Алломорфы

Относительно связи морфем и морфов можно теперь сделать еще одно замечание. Часто оказывается, что та или иная морфема представлена не везде одним и тем же морфом, но разными морфами в разных окружениях. Эти альтернативные манифестации морфемы называются алломорфами. Например, морфема множественного числа в английском языке, которую мы можем обозначить как {s}, бывает регулярно представлена алломорфами /s/, /z/и /iz/. Эти алломорфы фонологически обусловлены в том смысле, что выбор любого из них определяется фонологической формой морфа, с которым он сочетается. Правило таково: (i) если морф, представляющий субстантивную морфему, с которой сочетается {s} при образовании множественного числа, оканчивается на «сибилянт» (/s/, /z/, /ʃ/, /ʒ/, /tʃ/, /dʒ/), то морфема {s} передается посредством /iz/ (ср. /bʌsiz/, buses 'автобусы'; /saiziz/, sizes 'размеры'; /fiʃiz/, fishes 'рыбы'; /gara:ʒiz/, /gara:dʒiz/, garages 'гаражи' (NB: колебание в фонологической манифестации этого слова, обнаруживаемое у носителей стандартного британского варианта английского языка); /batʃiz/, batches 'пачки' и т. д.); (ii) в противном случае, если (а) морф оканчивается на одну из звонких фонем (включая гласные), морфема {s} передается посредством /z/ (ср. /dogz/, dogs 'собаки'; /bedz/, beds 'кровати'; /laiz/, lies 'обманы' и т. д.), а если (b) морф оканчивается на глухую (согласную) фонему, морфема {s} передается посредством /s/ (ср. /kats/, cats 'коты', /bets/, bets 'пари' и т. д.). (Заметим, что правила английской орфографии различают только два из этих трех алломорфов: -s обозначает как /s/, так и /z/, a:es обозначает /iz/.) Морфема настоящего времени единственного числа, которую мы можем обозначить как {z} (чтобы отличить ее от морфемы {s}, образующей множественное число английских существительных), бывает регулярно представлена теми же тремя алломорфами, что и {s}. Тождественной является и формулировка их фонологической обусловленности: ср. глаголы: (i) /fiʃiz/, fishes 'ловит рыбу' /kætʃiz/, catches 'хватает' и т. д.; (ii) /digz/, digs 'роет'; /ebz/, ebbs 'убывает (о воде)' и т. д.; и (iii) /kiks/, kicks 'лягает'; /sips/, sips 'прихлебывает' и т. д. Английская морфема прошедшего времени {ed} также бывает регулярно представлена тремя фонологически обусловленными алломорфами: /t/, /d/ и /id/. Правило, определяющее их дистрибуцию, таково: (i) /id/ встречается после морфов, оканчивающихся на альвеолярные взрывные (то есть после /t/ и /d/) (ср. /wetid/, wetted 'промочил'; /wedid/, wedded 'венчался' и т. д.); в остальных случаях: (ii) /d/ появляется после звонких фонем (включая гласные и носовые), a (iii) /t/ — после глухих фонем (ср. (ii) /sægd/, sagged 'обвис'; /lʌvd/, loved 'любил'; /moud/, mowed 'косил'; /maind/, mined 'минировал' и т. д. и (iii) /sækt/ sacked 'ссыпал'; /pʌft/, puffed 'пыхтел' и т. д.) В действительности правила, определяющие регулярную манифестацию всех рассматриваемых здесь трех морфем — {z}, {s} и {ed}, — можно свести к более общему правилу, посредством которого соответствующий морф порождается из лежащего в основе инвариантного морфа, нейтрального относительно звонкости, который образует слог (как /iz/ или /id/), сочетаясь с морфом, оканчивающимся на «тот же самый звук» (иначе говоря, для этого правила все сибилянты рассматриваются как «содержащие тот же звук», что и лежащий в основе «s-звук», представляющий как {s}, так и {z}, а /t/ и /d/ — как «содержащие тот же звук», что и лежащий в основе альвеолярный звук, представляющий {ed}). Очевидно, правило такого рода легче сформулировать в терминах просодического анализа или анализа по различительным признакам, нежели посредством обращения к фонемному анализу английского языка: ср. § 3.3.8 и сл.

Предельный случай алломорфического варьирования обнаруживается в тех случаях, когда нельзя сделать никакого обобщения в терминах фонологической структуры или в любых других терминах относительно выбора данного алломорфа. Эту ситуацию можно проиллюстрировать на английском примере. Кроме трех обычных алломорфов английской морфемы множественного числа {s}, можно также установить форму /ən/, которая обнаруживается в слове oxen, /oksən/. Поскольку все прочие, оканчивающиеся на /ks/ морфы, которые представляют субстантивные морфемы в английском языке, имеют регулярное /iz/ во множественном числе (ср. /boksiz/, boxes 'коробки', /foksiz/, foxes 'лисы' и т. п.), появление /ən/ в /oksən/ фонологически не обусловлено. В самом деле, оно не определяется никакой особенностью морфемы {ох} или морфа /oks/, которую можно сформулировать в рамках какого-либо общего утверждения относительно структуры английского языка. Правда, существительные множественного числа children 'дети' и brethren 'собратья' также оканчиваются на /ən/. Но, тогда как oxen не представляет проблемы в отношении сегментации, поскольку его можно разложить на два морфа — /oks/ и /ən/, — первый из которых тождествен морфу, представляющему единственное число ох 'бык' (в этом отношении форма oxen подобна регулярно образуемому множественному числу в английском языке), — выделение /ən/ в children 'дети' и brethren 'собратья' оставило бы нам два морфа — /tʃildr/ и /brеðr/, ни один из которых не тождествен морфу, представляющему единственное число этих существительных (даже если допустить, что brethren имеет единственное число в современном английском языке), и к тому же не встречается ни в каких других сочетаниях. Поскольку образование слова oxen представляет собой нерегулярный факт английского языка, который, несмотря на членимость слова на два составляющих морфа, можно описать только «правилом» ad hoc, применимым к одному этому случаю, не имеет большого смысла, описывая современный английский язык, выделять/ən/ в качестве алломорфа {s}.

Возможно, читатель будет склонен полагать, что выработка таких тонких разграничений, как те, которые были проведены в этом разделе между морфемой, морфом и алломорфом, есть какое-то бесполезное, схоластическое занятие, не преследующее никакой полезной цели. Но такие разграничения существенны, если мы хотим построить общую теорию языковой структуры. Как мы увидим, в некоторых языках слова обычно можно расчленить на части (морфы), в других этого сделать нельзя; в одних языках наблюдается тенденция соответствия каждого морфа отдельной минимальной грамматической единице (морфеме), в других этого нет; наконец, в некоторых языках каждая морфема обычно бывает представлена сегментом постоянной фонологической формы, тогда как в других некоторые морфемы бывают представлены множеством чередующихся морфов, выбор одного из которых в данном окружении может обусловливаться фонологическими или грамматическими факторами.

Правда, многое из того, что часто рассматривается как фонологически обусловленное алломорфическое варьирование, можно устранить из описания посредством принятия для фонологии просодического анализа или анализа по дифференциальным признакам. Но таким путем нельзя устранить грамматически обусловленное варьирование алломорфов, да и значительную часть фонологически обусловленного варьирования. Таким образом, понятие алломорфа полезно. Однако особенно важно разграничение между морфемой и морфом, между грамматической единицей и ее «субстанциальной» реализацией. Только проведя это разграничение, мы можем ясно выявить как грамматическое сходство, так и различие в строении между такими словами, как went и killed или worse и bigger. В собственно грамматической части описания как «регулярные», так и «нерегулярные» формы могут быть описаны сходным образом: {go} + {ed}, {kill} + {ed}; {bad} + {er}, {big} + {er} и т. д. Различие между «регулярными» и «нерегулярными» формами проявляется в том месте описания, где слова как чисто грамматические единицы как бы «воплощаются» в фонологической (или орфографической) субстанции. В случае регулярных форм типа killed могут быть установлены правила сочетания морфов (и тогда становится очевидным преимущество, с точки зрения полного описания языка, использования морфа для обозначения морфемы — условности, которая характеризовалась выше как чисто произвольная). Эти правила имеют весьма общую применимость, и во многих случаях можно не ограничивать сферу их действия, то есть использовать формулировки, в которых бы выражался (более формально) следующий смысл: «Любая форма, не описываемая одним из специальных правил, подчиняется следующему (-им) общему (-им) правилу (правилам) в соответствии со следующими условиями». Нерегулярные слова описываются специальными правилами ограниченного охвата, относящимися в предельном случае к одному, и только одному, слову, например: «{go} + {ed} реализуется посредством went». Один из способов включения в описание подобного рода «регулярных» и «нерегулярных» фактов состоит в упорядочении соответствующих правил таким образом, чтобы сначала применялось — во всех случаях, когда оно применимо, — правило ограниченного охвата, а затем правила общей применимости, сфера действия которых может теперь остаться вообще никак не ограниченной.

5.3.6. ИЗОЛИРУЮЩИЕ,АГГЛЮТИНИРУЮЩИЕ И ФЛЕКТИРУЮЩИЕ [35] ЯЗЫКИ *

Теперь, когда мы разграничили понятия морфемы, морфа и алломорфа, мы можем обратиться, опираясь на это разграничение, к некоторым из тех различий между языками, о которых мы упомянули в предыдущем параграфе.

Классифицируя языки по структурным типам, обычно говорят (пользуясь терминологией системы классификации, которая возникла в девятнадцатом столетии) об изолирующих, агглютинирующих и флектирующих (или «фузионных») языках.

Изолирующий (или «аналитический») язык определяется как такой язык, в котором все слова оказываются неизменяемыми. (Поскольку мы пока не подвергаем понятие слово критическому анализу, мы отложим до следующего раздела вопрос о том, есть ли вообще какая-либо необходимость различать слово и морфему при описании изолирующих языков.) В качестве хорошо известного примера языка изолирующего типа часто приводят китайский язык; но в настоящее время ученые как будто согласились, что многие китайские слова состоят более чем из одной морфемы; более «типичным», по сравнению с китайским, изолирующим языком, теперь считается вьетнамский. Языки, очевидно, являются изолирующими в разной степени. При условии, что выделены слова и морфемы рассматриваемого языка, средняя степень «изоляции» может быть выражена как отношение числа морфем к числу слов: чем меньше это отношение, тем более изолирующим является язык (отношение 1,00 характерно для «идеального» изолирующего языка). Средние отношения, подсчитанные в пределах некоторой совокупности связного текста для ряда языков, показывают, что, например, английский язык (при отношении 1,68) более «аналитичен», нежели санскрит (2,59) или весьма «синтетический» эскимосский язык (3,72). Следует помнить, что эти цифры дают средние отношения в пределах связного текста. Поскольку язык может быть и часто бывает сравнительно изолирующим относительно определенных классов слов и сравнительно синтетическим относительно других классов слов, подсчеты, которые бы проводились на всех словах языка и которые бы учитывали каждое слово только один раз, могли бы привести к совершенно иным результатам.

5.3.7. ТУРЕЦКИЙ - «АГГЛЮТИНИРУЮЩИЙ» ЯЗЫК *

Для настоящих целей более интересно разграничение между агглютинирующими и флектирующими языками (оба типа относятся к «синтетическим»). Агглютинирующий язык — это язык, в котором слова, как правило, состоят из последовательности морфов, представляющих каждый одну морфему. В качестве примера языка, очень близко приближающегося к «идеалу» агглютинативного типа, можно взять турецкий. В турецком языке морфом множественного числа является {ler}, морфом посессивности (принадлежности) ('его', 'ее') — {i} и морфом «аблатива»— {den}. К существительным в турецком языке присоединяется много других морфов; но для иллюстрации природы «агглютинации» нам будет достаточно воспользоваться только что названными. Ev ('дом') — это форма «именительного падежа» единственного числа; evler ('дома́') — это форма «именительного падежа» множественного числа; evi—форма посессива единственного числа ('его/ее дом'); evleri ('его / ее дома', 'их дом (а)') — форма посессива множественного числа; evden ('из дома') — форма аблатива единственного числа, evlerden ('из домов'); evinden ('из его / ее дома') — форма посессива, аблатива единственного числа и evlerinden ('из его / ее домов', 'из их дома (домов)') — форма посессива, аблатива множественного числа. (Вставка n между i и den является автоматической и регулярной.) Прежде всего заметим, что каждый из трех морфов, представляющих, соответственно, морфемы множественности, посессивности и аблатива — {ler}, {i} и {den}, — остается фонологически неизменным и непосредственно выделим; они, так сказать, просто «склеены» («агглютинированы») один за другим. Следовательно, турецкие слова в общем случае легко членятся на составляющие морфы: ev-ler-i (n)-den и т. д.

Другой и не менее важной особенностью турецкого языка является то, что в отдельном слове каждый морф представляет ровно одну морфему. Эти две особенности — (i) детерминированность в отношении сегментации на морфы (см. § 5.3.2) и (ii) одно-однозначное соответствие между морфом и морфемой — характерны для «агглютинирующих» языков. Следует, однако, заметить, что эти две особенности не зависят друг от друга: как мы увидим ниже, в языке может быть представлена любая из них и отсутствовать другая. Следует также отметить, что одно-однозначное соответствие между морфом и морфемой, о котором здесь говорится, понимается как имеющее место в пределах некоторого данного слова: определенные турецкие морфы (включая {i}) могут представлять разные морфемы в разных классах слов, подобно тому, как, например, английские морфы /s/, /z/ и /iz/ представляют морфему настоящего времени единственного числа в глаголах и морфему множественного числа в существительных. Этот вид одно-многозначного соответствия, который состоит в том, что один морф репрезентирует несколько морфем (явление, обратное представлению одной морфемы несколькими алломорфами), используется разными языками в весьма различной степени.

5.3.8. ЛАТИНСКИЙ - ФЛЕКТИРУЮЩИЙ ЯЗЫК *

Теперь в качестве примера языка «флектирующего» типа возьмем латынь. Вообще говоря, латинские слова не могут быть расчленены на морфы; вернее, их можно разбить на морфы только за счет произвольных, непоследовательных решений и неоправданного увеличения числа алломорфов. Возьмем, например, слова domus ('дом' — именительный падеж единственного числа), domī ('до́ма' — родительный падеж единственного числа), domum (винительный падеж единственного числа), domō ('из дома' — аблатив, единственное число), domī ('дома́' — именительный падеж множественного числа), domōrum (родительный падеж множественного числа), domōs (винительный падеж множественного числа), domīs (аблатив множественного числа). Может показаться естественным разложение этих форм на dom, с одной стороны, и us, ī, um, ō, ōrum, ōs, īs — с другой; именно это и делают некоторые грамматисты. Но сопоставим с приведенным рядом еще один ряд слов весьма обычного типа: puella ('девочка' — именительный падеж, единственное число), puellae (родительный падеж, единственное число), puellam (винительный падеж, единственное число), puellā (аблатив, единственное число), puellae (именительный падеж, множественное число), puellārum (родительный падеж, множественное число), puellās (винительный падеж, множественное число), puellīs (аблатив, множественное число). Какому принципу сегментации мы должны здесь следовать? Если мы будем стремиться к выделению максимально единообразных «окончаний» для этих двух типов, мы должны будем, без сомнения, расчленить эти формы на puell и а, ае, am, ā, ārum, ās, īs (в результате общим для обоих типов существительных будет только морф īs). Однако данный способ сегментации форм puella, puellae и т. д. определенно оставляет место для некоторых сомнений: поскольку а или ā обнаруживается во всех формах второго типа, кроме puellīs, и никогда не обнаруживается в первом ряде форм (domus и т. д.), нам, возможно, следовало бы выделить два алломорфа: puell (который сочетается только с īs) и puella (который сочетается с «нулем» в именительном падеже единственного числа и с е, m, a, arum, as; NB: долгий гласный а теперь распадается на последовательность двух отдельных кратких а). Это решение само по себе достаточно привлекательно. Подобным образом мы могли бы выделить два алломорфа для первого типа — dom и domo (с третьим «псевдоалломорфом» domu, описываемым как вариант domo, который встречается перед согласными) — и таким образом идентифицировать в качестве общих для обоих типов морф винительного падежа единственного числа (m) и морфы винительного и родительного падежей -множественного числа (удлинение гласного +s и удлинение гласного +rum). Однако мы все же должны остаться с некоторым количеством алломорфов для окончаний этих двух типов существительных: «нуль» и s (или us или же os) для именительного падежа единственного числа и т. д. И, как знает всякий, кто хотя бы немного знаком с латинским языком, мы должны еще учесть другие три регулярных типа образования (традиционно называемые «склонениями»), не говоря уже о многочисленных нерегулярных существительных. То, что может казаться целесообразной процедурой при сравнении только двух типов, предстает в ином свете, когда в картину введены эти прочие типы. Нет сомнения, что слабая степень членимости на морфы, характерная для латинских (и греческих) слов, объясняет тот факт, что классические грамматики описывали их образование совершенно другим способом. Традиционный способ рассмотрения образования слов в латинском (и греческом) языке состоял в подразделении их на типы («склонения» для существительных и прилагательных, «спряжения» для глаголов) и в установлении для каждого типа таблицы, или «парадигмы», дающей все формы для одного выбранного члена данного типа. Читателю, который пользовался грамматикой, оставалось, таким образом, построить формы для других членов данного типа путем обращения к соответствующей «парадигме» (термин «парадигма» происходит от греческого слова, означающего «образец» или «пример»). Другими словами, классические грамматики устанавливали не правила, а только «модели» образования форм. Некоторые из более поздних грамматик латинского (а также греческого) языка сохранили традиционные «парадигмы», но пытались совместить традиционный метод описания «флексии» с членением слов на «основы» и «окончания». Делая это, они были нередко подвержены влиянию исторических соображений. Согласно гипотезам филологов-компаративистов XIX столетия и их последователей, латинская (и греческая) «флексия» может быть в значительной части удовлетворительно объяснена слиянием некогда выделимых морфов. При синхронном анализе языка объяснения такого рода неуместны. Мы не можем уйти от того факта, что латинские (и греческие) слова не поддаются сегментации на морфы.

Невозможность четкого и последовательного членения латинских слов на морфы иллюстрирует одну особенность, делающую язык «флектирующим» (или «фузионным»), а не «агглютинирующим». (Следует отметить, что здесь используется термин флектирующий, а не флективный. Понятие «флексия» применимо как к «фузионным», так и к «агглютинирующим» языкам; ср. § 5.4.2.) Другую, более важную особенность составляет отсутствие какого-либо соответствия между сколько-нибудь выделимыми сегментами слов и морфемами (если продолжать исходить из определения морфемы как «минимальной грамматической единицы»). Даже если бы мы расчленили domus, domī и т. д. на морф dom (или алломорфы dom, domo) и ряд «окончаний» (us (или s), ī, ōrum (или удлинение гласного +rum) и т. д.), мы бы не смогли сказать, что одна часть us (или s) выражает {единственное число}, а другая часть — {именительный падеж}; что часть ī выражает {единственное число}, а другая часть ī — {родительный падеж} и прочее. Нам пришлось бы сказать, что us (или s) выражает одновременно {единственное число} и {именительный падеж}, что ī выражает одновременно либо {единственное число} и {родительный падеж}, либо {множественное число} и {именительный падеж} и т. д. В этом отношении отличие латинского от турецкого языка разительно.

5.3.9. НЕ СУЩЕСТВУЕТ «ЧИСТЫХ» ТИПОВ *

Следует отдавать себе отчет в том, что выделение трех типов языков посредством противопоставления «аналитических» «синтетическим» (противопоставления весьма относительного, как мы видели), а затем, внутри «синтетических», — противопоставления «агглютинирующих» «флектирующим», не предполагает, что любой язык окажется чистым представителем какого-либо одного «типа». Еще в меньшей степени это выделение предполагает (вопреки утверждению некоторых лингвистов XIX в.), что непременно существует некий «эволюционный» закон, определяющий развитие языков от одного «типа» к другому. Как пишет Сепир: «Лингвист, настаивающий на том, что латинский тип... вне всякого сомнения, знаменует наивысший уровень языкового развития, уподобляется тому зоологу, который стал бы видеть во всем органическом мире некий гигантский заговор для выращивания скаковой лошади или джерсейской коровы». Типологическая классификация языков на «флектирующие» или «агглютинирующие» представляет собой только один из многих способов классифицировать языки по их структуре. Турецкий язык, будучи главным образом «агглютинативным», является до какой-то степени «флектирующим»; и латинский язык знает отдельные примеры «агглютинации». При этом оба языка отчасти аналитичны. Английский язык, как мы видели, достаточно «аналитичен», имея большое число одноморфемных слов: man 'человек', book 'книга', go 'идти', tall 'высокий', good 'хороший' и т. п. Что касается «синтетических» слов в английском языке, то некоторые из них «агглютинативны» (books 'книги', taller 'выше' и т. д.); другие можно охарактеризовать как «полуагглютинативные» (или «полуфлектирующие») в том смысле, что они частично или полностью не детерминированы относительно сегментации (ср. men, mice, worse и т. д.) или же содержат сегменты, которые одновременно представляют собой более чем одну минимальную грамматическую единицу. Примером последнего типа «полуагглютинации» являются формы /z/, /s/ и /iz/ (орфографически — s и es), которые мы ранее рассматривали как алломорфы «морфемы» единственного числа настоящего времени {z}. Эти окончания (их можно свести к единственному основному «сибилянтному» окончанию) одновременно выражают как единственное число, так и «третье лицо» (ср. глаголы jump-s 'прыгает', love-s 'любит', fish-es 'ловит рыбу' и т. п.). В английском языке имеются немногие примеры полностью «флектирующих» слов (удовлетворяющих обоим упомянутым выше условиям). Одним из таких примеров является «третье лицо единственного числа глагола to be'быть'». Эту форму, is, можно было бы расчленить на i (алломорф {be}) и обычное s, но делать это не имеет смысла, поскольку в качестве алломорфа {be} i больше нигде не фигурирует.

Существует еще один тип «полуагглютинации». Один и тот же морф может быть представителем различных грамматических единиц в разных позициях в одном слове или в разных словах одного класса. В небольших масштабах это происходит во многих языках, включая турецкий и английский. Например, в английском языке один и тот же морф (или алломорфы: /s/, /z/, /iz/) выражает, как мы уже видели, «третье лицо, единственное число (настоящего времени)» в глаголах и {множественное число} в существительных. А морф er обнаруживается как в сравнительной форме прилагательных (tall-er и т. д.), так и в отглагольных «агентивных» именах (run (n)-еr 'бегун', read-er 'читатель' и т. п.). Именно этот тип «полуагглютинации» (если его можно так назвать) был описан выше как многооднозначное соответствие, при котором какой-либо один морф оказывается представителем нескольких различных морфем. Это особенно характерно для так называемых «австронезийских» языков (сунданский, тагалогский, малайский и т. п.).