Новгородское государство» Якова Делагарди

 

Параллельно русско-польскому государственно-династическому союзу на северо-западе России в Новгородской земле родилась идея аналогичного русско-шведского проекта. Шведский взгляд на эту затею присутствует в сочинении участника событий Петра Петрея.

Краткая предыстория этого нового русско-шведского «проекта» такова.

После поражения при Клушине Яков Делагарди отправился на северо-запад России с отрядом в 400 человек и казной Д.И. Шуйского в 5450 рублей денег и мехов на сумму 7 тысяч рублей. Это была изрядная по тем временам сумма. О чем думал недавний союзник России? Во всяком случае не о помощи Шуйскому. Россия представлялась ему страной с вконец расстроенной собственной государственностью, и он спешил воспользоваться моментом, чтобы подчинить ее или хотя бы часть ее шведскому влиянию. Не имея на то распоряжений Карла IX, Делагарди захватил крепость Ладогу и осадил Кексгольм. Это были важнейшие стратегические пункты у Финского залива. Ладога стояла у выхода Волхова в Ладожское озеро, не владея ею нельзя было выйти в это озеро и попасть в Неву. Кексгольм находился на северо-западной оконечности Ладожского озера, напротив шведского Выборга, и охранял восточное побережье Карельского перешейка. К 1611 г. Делагарди и Горн взяли Кексгольм, из 3 тыс. защитников которого в живых осталось 100 человек. Далее был осажден русский Орешек, стоящий у истоков Невы из Ладожского озера. Однако здесь счастье изменило шведам, к тому же посланный московскими властями воевода Иван Михайлович Салтыков (сын одного из виднейших сторонников королевича Владислава) отнял у них Ладогу, и второй ее штурм шведами прекратился.

Карл IX не только не осудил самодеятельность Делагарди, он дал ему полную свободу в военных, политических и дипломатических инициативах в России. С точки зрения обретения Швецией полного геополитического могущества на Балтике, ей нужно было вытеснить поляков из Лифляндии (очередная польско-шведская война за это началась в 1599 г.) и захватить у русских ингерманландский коридор, который отделял шведскую Финляндию от шведской Эстляндии. Действия, предпринятые Делагарди, Горном и их немногочисленным отрядом численностью от 400 до 1000 человек, были направлены на оккупацию Ингерманландии.

Но этого Делагарди казалось уже мало. Он полагал, что его успехи в районе Ладожского озера не особенно «обижают» русских. Ведь после потери Нарвы, завоеванной Россией на время в ходе Ливонской войны, Россия не вела никаких серьезных торговых дел через Балтику. Вся ее торговля с Западной Европой, имевшая большое международное значение и приносящая изрядный доход, шла через Белое море и Северный Ледовитый океан. Чтобы взять под контроль участок и этого торгового пути, шедший вдоль северного побережья Норвегии, Карл IX начал неудачную для него в итоге войну с Данией.

Тем временем в голове Делагарди родился план создания в перспективе унии России и Швеции, где, конечно, Московскому государству отводилась вассальная роль. События, творившиеся в центре России, по мнению шведского политика, давали шансы на осуществление его проекта.

11 декабря 1610 года начальником собственной охраны был убит Лжедмитрий II. Сигизмунд III уже успел разочаровать россиян. Патриарх Гермоген и братия Троице-Сергиева монастыря начали рассылать грамоты с призывом «стоять за веру православную» и бить «ляхов» и «литву».

Весной 1611 г. под Москвой оказались полки Первого ополчения, состоящие из бывших тушинских казачьих ватаг Ивана Мартыновича Заруцкого и Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и отрядов, собранных рязанским служилым человеком Прокопием Петровичем Ляпуновым. Авангард этого ополчения во главе с князем Дмитрием Михайловичем Пожарским даже принял участие 19 марта 1611 г. в восстании столичных жителей против поляков. Правда, восстание оказалось неудачным. Москва в его ходе сгорела. Потерявшие все московские посадские люди частью погибли, частью разбрелись по стране, частью были укрыты во владениях Троице-Сергиева монастыря. От города, поражавшего иностранцев своими размерами и многолюдьем, остался лишь Кремль и Китай-город, населенный польским гарнизоном и немногочисленной русской знатью, оказавшейся, как и патриарх Гермоген, в положении заложников. Кстати, все тяготы такой жизни перенес в оккупированной Москве вместе со своей матерью будущий русский царь Михаил Романов.

С весны 1611 г. Делагарди стал закладывать фундамент своего русско-шведского проекта. В марте 1611 г. он приблизился к Новгороду, спросив: «Друзья или враги шведам новгородцы? Хотят ли они соблюдать союзный русско-шведский договор 1609 г.?». Новгородцы ответили уклончиво, что это должен решать московский государь. Петрей интерпретирует это как проявление черной неблагодарности, неожиданной для Делагарди. Шведский генерал надеялся, «что новгородцы поймут и оценят разные, сделанные им благодеяния, заявят должную признательность за верную помощь и защиту, недавно оказанную им шведскими войсками, примут ласково своего благодетеля и заступника в его затруднении…»[212]. Однако, узнав о восстании Первого ополчения против королевича Владислава, новгородцы вступили в переговоры с Делагарди.

Интересно, что в это время шведский король Карл IX обратился к вождям Первого ополчения, чтобы «вперед не выбирали чужих государей, а выбирали бы кого-нибудь из своих»[213]. Однако самый яркий и деятельный из вождей Ополчения, олицетворявший новые тенденции самостоятельности и активности русского общества, — рязанский дворянин Прокопий Ляпунов был против выбора на престол кандидата из русской среды. По опыту царствования Годуновых и Василия Шуйского он знал, какой раздор в боярской элите провоцирует данный подход. К тому же после «странной смерти» Михаила Скопина-Шуйского, горячим поклонником талантов которого был Прокопий Ляпунов, он имел свои счеты со столичным боярством. К тому же объективно как представитель и защитник сословных интересов провинциального дворянства Ляпунов должен был быть критически настроен к первостепенной знати, «тянущей» к прежним местническим привилегиям. Социально-политический эгоизм родовитых бояр прекрасно виден в тех изменениях, которые были внесены в договор приглашения на престол Владислава от 17 августа 1610 г. по сравнению с договором 4 февраля 1610 г.

Самым любезным для души простого русского человека долго оставался миф о «чудесно спасенном природном русском царевиче». Но самозванство как народная политическая платформа к концу 1610 г. себя исчерпало, что прекрасно видно на отношении народа к сыну Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Маленький «царевич Иван Димитриевич» был воспринят, как «ворёнок», а его «дядя» Лжедмитрий III продержался в Пскове совсем недолго.

В городской и дворянской среде здравый смысл победил окончательно, и у кандидата-самозванца шансов на успех не было. Потому Ляпунов ответил шведскому королю встречным предложением подумать об условиях возведения на московский престол кого-либо из его сыновей — Густава-Адольфа или Филиппа Карла. В Новгород от Первого ополчения прибыл воевода Василий Иванович Бутурлин, подружившийся с Делагарди еще весной 1610 г., когда столица с радостью встречала русско-«шведское» войско Скопина-Делагарди. Бутурлин слыл противником сближения с Речью Посполитой. В документе, составленном для администрации королевича Владислава, он назван в числе приверженцев царя Василия Шуйского с пометой: «а такова вора и довотчика нет, и на отца своего родного доводил», а чуть позже добавлено, что в сговоре с П.П. Ляпуновым подговаривал народ избивать поляков[214].

С прибытием Бутурлина в Новгород начались более активные переговоры с Делагарди. Шведский полководец благодаря инициативе дворянской части ополченцев под Москвой теперь тоже предлагал русским в качестве кандидата на престол шведского королевича. Делагарди также хотел расквартировать в Новгороде свой отряд, но это не встретило поддержки у Бутурлина. Видимо, против вступления шведского отряда в Новгород выступил и старый новгородский воевода Иван Никитич Одоевский, с которым, по сообщению летописи, у Бутурлина не сложились отношения. Пока начальство вело переговоры, новгородские торговые люди ездили к Хутынскому монастырю в шведский лагерь, находившийся в семи верстах от Новгорода, продавали шведам необходимые им вещи и продовольствие.

Не получив согласия на ввод своего отряда в Новгород, Делагарди счел возможным решить вопрос оружием и атаковал город 8 июля 1610 г. Успеха шведы не добились, что породило у русских иллюзию их слабости. Пьяные горожане принялись залезать на стены и ругать шведов самым отчаянным образом. Друг друга они подбадривали: «Не бойтесь немецкого нашествия, нашего города им не взять, людей в нем множество». Остальные новгородцы молились, чтобы все кончилось миром: ратных людей в Новгороде было немного, воеводы ссорились, а превосходства военной выучки «немцев», продемонстрированные небольшим отрядом Делагарди уже не раз при столкновении с куда более многочисленным русским противником, были им хорошо известны.

По версии Петрея, Бутурлин отказался от дальнейших переговоров и через дьяка Афиногена Голенищева велел сказать, что новгородцам нечего дать шведам, «кроме пороха и пуль»; предлагал шведам не приближаться к Новгороду ближе, чем на десяти миль, а лучше прямо взять дорогу на Тихвин и Выборг. Может, Бутурлин и сказал что еще сгоряча, но Делагарди не упустил шанс воспользоваться этим поводом, чтобы захватить инициативу в переговорах. Он не хотел, чтобы русские (в частности, Ляпунов) диктовали Швеции условия. Он желал, чтобы шведская сторона предъявила дворянской части Первого ополчения под Москвой свои аргументы. Захват Новгорода и возведение здесь на «престол» представителя династии Ваза являл собой такой «резон». Договор Новгорода со Швецией можно было выставлять в качестве отправного рабочего образца в дальнейших переговорах с ополченцами, стоявшими под Москвой, о приглашении на русский трон шведского кандидата.

Делагарди переоценивал слабость русских. В поступках генерала той поры, как и в более поздних его оценках, явно чувствуется желание видеть Россию не союзницей, а автономным колониальным владением шведской короны, наподобие других ее европейских колониальных владений - в Прибалтике (Эстляндии, позже Лифляндии) или в Германии (немецкая Померания, будет захвачена Швецией в середине XVII в.).

Часть новгородского населения сочувствовала планам Первого ополчения. Новгородцы рассчитывали, что шведы помогут изгнать «ляхов», как некогда они помогли Скопину-Шуйскому вытеснить ватаги Тушинского вора с Русского Севера. Неудивительно, что часть новгородцев приняла позитивно идею Ляпунова о царе-шведе, дающем присягу «всей земле». Когда из Москвы на Русский Север был прислан Иван Салтыков (сын известного сторонника Речи Посполитой Михаила Глебовича Салтыкова), который отбил у Делагарди Ладогу, он не решался заглянуть в Новгород. Новгородцы заманили Ивана Салтыкова обманом. Воевода был пытан и казнен страшной смертью: его посадили на кол. Несчастный Салтыков младший, умирая, твердил: «Не знаю отца, знаю только отечество и везде хотел резаться с ляхами!».

Но из всех этих действий не следовало прямо, что Новгород готов открыть ворота Делагарди. На всякий случай город укрепили, поставили на стены пушки. В ночь с 15 на 16 июля 1611 г. пленный холоп Иван Шваль тайно провел шведов в Новгород через Чудиновские ворота. Прозвище «Шваль», созвучное французскому слову, означавшему в переводе «конь», возможно, говорит о нерусском происхождении этого холопа и объясняет его рвение. Так или иначе, но новгородцы заметили неприятеля, когда тот стал бить ночную стражу. Стрелецко-казацкий отряд, пришедший в Новгород с Бутурлиным, пытался оказать сопротивление, но скоро «сломался» и побежал из города к Москве. Попутно люди Бутурлина пограбили дворы и лавки новгородских купцов под предлогом, что все равно все достанется «немцам». Большинство новгородцев отсиживались дома. Сражались лишь в двух местах торговой стороны. В одном — отряд в 40 казаков во главе со стрелецким головою В. Гаютиным, дьяками Голенищевым и Орловым, атаманом Шаровым бился до последнего человека. Как их ни уговаривали шведы, они не сдались, приняли решение «умереть все за православную веру». В другом месте протоиерей Софийского собора Аммос с друзьями оборонялся в собственном доме, пока его не сожгли. Шведы быстро овладели Новгородом, за исключением детинца, и учинили грабеж, который остановил лишь начавшийся вскоре пожар.

Чуть позже Делагарди вступил в переговоры с засевшими в детинце воеводой Никитой Одоевским, митрополитом Исидором, купцами и детьми боярскими. В итоге 17 июля 1611 г. было принято соглашение между Новгородом и Швецией о создании зависимого от Швеции автономного Новгородского государства. Основные положения соглашения сводились к следующему:

1) Новгородцы разрывали всякие отношения с Сигизмундом III, его сыном Владиславом и Речью Посполитой в целом. Отношения Новгорода с Швецией строились на основе решений Тявзинского договора (1595) и Вечного мира (1609). Таким образом, выход к Балтике, хоть и неиспользуемый Россией, оставался за Новгородом, но в чуть сокращенном виде, т.к. по договору с Шуйским Россия уступала Швеции Корелу с уездом. Прочие города и уезды Новгородской земли к Швеции отходить не должны. Вопрос об издержках, понесенных Карлом IX на снаряжение и содержание в России войск, отправленных в помощь царю Василию Шуйскому, оставался открытым. Решили, что об этом король будет вести переговоры с «боярами и со всем народом» после воцарения в России королевича. Без ведома Швеции Новгородское государство не могло ни с кем заключать мир или союз, потому что признавало Карла IX и всех его наследников по мужской линии, которые сядут на шведский трон, покровителями Новгородского государства, а в перспективе и России в целом.

Самое главное в этих первых статьях, как мы видим, был не вопрос о территориальном или пограничном разделе новгородско-шведских владений у Финского залива и Ладоги, а принятие Новгородом на себя шведского протектората (покровительства). Причем предполагалось, что без изменений это положение будет экстраполировано на остальную Россию. Возможно, здесь сказывались не столько колониальные амбиции Швеции, сколько ее исторический опыт пребывания в унии Дания/Норвегия — Швеция/Финляндия, где имперские преимущества были у Дании. И теперь альянс с Новгородской землей/Россией виделся по той же схеме, но в роли лидера выступал Стокгольм, а в роли автономной провинции виделась Россия.

2) Далее в договоре говорилось, что новгородцы «просят» на свой престол одного из двух королевских сыновей, кого конкретно - должен был решить сам Карл IX. Больше шансов было у младшего Филиппа-Карла, т.к. старший 16-летний Адольф-Густов считался наследником шведской короны и вскоре вступил на шведский трон. (Карл IX умер 30 октября 1611 г.) Избрание шведского «анонимного» королевича сопровождалось присягой, из которой следовало, что в будущем и Московское государство должно было признать его своим царем, а шведского короля покровителем Московского царства.

3) «До прибытия королевича новгородцы будут повиноваться Делагарди, обязываются вместе с ним приводить к присяге королю ближайшие города, не щадя при этом своей жизни; обязываются не скрывать ничего от Делагарди, заблаговременно уведомлять его обо всех вестях из Москвы или откуда бы то ни было, не предпринимать никаких важных дел без его ведома и согласия, тем более не умышлять против него ничего враждебного; обещаются без утайки объявить о всех доходах Новгорода с областями и о всех деньгах, находящихся налицо в казне»[215].

Иными словами, Делагарди сразу «прописал» себе и своему королю то положение, к которому постепенно подошел Александр Гонсевский, засевший со своим отрядом в Москве. Здесь нет и намека на договор со «всей землей», нет и «фигового листа», в роли которого в Москве оказалась Семибоярщина. Перед нами условия капитуляции, где русская сторона взамен получает гарантию от вооруженных грабежей мирных обывателей (это также было прописано в договоре) и обещание порядка, поддерживаемого иностранным гарнизоном.

4) Статьи о «порядке» прописаны были хорошо. Запрещалось вывозить из Новгородской земли в Швецию деньги, колокола, «воинские снаряды» (пушки, оружие) без согласия русских. Нельзя было выводить в Швецию русских людей. За русскими людьми «всех чинов» сохранялись их прежние права и, что было очень важно, гарантировалась неприкосновенность собственности. «Казаки» - имелись в виду вольные русские простолюдины - могли свободно пересекать новгородско-шведскую границу, но люди зависимые (холопы, крестьяне, жившие в поместьях или вотчинах) должны были остаться, «как прежде, в крепости» у своих владельцев. Беглецов из таких зависимых людей, как и преступников, пытающихся за рубежом найти спасение, полагалось выдавать назад. Чтобы не отягощать горожан, шведских солдат из отряда Делагарди не планировалось ставить на постой в новгородском посаде, но для содержания данного гарнизона жители должны выделить деньги и продукты. Никто из новгородцев не мог без уведомления Делагарди съехать на жительство в деревню и вывезти туда свое имущество.

5) Шведских «ратных людей», которые на русской службе окажут Новгородскому (Московскому) государству «услуги», с согласия русских вельмож награждать жалованьем, поместьями и «имениями» (очевидно, в последнем случае имеются в виду вотчины).

6) Декларировалась свободная торговля между Новгородом и Швецией (впоследствии между Россией и Швецией) с обоюдно оговоренными и узаконенными пошлинами.

7) Предполагалось также свободно без выкупа и иных условий обменяться пленными.

8) Для надзора за порядком и разбора споров должен действовать суд, где бы заседали «для справедливости» равное число шведских и русских людей. «За обиды, нанесенные русским шведами и наоборот, должно наказывать без всякого потворства»[216].

Как следует из текста договора от 17 июля 1611 г., хоть он и предполагал дальнейшее расширение своего действия до пределов всей России, но на всякий случай было оговорено, что, если «государства Московское и Владимирское» не захотят признавать данные условия, тогда Новгородская земля отделяется от России и становится самостоятельным автономным государством под протекторатом шведской короны. Таким образом, договор содержал явную угрозу территориальной целостности России.

Договор умалчивал о самом остром для русского менталитета вопросе: о принятии шведским королевичем православия.

После провозглашения шведами Новгородского государства к пересмотру своих прежних отношений с Россией решили приступить в Англии. Эта страна, уже более полувека активно торговавшая с Московией, не желала терять своих исключительных позиций на русском рынке. Внедрение шведов и польская экспансия нарушали интересы Лондонской Московской компании. Поскольку центральная власть в России фактически рухнула в августе-сентябре 1610 г., англичане стали думать над планом своего самостоятельного утверждения в ряде российских регионов (а при успехе возможно и во всей России) на средства английского протектората.

Английский король Яков I был готов послать в Россию для данной цели армию. Джон Меррик, побывавший в свое время в Холмогорах во времена Ивана Грозного и Бориса Годунова и считавшийся знатоком Московии, приступил к разработке проекта протектората, в частности для северо-западных земель, еще не занятых шведами. Меррик получил сведения, что кое-где сами русские начали переговоры с английскими агентами о возможности протектората, и гарантировал королю, что среди местного населения найдутся помощники войскам его величества, чтобы занять стратегически важные города.

Забегая вперед скажем, что англичане явно не успевали. В начале 1613 г. Англия решила послать в Москву своих официальных уполномоченных для переговоров с новым русским правительством о протекторате. Когда они прибыли в русскую столицу, данная тема переговоров была уже не актуальна.

Английский проект, как и проект Делагарди 1611 г., вдохновлялся откровенным колониальным духом, что свидетельствовало о желании англичан и шведов видеть Россию в роли торговой фактории.

А между тем силы Первого ополчения — провинциальные служилые люди во главе с Ляпуновым и бывшие тушинцы казаки, возглавляемые тушинскими боярами Д. Трубецким и И. Заруцким, рассорились между собой, что привело к гибели дворянского вождя Прокопия Петровича Ляпунова. Дворяне, которых было меньше, теснимые казаками разбрелись из подмосковных таборов. Казаки решили присягнуть не шведскому королевичу, который в то время являлся и новгородским государем, а новому самозванцу Лжедмитрию III.

Весной 1611 г. в Ивангороде объявился «чудом выживший Димитрий». В источниках его называли «вором Сидоркой» или московским дьяконом Матвеем из церкви за Яузой. О нем мало что известно, кроме того, что прибыл он из Москвы сначала в Новгород, где на рынке попытался объявить себя «царевичем», но был прогнан с позором. Из Новгорода авантюрист перебрался в Ивангород, где 23 марта 1611 г. заявил, что он — спасенный сын Ивана Грозного. На этот раз номер удался, и самозванец даже вступил в переговоры с Филиппом Шедингом, шведским комендантом Нарвы. Вскоре к Лжедмитрию III явился посол короля Карла IX, но лишь за тем, чтобы обвинить его в самозванстве и сообщить, что Швеция не желает контактировать с ним.

Это не смутило самозванца. К нему стекались всевозможные бродяги, именовавшие себя «казаками». Собрав из них значительный отряд, Лжедмитрий III 8 июля 1611 г. двинулся к Пскову. Там давно шло противостояние «меньших» и «лучших» людей. Верх удерживали «меньшие», что определило верность Пскова двум первым самозванцам. Однако третьего самозванца Псков пустил к себе не сразу. Тот вынужден был стоять под псковскими стенами и довольствоваться отдельными перебежчиками из псковичей.

Со стороны Новгорода к Пскову приближался шведский отряд во главе с генералом Горном. Из тактических соображений Горн готов был вступить в переговоры с самозванцем, решив предложить ему присоединиться к Новгородскому государству, признать верховенство шведского принца, за что тот пожалует ему в управление Ивангород, а также и Псков, если тот тоже войдет в Новгородское государство. Узнав о движении шведов, самозванец отступил в Гдов, где и состоялся его контакт с Горном. Правда, швед не церемонился и заявил, что не признает его «царем Дмитрием», но поскольку его «признают уже многие», то шведский король Карл IX готов пожаловать ему удел на обозначенных выше условиях. Зная о нежелании псковитян вступать в Новгородское государство, а главное — видя небольшие силы, которыми располагал шведский генерал, Лжедмитрий III отверг королевское предложение и успешно атаковал шведов.

В бою самозванец получил ранение и был отвезен в Ивангород, где его ждали приятные вести. Из-под Москвы к самозванцу явилось казачье подкрепление во главе с бывшими тушинцами Иваном Лизуном-Плещеевым и атаманом Казарином Бегичевым. Оба лично знали Лжедмитрия II, что не помешало им «опознать» в Сидорке «своего царя». После этого спектакля псковичи отворили Лжедмитрию III ворота.

Продержался Сидорка в Пскове недолго, чему способствовала не только абсурдность нового «воскрешения Димитрия» (хотя к тому времени даже средневековая способность русских к иррациональной готовности принимать «чудо» была уже исчерпана), но и та распутная жизнь, сопряженная с поборами и насилием, которую самозванец позволил себе в Пскове. А главное — казачьи таборы под Москвой, как только стали поступать вести о намерении нижегородцев создать новое ополчение, отреклись от Лжедмитрия III. По одной из версий 11 апреля 1612 г. в Псков прибыл посланник Второго ополчения с наказом схватить «вора Сидорку», и самозванца увезли в июле 1612 г. в Москву, где он был повешен после воцарения Михаила Романова. По другой версии, вор был «опознан» Плещеевым как самозванец и увезен к Москве. По третьей, 18 мая 1612 г. «вор» сам бежал из Пскова, но его догнали и посадили в тюрьму. 1 июля 1612 г. Лжедмитрия III повезли к Москве. По дороге казаки были атакованы поляками, и в этой стычке самозванец был убит. (Отряд Лисовского, отрезанный от прямого пути домой, сделал огромный обходной маневр и, опустошая встречающиеся по дороге поселения, уходил в Речь Посполитую русским северо-западом. Воевал под Печерами и Карл Ходкевич, литовский гетман короля Сигизмунда III.)

Явление третьего самозванца, как и признание его в Пскове и подмосковных таборах, поставило перед руководителями Второго ополчения вопрос о необходимости обозначить свое отношение к вопросу, кого сажать на московский трон. И здесь мысль Дмитрия Михайловича Пожарского работала в том же направлении, что и у Прокопия Ляпунова. «Природные» кандидаты — самозванцы (включая «воренка — царевича Ивана») были неприемлемы посадским людям и дворянам. Бесчинства их казаков, «черкас», «ляхов» и «литвы» научили мыслить рационально. Неслучайно Петр Петрей в своем труде о России утверждал, что Лжедмитрию III «креста не целовали» не только поволжские города, но и Калуга, Серпухов, Тула, Рязань, Тверь, Торжок, Старица, Ржев, Погорелое Городище. Выбор из русских княжат имел неблагополучный опыт Василия Шуйского, против которого в открытую выступило не только полстраны, но тайно его не признавали и многие московские люди, отчего Смута в его царствование только набрала силу. Неслучайно Петр Петрей в своем труде о России утверждал, что «все русские сословия знают по опыту, что им нет счастья в их туземных князьях»[217].