Переводческая стратегия Самуила Маршака и художественные особенности его перевода

 

Маршак был вторым после Константина Бальмонта русским поэтом, посвятившим себя переводам из Уильяма Блейка, которые он продолжал создавать и дорабатывать всю жизнь. Так, к 1914 году относится первый набросок нескольких фрагментов «Auguries of Innocenсe» (Маршак С. Я.

Собрание сочинений [текст]: в 8 т. Т. 3 – М., 1969), а к концу 50-х – кропотливая подготовка собрания стихотворений Блейка. Об этом периоде друг и ученик Маршака Валентин Берестов писал: «Маршак переводит Блейка, «Прорицания невинности». Л. Пантелеев утверждал, что Маршак всегда был втайне верующим. Этой верой проникнуты пророчества Блейка <…> Блейк – заветный поэт Маршака. Прекрасно, что он к нему вернулся!» (Берестов В. Д. Избранные произведения [текст]: в 2 т. – Т. 2 – М., 1998)

Ставшая итогом труда книга «Вильям Блейк в переводах С. Маршака» была опубликована в 1965 году уже после смерти переводчика. Вошёл в эту книгу и перевод «Auguries of Innocence», получивший заглавие «Из ²Прорицаний Невинности²». Заглавие перевода обусловлено тем, что он в общей сложности на 16 строк короче оригинала, в т. ч. за счёт сознательного опущения ряда фрагментов: не переданы стихи 23-24, 33-44, 69-70, 117-118, 128. По нашему мнению, некоторые из этих лакун можно объяснить «самоцензурированием» Маршака (не важно, насколько осознанным). Так, в первом случае строки об Агнце, прощающем мясницкий нож, могли отпугнуть его (или будущих читателей перевода, какими их представлял Маршак) слишком явной христианской символикой; второй большой фрагмент – уклоном в пантеизм и упоминанием, опять же, христианского Судного дня, образы «светлых жён» и души, спящей в лучах света – трудностью интерпретации; строки о гробе мёртвой Англии – пессимистическим, упадническим настроением. Сам он в примечании к переводу пишет: «Мною переведена большая часть двустиший Вильяма Блейка, озаглавленных „Прорицания невинности“. Точный порядок их не установлен. В разных английских изданиях они печатаются в различной последовательности. Это дает и мне право расположить их в том порядке, который представляется мне наиболее естественным и разумным». (Блейк. У. Избранное [текст]: Вильям Блейк в переводах С. Маршака – М., 1965)

Между тем, как нам известно на сегодняшний день, замечания Маршака верны лишь отчасти. Как уже было сказано (см 1.3), ранее издателями действительно предпринимались попытки «исправлять» текст Блейка и переставлять его фрагменты в более связанном, как им казалось, порядке. Однако вряд ли их действия можно назвать правомерными, так как есть основания считать манускрипт Пикеринга беловой рукописью, и авторская композиция, отклонений от которой в современных изданиях не встречается, всё же несёт тонкую внутреннюю логику. За вычетом лакун, следует авторской воле и Маршак.

Другой приметой «самоцензуры» у Маршака, на наш взгляд, является ослабление религиозно-мистической составляющей стихотворения за счёт лексических преобразований. Так, например, важные для Блейка Рай (Heaven) и Ад (Hell), упоминаемые в оригинале 5 и 3 раза соответственно, в переводе встречаются всего по одному разу («Ад колеблется, доколе / Стонут голуби в неволе»; «Мальчик жаворонка ранит - /Ангел петь в раю не станет»). В остальных случаях «heaven» переводится более нейтральным синонимом «небо», а об аде вообще не упоминается.

Для переводческого стиля Маршака вообще характерно стремление прояснить, «высветлить» оригинал, о котором метко писал Ефим Эткинд, характеризуя его переводы сонетов Шекспира, давно признанные классическими: «Это же свойство «высветления» образа, эмоции, интонации мы видим в маршаковских переводах сонетов Шекспира. В сонетах Шекспира множество непроницаемо тёмных, намеренно загадочных закоулков, - свет, струящийся от слов и ритмов Маршака, разгоняет загадочный сумрак. Шекспир для своих современников был темнее, чем для нас его стихи в переводах Маршака. Но именно это достоинство Маршака-поэта становится подчас слабостью Маршака-переводчика <…> Сонеты Шекспира многоосмысленны, и темнота в них художественно весома. Поэтому случается, что высветление становится упрощением». (Эткинд Е. Г. Поэзия и перевод – М., 1963) По нашему мнению, сказанное на примере сонетов Шекспира верно и в отношении рассматриваемого нами перевода из Блейка. Маршак начинает гармонизировать и упрощать стихотворение уже на уровне стихотворной формы: блейковский размер корректно передаётся 4-стопным ямбом, изредка сменяющимся на хорей, однако сглажены возникающие у Блейка резкие перепады ритма. Рифмовка у Маршака также значительно ровнее, чем в оригинале: первое четверостишие срифмовано перекрёстно, а все остальные стихи – попарно; из перевода исчезли все моноримы.

Версия Маршака изначально производит более умиротворённое и созерцательное впечатление, нежели оригинал. Чтобы понять, из-за чего возникает такой эффект, посмотрим, как сделана первая строфа, дающая «настройку» к чтению стихотворения. В оригинале:

 

To see a world in a grain of sand
And a heaven in a wild flower,
Hold infinity in the palm of your hand,
And eternity in an hour.

 

У Маршака:

 

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир — в зерне песка,
В единой горсти — бесконечность
И небо — в чашечке цветка.

 

Как можно видеть, в оригинале присутствуют глаголы to see и to hold, причём первый из них – в инфинитиве, а второй – в повелительном наклонении; в переводе же стоит только инфинитив видеть. За счёт этого снижается динамика стиха, и четверостишие по-русски становится отвлечённо-философским.

В целом, Маршак интерпретирует Блейка переводчески адекватно, действительно ясно и талантливо. Однако иногда, даже при формальной, смысловой верности, перевод бывает коннотационно не вполне адекватен оригиналу. Зловещий и гипнотический фрагмент:

 

Every Night & every Morn

Some to Misery are Born

Every Morn and every Night

Some are Born to sweet delight

Some are Born to sweet delight

Some are Born to Endless Night

 

в версии Маршака лишается части повторов, компрессуется до 4 строчек и принимает следующий вид:

 

Каждый день на белом свете
Где-нибудь родятся дети.

Кто для радости рожден,
Кто на горе осужден.

 

Смысловых искажений тут нет, однако исчезла метафоричность («на горе осуждён» выступает как бы упрощённой расшифровкой оригинального «born to endless night») и противопоставление утра и ночи. Кроме того, первые 2 из четырёх процитированных русских строк звучат, как нечто самоочевидное и стилистически вызывают неуместную ассоциацию с детской поэзией Маршака (в т. ч. из-за отсутствующих в оригинале «детей»).

Помимо опущения каких-то деталей, типичным является случай, когда в переводе представлены те же семы, что и в оригинале, но взаимодействуют они иным образом. Сравним, например:

 

The poison of the Snake & Newt

Is the sweat of Envys Foot

 

И:

 

Гад, шипя-из под пяты,

Брыжжет ядом клеветы.

 

В оригинале гады берут из пяток клеветника пот, который становится их ядом – получается довольно неприятный, причудливый и физиологичный образ. В переводе же можно понять, что гада придавили ногой к земле, и он, хотя и опасен, но на последнем издыхании – сравнительно оптимистично.

Однако вышеотмеченные особенности перевода вряд ли стоит считать серьёзными недостатками. Скорее правомерно говорить об издержках ориентации на адресата: перед Маршаком стояла серьёзная задача «подружить» советских читателей с Блейком, не отпугивая их излишней метафорической и метафизической сложностью или шероховатостями формы. И это испытание он с честь выдержал: стихотворение, несмотря на свою длину и сложность, приобрело широкую популярность среди русскоязычных читателей, а отдельные его строки, начиная с первого четверостишия, часто цитируются в отрыве от полного текста, как поэтические афоризмы («Правда, сказанная злобно, лжи отъявленной подобна»). Отдельной победой переводчика следует счесть то, что ему всё же удалось сохранить в сочинениях Блейка духовную составляющую, включая идею Бога. Уже сама по себе публикация духовной лирики в государстве, где атеизм был частью государственной идеологии, было большой победой.