Когда рак на горе свистнет

 

«Свобода стала просто набором клише.

Клише «Ну да»: «Не все общества, кажущиеся

свободными, действительно так свободны,

как кажется». Клише «Сомнительное»:

«Свобода неделима».

Дуайт Макдональд (Dwight Macdonald). 1956

 

«Внимание, внимание! Дорогие слушатели, сейчас вы услышите манифест Федерации венгерских писателей: «Это Федерация венгерских писателей. Обращаемся к каждому писателю в мире, ко всем учёным, ко всем объединениям писателей, ко всем научным ассоциациям, к мировой интеллектуальной элите, мы обращаемся ко всем вам за помощью и поддержкой. Осталось мало времени. Вы знаете факты. Нет необходимости давать вам развёрнутый отчёт. Помогите Венгрии. Помогите венгерскому народу. Помогите венгерским писателям, учёным, рабочим, крестьянам и нашей интеллигенции. Помогите, помогите, помогите!».

Воскресенье, 4 ноября 1956 года, в 8.07 утра, через несколько минут после передачи этого сообщения, радио «Будапешт» замолчало. Войдя в столицу под покровом ночи, советские войска начали жестокое подавление октябрьского восстания. В последующие несколько месяцев погибли 15 тысяч венгров, ещё 5000 были арестованы безо всякого суда. Когда советские танковые дивизии проходили по центральным бульварам Будапешта, это выглядело так, будто Советский Союз наказывает мир за негативные суждения о нём… Сталинизм умер? Да здравствует сталинизм!

После десяти лет заговоров, анализа и сбора информации, разработки стратегии освобождения «порабощённых народов» Европы Америка вдруг встала неподвижно, явно поражённая демонстрацией советской силы.

«Венгерские революционеры погибли, потеряв надежду на свободный мир, который готов был разделить их триумф, но не их борьбу» [725], - с горечью написал Мане Спербер 11 ноября. Однако после союзного англо-франко-израильского вторжения в Суэц Эйзенхауэр оказался в затруднительном моральном положении, ведь ситуация стала явно напоминать имперскую агрессию.

Но Америку парализовал не только Суэц: несмотря на то, что правительственные стратеги и руководители разведки потратили годы только на планирование такого события как венгерское восстание, все их усилия оказались бесполезными. Операция «Фокус», в ходе которой, как казалось ЦРУ, были тщательно изучены венгерские дела с начала 1950-х, оказалась безнадёжно провалена. Лоуренс де Новилль, который в 1954 году работал на радио «Свободная Европа» вспоминал, как в свой первый месяц там он спрашивал: «Что будет, если сюда придёт человек в плаще и скажет: «Мы наслушались всего этого и готовы начать революцию»? Они обсудили вопрос на специальном заседании редколлегии и не могли решить, что делать. Это был карточный домик, о чём я им и сказал. Все были уверены, что делают добро, и никто не занимался заговорами. Дальнейшие события застали их врасплох» [726].

Во время октябрьского восстания радио «Свободная Европа» неоднократно высказывалось в поддержку восставших. Некоторые утверждают, что оно даже обещало им вооружённую поддержку, хотя ЦРУ до сих пор это решительно отрицает. Однако, по словам де Новилля, ЦРУ не могло выступать с подобными опровержениями, поскольку, как это ни удивительно, оно не имело ни малейшего представления о том, что вещала венгерская группа. «Всё было обманом и иллюзией, - объяснял де Новилль. - Радио «Свободная Европа» регулярно извещало Вашингтон и Мюнхен о своих эфирах, но это было бессмысленно, поскольку там их извещения просто игнорировали. Более того, между правительствами США и Великобритании существовало соглашение о мониторинге и переводе радиотрансляций из Восточной Европы. Но, как ни странно, никто никогда не переводил передачи радио «Свободная Европа», поэтому Вашингтон не знал, что происходило на этой радиостанции. ЦРУ не могло опровергать венгерские сообщения, так как ничего про них не знало» [727]. Полные стенограммы венгерских передач радио «Свободная Европа» тех решающих дней октября 1956 года так и не были найдены.

Как только стало понятно, что октябрьская революция потерпела неудачу, тысячи венгров хлынули в Австрию, спасаясь от советских репрессий. Большинство из них направились в Вену. И вновь американцы оказались совершенно к этому не готовыми. В своём письме Шепарду Стоуну из Фонда Форда Джоссельсон предупреждал, что «ситуация с беженцами, судя по всему, приближается к состоянию полнейшего хаоса. Как наш офис в Вене, так и все те, кто вернулся оттуда за последние несколько дней, говорят о неизбежной катастрофе, которой не избежать, если немедленно не предпринять серьёзные шаги» [728]. Другим источником в Вене был Фрэнк Уизнер, приехавший из Вашингтона как раз вовремя, чтобы застать осколки потерпевшей крах революции. Уизнер впал в такую депрессию, что сильно запил. До того как отправить его в следующий пункт назначения - Рим, местные сотрудники ЦРУ занимались тем, что пытались отучить его от вечерних возлияний. В Афинах он съел каких-то сырых моллюсков, из-за чего заболел гепатитом, у него поднялась температура и начался бред. Родные и близкие Уизнера усмотрели причину отказа ему в должности старшего заместителя Аллена Даллеса в эмоциональном перенапряжении, случившемся с ним той осенью. Он вёл себя всё более и более раздражительно и безотчётно, и в результате в 1958 году у него произошёл нервный срыв, и его сняли с поста заместителя Даллеса [729].

Мелвин Ласки быстро взошёл на «сцену», носясь взад-вперёд между Веной и венгерской границей в состоянии крайнего возбуждения. В то время как Уизнер пребывал в собственном Гефсиманском саду, Ласки был преисполнен удовлетворением от осуществившегося пророчества. «Что ж, Венгрия сделала это ради нас, - вспоминал он с удовольствием. - Я имею в виду, что нам не потребовалось заплатить за это ни гроша. Оправдались наши ожидания, исследования показали, что тоталитаризм - это всего лишь фарс. Во главу угла встала свобода, буржуазная свобода» [730]. Объединив свои усилия с Фридрихом Торбергом, чья редакция «Форума» стала импровизированной штаб-квартирой венгерской кампании Конгресса, Ласки составил список интеллигенции и студентов из венгерских беженцев и занялся поиском мест для них (около 15 в день) в европейских университетах. Он также начал делать подборку документов с помощью друзей из радио «Свободная Европа» и «Голос Америки» и назвал это досье La Revolution Hongroise («Венгерская революция»). В Англии эту «белую книгу» выпустило издательство Seeker and Warburg, а в США - Praeger.

Парижское представительство Конгресса пребывало в крайней степени напряжения, его офис на бульваре Осман был переполнен людьми. «Это был пик возбуждённости и переживаний» [731], - сказал Джон Хант (John Hunt), всего несколькими месяцами ранее приехавший в Конгресс. Пользуясь разветвлённой сетью контактов и филиалов, Парижский офис координировал общественные протесты от Сантьяго до Дании, от Ливана до Нью-Йорка, от Гамбурга до Бомбея. В Швеции местный комитет убедил восемь нобелевских лауреатов подписать телеграмму протеста маршалу Булганину. Американский комитет организовал массовый митинг, в котором приняли участие Кёстлер и Силоне; они также хотели пригласить Хемингуэя и попросили Джоссельсона помочь разыскать его, но тот ответил, что «Хемингуэй, по-видимому, где-то в Европе, а где именно - неизвестно». К январю 1957 года Парижский офис мог сообщить, что «Никогда прежде действия различных национальных комитетов не были столь сплочёнными и эффективными» [732].

Другим результатом венгерского кризиса было образование Венгерской филармонии - оркестра, собранного по инициативе Джоссельсона. Музыкальным руководителем был назначен Антал Дорати, а дирижёром стал Золтан Рожняи. Рожняи бежал в Вену с сотней других участников будапештской филармонии, как только советские танки начали обстрел венгерской столицы. С начальным фантом в 70 тысяч долларов оркестр смог стать мощным оружием культурной борьбы, он гастролирует и по сей день.

Но, пожалуй, самым неожиданным событием для Джоссельсона и его «интеллектуальных ударных отрядов» был публичный разрыв Сартра с коммунистической партией, когда он назвал советское руководство «группой, которая в своих действиях превзошла сталинизм, хотя раньше его обличала». В своей статье «Двенадцать лет террора и тупости», опубликованной 5 ноября 1956 года в журнале «Экспресс» (L'Express), он осудил советскую политику послевоенных лет и жёстко раскритиковал вторжение в Венгрию. Самую отборную брань он оставил для коммунистов своей страны, заявив, что «нет и не появится ни малейшей возможности возобновить отношения с людьми, возглавляющими французскую коммунистическую партию. Каждая их фраза, каждое их движение есть результат 30 лет лжи и склероза. Их решения - это решения совершенно безответственных людей» [733]. Конгресс отпечатал тысячи копий заявления Сартра, распространив его вместе с заявлением Камю, в котором тот пригрозил возглавить бойкот ООН, если организация не проголосует за «немедленный вывод советских войск» из Венгрии, и «публично разоблачить её несостоятельность и никчёмность», если она проигнорируют это требование. «Похоже... французские интеллектуалы откололись от партии: коммунисты, их сторонники, прогрессисты, анти-анти-коммунисты, а теперь ещё и анти-коммунисты-коммунисты» [734], - ликующе резюмировал Джоссельсон. Поддерживаемый коммунистами Национальный комитет писателей был, по его словам, «виртуально торпедирован... Можно с уверенностью утверждать, что коммунистическая «мистерия» разрушена». Однако он отметил, что «французская социалистическая партия могла извлечь выгоду из положения, если бы не то злополучное вторжение в Египет» [735].

Правда о Суэцком конфликте уже сформировалась в уме Джоссельсона. «Понятно, что если бы Европа не уступила, ей бы пришлось лишиться своих ближневосточных источников нефти, - сказал он одному корреспонденту. - Интенсивная научно-исследовательская программа, нацеленная на замену нефти другими источниками энергии, могла бы стать решением» [736]. Конкретно Джоссельсон имел в виду ядерную энергию. Попытки добиться признания ядерной энергии долгое время были приоритетом американской внешней политики. В 1952 году Чарлз Дуглас Джексон отметил в своих записях: «Работы продвигались в направлении Жизни, чтобы избавиться от комплекса вины за применение Америкой атомной бомбы» [737]. Ч.Д. Джексон также принимал активное участие в подготовке знаменитого выступления Эйзенхауэра «Мирные атомы» в ООН 8 декабря 1953 года, в котором президент предложил одностороннее сокращение ядерных вооружений и обрисовал возможности перехода от военного к мирному использованию ядерной энергии. Не упустив удобного случая для пропаганды, в 1954 году Джексон представил Фрэнку Уизнеру меморандум, в котором предлагал расширить проект Эйзенхауэра, включив в него сообщение о плане строительства первого атомного энергетического реактора в Берлине. Как сказал Джексон, для этого были «как пропагандистские, так и вполне практические причины. Каждая унция топлива - жидкого или твёрдого, использованная в Берлине, должна быть доставлена в город через советскую территорию. Несмотря на созданные нами резервные запасы, новая блокада будет иметь серьёзные последствия» [738]. Атомный реактор, по его мнению, «сможет обеспечивать базовые энергетические потребности города при его осаде». Пропагандистская ценность - «немцы и Советы лицом к лицу» - была «очевидна». На самом деле как акт пропаганды это даже не требовало «окончательного решения действительно сооружать реактор. Идее можно было дать существовать как просто идее: выделить «исследовательскую группу» для осмотра окрестностей Берлина в поисках подходящего места; какой-нибудь каменистый участок обнести забором с таинственными табличками; сам же проект на какое-то время покрыть завесой тайны и распустить слухи, что с точки зрения берлинцев и советских наблюдателей будет равносильно действительно приступить к работе» [739].

У Джоссельсона не было ничего даже близкого к этим макиавеллиевским идеям, он искренне проникся идеей Эйзенхауэра «перековать ядерные мечи наорала» [740]. Его мотивы были искренними, если не сказать наивными. В своём письме Набокову он говорил: «Совершенно очевидно, что использование атомной энергии радикально изменит значительную часть человечества и общества. Я по-прежнему твёрдо убеждён, что это будет означать закат марксизма и создаст новую философскую и социологическую основу для человечества, так же как промышленная революция сформировала почву для теорий Маркса» [741]. Считая предложение Эйзенхауэра использовать атомные энергетические ресурсы в мирных целях «гениальным», Джоссельсон стремился распространить идею через журналы, выпускаемые Конгрессом, но наткнулся на стену равнодушия. «Я отчаянно пытался добиться того, чтобы за предложением Эйзенхауэра последовала серия статей в «Прев», откуда их перепечатают другие европейские журналы, - сказал он де Новиллю в январе 1954 года. - Увы, трое ведущих некоммунистических учёных во Франции отказали мне под тем или иным предлогом... Это типичный случай, когда хорошая идея не используется в полной мере из-за того, что люди или слишком ленивы, или слишком заняты или им просто наплевать [742]. И всё же это - та идея, которая способна вселить новую надежду и уверенность в некоторых отчаянных европейцев... Если у тебя есть какие-либо идеи, то, пожалуйста, не держи их при себе» [743].

То, что произошло потом, даёт редкую возможность увидеть скрытую бюрократию, ведущуюся в кулуарах Конгресса за свободу культуры. Письмо Джоссельсона было передано Ч.Д. Джексону в Белом доме. Джексон передал его Трэйси Бэрнсу в ЦРУ, порекомендовав поручить Уильяму Тайлеру «подкинуть эту идею подходящему европейскому учёному с именем». Тайлер был ответственным по связям с общественностью в Американском посольстве в Париже (хотя многие его дела позволяют предположить, что это было только прикрытием). «Кроме безупречного академического французского, - комментировал Джексон, - у Тайлера есть преимущество в том, что он участвовал в составлении многих проектов этой речи и поэтому имеет полное представление о её философии». Джонсон посоветовал Бэрнсу безотлагательно поделиться этой идеей «непосредственно с Джоссельсоном», поскольку следующий выпуск «Прев» был почти готов [744].

В то время как Джоссельсон вынашивал планы о питаемой ядерной энергией Европе, объединённой концепцией демократической свободы, Дуайт Макдональд, по заданию «Инкаунтера», в котором он только что стал помощником редактора, находился в Египте, чтобы засвидетельствовать «недостойное» поведение европейских империй. Макдональд, похожий, по словам одного друга, на сумасшедшего профессора с сачком для ловли бабочек, был на пике своей карьеры: он только что завершил длинный очерк, заказанный Фондом Форда для журнала «Нью-Йоркер», и наслаждался возможностью поработать в таком высокоинтеллектуальном журнале, как «Инкаунтер». Поэтому было странно, что пребывание в Каире не стимулировало его сделать хороший репортаж. В действительности, услышав разрыв снаряда в соседнем с его отелем здании, он вскочил и ринулся в пригород, где прятался в течение нескольких дней, не выходя на связь с редакцией «Инкаунтера». Макдональд, вспоминавший свой арест в 1940 году за пикетирование советского консульства в Нью-Йорке как «весёлое приключение», теперь, похоже, потерял вкус к риску, ни разу не решившись выбраться из города, чтобы увидеть театр военных действий. «Мы выложили несколько сотен фунтов за его билет и оплатили отель, чтобы Дуайт смог составить «некролог» о Суэце, - вспоминал Ласки, - но то, что он написал, было категорически невозможно публиковать. Там он впал в писательский ступор, затем вернулся и просиживал в офисе по несколько месяцев, и единственным его компаньоном был тот же ступор» [745].

Назначение Макдональда в «Инкаунтер» было спорным с самого начала. Джоссельсона никогда не удовлетворяла работа предыдущего редактора Кристола, и они спорили о том, каким должен быть журнал, с самого первого выпуска. Джоссельсон считал, что Кристола слишком интересовали особенности холодной войны, и требовал большего акцента на политическом аспекте журнала. «Мы не выпускаем журналы о культуре с большой буквы «К», и меня беспокоит твоё непонимание этого» [746], - выговаривал Джоссельсон Кристолу (делая при этом замечание, подтверждающее комментария одного критика, что «Инкаунтер» - это политический пропагандистский журнал с культурными декорациями). Ласки, как всегда, соглашался с Джоссельсоном: «В середине 1950-х нас беспокоило, что «Инкаунтер» не уделяет должного внимания отношениям Советов и Восточного блока. Но Кристол не хотел этого делать, у него был непреодолимый страх идеологических дискуссий» [747]. Несмотря на попытки «построить» Кристола на ряде встреч в Париже, к началу 1955 года терпение Джоссельсона окончательно иссякло. «Ты будешь помнить, что на собрании нашего Исполнительного комитета все согласились: время, которое провёл «Инкаунтер», пытаясь преодолеть скрытое и явное сопротивление, потрачено не зря, - таинственно писал Джоссельсон, - но теперь пришло время двигаться дальше» [748]. Ответ Кристола не демонстрировал согласия: «В сущности, мне приходится делать всё по-своему... если мой подход оказывается неподобающим, то всегда есть стандартное решение» [749]. В то время как Кристол спокойно ссылался на то, что его можно отстранить, Джоссельсон уже был на шаг впереди, напутствуя Набокова и Ласки посещать «своих» людей и спрашивать, кого бы они могли порекомендовать в качестве нового редактора. Исайя Берлин, обычно консультировавший по подобным вопросам, порекомендовал Генри Стюарта Хьюза (Henry Stuart Hughes). Также советовали взять Филипа Хортона (Philip Horton) - бывшего кадрового сотрудника Управления стратегических служб и первого руководителя представительства ЦРУ в Париже в 1947 году, который на тот момент работал в журнале «Репортер» (The Reporter). Спендер тем временем усердно занимался подрывом позиций Кристола. «Я полагаю, дело в том, что он настолько помешан на конкуренции, что воспринимает любую задачу как конфликт, в котором он должен одержать победу, оставляя решение за собой либо саботируя решение, принятое его коллегой» [750], - говорил он Джоссельсону, не оставляя у того ни малейших сомнений в необходимости отстранения Кристола.

«Когда Ирвинг уйдёт, мы сможем решать без промедления те вопросы, обсуждение которых он превращает в затяжные бои» [751]. Тем временем у Набокова был на примете свой кандидат. Набоков написал другу и доверенному лицу Артуро Шлезингеру, прося его «очень, очень тактично» прощупать Дуайта Макдональда. Шлезингер подошёл к делу с энтузиазмом. Был полон энтузиазма и Малкольм Маггеридж, чьё замечание, что Кристол - «отличный малый, но совершенно бесполезный и не способный никого здесь впечатлить», скрывало, по утверждению Ласки, то, что было «биологической ненавистью - он считал того варваром» [752].

Джоссельсон согласился переговорить с Макдональдом и в июне 1955 года приехал в Нью-Йорк для встречи с ним.

Они неплохо ладили, однако Джоссельсон опасался, что с его придирчивым характером им будет трудно ужиться под крышей Конгресса. По словам Джоссельсона, он был «волком-одиночкой». Когда Сидни Хук узнал об этой встрече, то пригрозил выйти из Исполнительного комитета и сказал, что «разнесёт Конгресс в пух и прах» [753], если Макдональд будет назначен на должность. Кристол, которого на протяжении всех этих переговоров держали в неведении, не поверил своим ушам, когда узнал, что на его место прочили Макдональда. «Это просто смешно - он ведь анархист и пацифист!» [754] - восклицал Кристол впоследствии.

К тому времени как Конгресс в сентябре 1955 года организовал в Милане конференцию «Будущее свободы», вопрос всё ещё не был решён. В течение всей той недели в середине сентября в отеле, где проживали делегаты, росла паутина интриг. Стюарт Хэмпшир занимался больше будуарным политиканством, нежели собственно дебатами (которые, по словам Ханны Арендт, были «ужасно скучными»). В то время как Джордж Кеннан акцентировал внимание на «Стратегии Свободы»: излюбленная тема Кеннана - свобода, как и внешняя политика, нуждалась в стратегической организации, - спальня Сидни Хука стала штабом ячейки, противостоявшей назначению Макдональда. Спустившись вниз по коридору, можно было попасть в спальню Артура Шлезингера, в которой собиралась фракция сторонников Макдональда. На кандидатуру Макдональда наложили вето, главным образом Сидни Хук, - вспоминал Хэмпшир. - И тогда я отчётливо понял, что тут не обошлось без вмешательства центра, это была работа аппарата. Безусловно, Дуайт свои слова не контролировал. Невозможно было предсказать, что он скажет или сделает в следующий момент. И они не собирались этого допустить» [755].

Однако Шлезингер настаивал: «Я поддерживал его. ЦРУ также. И они принуждали Джоссельсона согласиться, что он и сделал, хотя и с неохотой» [756]. В конце концов, был найден компромисс: Макдональда приняли в «Инкаунтер» на год на должность внештатного редактора, а Кристола же оставили на прежнем месте. Разъясняя в письме Маггериджу это соглашение, Джоссельсон сообщил, что «поговорил с Кристолом настолько откровенно, если не сказать жестоко, что можно ожидать благотворных перемен в его позиции» [757]. Однако через несколько месяцев эти надежды были разбиты. Нападки продолжились, и Джоссельсон гневно писал Кристолу: «Я ничего тебе не сделаю, если ты не будешь лезть на рожон. Я не знаю, где ты проводишь грань между редакторской критикой и делом принципа» [758]. Джоссельсон втайне признавался Даниэлу Беллу: «Иногда мне кажется, что Ирвин изменится, только когда рак на горе свистнет» [759].

У Джоссельсона были подспудные опасения насчёт Макдональда. Не успели его принять на работу (и выделить щедрую зарплату в 12 тысяч долларов плюс компенсация расходов), как Дуайт передал в «Инкаунтер» статью под названием «В Милане чуда не произошло». Его описание роскошных условий, которыми наслаждались делегаты, и их неспособности сосредоточиться на дебатах по теме конференции встревожило Спендера и Кристола. Вопреки ожиданиям Макдональда - перед приездом в Лондон он написал Спендеру, что был «очень рад услышать об отношении Конгресса к «Инкаунтеру»: их политика невмешательства... звучит превосходно» [760], - статью обсуждали Набоков, Бонди, Ласки и Джоссельсон, перед тем как вернуть её Макдональду со множеством предложенных поправок. Она была опубликована в декабре 1955 года, через месяц после того, как появился куда более почтительный отзыв социолога-консерватора Эдварда Шилса. Но это вмешательство было только цветочками.

Громкие события 1956 года привели к значительному изменению структуры Конгресса. Хотя его члены и не считали себя «исключительно военной организацией, занимающейся идеологической борьбой, раскрытием преступлений, обличением лжи и инквизицией» [761], это было именно то, в чем Конгресс преуспел. Большая часть формальных приготовлений к ведению подобной деятельности была закончена в октябре 1957 года, когда Ласки возглавил создание «Информационной службы Конгресса», предлагавшей справочную информацию и аналитические материалы своим подписчикам во всём мире. По сути же, «Мировые информационные услуги» (Forum World Service), как позже стала называться компания, была классической операцией ЦРУ под прикрытием, где в главной роли вновь выступил Джон Хей Уитни, зарегистрировав компанию на своё имя как делавэрскую корпорацию с представительством в Лондоне. К 1960 году «Мировые информационные услуги» была самой активной и читаемой из всех новостных служб, которыми владело ЦРУ.

Тем не менее, под чутким руководством Джоссельсона Конгресс продолжал сохранять видимость единственной независимой международной организации, последовательно провозглашавшей ценность свободы. «Задачей было создать пространство культурной свободы как таковой, внутри которого могли бы создаваться величайшие произведения литературы, искусства и мысли, - говорилось в пояснении Конгресса. - Для того чтобы противостоять миру, в котором всё служит интересам политики, что для нас неприемлемо, необходимо было создать площадки, с которых культура могла выражаться вне связи с политикой и не смешиваться с пропагандой, где истинным интересом будут идеи и произведения искусства как таковые» [762]. Это был критерий, от которого, в конечном счёте, зависело будущее Конгресса. Конечно же, необходимость пропаганды никогда не отрицалась тайными «ангелами» Конгресса. Задача Джоссельсона состояла в том, чтобы обеспечить скрытность этой необходимости, и по крайней мере на тот момент это удавалось - люди стекались в Конгресс. Если когда-либо и существовал антикоммунистический шик, то это он и был.

Вновь Майклу Джоссельсону пришлось заплатить за это высокую цену. В августе 1957 года он перенёс серьёзнейшую операцию, в ходе которой ему вырезали и заменили артерии на ноге. Когда он поправился, Мелвин Ласки порадовал его новостями про «Битву Брехта», в которой Конгресс обрушил всю мощь на коммунистических «идолопоклонников» «коммунистического миллионера» на проводившейся в Берлине конференции, заработав дополнительный балл в немецкой «культурной политике». Ещё больше порадовала новость о том, что Фонд Форда выделил Конгрессу новый грант в 500 тысяч фунтов стерлингов, а Фонд Рокфеллера возобновлял сотрудничество.

Но последнее слово в том году осталось за Советским Союзом, успешно осуществившим 4 октября запуск первого в мире спутника на орбиту. Весом менее 84 кг Спутник-1 имел огромное значение в международных отношениях. Разослав свой сигнал по всему миру, он тут же посеял панику в правительстве США. «Сдаётся мне, что Спутник похоронил репутацию старины Айка для всех потомков... первые в войне и в мире, первые на поле для гольфа, но вторые в космосе» [763], - сказал Ласки одному корреспонденту. Когда месяц спустя попытка США запустить гораздо меньший спутник закончилась тем, что он рухнул на землю перед телекамерами всего мира, горечь поражения была очень сильна.

 

Ахиллесова пята

 

«Сила - первое, что пошло не так, как надо,

с ЦРУ. Её оказалось слишком много, и было

слишком легко пустить её в ход».

Том Брейден (Тоm Braden)

 

В конце 1950-х ЦРУ рассматривало «Инкаунтер» в качестве своего издания, разделяя мнение Джоссельсона о журнале как о «самом мощном активе». На жаргоне Управления «активом» являлся «любой ресурс в распоряжении агентства, который можно использовать в оперативных или вспомогательных целях» [764]. Рабочий принцип Управления, как его сформулировал Том Брейден, гласил, что от организаций, получающих поддержку ЦРУ, не требуется «поддерживать каждый аспект официальной американской политики» [765]. Это означало, что программы левых могли также выжить в таком издании, как «Инкаунтер». Однако, хотя «это и было такое левое крыло, которое имело возможность выразить некоторые свои взгляды... оно не являлось свободной дискуссионной площадкой, как то подразумевалось, - вспоминал британский философ Ричард Воллхейм (Richard Wollheim). - Я думаю, что смысл его существования состоял в том, чтобы произвести впечатление, будто издание публикует весь спектр существующих мнений. Но, несомненно, они ограничивались в высказываниях, особенно там, где это касалось вопросов американской внешней политики. Это было сделано умело: были высказывания, которые критиковали Америку, но они никогда не звучали действительно критично» [766]. По словам Тома Брейдена, предполагалось, что именно так издание «Инкаунтер» и будет работать: «Это была пропаганда в том смысле, что всё сказанное редко отличалось от того, что говорил Государственный департамент о внешней политике США» [767]. Когда Брейден предложил дать определённую степень свободы изданию, он, конечно, не предполагал, что «Инкаунтер» будет свободно обсуждать любой аспект официальной американской политики. А в 1958 году журнал именно это и намеревался делать.

В начале 1958 года Дуайт Макдональд возвратился в Нью-Йорк после работы на «Инкаунтер». Прервав поездку, он остановился на два месяца в Тоскане, где был поражён европейскими традициями. Вернувшись в Нью-Йорк, с его бранящимися таксистами и «дикими» манерами общества, он перенёс серьёзный культурный шок. Он написал о появившемся у него ко всему чувстве отвращения - к насилию, безвкусице, «бесформенности» Америки, страны, не имеющей стиля, не ощущающей прошлого или настоящего, согнутой под бременем необходимости извлечения максимальной прибыли. «Национальный девиз должен быть не «Из многих - единое», не «На Бога уповаем», а «Я получил своё, и пошёл ты, Джек!» - утверждал он в сердцах [768].

То, что написал Макдональд, было плачем о стране, которую он увидел в состоянии упадка. С таким количеством интеллектуалов, стремящихся приобщиться к «американской культуре», индивидуалист Дуайт убеждённо выступал «против американского зерна». В январе он представил плоды своих размышлений в «Инкаунтере» в статье, названной просто «Америка! Америка!». Спендер, как он позже утверждал, принял материал, не прочтя его внимательно. Но Ирвинг Кристол был потрясён. Он назвал его «Джоном Осборном», а сам труд - нездоровым самотерзанием, к тому же плохо описанным. «Я считаю Дуайта замечательным журналистом, но совершенно непредсказуемым и иногда недалёким» [769], - сказал он, добавив, что, поскольку Дуайт родом из высшего американского общества, он ничего не знает о настоящей Америке, и это же воспрепятствовало тому, чтобы он понял Англию, с которой Америка так невыгодно сравнивалась в его статье. «Он ничего не знал об Англии - он никогда не видел английского футбола, никогда не ходил на регби в Англии. Его знания об этой стране были родом из различных клубов в районе Сент-Джеймса. Он был провинциалом - представьте, он сказал: «Площадь Грос-Венор»!» [770]. Для человека, который носил цилиндр и ходил с зонтиком на работу, это было чересчур. Ласки также счёл статью «очень плохой» и повторил слова Кристола о том, что Макдональд ничего не знал о реальной Америке. «Он был человеком из Йеля и из Гринвич-Виллидж, и это всё, что он знал. Приехав в Англию, он начал демонстрировать все характерные черты наивного марк-твеновского американца за границей. Он полюбил всё британское. Он полюбил пабы, названия улиц и площадей и всё остальное. Нам стало стыдно за него. Американцы не могут быть настолько наивными и позволять себе подобное поведение. Это была ужасная статья. Я тогда сказал Майклу [Джоссельсону], что Дуайт стал ахиллесовой пятой Конгресса, и я был прав» [771], - самодовольно завершил Ласки.

Но грех Макдональда был намного серьёзнее, чем неправильное произношение Гровнер-сквер. Как критика жизни современной Америки его статья определённо имела свои недостатки. Восклицательная форма её названия ясно давала понять, что это была инстинктивная, а не серьёзно продуманная критика американских ценностей. Статья сравнивала Америку с Англией и Италией и в процессе демонстрировала романтичную слабость Макдональда к идеализации чужих культур. И всё же эта статья оказалась чрезвычайно уместной в то время, так как использовала разнообразные данные и новейшие исследования, затрагивая практически каждую сферу американской жизни, представляющую интерес для публицистов. Удивительно, как Макдональд умудрился задеть всех «священных коров» американского общества, будто он нашёл где-то список всех отрицательных стереотипов об Америке, которые сотрудники спецслужб стремились уничтожить. Он осудил необузданный материализм в противопоставление духовному росту, тяжкие преступления, повсеместное распространение рекламных щитов, неразборчивость в литературных критиках, широкую расовую дискриминацию. Он нападал буквально на всех: Джона Фостера Даллеса назвал «ханжой и бестией», прекрасным наглядным образцом грубости и лицемерия Америки; Анри Люса - «бойскаутом с манерами гангстера»; обругал вице-президента Никсона за его неловкое поведение в Венесуэле (за что его заслуженно «периодически третировали»); президента Эйзенхауэра - за то, что он «бряцающий оружием реакционер»; Джорджа Уокера (George Walker), вице-президента компании Ford Motors, - за то, что он ведёт себя «как восточный властелин»; американские профсоюзы - за больший интерес к связям с общественностью, чем к классовой борьбе, а их лидеров Дэвида Дубински и Уолтера Рейтэра (Walter Reuther) - за то, что они «так раздражающе добродетельны» [772]. Бесконечно продолжался этот каталог современных американских грехов, враждебность Макдональда к декадентской американской власти опускалась до новых глубин отвращения: «Наблюдая, как жалуется европеец на американизацию Европы, хочется пожелать ему провести несколько недель здесь и получить опыт реальной жизни... Даже советские люди, при всей их жестокости, только прикрытой фиговым листком идеологии, кажется, проще находят общий язык с другими народами, чем мы» [773].

Считая статью «совершенно нелепой», Кристол всё же согласился опубликовать её, утверждая, что у него не было выбора, так она принята Стивеном. Едва её утвердили, как у Парижского бюро появилась своя копия. Спендеру и Кристолу тут же передали указание не печатать её и предупредили, что Юнки Флейшман сказал, что это повредит деятельности Конгресса и подвергнет опасности их дальнейшее финансирование. «Меня легко убедили не публиковать этот материал, так как он мне сразу не понравился, - говорил Кристол позже. - Стивен был более упорным. Но в результате мы сказали [Парижскому офису]: если это действительно осложнит вам жизнь, мы обойдёмся без этой статьи. Позже Дуайт издал её в другом месте, жалуясь при этом на цензуру. Отказ напечатать статью не является цензурой. Я побывал редактором многих журналов за свою жизнь и отклонил множество статей, но я никогда не расценивал это как вид цензуры» [774].

Спендеру выпало сообщить Макдональду, что они не могут опубликовать статью без значительных изменений. Перечитав статью, Спендер нашёл её однобокой и слишком критичной. Он добавил, что Набоков прочитал статью и «очень расстроился». Макдональд был разъярён, узнав, что «генеральный секретарь и гроссмейстер международного этикета Николай Набоков» давал редакторам «Инкаунтера» «советы» насчёт публикации материалов, а также предложил «Стивену-Ирвингу-Николаю-Майклу, или кто там у них за главного», чтобы с этого времени редакторы «при получении «спорных» материалов сразу консультировались с Парижским офисом и действовали соответственно полученным указаниям» [775]. Как оказалось, именно так редакторы и поступали.

Из-за Макдональда, отказывающегося принять любые сокращения текста, статью, в конечном счёте, отклонили. Она была сначала принята, потом отклонена, опять принята и снова отклонена. «Я ужасно сожалею об этом, - сказал Спендер в интервью незадолго до своей смерти. - Это единственная статья, которая так и не была опубликована в «Инкаунтере» из-за очень сильного давления на нас Конгресса за свободу культуры. Да, единственная за всё время работы. Когда решался вопрос о её публикации, статья мне казалась довольно глупой, и я думал, что, скорее всего, если бы я просматривал её изначально, то либо захотел бы изменить текст, либо вовсе отклонил бы. Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что это единственное, о чем я очень сожалею, так как считаю, что если статья мне не понравилась, когда я прочитал её, я всё же должен был настоять и высказать тогда своё мнение, после чего любой ушёл бы в отставку: мы публикуем эту статью, потому что мы приняли её, а единственной причиной для отклонения был её антиамериканизм» [776]. Но это было не просто вмешательство Парижского офиса. По словам Дианы Джоссельсон, которая сочла «её [статью] очень разочаровывающей», это было «одним из примеров редакционного вмешательства ЦРУ, и Майкл боролся с ним очень упорно, но так и не победил» [777]. Как Управление сыграло в этой истории со статьёй главную роль? Если, согласно утверждениям людей, причастных к этой ситуации, публикации Конгресса не просматривались перед выходом Агентством, то каким образом информация о статье Макдональда дошла до них? Джоссельсон получал предварительные экземпляры «Прев» и, по крайней мере, знал содержание подготавливаемого к выпуску «Инкаунтера». Конечно, не в его интересах было передавать эту пламенную статью своим начальникам в Вашингтон? Джоссельсон всегда предпочитал решать проблемы независимо от Управления, взаимодействие которого с Конгрессом вызывало у него всё большее негодование. Однако, несомненно, что статья «Америка! Америка!» произвела немало шума в коридорах Вашингтона. Наиболее вероятно, статья попала туда через представителя ЦРУ в Конгрессе, которым тогда являлся Ли Уильямс.

Если единственным изъяном статьи являлась её отсылка к дешёвому антиамериканизму, почему Управление готово было рисковать воспринимаемой «объективностью» «Инкаунтера», своего «самого важного актива», подавляя его? Конечно, это была отличная возможность продемонстрировать «честность» «Инкаунтера», разрушить представление о том, что журнал не обращает внимания на промашки Америки, перенастроить звук, который, по заявлениям некоторых критиков, всегда звучал не так, как нужно. И главное, если статья была так «нелепа», как все говорили, тогда какой вред она могла нанести кому-либо, кроме её автора? В противоречие тому, что позже вспоминала Диана Джоссельсон, сам Джоссельсон был фактически против публикации статьи с самого начала. Он назвал её «самой антиамериканской статьёй, которую я когда-либо читал», и говорил, что её надлежало отдать в советскую «Литературную газету» [778]. Он знал, что Макдональд, «вероятно, поднимет шум и выступит против нас публично, но я готов к этому». Везде в решении отклонить материал прослеживается его рука. Публикация этого текста могла сильно подпортить репутацию «Инкаунтера» в Вашингтоне, а также выставить Джоссельсона предателем. На кону было доверие к нему лично [779].

Для тех матёрых кадров силовых секретных операций, которые смотрели на Отдел международных организаций как на несущественную ерунду, глумились над идеей поддержать или помочь людям и организациям и, как предполагалось, были «друзьями» или имели «аналогичную точку зрения», выходка Макдональда была подтверждением их правоты. Ричард Хелмс, заместитель Уизнера, а позже директор ЦРУ, высказывал эту скептическую точку зрения, когда сказал специальному комитету: «Тайному руководителю... вбивают в голову, что нельзя рассчитывать на то, что его агент будет ему беспрекословно подчиняться или своевременно всё докладывать, если не владеть его душой и телом» [780]. То, что кто-либо из работавших в ЦРУ, мог надеяться на «приручение» известного борца с устоями Макдональда, казалось чистым безумием.

Все эти аргументы являются маскировкой настоящей причины отказа от публикации статьи Макдональда. Антиамериканизм действительно был, но он мог быть допущен в разбавленной форме. Однако решив продолжить своё наступление длинной статей, суммирующей отчёт о поведении американских военнослужащих, попавших в плен во время Корейской войны, Макдональд зашёл слишком далеко. Отчёт, представленный Юджином Кинкидом (Ееugene Kinkead) в журнале «Нью-Йоркер» предыдущей осенью и одобренный американской армией, осуждал поведение американских военнопленных: они «часто становились неуправляемыми. Они отказывались повиноваться приказам, они вызывающе вели себя и иногда избивали офицеров, которые пытались давать им указания... зимними ночами беспомощных больных дизентерией вытаскивали из хижин их товарищи и оставляли умирать на холоде». Средний американский солдат «казался беспомощным без упаковки таблеток и туалета без электросмыва» [781]. Особенно беспокоил тот факт, что доклад также показывал высокий уровень сотрудничества (с противником) и подверженности психологической обработке. Удивительно, что армия согласилась обнародовать этот отчёт, создав таким образом кошмар для правительственных пропагандистов [782].

Включение этих данных в статью Макдональда было одной из серьёзных причин того, что публикация в «Инкаунтере» будет гарантированно запрещена изданием и на неё наложено официальное вето. Именно из-за этого статья и была свёрнута. И всё же несколько лет спустя ни один из непосредственно причастных к запрещению статьи Макдональда не смог вспомнить материалы Кинкида. «Мне не известно ни о каком упадке морали в среде американских солдат на завершающем этапе Корейской войны, - сказал Ирвинг Кристол. - И даже если бы это было правдой, то Дуайт не мог знать об этом, и что вообще он знал о Корейской войне? Он сидел в Нью-Йорке, писал для «Нью-Йоркер» и не имел ни малейшего представления о корейских событиях, он даже никогда не был в Корее. Не думаю, что он когда-либо посещал расположение войск. Он не мог ничего знать о недовольстве в рядах военных, о котором я даже ничего не слышал. Я вообще не помню, чтобы это описывалось в статье Дуайта Макдональда» [783].

Аналогично Мелвин Ласки, когда его спросили, не смог припомнить ничего из этого. Как и Стивен Спендер, и Диана Джоссельсон. Это вообще можно причислить к редчайшему случаю коллективной исторической амнезии. В особенности стоит отметить провал в памяти Кристола: в письме к нему в октябре 1958 года - к тому времени эта, теперь уже бесславная, статья была напечатана в «Диссент» (Dissent), журнале более левом, чем «Партизан Ревью», а Кристол уехал из Лондона, чтобы начать работать на «Репортер» в Нью-Йорке, - Джоссельсон писал: «Теперь, касательно его страдающей эксгибиционизмом статьи об Америке, которую вы со Стивеном напрасно приняли в начале. Не припоминаете, как попросили его переписать её и целиком вырезать часть о Корее, которая теперь уже опубликована в «Нью-Йоркер»? Он ведь этого не сделал» [784]. В 1959 году Кристол был всё ещё втянут в противостояние с Кинкидом и критиковал его лично в телевизионных дебатах [785]. Этим самым он заработал (редкое) одобрение Джоссельсона, а также новых и «постоянных читателей» «Репортера».

С запрещением статьи Макдональда (её запоздалое появление в Tempo Presente, когда её не опубликовал ещё только ленивый, стало слабой компенсацией), правдивость утверждения, что поддержка ЦРУ оказывается без сопутствующего контроля, была подвергнута сомнению. «Это всё было попытками создать механизмы, которые по определению были проводниками западных ценностей, свободных и открытых дебатов, - утверждал представитель Конгресса Ли Уильямс. - Мы не говорили им, что делать, это бы пошло вразрез с американскими традициями. Это не означает, что не существовало тем, которые мы бы хотели видеть на повестке дня, но мы не говорили им, что делать... Мы не навязывали им какой-то определённой линии. Мы полагали, что должны позволить фактам говорить за себя, дать возможность идти диалогу, позволить независимым голосам выразиться. Не было никаких «Думай таким образом», «Проводи эту линию», «Печатай эту статью». Это было абсолютно чуждо тому, что мы делали» [786]. Уильям Колби также решительно опроверг утверждение, что от таких журналов, как «Инкаунтер», ожидали роли «долларовых мегафонов» для ЦРУ «Не было никакого контроля со стороны ЦРУ, - сказал он. - Мы поддерживали и помогали, но не распоряжались и не указывали, что делать. Мы могли сесть и как хорошие друзья поспорить о том, годится это направление или нет. Не было ничего типа: «Вот! Это прислали из Вашингтона! Никаких обсуждений!». Нет. Это годится для Москвы, но совершенно не свойственно Вашингтону» [787].

И Управление, и интеллектуалы, которых оно субсидировало, сделали многое, чтобы защитить этот альтруистический миф. Дело Макдональда показывает иную действительность. «ЦРУ утверждало, что поддерживало и спонсировало свободу слова. Конечно, это было не так, - сказал Джейсон Эпштейн. - Когда Дуайт Макдональд написал свою статью для «Инкаунтера», редакторы журнала, предвидя реакцию [Конгресса], отказали в публикации. Это свидетельствует не в пользу продвижения свободы слова. [ЦРУ] продвигало политику и политическую линию: именно за это Управление платило и это ожидало получать взамен. К свободе слова это не имело никакого отношения» [788]. Сам Макдональд именовал Набокова и Джоссельсона «представителями Меттерниха» в «Инкаунтере». «Можно подумать, что США - это Венесуэла, такая чуткая национальная гордость, - отметил он сухо. - Особенно хорошо, что цензурой занимается Конгресс за свободу культуры»! [789] Американский социолог Норман Бирнбаум (Norman Birnbaum) поднял этот вопрос в открытом письме к Конгрессу, утверждая, что директива, запрещающая статью в «Инкаунтере», была «исключительной дерзостью» и ясно показала, какова разница между тем, что проповедовал Конгресс, и те, чем он в действительности занимался: «Конгресс за свободу культуры в течение нескольких лет читает лекции интеллигенции о неделимости свободы. Это правильно: свобода неделима, за неё нужно бороться по любому поводу, большому и малому, её нужно противопоставлять сотне догматов и мелкой тирании, включая, видимо, и некоторых из его самопровозглашённых чемпионов» [790]. Бирнбаум пошёл дальше, обвиняя Конгресс в подчинении «свободы» насущным потребностям американской внешней политики: «Это, кажется, очень похоже на сталинское представление о правде: «Правда - это то, что отвечает интересам партии» [791].

Заявление о том, что Конгресс опорочил то, что сам исповедовал, ударило сильно. Джоссельсон страдал, убеждал себя, что цель оправдывает средства, но всё же был глубоко обеспокоен обвинением, что Конгресс идентифицировал правду с указаниями Джона Фостера Даллеса или Аллена Уэлша Даллеса. Он обрисовал проблему целиком в письме Макдональду в апреле 1958 года, которое всё же получилось водянистым и неубедительным: «Вы должны понять, что Ирвинг и Стивен тоже хотят есть, что нужно платить вам за ваши статьи, что «Инкаунтер» должен иметь возможность писать о том, в чём он лучше всего разбирается, не опасаясь за своё будущее» [792]. Ответ Макдональда гласил: «Вырезание неприятных замечаний об «американском образе жизни» в выпусках «Инкаунтера» только потому, что некто в сером костюме с Мэдисон-авеню может сократить финансирование, является действительно жалким делом» [793].

«Обязанность, от которой никакой интеллектуал не может уклониться, не уронив собственного достоинства, это обязанность обличать ложь и отказываться называть «полезную ложь» истиной», - заявил Никола Кьяромонте во втором выпуске «Инкаунтера». Хотя «Инкаунтер» никогда не уклонялся от обличения «полезной лжи», которой коммунистические режимы поддерживали себя, он сам никогда не был действительно свободен от «медвежьего капкана идеологии», от той доминирующей психологии холодной войны - «лжи во имя правды». «Храня молчание по любым горячим спорным вопросам, соблюдая чрезмерную дипломатичность и умалчивая о всякой подделке и мерзости, которые в течение многих лет укоренялись в нашей всецело интеллектуальной атмосфере» [794], «Инкаунтер» отказался от этой самой драгоценной из западных философских концепций - свободы думать и действовать независимо и убрал паруса, подставляясь преобладающим ветрам. Кто-то сказал, что «статья журнала говорит то, что говорит, и любой может, прочитав её, не согласиться с написанным - и тут не может быть никакого тайного умысла» [795].

Непонятное молчание «Инкаунтера», его преднамеренное укрывательство того, что выходит за установленные рамки, и запрещение материала, неугодного его секретным покровителям, предполагает, что обратное тоже возможно. Как сказал один историк: «Правильный вопрос о независимости «Инкаунтера» заключался не втом, отправлялись ли редакторам инструкции из Вашингтона, а в том, кто выбирал редакторов и кто установил границы «правильного» мнения, в пределах которого позволялось свободно обсуждать различия» [796]. В поддержку этого аргумента Джейсон Эпштейн заявил: «Это не история о подкупе или гонении на отдельных писателей и мыслителей, но вопрос подготовки произвольной и фальшивой системы ценностей, в которой академический персонал продвигали, редакторов журналов назначали, а мыслителей субсидировали и издавали не обязательно по их достоинствам, хотя они иногда были значительны, но по их лояльности» [797].

Джоссельсон всегда держал руку на пульсе «Инкаунтера». Он составлял первые проекты обложек, просматривал и проверял оглавления ранних выпусков и продолжал получать предварительное содержание журнала от его редакторов. Он делал выговоры, когда стандарты понижались, и постоянно подсовывал на рассмотрение статьи или подбрасывал темы для обсуждения. Иногда это выглядело, как будто он передавал заказ: прилагая пресс-релиз по азиатской конференции Конгресса, которая будет проводиться в Рангуне в январе 1955 года, он просто сказал Кристолу: «Важно, чтобы эта конференция освещалась в «Инкаунтере» [798]. Иногда это был более тонкий подход: «У меня есть новогоднее желание: по-настоящему качественное обсуждение в «Инкаунтере» проблемы сосуществования. Многие из наших друзей, включая Маггериджа и Ирвинга Брауна, тоже хотели бы этого» [799]. Или идея убедить Спендера открыть литературные страницы для нового поколения американских писателей, таких как Сол Беллоу, Дж.Д. Сэлинждер (J.D. Salinger), Трумэн Капоте (Truman Capote) или Ширли Энн Гро (Shirley Ann Grau). Либо рекомендация Кристолу издать обзор книги «Панафриканизм или коммунизм» Джорджа Падмора («Я думаю, весьма важно, чтобы эта книга была рассмотрена в «Инкаунтере» одним из «наших» людей») [800]. Подход Джоссельсона к «Прев» был таким же и часто приводил его редактора Франсуа Бонди в негодование. В июне 1952 года Бонди фактически угрожал уходом в отставку, если Исполнительный комитет продолжит обсуждать политику «Прев» в его отсутствие, и требовал права выпустить редакционные инструкции.

При этом Джоссельсон приложил все усилия, чтобы защитить журналы от вмешательства Управления. Но нельзя согласиться с утверждением, что запрещение статьи Макдональда было единственным подобным случаем в истории «Инкаунтера». Если бы это являлось правдой, то можно было бы заключить, что содержание «Инкаунтера» отвечало требованиям Управления, которое вследствие этого не испытывало потребности пользоваться своим правом вето. Один критик описал этот процесс как «неотъемлемую черту отношений между работодателем и сотрудником, когда пожелания первого не совсем верно выражаются в действиях второго» [801]. Но, согласно Тому Брейдену, Управление вмешивалось по крайней мере ещё один раз: «Время от времени мы испытывали некоторые трудности с журналом «Инкаунтер», и я всегда говорил: «Позвольте им издавать то, что они хотят». Но был один момент - обсуждался некий вопрос внешней политики, Ларри [де Новилль] отправил мне комментарии к статье, и нам пришлось запретить её. Я думаю, что это имело отношение к американской политике в отношении Китая. «Инкаунтер» должен был опубликовать статью, которая критиковала политику США, и у нас было просто адское противостояние в офисе. Я помню, как ходил беседовать с Алленом Даллесом, но он отказался участвовать в этом. Он просто сказал: «Сами решайте». В итоге мы запретили этот материал, и я сожалею, что мы это сделали» [802].

Монти Вудхаус, который связывался с де Новиллем в то время, «хорошо знал, что Конгресс за свободу культуры запрещал публикацию некоторых статей. Но я никогда не слышал ни о каких инструкциях на этот счёт, которые были бы официально изложены где-либо» [803]. Вудхаус не мог вспомнить, была ли статья Лесли Фидлера о Розенбергах просмотрена сотрудниками разведывательного ведомства перед публикацией, но кажется весьма вероятным, что такое вмешательство в жизненно важную для американского правительства область привлекло бы внимание ЦРУ.

Статья, о которой говорил Брейден, оказавшаяся на столе Джоссельсона 28 июля 1954 года и присланная ему из Лондона Спендером, - эссе Эмили Хан (Emily Hahn), эксцентричного спонсора «Нью-Йоркер» и бесспорного эксперта по Китаю (она жила в Гонконге в течение 1930-1940-х, а в 1941 году, когда Джозеф Олсоп приехал в Китай, настояла на том, чтобы отвести его в опийный притон; оба были интернированы водном Гонконгском лагере после японского вторжения 1942 г.). Джоссельсон написал в ответном письме, что «счёл его крайне шокирующим. И это, конечно, не добавит нам новых друзей в Англии. Я передам эссе Николаю и Франсуа и позвоню вам или Ирвингу прежде, чем это письмо достигнет вас» [804]. Два дня спустя Набоков написал Кристолу и Спендеру: «Прежде чем перейти к статье мисс Эмили Хан, позвольте мне повторить некоторые из принципов, которые были одобрены каждым из нас во время обсуждения запуска «Инкаунтера», как и во время наших последующих встреч. Мы договорились, что все статьи на спорные темы будем обсуждать прежде сами, а затем уже показывать их кому-либо со стороны. Мы согласились, что одним из основных принципов политики «Инкаунтера» должна быть направленность на улучшение взаимопонимания между Англией и Америкой, следовательно, все политические вопросы должны обсуждаться на высочайшем уровне и так, чтобы всякий раз, когда имеет место противоречие, это было представлено в такой манере, чтобы не оскорблять национальные чувства по обе стороны океана. Мы все прочитали статью мисс Хан... и у всех нас была одинаково отрицательная реакция на эту статью. Мы чувствуем, что мисс Хан даёт ошибочное, поверхностное и небрежное представление американской точки зрения о Китае. Мы чувствуем, что статья мисс Хан оскорбительна с точки зрения стиля, характера и содержания» [805]. Бонди согласился с Набоковым, сказав, что статья была полна «истеричной брани».

После уточнения, в чем же заключалась «истеричная брань», Набоков спросил: «Что же нам делать дальше?.. Мы предлагаем вам попытаться добиться от мисс Хан корректировки статьи, что предполагает полное изменение тональности и исключение из неё самых оскорбительных моментов. Помимо статьи мисс Хан вам следует опубликовать другую статью, раскрывающую ту американскую точку зрения на китайскую проблему, которая преобладает на высоком и достойном уровне, и написанную в более краткой форме. Если же это не представляется возможным, мы считаем, что статью мисс Хан следует отклонить, а этот важнейший вопрос повторно поднять позднее, доверив дело людям, которые сумеют более ответственно, чем мисс Хан, представить американскую точку зрения» [806].

На случай, если этого замечания было бы недостаточно, 19 августа недавно назначенный заместитель секретаря Конгресса, агент ЦРУ Уоррен Мэншел передал список предлагавшихся поправок к статье. «Мы все здесь согласны, что было бы неблагоразумно публиковать эту статью, - писал он. - Если же ваши намерения непоколебимы, и статье предстоит увидеть свет, то корректировка следующих разделов является минимальным условием её публикации» [807].

Далее следовал исчерпывающий список сомнительных разделов статьи с подробными ремарками, написанными рукой Мэншела. Тем не менее, он ещё раз предложил редакторам хорошенько всё обдумать, предупреждая, что «Ханн может задать жару». Статья в итоге так и не была опубликована. Причины этого, о которых так и не узнали читатели и спонсоры «Инкаунтера», делают правдоподобными более поздние утверждения, что в журнале «в случае, если правда была неприятна для Советского Союза, она выпячивалась; там же, где она была невыгодна Соединенным Штатам, - смягчалась» [808].

 

Культурный НАТО

 

«Г-н Ермилов, перевернитесь в гробу -

вы взяли деньги ЦРУ!»

Николай Набоков

 

Вскоре после событий с Макдональдом Мелвину Ласки предложили сменить Ирвинга Кристола в «Инкаунтере». Джоссельсон, который по-прежнему хотел занять место Кристола, был рад, когда Ласки согласился взять на себя работу в Лондоне. И Кристол принялся сибирать багаж. Джоссельсон наконец почувствовал уверенность, что политическая сторона журнала в надёжных руках. Не было бы никакого оправдания и никакой потребности для Управления, чтобы вмешиваться. Едва устроившись на редакционном стуле, Ласки узнал от Фредерика Уорбурга, что зарплата Спендеру выплачивалась Британским обществом за свободу культуры, «хотя такой организации в действительности не существовало» [809]. Учитывая, что «Инкаунтер» уже выполнял функции, под которые Британское общество и создавалось, оно вскоре прекратило функционировать. Но это была полезная ширма для субсидий МИ-6, основным проводником которых сейчас являлся Виктор Ротшильд. Переписка между Ротшильдом, Уорбургом и Маггериджем демонстрирует, как деньги (750 фунтов стерлингов в квартал) сначала поступали на счёт Ротшильда в Сент-Эдмундском отделении Вестминстерского банка, затем переводились на личный счёт Секера и Уорбурга, после чего оказывались в банке «Барклайз» на счету Британского общества, которое уже в качестве «пожертвования» передавало такую же сумму в «Инкаунтер». В июле 1960 года Фредерик Уорбург предложил заменить «эту сумасшедшую процедуру оплаты через несуществующее общество с двумя участниками, Малкольмом Маггериджем и Ф. Дж. Уорбургом» «прямым переводом средств между домом Ротшильда и Пантон-хаус» [810] (адрес «Инкаунтера»).

Удивительно, но все годы, что Спендер работал в «Инкаунтере», его ежегодная зарплата неизменно составляла 2500 фунтов стерлингов. «Она никогда не изменялась в течение всего времени его работы там, - вспоминала Наташа Спендер. - Именно поэтому ему и пришлось взяться за всю эту работу в Америке».

Одним из следствий столь скудной зарплаты Спендера стало то, что ему пришлось искать другие способы повысить свой доход, в частности, он занялся международным обменом лекциями. Это означало длительные отсутствия в офисе «Инкаунтера», что вполне устраивало Ласки, давая ему возможность преспокойно заниматься политической стороной журнала. Основной целью Ласки, кажется, было подвести журнал поближе к той группе мыслителей и политиков от лейбористской партии, которых тайные стратеги давно признали «наконец осознавшими, что практического социализма в США, видимо, больше, чем в лейбористской партии, если под социализмом понимать личное благосостояние вместо доктринёрской классовой борьбы, памятуя при этом, что американский рабочий зачастую является более обеспеченным, чем его британский коллега, и к тому же более свободным человеком. Другими словами, [они] сейчас приходят к пониманию американского динамического демократического капитализма» [811].

Престиж лейбористской партии достиг максимума в конце Второй мировой войны, принеся ей победу с подавляющим большинством голосов на всеобщих выборах 1945 года и отправив тем самым Черчилля в отставку. Но к трагической зиме 1947 года энтузиазм уже был на спаде, холодная война также внесла существенный раздор в партию. Левые силы разделились на антисталинистов и тех, кто хотел пойти навстречу Советскому Союзу, правые же верили в необходимость борьбы с коммунизмом. Вторая группа организовалась вокруг журнала Socialist Commentary и имела среди своих самых знаменитых участников ДэнисаХили, Энтони Крослэнда (Anthony Crosland), Риту Хинден (Rita Hinden) и Хью Гайтскелла. Это была группа, известная как «ревизионисты» - за своё желание модернизировать лейбористскую партию, включая отмену знаменитого «IV пункта» положения о национализации, что позволило ЦРУ попытаться притянуть британскую политическую мысль к своему представлению о будущей модели Европы. Планы США были чётко обрисованы в последовавших американских внешнеполитических доктринах: консолидация Атлантического альянса и Европейского оборонительного сообщества и создание Единого торгового пространства - это были цели, которые требовали от стран Европы пожертвовать определённой частью национального суверенитета в пользу коллективной безопасности. Но вашингтонские стратеги хорошо знали традиционное отношение Англии к собственному суверенитету. Один из докладов Государственного департамента завершался такими пессимистическими словами: «...едва ли можно сказать, что Соединённое Королевство с удовольствием откажется от каких-либо суверенных прав в интересах коллективной безопасности, за исключением тех, от которых было вынуждено отказаться, следуя логике обстоятельств» [812].

Основной группой влияния, которая стала продвигать идею объединённой Европы в сотрудничестве с Америкой, было Европейское движение - сложно структурированная организация, выполняющая широкий диапазон действий, направленных на политическую, военную, экономическую и культурную интеграцию. Направляемое Уинстоном Черчиллем, Авереллом Гарриманом и Полем-Анри Спаком (Paul-Henri Spaak) движение тщательно контролировалось американской разведкой и практически полностью финансировалось ЦРУ через фиктивную структуру, именуемую Американским комитетом объединённой Европы (American Committee on United Europe), первым исполнительным секретарём которого был Том Брейден. Вопросами культуры в Европейском движении занимался французский Европейский центр культуры (Centre Europeen de la Culture), директором которого являлся Дени де Ружмон. Кроме того, в 1950 году Брейденом была запущена широкая программа выдачи грантов студенческим и молодёжным ассоциациям, включая Европейскую молодёжную кампанию (European Youth Campaign). Выполняя указания ЦРУ, эти организации находились в авангарде пропагандистской кампании, разработанной, чтобы вырвать зубы у левых политических движений и подготовить почву для умеренного социализма. Что касается либеральных интернационалистов, охваченных идеей Европы, объединённой вокруг внутренних процессов, не согласуясь с американскими стратегическими интересами, они, по мнению Вашингтона, были не лучше, чем нейтралисты. Управлению и Совету по психологической стратегии дали подробные указания «направлять СМИ и программы на искоренение» этой особой ереси.

Ключевую роль в операции играл Джей Лавстон, начальник Ирвинга Брауна, который с 1955 года находился в подчинении у Джеймса Джизуса Англтона. Задача Лавстона состояла в том, чтобы внедряться в европейские профсоюзы, избавляться от сомнительных элементов и способствовать продвижению лидеров, угодных Вашингтону. В этот период Лавстон снабжал Англтона пространными отчётами о делах профсоюзов в Великобритании, составленными при помощи контактов в Британском конгрессе тред-юнионов и лейбористской партии. Англтон позволял своим коллегам из британской разведки (тем немногим, которым он доверял) ознакомляться с «неофициальной информацией» Лавстона. По сути, это была «лавстонизация» (даже если они не думали о ней как таковой) британских лейбористских кругов, в которых его последователей к концу 1950-х было уже большинство. Чтобы ускорить проникновение в эту группу, Управление использовало Конгресс за свободу культуры, за счёт которого Гайтскелл совершал поездки в Нью-Дели, Берлин, на остров Родос и в 1955 году посетил конференцию «Будущее свободы» в Милане (которая также привлекла Риту Хинден и Дэниса Хили). После потери места в парламенте в 1955 году Энтони Крослэнд (Anthony Grosland), чья нашумевшая книга «Будущее социализма» была прочитана как «проектамериканизируемой Великобритании» [813], привлекался Джоссельсоном к разработке программы международных семинаров Конгресса, отданной под руководство Даниэлю Беллу, который был приглашён для этого из Америки. К началу 1960-х Крослэнд протоптал себе дорожку в Международный совет Конгресса. Рита Хинден, южноафриканский академик, работающая в Лондонском университете, которую Джоссельсон называл «одной из нас», в середине 1960-х помогала ему в подготовке гранта, выделяемого на развитие Venture - журнала Фабианского общества. Преданность журнала идее создания сильной объединённой Европой стала синонимом «гайтскеллизма». Дэнис Хили, которого искренняя вера в будущее единой Атлантики привела к тесному сотрудничеству с американскими «левыми некоммунистами» (он был лондонским корреспондентом «Нью Лидер»), стал очередным верным союзником Конгресса, в особенности «Инкаунтера». Хили был также одним из получателей и обработчиков материала, поступающего из Департамента информационных исследований (ДИИ). В свою очередь, он снабжал ДИИ данными о членах лейбористской партии и профсоюзов [814].

Из всех вышеперечисленных Хью Гайтскелл, лидер лейбористской партии, был ключевой фигурой, и Ласки, едва прибыл в Лондон, сразу присоединился к небольшой группке интеллектуалов, собравшейся в доме Гайтскелла в Хэмпстеде, на Фрогнал-гарденс. Гайтскелл, который специализировался на пропаганде, работая во время войны на Управление специальных операций (Special Operations Executive), и который также был близок к ДИИ, не мог не знать о связях «Инкаунтера». И так получилось, что, когда он начал произносить свою знаменитую обвинительную речь в адрес сопутствующих левых на конференции лейбористской партии 1960 года в Скарборо, некоторые спросили, кому же он сам сопутствует. Отписываясь по итогам конференции Майклу Джоссельсону, Ласки сообщил, что Гайтскелл лично поблагодарил его, Ласки, за поддержку политики в «Инкаунтере». Кроме того, по словам Ласки, «Инкаунтер» цитировали на конференции, что свидетельствует о «высоком престиже» журнала [815]. Когда лейбористская партия при Гарольде Уилсоне (Harold Wilson) побеждала консерваторов на всеобщих выборах 1964 года, Джоссельсон написал Даниэлю Беллу: «Мы все очень рады иметь столько друзей в новом правительстве» [816] (в новом кабинете Уилсона было полдюжины постоянных корреспондентов «Инкаунтера»). Ласки подвёл «Инкаунтер» намного ближе к политической программе его тайных ангелов. Цена, по утверждению Ричарда Воллхейма, была высока. «Журнал предс