того, ученики 10 класса одной из школ г. Молотова изнасиловали девушку и привязали ее на кладбище к кресту, которая получила повреждение и отморожение и вскоре скончалась. Имеется много и таких случаев, когда людей просто убивают или калечат без всяких видимых к этому причин. В гор. Молотове есть так называемый Шпальный поселок, который бандиты проиграли в карты и начали жечь в нем дома, затем они проиграли в карты 300 девушек, и начались убийства абсолютно повсюду, даже и около милиции, и рядом с тюрьмой. Жители гор. Молотова глубоко возмущены этими действиями. После амнистии выпущенные хулиганы до 18-летнего возраста занялись опять своим прежним делом — воровством и убийствами. Как указывают работники скорой помощи, в первое воскресенье после вступления в силу амнистии буквально происходила резня и побои в трамваях, поездах, на базарах, в магазинах и т. д., что скорая помощь не успевала выезжать на вызовы. Милиция, по-видимому, не в состоянии справиться с хулиганами, об этом говорит хотя бы тот факт, что в кинотеатре у двух милиционеров при публике срезали наганы. Раньше разъезжали по улицам конные патрули, а теперь, когда в них крайняя необходимость, их почему-то нет, непонятно, то ли милиция с ними не может справиться, то ли не принимают должных мер, а население из-за этого страдает....

Жители города Молотова Всего 85 чел.»1.

Адресатом анонимного письма был Клим Ворошилов, ставший в марте 1953 г. председателем Президиума Верховного Совета Союза ССР. …...Руководители Молотовского обкома КПСС проявили не свойственную им оперативность, тут же поставили вопрос на бюро. Из наспех принятогопостановления, видно, что местные партийные начальники были очень встревожены вестью из столицы.

Сталин умер вчера. Что будут делать его преемники — закручивать гайки, или стравливать пар, или то и другое вместе, было совсем непонятно. Хозяин области Филипп Прасс четыре года назад работал в ЦК на маленькой должности, но нрав Г. М. Маленкова — первого человека в новом руководстве он знал и по этой причине очень торопился. В первом абзаце постановления, в констатирующей его части, как было положено, члены бюро признали допущенные ошибки: «...в гор. Молотове имеют место многочисленные факты хулиганства, хищений социалистической и личной собственности граждан, грабежей и других грубых нарушений общественного порядка. Только в первом квартале текущего года зарегистрировано свыше 340 случаев разбоя с целью ограбления и раздевания граждан, хулиганства, бандитизма, краж и других преступлений. Вместе с тем, борьба с этими фактами ведется крайне неудовлетворительно». …..

Бюро обкома КПСС наметило ряд мер по наведению порядка в городе, повышению боеспособности личного состава органов милиции, усилению политико-воспитательной и культурно-массовой работы среди трудящихся города, особенно среди молодежи и обеспечению строгого порядка и организованности при отправке амнистированных е месту жительства. Проведение в жизнь намеченных мероприятий обкомом партии взято под контроль»....вся история, укладывающаяся в простую формулу: жалоба — заседание — отписка по начальству, справки из разных мест о принятых мерах...

На первый взгляд, здесь все обыкновенно. Типичный случай функционирования советской бюрократической машины. Анонимный гражданин жалуется большому начальству на отдельные недостатки и недоработки начальства малого. Москва требует разъяснений от своих местных агентов, те признают свои ошибки, обещают их исправить, выносят взыскания, сочиняют постановления, собирают справки и доклады, которые затем с течением времени списываются в архив. С точки зрения формальной, все операции с «письмом Климу Ворошилову» укладываются в эту схему. А вот что касается содержания, скрытого за казенными оборотами, то оно не столь просто и однозначно.

Начнем с письма. Автор его, взявший в качестве псевдонима, числительное — «85 человек», был, скорее всего, мужчиной вполне зрелого возраста, политически подкованным и грамотным, хотя и не слишком образованным. Правда, в деле сохранилась только копия, переписанная в секретариате Верховного Совета на машинке, так что ошибки могли и устранить, хотя, как правило, этого не делали. Стиль же не меняли никогда. Судя по нему, письмо сочинил человек, поднаторевший в чтении официальных бумаг, скорее всего, маленький служащий, может быть, отставник НКВД-МГБ, или прокуратуры, на крутых поворотах карьеры потерявший и чин, и партбилет. По этой причине и пишет наш автор не в ЦК КПСС, а в Верховный Совет. Впрочем, молотовские органы сочинителя не искали. В политике анонимный автор разбирается, знает хорошо не только новую должность Клима Ворошилова, но и ее конституционный статус. Официальной риторикой владеет превосходно: идея — признать уголовных преступников врагами народа и на этом основании расстрелять — свидетельствует о глубоком знании большевистской логики, а возможно, и практики образца 1937 года. Только в одном он расходится с партийной линией: явным образом не любит молодежь, не противопоставляет кучке хулиганов и бандитов сплоченные ряды юных строителей коммунизма, оказывается не в состоянии пересилить личную неприязнь и страх по отношению к дерзким и бесшабашным подросткам.

Итак, можно предположить, что автор письма — человек немолодой, грамотный, далеко отстоящий от властных учреждений, явно не фронтовик — о войне в письме ни строчки. Он жадно ловит все слухи и охотно им верит. На местное начальство не надеется. Правда есть только в Кремле. Его письмо к Ворошилову — отчаянный крик о помощи, но не только. Житель Молотова призывает Правительство изменить закон — вернуть смертную казнь за уголовные преступления. В 1954 г. вернули.

Письмо очень точно передает атмосферу страха и неуверенности, порожденную нахлынувшими событиями — смертью вождя и большой амнистией. Едва ли не все истории, о которых оно рассказывает, это страшные городские сказки. Не распинали злые хулиганы нагую деву на кресте, не проигрывали в карты 300 юниц, не палили из озорства поселок Шпальный. Не мчались по воскресным улицам кареты «Скорой помощи», увозя изрезанных, изрубленных людей. Постового, правда, разоружили, ну так это случалось и раньше.

Самое главное, не злодействовали на улицах города амнистированные преступники. Их 4 апреля в областном центре просто не было. Амнистия 27 марта 1953 г. была актом политическим, а поэтому неожиданным и технически не подготовленным. Из лагерей предписывалось немедленно освободить тысячи людей, выдать им документы, деньги, проездные билеты по месту жительства и, в конце концов, трудоустроить. Самое легкое — это было прочесть на утреннем разводе указ об амнистии, подписанный все тем же Климом Ворошиловым, выкрикнуть здравицу родному Правительству, а дальше решать навалившиеся неожиданно проблемы. Нужно было создать комиссию, пересмотреть, а затем рассортировать всю лагерную картотеку по статьям и срокам, отобрать отпускников, найти где-то деньги, одежду, раньше времени закрыть наряды за март, договориться с железной дорогой, в общем, для лагерной администрации дел было невпроворот. По приказам на всю подготовку отводилось десять дней. В реальности, процедура освобождения затягивалась до четырех — десяти недель: Амнистированных отпускали на волю без гроша в кармане, зачастую без сапог, в рваных телогрейках последнего срока. Сносную одежду отбирали.

«Действительно, первый день освобождения [15 апреля 1953 г. — О. Л.] был не совсем организован, — сообщал в Молотовский обком начальник областного управления лагерей и колоний, — освобождающимся не была выдана зарплата за март месяц, ввиду не закрытия нарядов хозорганом. Но последним разъяснено, что [так в тексте — О. Л] они по приезду к месту жительства сообщили свой адрес, и причитающаяся им зарплата за март месяц будет выслана почтой. Отсутствовал автотранспорт для перевозки на вокзал.

В первые дни апреля жители г. Молотова «...выпущенных хулиганов до 18-летнего возраста» видеть не могли. И потому рассказ о совершенных ими грабежах и убийствах, это не свидетельство очевидца, а, скорее, предвосхищение будущего.

Сотни людей, одетых в арестантские телогрейки и бушлаты, будут на станциях в Соликамске, в Чусовом, в Красновишерске, в Губахе ждать поездов, брать на крик железнодорожное начальство, бродить по улицам, пить, задираться с местными жителями, приставать к женщинам, тащить, что плохо лежит, раздевать прохожих, случалось, и браться за ножи. Власти спохватились только в самом конце мая, предписав постановлением Совета Министров СССР «...прекратить торговлю спиртными напитками на вокзалах и привокзальных площадях во время стояния эшелонов с амнистированными». Не знаю, как этот запрет соблюдался, но в мае торговля водкой на станциях и пристанях шла бойко.

«Преступность в г. Соликамске с 4 мая 1953 г. резко возросла в связи с освобождением по указу от 27.Ш.53 г. амнистированных, — сообщал по начальству городской прокурор. — Подрезано ножами и другими предметами в г. Соликамске и р-не всего 8 человек, из них 2 человека умерли — один вольный из Соликамского района Белорусов — солдатами воинской части. Второй ТЕЛЯКОВ [так в тексте — О. Л] амнистированный, изрезан неизвестно кем в г. Соликамске. Подрезан работник Соликамской тюрьмы № 2 г. Соликамска Шорин Николай Васильевич тоже неизвестно кем. <...> В г. Соликамск с Ныроба пригнали 3 баржи и пароход, но и не смогли обеспечить своевременной их отправки. 750—800 человек находилось освобожденных 4—5—6 мая в г. Соликамске. Освободившиеся с разных ОЛПов, между ними началась ссора и поножовщина. <...> Освобожденные продолжают ежедневно прибывать и бродят по г. Соликамску группами в 3-5 человек. Гражданам г. Соликамска надлежащего покоя нет, и нам нормально работать не дают, приходят и требуют их отправки. Показывают набранные ножи и другие боеприпасы: заточенные скобы, гвозди, финки — вот в такой обстановке мы работаем в настоящее время, и это нам обещают еще на продолжительное время. Просим оказать нам соответствующую практическую помощь»....

В те дни быстрее пассажирских поездов бежала молва о страшных бандитах, отпетых убийцах, берущих штурмом поселки, станции и города. И еще раньше, чем в г. Молотове появились первые амнистированные, местное население уже знало: пришли лихие времена. Надеяться не на кого, прятаться некуда, бежать нельзя.

Паника охватывала не только мирных обывателей, но и людей казенных: Из тихого села в адрес областного прокурора пришла паническая телеграмма: «По сообщению начальника Осинского РО МВД майора т. Демченко, оперативный состав прокуратуры проигран в карты вышедшими недавно из заключения лицами. <...> Прошу о даче нам разрешения на право ношения огнестрельного оружия и выдачи нам такового».

И на самом деле, амнистия 27 марта 1953 года отозвалась на территории области ростом уличной — самой заметной и для мирного обывателя самой опасной — преступности. Лагерная культура, привитая в большом объеме культуре уличной и барачной, стала ферментом, усилившим и интенсифицировавшим процессы криминализации быта. В общественной жизни области можно было наблюдать явление интерференции: сошлись в один момент времени две волны: подъем молодежной преступности и послелагерный разгул, спровоцированный неожиданным и неподготовленным возвратом к вольной жизни вчерашних заключенных. …

Милицейские сводки все чаще сообщали о преступлениях, совершаемых подростками и молодыми людьми, ряженными под матерых рецидивистов. Если слово «амнистированный» внушало мистический ужас, грех было местным озорникам этим не воспользоваться....

Из отчета Молотовского обкома КПСС за 1953 г.:«В области имеется много фактов нарушения общественного порядка, пьянства, хулиганства, нарушения трудовой дисциплины и несознательного отношения к социалистической собственности. Административные органы и хозяйственные руководители слабо борются с этим злом, но главной причиной такого позорного положения является запущенность воспитательной работы среди некоторой части населения».

Партийный язык тех лет нуждается в переводе. «Позорное положение» означало непрерывный рост уголовных преступлений, «некоторой частью населения» называлась молодежь, поставлявшая большую часть криминальных элементов.

Правда, руководители обкома тут же переложили ответственность за рост преступности на правоохранительные органы, в основном, конечно же, на милицию. И здесь каждое лыко аккуратно ложилось в строку. Почему хулиганы распоясались? Да потому что в городе мало конных патрулей — всего 9 пар; некоторые рядовые милиционеры несут постовую службу в нетрезвом состоянии; их командиры самовольно сокращают себе рабочий день, а на службе точат лясы....

Поведение молодых рабочих и школьников не соответствовало ни газетным передовицам, ни произведениям социалистического реализма. Они безобразничали, хулиганили, буянили, сотнями дезертировали со строек коммунизма, даже совершали уголовные преступления.

Более того, выяснялось, что молодые люди злодействовали по собственному почину: «Более старших по возрасту лиц, которые бы подстрекали, втягивали или организовывали группу на указанное преступление, а также связей группы с другими преступными элементами следствием не установлено», — информировал прокурор города о расследовании по горячим следам зверского убийства молоденькой девушки бандой юнцов летним днем на берегу мотовили-хинского пруда.

Очаги преступности были известны. Прежде всего это рабочие общежития, до отказа набитые подростками. Слово «общежитие» не должно вводить в заблуждение. Молодых рабочих размещали в бараках, брошенных деревянных домах, бывших складах и иных помещениях, по официальной оценке «...не пригодных для жилья». Да и заводские помещения мало напоминали просторные, ярко освещенные цеха промышленных гигантов, которые можно было тогда увидеть в советской кинохронике. «Заводы № 260 и № 344 размещены в каркасно-засыпных помещениях, которые в настоящее время находятся в аварийном состоянии, большое количество рабочих в условиях уральской зимы вынуждено работать на открытых площадках, — докладывал секретарь обкома в ЦК. — Заводские поселки этих предприятий не благоустроены и состоят наполовину из пришедших в ветхость зданий барачного типа. Но министерства не принимают должных мер».

Долгий рабочий день, низкие зарплаты, дурное питание, начальственный произвол — все это вместе взятое порождало атмосферу безнадежности, разрываемую дикими загулами. «Как правило, хулиганство совершаются в обычные будничные дни в нетрезвом состоянии молодежью в возрасте 20—25 лет, работающими на производстве, в основном в тресте «Пашийцемстрой», Владимирская экспедиция и в леспромхозах, частично на других предприятиях города», — информировал областное начальство прокурор города Чусового.

Прокурор г. Березники писал со знанием дела: «...большей частью эти хулиганские действия совершаются в женских общежитиях». Эти слова не следует понимать так, будто юные работницы, вернувшись с завода, избивали друг друга, воровали мыло и носильные вещи или устраивали оргии.....Вот безымянные «пьяные хулиганы», врываясь в женские общежития, приводят туда собак, заставляют «...девушек поить этих собак из кружки, а после этого пить воду, недопитую собакой» и т. д. и т. п. Перечислив множество фактов такого рода, прокурор высказывает, наконец, свое к ним отношение «Многочисленные факты хулиганских проявлений молодежи, особенно в женских общежитиях, вызывают тревогу».

Кроме заводских бараков, рассадниками подростковой преступности были детские дома, в которых на территории области содержалось более 13 000 мальчиков и девочек. «Многие воспитанники [детских домов] не соблюдают гигиены. Имеют место факты сожительства работников детских домов с воспитанницами», — сообщал в обком прокурор области, перечисляя факты нарушения законности в этих учреждениях. Голодные и битые бесшабашные детдомовцы были пугалом для жителей близлежащих улиц. На языке улице слова «детдомовец» и «преступник» были синонимами. Даже тогдашние адвокаты, прося о снисхождении к своим подзащитным, ссылались на их детдомовское воспитание: что с них в таком случае возьмешь?

Колонии и исправительно-трудовые лагеря были настоящей школой преступности. В 1953 г. прокурор Кизеллага Козлов отправил областное управление юстиции «Представление о нарушениях социалистической законности» в лагере. В нем были подобраны «...факты систематического произвола, избиений заключенных администрацией [Кизеловского] лагеря, умышленные расстрелы заключенных как при их конвоированию к месту работы, так и при задержании бежавших заключенных из лагеря».

Описание лагерных нравов выглядело шокирующим: «заключенный Прохоров был избит надзирателем лагпункта № 2 «Вильва», <...> Избитый Прохоров был раздет до белья, облит холодной водой и в наручниках брошен в нетопленную камеру, где в течение 5 суток лежал без пищи и воды. Кроме того, оперуполномоченный Алексеев при допросе бил Прохорова по лицу». Тот же Алексеев дал приказание самоохраннику Ерошенкову: «живых в зону беглецов не приводить, а расстреливать при любых обстоятельствах». Такие ж преступные указания Алексеев давал и солдату ВСО лагеря Коныпину. <...> «13 февраля 1953 г. при доставке на автомашинах заключенных к месту работы солдат Гасюков, без каких-либо к этому причин, выстрелом в упор, сзади в голову застрелил заключенного Онорина» и т. д. и т. п. Правда, выяснилось, что начальники не только стреляют в заключенных, но и мирно сотрудничают с ними в предпринимательской деятельности: «При Косьвинской лесобирже незаконно была организована мастерская для изготовления мебели/столы, диваны, шифоньеры, буфеты и т.д. /. Изготовление мебели скрывалось администрацией 8-го л/о путем выписывания фиктивных нарядов заключенным на другие лагерные работы. Изготовленная мебель забиралась руководством без оплаты ее стоимости...

Наконец, следует назвать еще один очаг преступности — расквартированные в области воинские части, подведомственные Министерствам обороны и внутренних дел. Дисциплина в них совсем не отличалась строгостью. Солдаты бегали в самоволки, напивались, буянили.

Новый прокурор области М. В. Яковлев считал, что существует еще один очаг преступности — начальные, неполные и средние школы, в которых «...не принимают должных мер к улучшению обучения и воспитания детей, имеют место грубое администрирование и извращения. Допускают многие случаи вызова в школы работников милиции для задержания учащихся и доставления их в детские комнаты за малозначительные проступки. В сентябре 1952 г. только в одном г. Краснокамске таким образом были доставлены в детскую комнату при горотделении милиции 12 человек учащихся из 6 и 8 школы (директора школ т. т. Конюхина и Веприна), из них: Мосейкин, Шкляев, Каун, Лаптев, Гуляев, Ширинкин и др. за то, что они во время перемены ссорились с девочками, срывали цветы в садике школы, нарушали своим поведением школьную дисциплину. Многие учащиеся задерживаются в школах и доставляются в детские комнаты "за подозрения" в мелких кражах и хищениях, в то время как в органы милиции заявления о кражах или хищениях ни от кого не поступало».

Почва для преступности была хорошо унавожена: в переполненных бараках, в обстановке ужасающей нищеты и бесправия вырастало поколение людей, не знавших отцовского ремня и материнской ласки, людей ожесточенных, злых и нервных, очень часто пьяных. Появление амнистированных на улицах городов можно сравнить с детонатором, приведшим в действие уже готовый взрывчатый материал.

Очаги молодежной преступности были известны прокуратуре. Вопрос заключался в другом, как их погасить, если они спаяны воедино с основными звеньями социалистического порядка — с промышленностью, школой и армией. И что побуждает подростков и молодых людей нарушать закон? Уже первое суждение было крамольным. Ответ на второй полагалось искать в недостатках воспитательной работы.

На самом деле разговоры на тему воспитания были пустой болтовней, прикрывающей нежелание, неумение и боязнь разобраться в подлинных причинах молодежной преступности: нищета подавляющего большинства населения, особенно тяжко переносимая в атмосфере официальной лжи о счастливой жизни советского народа. Нищета тоже имеет свои градации.

Прокурор области процитировал Справку, выданную сельсоветом: «Дана учащемуся Михалеву Ивану Александровичу, 10 лет, сыну колхозницы колхоза им. Калинина Михалевой Н. В. в том, что таковой едет в г. Молотов за сбором милостыни, ввиду отсутствия средств существования у их семьи. Что и удостоверяю».

Подростки, выросшие в бараках, могли видеть приметы полагающегося им благосостояния в быте одетых в драповые пальто и шляпы благополучных граждан, ужинающих в центральных ресторанах и кафе, курящих на улице папиросы «Казбек», проживающих в каменных домах. Если с исторической дистанции все эти имущественные различия кажутся ничтожными, то для современников они представлялись весомыми и значимыми. Они были маркерами, указывающими на высокий общественный статус их владельцев. В кожаных пальто или наручных часах их владельцы — чиновники областных учреждений, инженеры-конструкторы, рабочие-стахановцы, адвокаты, доценты местных вузов, фронтовики, вернувшиеся домой с трофеями — видели признание государством своих заслуг.

Для полуголодных выпускников ремесленных училищ все эти предметы роскоши казались зримым воплощением общественной несправедливости, нарушением социалистического нравственного закона, но также и вожделенной добычей, стирающей — пусть на время — границы между общественными классами.

Украсть, чтобы прикоснуться к завидной жизни, — часто встречающийся преступный мотив. Вот рабочие-подростки ночью взломали подсобку городского кафе, что-то съели и выпили там, остатки унесли домой, где и были взяты под арест милицейским нарядом. «Произведенным обыском в указанной квартире было обнаружено 8 бутылок наливки, 6 килограмм шоколада, 3 килограмма шоколадных конфет и 25 пачек папирос».

Кража — дело постыдное, но вот насильственное изъятие — это увлекательное приключение. Молодые люди не шарят по карманам в трамваях. Они грабят при помощи оружия. Сопротивляющихся могут и застрелить. Так ученики 21-ой мужской школы, «...организовавшись в разбойную группу в период с августа 1952 г. по февраль 1953 г., вооружившись холодным и огнестрельным оружием, боевым пистолетом «Бавард», систематически занимались в вечернее и ночное время в центре г. Молотова ограблением граждан, отбирали часы, деньги, снимали одежду, обувь и в 2 часа ночи 1 января 1953 г., встретив на ул. Коммунистическая против дома № 37 гр. Чиркова, на почве ограбления убили его выстрелом из пистолета. Всего ими совершено около 30 ограблений граждан».

Насилие было разлито по всем ячейкам общественной организации. Семейным орудием воспитания считался ремень. Драки были распространенным и признанным методом разрешения домашних и коммунальных споров. Жены ответственных работников кулаками учили домработниц: «Она кинулась бить меня по голове кулаком и валенком. Потом меня стала выталкивать из комнаты раздетую и без вещей. Я не стала выходить раздетая и без вещей. Тогда она пальто и платок головной кинула на улицу, а меня схватила за волосы и вытащила в сени. В сенях топтала и таскала за волосы. Я стала кричать. Тут увидели соседи и меня отобрали. Она вынесла мне вещи и книги, я оделась и ушла»...

Школьные педагоги не стеснялись в средствах поддержания порядка. Самые яркие случаи сохранялись в хрониках прокуратуры: «В Чермозском районе, ученик 3-го класса Стариков Володя 28 апреля с. г., идя в школу, по дороге запачкал руки. В школе был вскоре вызван учительницей Поповой А. М. к доске. Увидя загрязненные руки у Старикова, Попова приказала трем учащимся класса немедленно вывести его из школы на двор и бросить в помойную яму, что ученики и исполнили. Затем Стариков этими учениками был вытащен из ямы и сидел в классе мокрый и грязный на виду у всех учеников класса. Придя домой, от испуга заболел и длительное время не посещал школу».

Озверение нравов, присущее послевоенным эпохам, за семь лет не было излечено. Военные практики внедрились в быт. Обычные стычки молодых людей на танцплощадках приобретали характер боевых операций, растиражированных кинематографом: с засадами, внезапными нападениями и карательными экспедициями и взятием заложников. Преступления, совершенные юнцами, вообще отличались какой-то тупой жестокостью, полным безразличием к чужой, да и к своей жизни. Подростки повторяли на свой лад не раз наблюдаемые ими акты насилия, или разыгрывали сцены по рассказам, подслушанным у подвыпивших фронтовиков.

Милиционеры, каждодневно сталкивающиеся с буянящими подростками, винили во всем водку. Молодежь куролесит, потому что пьет: «Нужно потребовать от торгующих организаций прекратить продажу спиртных напитков в разлив из киосков, столовых».

Пили в то время, действительно, много. Их отрывочных сведений, сохранившихся в документах, складывается картина всеобщего тяжелого, постоянного пьянства. Пьют все: водку, самогон, брагу. Пьют все. Учителя (правда, только мужчины) и заводские рабочие. Колхозники и члены союза художников. Прокуроры и школьники. Милиционеры и писатели. Офицеры и генералы местного гарнизона. Вот картинка с натуры: «В день открытия лагерей группа генералов и офицеров, коим положено быть на трибуне, после торжественной части так нализалась и валялась недалеко от трибуны, отсюда и пьют солдаты и офицеры, а что, им скажешь — не пей, он ответит, а вы почему пьете». Не отставали от них партийные секретари и настоятели храмов. Надзирающий за священнослужителями уполномоченный и тот удивлялся: люди преклонного возраста «...65—70 и более лет», а так злоупотребляют.

«Взять Молотовскую область, я нигде не видал такого массового пьянства мужчин и женщин, что в рабочий день валяются по городу не десятки, а сотни пьяных мужчин и женщин, подчас в трамвае валяется пьяный, милиционер спокойно перешагивает через него, в результате массовое нищенство в городе, забываются отцовские и материнские обязанности, развита проституция открытая, усиливается влияние поповщины», — писал в ЦК ВКП(б) в 1952 г. офицер Молотовского гарнизона.....

Водка была самым доступным продуктом. Власти не делали ничего, чтобы как-то ограничить ее продажу навынос и распивочно, хотя бы возле заводских проходных. Профсоюзный активист завода имени Молотова Колпаков годами пытался объяснить высоким партийным руководителям, что так делать не следует, письмо на 18 листах под заголовком «Поклонники бога вина Бахаса»(!) отправил на имя Ф.М. Прасса. Все тщетно: «...некоторые руководящие работники просто мне говорили, что я не понимаю политики партии и правительства, что я подрываю этим самым экономику нашей страны».

10. Назовите социальные проблемы рассмотренные в тексте. Как на них реагировала власть? 11.Эффективны ли были меры? Возможно ли было реальное изменение?