2020-04-07
82
По мере того, как смысл этих факторов был осознан, навязчивая потребность опереться на “партнера” стала очевидной, а ее проявления и последствия были нами разобраны. Ее основной чертой была полностью вытесненная паразитическая установка, бессознательное желание жить за счет партнера, ожидание того, что он наполнит ее жизнь содержанием, возьмет на себя ответственность за нее, разрешит все ее трудности и сделает ее великим человеком без малейших усилий с ее стороны. Эта тенденция создала отчуждение не только между ней и другими людьми, но и между ней и ее партнером, потому что то неизбежное раздражение, которое она чувствовала, когда ее тайные ожидания не оправдывались, давало повод для сильного внутреннего раздражения; и хотя большая часть этого раздражения вытеснялась из-за страха потерять партнера, все же частично оно прорывалось в виде эмоциональных взрывов. Другим последствием было то, что она почти не могла сама наслаждаться чем бы то ни было, если не делила свое удовольствие с партнером. Но наиболее общим последствием этой тенденции было то, что ее отношения с мужчинами только способствовали усилению ее чувства незащищенности, ее пассивности и развивали у нее презрение к себе.
Соотношение этой и предшествующей наклонностей было двояким. С одной стороны, навязчивая скромность Клары была одной из причин, которой объяснялась ее потребность в партнере. Поскольку она не могла сама позаботиться о своих желаниях, она нуждалась в ком-то, кто бы взял это на себя. Поскольку она не могла защитить себя, она нуждалась в защитнике. Наконец, поскольку она была неспособна видеть ценность в себе самой, она нуждалась в ком-то, кто утверждал бы ее достоинство. Но, с другой стороны, между навязчивой скромностью и чрезмерными ожиданиями от партнера существовал острый конфликт. Именно этот бессознательный конфликт заставлял ее искажать ситуацию всякий раз, когда ее ожидания не оправдывались, и она чувствовала себя разочарованной. В таких ситуациях она чувствовала себя жертвой невыносимо грубого и оскорбительного обращения, и это делало ее несчастной и озлобленной. Такую враждебность приходилось большей частью подавлять из-за страха быть покинутой, но уже само ее существование подрывало отношения и превращало ее ожидания в мстительные требования. В результате происходили ссоры, которые вели к усталости и формировали в ней запрет на творческий труд.
Результатом этого периода аналитической работы было то, что Клара преодолела свою паразитическую беспомощность и стала способной на большую самостоятельную активность. Усталость теперь появлялась лишь время от времени. Она стала способной писать, хотя по-прежнему наталкивалась на сильное внутреннее сопротивление. Ее отношения с людьми стали более дружескими, но в них почти отсутствовала спонтанность; и в то время, как внутри ее одолевала робость, другим она казалась высокомерной. Эта общая перемена выразилась в сновидении, в котором она ехала с другом на автомобиле по незнакомой местности, и ей пришло в голову, что она тоже могла бы получить водительские права. В действительности, у нее были права, и она могла водить машину не хуже своего друга. Сновидение символизировало зарождающееся понимание того, что она – полноправный человек, и ей не обязательно чувствовать себя беспомощным придатком.
Третий и последний период аналитической работы был посвящен вытесненным честолюбивым стремлениям. В ее жизни был период, когда ее одолевало неистовое честолюбие. Это продолжалось начиная с последних классов средней школы до второго года учебы в колледже, и затем, как казалось, прекратилось. Но та радость, то приподнятое настроение, которые рождали в ней всякое признание ее заслуг, ее страх неудачи, ее тревога, которая появлялась при попытках независимой работы, все это наводило на мысль, что честолюбие подспудно продолжало в ней жить.
По своей структуре эта наклонность была более сложной, чем две другие, так как в противоположность двум другим она представляла собой попытку активно овладеть жизнью, вступить в борьбу с враждебными силами. Продолжительному существованию этой тенденции способствовало то, что Клара чувствовала позитивную силу в своем честолюбии и неоднократно пыталась вновь его обрести. Вторым элементом, питавшим ее честолюбие, была необходимость восстановить свое утраченное самоуважение. Третьим элементом являлась мстительность: успех означал торжество над всеми теми, кто унижал ее, в то время как неудача означала позорное поражение. Для того, чтобы понять характерные особенности этого честолюбия, нам следует вернуться к истории Клары и вскрыть те последовательные изменения, которые оно претерпело.
Дух борьбы, обнаруживающийся в этой наклонности, появился довольно рано и, разумеется, предшествовал развитию двух других наклонностей. В этот период анализа Клара вспоминала о своем сопротивлении, бунте, агрессивных требованиях, всевозможных проказах. Как мы знаем, она прекратила борьбу за место под солнцем, потому что шансы были слишком неравны. Затем после ряда случаев, когда она чувствовала себя несчастной, этот дух воинственности возник вновь в одиннадцатилетнем возрасте в форме укротимого честолюбия, направленного на успехи в школе. Однако теперь оно было отягощено подавленной озлобленностью: оно вобрало в себя скопившуюся мстительность за несправедливое с ней обращение и за ее растоптанное достоинство. С ним были теперь связаны два вышеупомянутых элемента: она стремилась к превосходству, чтобы восстановить упавшую уверенность в себе, а путем победы над другими она хотела отомстить за прошлые обиды. Это школьное честолюбие со всеми его навязчивыми и разрушительными элементами было тем не менее реалистичным в сравнении с позднее развившимися склонностями, ибо оно влекло за собой усилия превзойти других реальными достижениями. В старших классах средней школы она все еще сохраняла за собой первенство. Но уже в колледже, когда она столкнулась с более высокой конкуренцией, она внезапно потеряла свое честолюбие, вместо того чтобы предпринять более серьезные усилия, которых требовала ситуация для того, чтобы оставаться первой. То, что ей не хватило для этого мужества, объясняется тремя основными причинами. Во-первых, ее навязчивая скромность, из-за которой ей приходилось бороться с постоянными сомнениями в своем интеллекте. Во-вторых, свободному использованию своего интеллекта ей мешало подавление ее критических способностей. Наконец, она не могла позволить себе риска неудачи из-за навязчивой потребности превосходить остальных.
Однако отказ от явного честолюбия не ослабил ее стремления торжествовать над другими. Необходимо было компромиссное решение, которое в противоположность ее открытому школьному честолюбию имело двусмысленный характер. По своей сути это было стремление торжествовать над другими, не прикладывая к этому никаких усилий. Такой невероятной ловкости она пыталась достичь тремя способами, все из которых были глубоко бессознательными. Один состоял в регистрировании любых счастливых случаев, в которых ей удавалось восторжествовать над другими. Сюда включались и осознанное ликование по поводу хорошей погоды, и бессознательное ликование над каким-либо заболевшим или умирающим “врагом”. И, наоборот, всякую неудачу она ощущала не просто как неудачу, но как позорное поражение. Такая установка усиливала ее страх перед жизнью, поскольку означала зависимость от неподдающихся контролю факторов. Вторым способом было смещение потребности в триумфе на любовные отношения. Иметь мужа или любовника означало успех, быть одинокой – постыдное поражение. И третий способ достичь торжества, не прилагая к этому усилий, заключался в требовании к мужу или любовнику (как к уверенному в себе человеку из мечты) сделать ее знаменитой без ее участия, возможно, просто дав ей шанс разделить его успех. Эти установки вели к неразрешимым конфликтам в ее отношениях личных и значительно усиливали ее потребность в “партнере”, поскольку он должен был взять на себя эти важнейшие функции.
Последствия этой тенденции были проработаны путем осознания того влияния, которое они оказывали на общее отношение Клары к жизни, отношение к работе, к другим и к себе. Это исследование привело к замечательному результату – ослаблению у нее внутренних запретов на работу.
Затем мы взялись за связь этой наклонности с двумя другими. Мы обнаружили, с одной стороны, непримиримые конфликты, а с другой, взаимное усиление наклонностей, что свидетельствовало о том, насколько она запуталась в своей невротической структуре. В конфликт вступали навязчивое стремление занимать незаметное место и стремление торжествовать над другими, честолюбивое желание превосходить других и паразитическая зависимость; причем оба влечения необходимо сталкивались друг с другом, либо вызывая тревогу, либо парализуя друг друга. Этот парализующий эффект оказался одним из самых глубоких источников как усталости, так и внутренних запретов на работу. Не менее важным, однако, было то, что наклонности усиливали друг друга. Быть скромной и занимать незаметное место становилось тем более необходимым, так как это служило прикрытием для потребности в триумфе. Партнер стал важнейшей жизненной необходимостью, поскольку он также окольным путем служил удовлетворению той же потребности. Более того, чувства унижения, вытекающие из потребности жить ниже своих эмоциональных и умственных возможностей и из ее зависимости от партнера, будили новые мстительные переживания и тем самым закрепляли и усиливали потребность в триумфе.
Аналитическая работа состояла в том, чтобы шаг за шагом разрывать этот порочный круг. То, что навязчивая скромность Клары в какой-то мере уже уступила место самоутверждению, очень помогло, потому что автоматически ослабило потребность в триумфе. Подобным же образом частичное разрешение проблемы зависимости, во многом устранив чувство униженности и добавив уверенности в себе, также сделало эту потребность менее насущной. Таким образом, когда Клара, наконец, вплотную подошла к проблеме мстительности, которая глубоко потрясла ее саму, она смогла с возросшей внутренней силой взяться за разрешение уже ослабленной потребности. Справиться же с этой проблемой в самом начале было невозможно, ибо, во-первых, мы бы просто не поняли ее, а во-вторых, Клара не смогла бы этого выдержать.
Результатом этого последнего периода было полное высвобождение энергии. Клара вновь обрела свое утраченное честолюбие, но на гораздо более здоровой основе. В нем уже не было навязчивости и разрушительности, и его акцент переместился с интереса в успехе на интерес в деле. А ее отношения с людьми, которые улучшились уже после второго периода, теперь потеряли всю свою напряженность, создаваемую прежде сочетанием ложной униженности и защитного высокомерия.
Разрешение невротических конфликтов1
Хорни К.
Чем яснее мы понимаем, какой безграничный вред невротические конфликты наносят личности, тем более насущной представляется необходимость их действительного разрешения. Но, как мы теперь видим, это нельзя сделать ни с помощью усилий разума, ни путем ухода, уклонения от них, ни посредством напряжения силы воли. Как же тогда это можно сделать? Существует лишь один путь: конфликты могут быть разрешены только посредством изменения тех условий внутри личности, которые привели к их возникновению.
Это радикальный и тяжелый путь. Ввиду трудностей, с которыми сопряжено любое внутреннее изменение, вполне понятно, что нам приходится выискивать кратчайшие пути. Возможно, поэтому пациенты, так же как и другие люди, так часто спрашивают: “Достаточно ли того, чтобы человек увидел свой базальный конфликт?” Ответ, конечно, может быть только отрицательный.
Даже когда аналитик, довольно рано распознав в ходе анализа, как именно расколота структура личности пациента, способен помочь ему осознать этот раскол, такое сознание не приносит непосредственной пользы. Оно может дать определенное облегчение в том смысле, что пациент начинает видеть вполне осязаемую причину своих затруднений, а не просто блуждать в таинственной мгле; но он не может применить его в своей жизни. Знание того, как действуют и мешают одна другой отдельные части его личности, не делает меньшим его внутренний раскол. Он воспринимает эти факты, как воспринимают некое необычное сообщение; оно выглядит понятным, но он не может уловить, какой внутренний смысл оно для него несет. Скорее всего он бессознательно сведет его на нет множеством мысленных оговорок. Он будет бессознательно упорствовать в том, что аналитик преувеличивает значение его конфликтов: что с ним все было бы в полном порядке, если бы не внешние обстоятельства; что любовь или успех избавили бы его от его страданий: что он может избежать своих конфликтов, держась в стороне от людей; что хотя в отношении обычных людей может быть и справедливо, что они не могут одновременно служить двум хозяевам, но он с его безграничной силой воли и разума способен на это. Или он может полагать, опять-таки бессознательно, что аналитик – шарлатан или даже глупец, действующий из лучших побуждений и излучающий притворную профессиональную бодрость; что ему следовало бы понимать, что пациент погиб окончательно и бесповоротно, – все это означает, что пациент реагирует на предположения аналитика чувством безнадежности.
Поскольку такие мысленные возражения указывают на то, что пациент либо цепляется за собственные попытки решения (для него они намного более реальны, чем сами конфликты), либо окончательно отчаялся в возможности выздоровления, все эти попытки и все их последствия должны быть тщательно проработаны, прежде чем можно с пользой приступить к разрешению базального конфликта.
Поиск более легкого пути породил другой вопрос, ставший весьма важным благодаря тому большому значению, которое Фрейд придавал генезису: достаточно ли установить связь этих конфликтующих стремлений, когда они осознаны, с их источниками и ранними проявлениями в детстве? И вновь ответом будет “нет, недостаточно” – в основном по тем же самым причинам. Даже самые детальные воспоминания о своем детском опыте мало что дают пациенту, но зато позволяют ему более снисходительно, прощающе относиться к себе, что ни в коей мере не делает его нынешние конфликты менее разрушительными.
Исчерпывающее знание влияний окружающей ребенка в раннем детстве среды и тех изменений, которые они породили в его личности, хотя и не имеет непосредственной терапевтической ценности, тем не менее имеет значение для нашего исследования тех условий, при которых развиваются невротические конфликты. Ведь в конце концов именно изменения в отношении человека к самому себе и к другим и породили первоначально эти конфликты. (Как известно, это знание имеет также огромное профилактическое значение. Если мы знаем, какие факторы окружающей среды полезны для развития ребенка, а какие факторы задерживают его развитие, открывается путь для предотвращения бурного роста неврозов в будущих поколениях). Я описала такое развитие в более ранних публикациях, а также в предыдущих главах этой книги. Говоря кратко, ребенок может оказаться в ситуации, которая угрожает его внутренней свободе, непосредственности, чувству защищенности, его уверенности в себе, короче говоря, самой сердцевине его психологического существования. Он чувствует себя изолированным и беспомощным, и, как результат, его первые попытки установить отношения с другими людьми определяются не его действительными чувствами, а стратегической необходимостью. Он не может просто любить или не любить, доверять или не доверять, выражать свои желания или протестовать против желаний других, но невольно вынужден изобретать способы, позволяющие справляться с людьми и манипулировать ими с минимальным ущербом для себя. Фундаментальные черты, которые развиваются на этом пути, могут быть кратко охарактеризованы как отчуждение от себя и других людей, чувство беспомощности, всепроникающее чувство тревоги и враждебная напряженность в человеческих взаимоотношениях, колеблющаяся от общей настороженности до явно выраженной ненависти.
До тех пор, пока сохраняются эти условия, невротик просто не может освободиться ни от одного из своих конфликтующих стремлений. Наоборот, та внутренняя необходимость, из которой они рождаются, становится в процессе невротического развития даже еще более жесткой. Тот факт, что псевдорешения усилили нарушения в его взаимоотношениях с другими людьми и в отношении к самому себе, означает, что реальное решение становится все менее и менее достижимым.
Поэтому целью терапии может быть лишь изменение самих этих условий. Невротику необходимо помочь восстановить себя, осознать свои настоящие чувства и желания, выработать свою собственную систему ценностей и построить свои отношения с другими людьми на основе своих чувств и убеждений. Если бы мы могли достичь этого каким-либо волшебным способом, конфликты рассеялись бы сами собой, даже без всякого прикосновения к ним. Но поскольку нет никакого волшебства, мы должны знать, какие шаги нужно предпринять, чтобы вызвать желаемое изменение.
Так как каждый невроз – независимо от того, насколько ярко выражены и на первый взгляд безличны его симптомы, – представляет собой расстройство характера, то задача терапии состоит в анализе всей структуры невротического характера. Следовательно, чем яснее мы сможем определить эту структуру и ее индивидуальные вариации, тем точнее мы сможем очертить необходимую работу. Если мы представляем себе невроз как защитное сооружение, воздвигнутое вокруг базального конфликта, то аналитическую работу можно грубо разделить на две части. Одну часть составляет детальное исследование всех бессознательных попыток решения, которые предпринимал данный пациент, вместе с их влиянием на его личность в целом. Сюда войдет изучение всех внутренних смыслов его доминирующего отношения, идеализированного образа, экстернализации и так далее без учета их специфической связи с лежащими в их основе конфликтами. Было бы заблуждением полагать, что нельзя понять эти факторы и работать над ними, прежде чем в центр внимания попадут конфликты, ибо, хотя они и выросли из потребности гармонизировать эти конфликты, они имеют свою собственную жизнь, оказывают собственное влияние и обладают собственной властью.
Другая часть охватывает работу с самими конфликтами. Она обычно подразумевает не только подведение пациента к осознанию их общих контуров, но и помощь, направленную на то, чтобы он в деталях увидел, как они действуют, то есть как его несовместимые между собой стремления и вытекающие из них отношения в определенных случаях препятствуют друг другу: например, как потребность подчиняться, усиленная инвертированным садизмом, мешает человеку победить в игре или достичь превосходства в ходе соревнования в работе, хотя в то же самое время его стремление к торжеству над другими делает эту победу насущно необходимой: или как аскетизм, проистекающий из разнообразных источников, мешает потребности в симпатии, любви, привязанности и потаканию своим желаниям. Нам пришлось бы также показать ему, как он мечется между этими крайностями: например, как он после чрезмерной строгости к себе впадает в чрезмерную снисходительность; или какие экстернализированные требования к себе, возможно, усиленные его садистскими стремлениями, сталкиваются с его потребностью быть всеведущим и всепрощающим, и, как следствие этого, он колеблется между осуждением и прощением всего, что делает другой человек; или как он то необоснованно приписывает себе все права, то чувствует, что у него вообще нет никаких прав.
Эта часть аналитической работы обычно включает в себя, кроме того, интерпретацию всех невероятных сочетаний и компромиссов, которых пытается достичь пациент, таких, как попытка соединить эгоцентризм с великодушием, соперничество с любовью и привязанностью, деспотизм с жертвенностью. Она будет включать в себя помощь пациенту в понимании того, как именно его идеализированный образ, экстернализация и прочее служили затушевыванию его конфликтов, их маскировке и смягчению их разрушительной силы. Короче, она подводит пациента к полному и глубокому пониманию своих конфликтов, их влияния на его личность в целом и их связи с частными специфическими симптомами. В общем пациент оказывает разные виды сопротивления в каждом из этих разделов аналитической работы. Когда анализируются его попытки решения, он склонен защищать то субъективно ценное для него, что дают ему сложившиеся отношения и наклонности, и борется таким образом против любого осознания их действительной природы. Во время анализа своих конфликтов он прежде всего заинтересован доказать, что его конфликты вовсе не являются конфликтами, и поэтому затемняет и преуменьшает то, что его отдельные стремления в действительности несовместимы.
Это касается той последовательности, в которой должны прорабатываться эти проблемы, то первостепенное значение имеет и, вероятно, всегда будет иметь совет Фрейда. Применяя к анализу принципы, действительные для медицинской терапии, он подчеркивал значение двух положений при любом подходе к проблемам пациента: интерпретация должна приносить пользу и не должна приносить вред. Другими словами, перед аналитиком должны мысленно стоять два вопроса: может ли пациент в данный момент вынести данное осознание, и насколько вероятно, что интерпретация будет иметь для него смысл, то есть, направит его мышление в конструктивное русло? При этом нам до сих пор не хватает четких и точных критериев для определения того, что именно может вынести пациент и что способно стимулировать конструктивное осознание. Структурные отличия у пациентов слишком велики и поэтому не допускают каких-либо догматических предписаний в отношении выбора момента времени для интерпретаций, но мы можем руководствоваться тем принципом, что определенные проблемы не могут прорабатываться с пользой и без неоправданного риска до тех пор, пока в отношениях пациента не произошли соответствующие изменения. На этой основе мы можем выделить несколько постоянно применяемых приемов.
Бесполезно сталкивать пациента лицом к лицу с каким-либо значительным конфликтом до тех пор, пока он склонен следовать за теми фантомами, которые для него означают спасение. Вначале он должен увидеть, что эти поиски тщетны и мешают его жизни. Говоря сжато, попытки решения конфликтов следует анализировать прежде, чем сами конфликты. Я не имею здесь в виду, что следует всячески избегать любого упоминания о конфликтах. То, насколько осторожным должен быть подход, зависит от хрупкости невротической структуры в целом. Некоторые пациенты могут впадать в панику, если им преждевременно указывают на их конфликты. Для других это не будет иметь значения и проскользнет мимо, не оставив ни малейшего впечатления. Но логически нельзя ожидать от пациента какого-либо существенного интереса к своим конфликтам до тех пор, пока он цепко держится за присущие ему способы их решения и бессознательно рассчитывает на то, что “и так сойдет”.
Другой темой, обсуждение которой следует начинать очень осторожно, служит идеализированный образ. Разговор о тех условиях, при которых определенные аспекты этой темы могут прорабатываться на сравнительно ранней стадии, увел бы нас здесь слишком далеко в сторону. Однако нужна осторожность, поскольку идеализированный образ часто является единственной частью личности пациента, которая для него реальна. Более того, он может быть единственным элементом, дающим ему своего рода самоуважение и не позволяющим ему проникнуться презрением к себе. Пациент должен набраться достаточных сил, прежде чем сможет вынести какой-либо “подрыв” этого образа.
Работа над садистскими наклонностями на ранней стадии анализа явно непродуктивна. Причина этого частично заключается в том громадном контрасте, который являют собой эти наклонности и идеализированный образ. Даже на более поздней стадии анализа их осознание часто наполняет пациента ужасом и отвращением. Но имеется и более конкретная причина, чтобы откладывать эту часть анализа до тех пор, пока безнадежность пациента несколько не снизится и он не станет шире смотреть на вещи: очевидно, что; он не может быть заинтересован в преодолении своих садистских наклонностей до тех пор, пока, бессознательно убежден в том, что единственное, что ему остается, это вести заместительную жизнь.
Тем же самым можно руководствоваться и относительно выбора момента времени для интерпретаций: он зависит от конкретной структуры характера. Например, с пациентом, у которого доминируют агрессивные наклонности и который презирает чувства как слабость, приветствуя все, что дает видимость силы, вначале следует тщательно проработать данное отношение, включая все его внутренние смыслы. Было бы ошибочным отдавать предпочтение какому-либо аспекту его потребности в человеческой близости, независимо от того, насколько очевидна эта потребность для аналитика. На любой шаг такого рода пациент ответил бы негодованием, как на угрозу своей безопасности. Он почувствовал бы, что должен быть настороже против желания аналитика сделать его “добреньким”, то есть ханжески благочестивым. Лишь когда он станет намного сильнее, он будет в состоянии вынести осознание своих тенденций к уступчивости и самоуничижению. С таким пациентом нужно также в течение некоторого времени избегать проблемы безнадежности, так как он будет склонен сопротивляться признанию у себя подобных чувств. Безнадежность была бы им воспринята как достойная презрения жалость к себе и означала бы позорное признание своего поражения. И наоборот, если доминируют наклонности уступчивого типа, вначале должны тщательно прорабатываться все факторы, вовлеченные в “движение к людям”, прежде чем можно будет обсуждать какие-либо склонности к доминированию или мести. И опять, если пациент представляет себя великим гением или потрясающим любовником, было бы полнейшей потерей времени обращаться к его страху презрения или отвержения со стороны окружения, а еще более бесплодной была бы проработка его презрения к себе.
Иногда содержание, которое может прорабатываться в начале анализа, очень ограничено. Так бывает особенно тогда, когда высокая степень эк-стернализации сочетается с ригидной самоидеализацией, – позиция, не допускающая и мысли о каких-либо недостатках. Если определенные признаки указывают аналитику на такое состояние, он сбережет много времени, избегая любых интерпретаций, даже отдаленно предполагающих, что источник затруднений пациента лежит внутри его самого. Однако в этот период реально затронуть некоторые частные аспекты его идеализированного образа, такие, как чрезмерная требовательность, которую пациент предъявляет к себе.
Знакомство с движущими силами структуры невротического характера также помогает аналитику быстрее и точнее улавливать, что именно пациент хочет выразить своими ассоциациями и, следовательно, на чем следует остановиться в данный момент. Он сможет мысленно увидеть и предсказать по незначительным на вид указаниям определенную сторону личности пациента целиком и поэтому сможет направлять его внимание на те элементы, которые надо уловить. Его позиция будет подобна позиции врача по внутренним болезням, который, узнав о том, что пациент кашляет, потеет по ночам и под вечер испытывает упадок сил, рассматривает возможность легочного туберкулеза и в соответствии с этим строит свое обследование.
Если, например, пациент как бы извиняется манерой своего поведения, готов восхищаться аналитиком и обнаруживает в своих ассоциациях самоуничижительные наклонности, аналитик мысленно представит себе все факторы, характерные для “движения к людям”. Он исследует возможность того, что это доминирующее отношение пациента; и если он обнаружит и другие свидетельства в пользу этого, то будет работать над этим отношением со всех возможных сторон. Сходным образом, если пациент неоднократно говорит о переживаниях, в которых он чувствует себя униженным, и показывает признаки того, что смотрит на анализ в этом свете, аналитик будет знать, что ему придется прорабатывать у пациента страх унижения. И он выберет для интерпретации тот источник страха, который в данное время наиболее доступен. Возможно, он сможет, например, связать его с потребностью пациента в подтверждении своего идеализированного образа при том условии, что части этого образа уже были осознаны. И опять, если в аналитической ситуации пациент проявляет инерцию и говорит о чувстве обреченности, аналитику придется прорабатывать его безнадежность в той степени, в какой это возможно в данный момент. Если бы это произошло в самом начале анализа, он смог бы только указать на ее смысл, а именно, что пациент сдался, признал свое поражение. Затем он попытается довести до него мысль о том, что его безнадежность исходит не из действительно безнадежной ситуации, а составляет проблему, которую следует понять и в конечном счете решить. Если безнадежность проявляется в более поздний период, аналитик, вероятно, сможет установить ее более специфическую связь с его отчаянием найти выход из своих конфликтов или когда-либо достичь соответствия своему идеализированному образу.
Предлагаемые меры тем не менее оставляют достаточно места для интуиции аналитика и для его чуткости к тому, что происходит у пациента внутри. Они остаются ценнейшими, даже незаменимыми инструментами анализа, которые аналитик должен стремиться развить в максимальной степени. Но сам факт использования интуиции не означает, что этот метод принадлежит исключительно области “искусства” или что это метод, где достаточно применения здравого смысла. Знание структуры невротического характера делает выводы, основанные на этом знании, строго научными и позволяет аналитику проводить анализ точно и ответственно.
Тем не менее из-за бесконечных индивидуальных вариаций в структуре аналитик может иногда продвигаться лишь путем проб и ошибок. Когда я говорю об ошибках, я не имею в виду таких грубых ошибок, как приписывание пациенту мотивов, которые ему чужды, или неудача в попытке установить присущие ему невротические стремления. Я имею здесь в виду весьма распространенную ошибку предлагать интерпретации, принять которые пациент еще не готов. В то время как грубых ошибок можно избежать, ошибка преждевременного высказывания интерпретаций является и всегда будет неизбежной. Мы можем, однако, достичь более быстрого осознания таких ошибок, если будем крайне внимательно относиться к тому, как пациент реагирует на интерпретацию, и соответственно учитывать это. Мне представляется, что чрезмерно большое значение придавалось факту “сопротивления” пациента: принятию или отвержению им интерпретации – и слишком малое тому, что именно означает его реакция. Об этом можно сожалеть, потому что конкретный характер реакции во всех ее деталях показывает, что именно необходимо тщательно проработать, прежде чем пациент будет в состоянии приступить к решению проблемы, выделенной аналитиком.
