2018-02-14
817
Героем своего самого известного произведения Фридрих Ницше (1844-1900) сделал индо-иранского пророка Зороастра (Заратустра – видоизмененное произношение), жившего примерно в VIII-VII вв. до н.э. Зороастризм как культ Зороастра существует в ряде регионов по сей день, он связан с ожиданием возрождения мира и идей активного участия человека в установлении всеобщей справедливости. Фигура Зороастра присутствует в массонском ритуале, а также в опере Моцарта «Волшебная флейта».
Заратустра Ницше не имеет никакого отношения к реальному обожествленному пророку Зороастру, философ выбрал его для воплощения образа странствующего мудреца, который обладает особой эзотерической истиной. Возможно, Ницше привлекла малая известность этого культа, не связанность с образом Заратустры никаких конкретных идей. Для понимания текста все же существенно, что Заратустра, хотя и забытое, но божество, несущее людям истины, которые они не в состоянии понять.
II
З аратустра одиноко сошел с гор, и никто не встретился ему. Но, когда он углубился в лес, перед ним внезапно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать в лесу кореньев. И с такой речью обратился старец к Заратустре:
|
|
|
— Мне не чужд этот путник; много лет тому назад он проходил здесь. Его звали Заратустра; но он изменился.
«Тогда ты нес на гору свой прах, ужели теперь ты несешь в долину свой огонь? Разве ты не боишься кары, какою наказываются за поджоги?»
«Да, я узнаю Заратустру. Чисто его око, и на лице его не таится никакого отвращения. Не потому ли идет он словно танцовщик?»
«Заратустра изменился, Заратустра стал ребенком, Заратустра будит ото сна; чего ищешь теперь от спящих?»
«В одиночестве ты жил, словно в море, и море носило тебя. Увы, тебе хочется на сушу? Увы, ты опять сам хочешь носить свое тело?»
Заратустра отвечал:
— Я люблю людей.
— Да разве не оттого, — сказал святой, — я уединился в лес и пустыню? Не потому ли, что я чересчур любил людей? Теперь я люблю божество: людей я не люблю. Человек, по-моему, вещь слишком несовершенная. Любовь к человеку лишила бы меня жизни. Заратустра отвечал:
— Что я говорил о любви! Я несу людям дар!
— Ничего не давай им, — сказал святой. — Лучше возьми у них что-нибудь и неси вместе с ними — для них это будет всего лучше: если только это приятно и тебе! А если тебе хочется дать им не больше милостыни и заставь их к тому же вымаливать ее!
— Нет, — отвечал Заратустра, — я не даю милостыни. Для этого я не достаточно беден.
Святой рассмеялся над Заратустрой и так сказал:
— Так старайся, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к пустынникам и не верят, что мы приходим дарить. Наши шаги раздаются по улицам слишком одинокими для них. И если ночью, в своих постелях, они услышат задолго до восхода солнца, что идет человек, они спрашивают самих себя: куда лезет вор? Не ходи же к людям и останься в лесу! Возвратись лучше опять к зверям! Почему ты не хочешь быть таким же, каков я — медведем среди медведей, птицей среди птиц?
|
|
|
— А что делает святой в лесу? — спросил Заратустра.
Святой отвечал:
— Я сочиняю песни и пою их, а когда я слагаю
песни, я смеюсь, плачу и бормочу про себя, —так восхваляю я Бога. Пением, плачем, смехом и бормотанием прославляю я Бога, — моего Бога. Однако, что ты несешь нам в дар?
Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал:
— Что я мог бы дать вам? Позволь мне скорей уйти отсюда, чтобы я чего-нибудь не взял у вас!
Итак они расстались друг с другом, старец и Заратустра, смеясь так, как смеются два мальчика.
Но когда Заратустра остался один, он с такими словами обратился к своему сердцу: «Возможно ли! Этот святой старец в своем лесу еще ничего не слыхал о том, что бог умер!»
III
Когда Заратустра прибыл в ближайший город, лежавший возле леса, он нашел там множество народа, столпившегося на рынке: народу было обещано, что он увидит канатного плясуна. И заговорил Заратустра так к народу:
— Я учу вас познавать сверхчеловека. Человек есть нечто, что должно быть побеждено. Что вы сделали для того, чтобы победить его?
«До сих пор все существа создавали нечто, что превосходило их; а вы хотите быть отливом этой великой волны и — скорее снова возвратиться к зверям, чем победить человека?»
«Что такое обезьяна для человека? Посмешище илимучительный позор! И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором»
«Вы прошли путь от червя до человека, и еще многое в вас — червь. Некогда вы были обезьянами, и теперь еще человек скорее обезьяна, чем любая из обезьян»
«Но кто мудрее всех вас, тот тоже лишь гермафродит, нечто среднее между растением и призраком. Но разве я призываю вас сделаться призраками или растениями!»
«Смотрите, я учу вас познавать сверхчеловека!»
«Сверхчеловек есть разум земли. Да скажет ваша воля: пусть сверхчеловек будет разумом земли!»
«Но вы, мои братья, все еще говорите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть — нищета, и грязь, и жалкое удовольствие!»
«Действительно, человек — это грязный поток! Нужно быть морем, чтобы возможно было принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым!»
«Смотрите, я учу вас познавать сверхчеловека: он есть это море, в нем может погибнуть ваша великая грязь»
«Что есть самое высокое, что вы можете пережить? Это — часть великого презрения. Час, когда ваше счастье превращается для вас в омерзение, так же, как и ваш разум, и ваша добродетель»
«Час, когда вы скажете: «Что — в моем счастье! Нищета, и грязь, и жалкое удовольствие. Но мое счастье должно бы оправдать самое существование свое!»
«Час, когда вы скажете: «Что — в моем разуме! Стремится ли он к знанию, как лев к своей пище! Он есть нищета, и грязь, и жалкое удовольствие!»
«Час, когда вы скажете: «Что — в моей добродетели! Она еще не делала меня неистовым. Как я устал от своего добра и от своего зла! Все есть нищета и грязь, и жалкое удовольствие!»
«Час, когда вы скажете: «Что — в моей справедливости! Я не вижу, чтобы я был пламенем и углем. Но праведный — есть пламя и уголь!»
«Час, когда вы скажете: «Что — в моем сострадании! Не есть ли сострадание — крест, к которому пригвождается тот, кто любит людей? Но мое сострадание — не распятие».
«Говорили ли вы уже так? Взывали ли вы уже так? Ах, если бы услышать вас, когда вы взывали так!»
«Нe грех ваш, — ваше довольство взывает к небу, сама ваша скудость в вашем грехе взывает к небу»
|
|
|
«Где, однако, та молния, которая лизнет вас своим языком? Где то безумие, которое нужно было бы привить вам?»
«Смотрите, учу вас познавать сверхчеловека: он есть эта молния, он — это безумие!»
Пока Заратустра говорил так, кто-то из народа воскликнул:
— Нам достаточно уже говорили о канатном плясуне; пусть нам покажут его!
И весь народ засмеялся над Заратустрой. А канатный плясун, думавший, что слова эти относятся к нему, приступил к своей работе.
IV
Но Заратустра смотрел на народ и удивлялся. Потом он так заговорил:
«Человек — это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком — канат над бездною.
Опасно шествие на ту сторону, опасна дорога, опасен взор, брошенный назад, опасны колебание иостановка.
В человеке великое то, что он — мост, а не цель; что можно любить в человеке, так это то, что он есть переход и падение.
Я люблю тех, кто не знает, как надо жить, они — погибающие, потому что переходят на ту сторону.
Я люблю великих презирающих, потому что они великие почитатели и представляют из себя стрелы влечения на противоположный берег.
Я люблю тех, которые не ищут за звездами причины, чтобы погибнуть и стать жертвою; но которые отдают себя в жертву земле, чтобы земля когда-нибудь сделалась землею сверхчеловека»
Речи Заратустры
О трех превращениях
«Говорю вам о трех превращениях духа; как дух становится верблюдом, верблюд львом и лев, наконец, ребенком.
Много трудного предстоит духу сильному, выносливому духу, которому присуще благословение: силы его стремятся к самому трудному и тяжкому.
Что тяжело? — спрашивает выносливый дух, преклоняет колени, подобно верблюду, и хочет быть хорошо нагруженным.
Что есть самое тяжкое, герои? — спрашивает выносливый дух, я возьму это на себя и возрадуюсь своей силе.
Не унизиться ли, чтобы уколоть свое высокомерие? Заставить светиться свое неразумие, чтобы посмеяться над сноси мудростью?
Или вот что: отрешиться от своего дела, когда оно празднует победу? Взобраться на высокую гору, чтобы искушать искусителя?
|
|
|
Или вот что: быть больным и отсылать утешителей и заключить дружбу с глухими, которые никогда не услышат, чего ты хочешь?
Или вот что: опуститься в грязную воду, если это вода истины, и не отталкивать от себя холодных лягушек и горячих жаб?
Или вот что: любить тех, которые нас презирают, и протягивать руку призраку, если он заставляет нас бояться?
Все это самое трудное выносливый дух берет на себя: подобно верблюду, который, тяжело нагруженный, спешит в пустыню, спешит и он в свою пустыню.
Но в самой уединенной пустыне происходит второе Превращение; здесь дух становится львом, старается добыть себе свободу и быть господином в собственной пустыне.
Своего последнего господина ищет он себе здесь: он хочет сделаться враждебным и к нему, и к своему последнему божеству; из-за победы хочет бороться он с великим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не желает называть более господином и божеством? «Ты должен»— называется великий дракон. Но дух льва говорит: «Я хочу».
Чешуйчатый зверь «ты должен» лежит у него на дороге, сверкая, как золото, и на каждой чешуе золотом блестит «ты должен!»
Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит самый могущественный из всех драконов: «Вся ценность вещей блестит на мне».
«Всякая ценность уже создана, и всякая созданная ценность, — это я. Поистине не должно больше существовать никакого «я хочу». Так говорит дракон.
Братья мои, к чему нужен лев в духе? Чего недостает в рабочем животном, которое так нетребовательно и почтительно?
Создавать новые ценности — этого не может еще и лев; но создавать свободу для нового создания — это во власти льва.
Создать себе свободу, а также священное НЕТ перед обязанностью: это, братья мои, под силу льву.
Завоевать себе право на новые ценности — это самый ужасный труд для выносливого и почтительного духа. Поистине, это представляется для него разбоем и делом хищного зверя.
Как своя святая святых, любил он когда-то «ты должен»; теперь он должен находить заблуждение и произвол также в святая святых, чтобы похитить себе свободу из своей любви: для этого похищения нужен лев.
Но скажите, братья мои, на что еще способен ребенок, на что был бы способен даже лев? Для чего хищный лев должен сделаться еще ребенком?
Дитя есть невинность и забвение, новое начало, игра; само по себе катящееся колесо, первое движение, святое «да».
Да, для игры создания, братья мои, требуется святое утверждение: дух хочет теперь своей воли, свой мир завоевывает себе потерявший его.
Говорю вам о трех превращениях духа: как дух становится верблюдом, верблюд львом и, наконец, лев ребенком».
Так говорил Заратустра.
Текст печатается по изданию: Ницще, Ф. Так говорил Заратустра. Избранные произведения / Сост. М.Ш. Иванова. - Книга 1. – М.-Л.: Сирин, 1991. - С. 6-9, 19-21.
