Рассказы о Степане Разине, казаках и восставшем народе

Всадник

Отряд верховых ехал крестьянским полем. Поднялись они на пригорок. Смотрят всадники – что за диво! Мужик пашет землю. Только не конь у него в сохе. Впряглись вместо лошади трое: крестьянская жена, мать‑старуха да сын‑малолеток.

Потянут люди соху, потянут, остановятся и снова за труд.

Подъехали конные к пахарю.

Главный из них глянул суровым взглядом:

– Ты что же, твоя душа, людишек заместо скотины!

Смотрит крестьянин – перед ним человек огромного роста. Шапка с красным верхом на голове. Зеленые сапоги на ногах из сафьяна. Нарядный кафтан. Под кафтаном цветная рубаха. Нагайка в руках крученая.

«Видать, боярин, а может, и сам воевода», – соображает мужик. Повалился он знатному барину в ноги, растянулся на борозде.

– Сироты, сироты мы. Нету коня. Увели за долги кормильца.

Лицо всадника перекосилось. Слез он на землю. Повернулся к крестьянину.

Мужик попятился, вскочил – и бежать с испуга.

– Да стой ты, леший, стой ты! Куда?! – раздался насмешливый голос.

Мужик несмело вернулся назад.

– На, забирай коня, – протянул человек мужику поводья.

Опешил крестьянин. Застыла жена и старуха мать. Раскрылся рот у малого сына. Смотрят. Не верят такому чуду.

Конь статный, высокий. Масти сизой, весь в яблоках. Княжеский конь.

«Шутит барин», – решает мужик. Стоит. Не шелохнется.

– Бери же. Смотри, передумаю! – пригрозил человек. И пошел себе полем.

Верховые ринулись вслед. Лишь один молодой на минуту замешкался: обронил он случайно кисет с табаком.

– Всевышний, всевышний послал! – зашептал обалдело крестьянин.

Повернулся мужик к коню. И вдруг испугался: да не колдовство ли все это? Потянулся он к лошади. Конь и дернул его копытом. Схватился мужик за побитое место.

– Настоящий! – взвыл от великого счастья. – Кто вы, откуда?! – бросился мужик к молодому парню.

– Люди залетные. Соколы вольные. Ветры весенние, – загадочно подмигнул молодец.

– Да за кого мне молиться? Кто же тот, в шапке, такой?!

– Разин. Степан Тимофеевич Разин! – уже с ходу прокричал верховой.

Стрелецкие струги

– Разин, Разин идет!

– Степан Тимофеевич!

1670 год. Неспокойно в государстве Российском. В огромной тревоге бояре и царские слуги. Восстал, встрепенулся подневольный, угнетаемый люд. Крестьяне, казаки, башкирцы, татары, мордва. Сотни их, великие тысячи.

Ведет крестьянское войско лихой атаман донской казак Степан Тимофеевич Разин.

– Слава Разину, слава!

Восставшие подступили к Царицыну. Остановились чуть выше города, на крутом берегу Волги. Устроили лагерь.

– Нам бы, не мешкая, Царицын брать, – пошли среди казаков разговоры.

Вечером в темноте явились к Разину горожане:

– Приходи, батюшка, властвуй. Ждут людишки тебя в Царицыне. Стрельцов немного, да и те не помеха. Откроем тебе ворота.

– Бери, бери, атаман, Царицын, – наседают советчики. Однако Разин не торопился. Знал он, что сверху по Волге движется на стругах к Царицыну большое стрелецкое войско.

У стрельцов пушки, мушкеты, пищали, пороху хоть отбавляй. Стрельцы ратному делу обучены. Ведет их знатный командир голова Лопатин. «Как же с меньшими силами побить нам такую рать? – думает Разин. – В городе тут не схоронишься. Разве что дольше продержишься. А нам бы под корень. В полный казацкий взмах».

Все ближе и ближе подплывает Лопатин к Царицыну.

– Бери, атаман, твердыню! – кричат казаки.

Не торопится, мешкает Разин.

Каждый день посылает Лопатин вперед лазутчиков. Доносят они начальнику, как ведут себя казаки.

– Стоят на кручах. Город не трогают.

«Дурни, – посмеивается голова Лопатин. – Нет среди них доброго командира».

– Батюшка, батька, отец, Царицын бери, – умоляют восставшие своего атамана.

Молчит, словно не слышит призывов Разин.

Тем делом лопатинский караван поравнялся с казацкими кручами. Открылась оттуда стрельба.

«Стреляйте, стреляйте, – язвит Лопатин. – То‑то важно, кто победное стрельнет».

Держится он подальше от опасного берега. Вот и Царицын вдали. Вот уже рядом. Вот и пушка салют‑привет ударила с крепости.

Доволен Лопатин. Потирает руки.

И вдруг… Что такое?! С царицынских стен посыпались ядра. Одно, второе, десятое. Летят они в царские струги. Наклоняются, тонут струги, как бумажные корабли.

На высокой городской стене кто‑то заметил широкоплечего казака в атаманском кафтане.

– Разин, Разин в Царицыне!

– Разбойники в городе!

– Стой, повертай назад!

Но в это время, как по команде, и с левого и с правого берега Волги устремились к каравану челны с казаками. Словно пчелы на мед, полезли разинцы на стрелецкие струги.

– Бей их! Круши!

– Голову руби голове!

Сдались стрелецкие струги.

– Хитер, хитер атаман! – восхищались после победы восставшие. – Ты смотри – обманул голову. До последней минуты не брал Царицына.

– У головы – голова, у Разина – две, – долго шутили разинцы.

Не осудит

Боярин Труба‑Нащекин истязал своего крепостного. Скрутили несчастному руки и ноги, привязали вожжами к лавке. Стоит рядом боярин с кнутом в руке, бьет по оголенной спине крестьянина.

– Так тебе, так тебе, племя сермяжное. Получай отменя, холоп. Научу тебя шапку снимать перед барином.

Ударит Труба‑Нащекин кнутом, поведет ремень на себя, чтобы кожу вспороть до крови. Отдышится, брызнет соленой водой на рану. И снова за кнут.

– Батюшка Ливонтий Минаич, – молит мужик, – Пожалей. Не губи. Не было злого умысла. Не видел тебя при встрече.

Не слушает боярин мольбы и стонов, продолжает страшное дело.

Теряет крестьянин последние силы. Собрался он с духом и молвил:

– Ужо тебе, барин! Вот Разин придет…

И вдруг…

– Разин, Разин идет! – разнеслось по боярскому дому.

Перекосилось у Трубы‑Нащекина лицо от испуга. Бросил он кнут. Оставил крестьянина. Подхватил полы кафтана, в дверь – и бежать.

Ворвались разинские казаки в боярскую вотчину, перебили боярских слуг. Однако сам хозяин куда‑то скрылся.

Собрал Разин крестьян на открытом месте. Объявил им волю. Затем предложил избрать старшину над крестьянами.

– Косого Гурьяна! Гурку, Гурку! – закричали собравшиеся. – Он самый умный. Он справедливее всех.

– Гурку так Гурку, – произнес Разин. – Где он? Выходи‑ка сюда.

– Дома он, дома. Его боярин люто побил.

Оставил Разин кнут, пошел к дому Косого Гурьяна. Вошел. Лежит на лавке побитый страдалец. Лежит, не шевелится. Спина приоткрыта. Не спина – кровавое месиво.

– Гурьян, – позвал атаман крестьянина.

Шевельнулся тот. Чуть приоткрыл глаза.

– Дождались. Пришел, – прошептал несчастный. На лице у него появилась улыбка. Появилась и тут же исчезла. Умер Гурьян.

Вернулся Разин к казацко‑крестьянскому кругу.

– Где боярин?! – взревел.

– Не нашли, отец‑атаман.

– Где боярин?! – словно не слыша ответа, повторил Степан Тимофеевич.

Казаки бросились снова на поиск. Вскоре боярин нашелся. Забился он в печку, в парильне, в баньке. Там и сидел. Притащили Трубу‑Нащекина к Разину.

– Вздернуть, вздернуть его! – понеслись голоса.

– Тащи на березу, – скомандовал Разин.

– Пожалей! Не губи! – взмолился Труба‑Нащекин. – Пожалей, – заплакал он тонким, пронзительным, бабьим криком.

Разин зло усмехнулся.

– Кончай, атаман, кончай. Не тяни, – зашумели крестьяне.

И вдруг подошла девочка. Маленькая‑маленькая. Посмотрела она на Разина:

– Пожалей его, дяденька.

Притихли крестьяне. Смотрят на девочку. Откуда такая?

– Может, безбожное дело затеяли? – вдруг вымолвил кто‑то. – К добру ли, если несмышленыш‑дите осуждает.

Все выжидающе уставились на атамана. Глянул Разин на девочку, посмотрел на мужиков, потом вдаль, на высокое небо.

– Вырастет – поймет, не осудит. Вешай! – прикрикнул на казаков.

«Спаси‑и‑те!»

Разин сидел на берегу Волги. Ночь. Оперся Разин на саблю, задумался:

«Куда повернуть походом? То ли на юг – вниз по матушке‑Волге, к Астрахани, к Каспийскому морю. То ли идти на север – на Саратов, Самару, Казань, а там – и Москву.

Москва, Москва. Город всем городам. Вот бы куда податься. Прийти, разогнать бояр. Да рано. Силы пока не те. Пушек, пороху маловато, мушкетов. Мужики к войне не привычны. Одежонка у многих рвань.

– Стало, идти на юг, – рассуждает Степан Тимофеевич. – Откормиться. Одеться. Войско отладить. А там… – У Разина дух захватило, – а там – всю боярскую Русь по хребту да за горло».

Сидит атаман у берега Волги, думает думы свои. Вдруг раздался крик на реке. Вначале тихий – Разин решил, что ослышался. Потом все громче и громче:

– Спаси‑и‑те!

Темень кругом. Чернота. Ничего не видно. Но ясно, что кто‑то тонет, кто‑то бьется на быстрине.

Рванулся Разин к реке. Как был в одежонке, так и бухнулся в воду.

Плывет атаман на голос. Взмах, еще взмах.

– Кто там – держись!

Никто не ответил.

«Опоздал, опоздал, – сокрушается Разин. – Погиб ни за что человек». Проплыл еще с десяток саженей. Решил возвращаться назад. Да только в это самое время метнулась перед ним косматая борода и дернулись чьи‑то руки.

– Спаси‑и‑те! – прохрипел бородач. И сразу опять под воду.

«Эн, теперь не уйдешь!» – повеселел атаман. Нырнул он и выволок человека. Вынес на берег. Положил на песок лицом вниз. На спину принажал коленкой. Хлынула вода изо рта у спасенного.

– Напился, – усмехнулся Степан Тимофеевич.

Вскоре спасенный открыл глаза, глянул на атамана:

– Спасибо тебе, казак.

Смотрит Разин на незнакомца. Хилый, иссохший мужичонка. В рваных портках, в холщовой, разлезшейся по бокам рубахе.

– Кто ты?

– Беглый я. К Разину пробираюсь. Слыхал?

Мужик застонал и забылся.

В это время на берегу послышались голоса:

– Ба‑а‑тюшка! Атаман! Степа‑а‑н Тимофеевич!

Видать, приближенные ходили, искали Разина. Разин ступил в темноту.

Поравнялись казаки с мужиком. Наклонились, прислушались.

– Дышит!