Которое очень похоже на зеркало

 

Через два дня Уайт не ушел. Не ушел он и через неделю, и лесник добрейшая душа – не скрывал своей радости. Уже на третье утро рыцарь сам напросился в обход, начинал интересоваться жизнью растений, задавал массу вопросов, и Бовье, не привыкший много говорить, почувствовал, как у него устал язык и пересохло во рту.

А однажды вечером после длительного молчания Уайт вдруг сказал:

– Вы даже не представляете себе, дядюшка Шарло, какое большое дело делаете. Вы, по сути, предтеча… Вы не ограничиваетесь обязанностями просто лесника, вы делаете больше – охраняете лес: заботитесь о жизни каждого дерева, вовремя убираете безнадежные, больные растения и сухостой. Все это ох как верно – как сама истина…

Бовье настороженно прислушивался к словам Уайта. Присел на край табурета и замер. Даже глиняная кружка в его узловатых пальцах остановилась на полпути к губам. В маленькой комнатке повисла тишина. Огонь факела лениво колыхался из стороны в сторону. Стоявший при входе кувшин с настоем ивовой коры временами доносил горьковатый запах.

Старый Бовье покашлял и наконец не спеша, с заметным беспокойством отхлебнул из кружки.

– Что‑то плохо я понял тебя, дружок, с твоими иноземными словами, произнес он, морща лоб. – Ну да ладно. Творю ли доброе дело – не мне судить. Просто люблю лес, – это скажу тебе точно. А вот передохнуть тебе малость надо бы: притомился. Да и ночь на дворе…

Дни бежали быстро – интересные, непохожие один на другой. Всякий раз дядюшка Шарло рассказывал что‑нибудь новое – о деревьях, словно о живых существах, о жизни и повадках птиц и зверей. Как‑то, бродя по лесу, старый Бовье выбрал живописную лужайку и присел под каштаном. Пригласил отдохнуть и Уайта.

– Сдавать стал, – застенчиво пояснил он, снимая шляпу и утирая пот со лба. – Раньше‑то, бывало, эту дорожку ходил весело и споро, а теперь – сам видишь… Н‑да, годочки берут свое, дружок. Берут!

Он хрипловато вздохнул, утер полой камзола лицо и шею.

– Напиться не хочешь ли? А то тут рядом озерко есть.

– Это то, круглое?

– Оно самое. Запомнил?

– Конечно… А я, кажется, и в самом деле захотел пить, – с каким‑то удивлением произнес Уайт. – А вы, дядюшка Шарло?

– Э, нет, дружок: чем жарче день, тем меньше пью, все одно потом выйдет. Хотя ведь и от пота польза есть: кожу прочищает.

Он провел мозолистой ладонью по лбу, по щекам, посмотрел то ли на небо, то ли на кроны деревьев, потом заговорил снова – тихо, с паузами, понурив голову.

– Давненько уж мы вместе. Дело теперь знаешь не хуже меня… на редкость понятливый оказался. Даже поверил, что деревья живые, такие же живые, как человек: они, как люди, рождаются, растут и умирают… Так что в крайности заменишь меня. Никому больше лес не доверю!.. Ну, а водички‑то испить хочешь? – перебил он себя.

– Да нет, после, дядюшка Шарло. Еще успею.

– Гляди. Сам себе сеньор… Так вот я и говорю: чудной ты какой‑то, Уайт. По всему видать – не из простых: вон какие латы да камни на шлеме! Не иначе, в немилости оказался. С твоей‑то смекалкой да сноровкой не по лесу ходить пристало, а во дворце иль в крайности в каком знатном замке сидеть надобно.

Уайт смущенно засмеялся:

– Ничего мне этого не надо: я никогда не стану выше того, что хочу.

– А чего же ты хочешь?

– Немногого. – Уайт поднялся и стал задумчиво поглаживать ствол каштана. – Хочу любить вот их, хочу любить людей. А во дворце ничего этого у меня не будет.

– Вот я и говорю: чудной, – убежденно повторил лесник. – Толковый, добрый – верно. Но – чудной… Много в тебе туману, дружок. Опять же долго ли будешь таскать на себе эти железяки, будто проклятый небом. Себя не жалко, так лошаденку пощади!.. Ну, понимаю, не дурень: что‑то там такое с лицом. А все прочее?

– Я уж вроде и привык, дядюшка Шарло, – сказал Уайт.

Бовье грустно усмехнулся в бороду:

– О том ли толкуешь, дружок? Пора бы уж нам быть попрямодушнее. Или я не прав? Ежели считаешь, будто напугаюсь чего или не пойму всех твоих тайностей… Может, и бестолков в таких‑то делах – бог простит! – но разве ж в том суть? Разве ж, увидав твои тяжкие шрамы, стану другим? Да не может такого статься!.. Я полюбил тебя, как сына родного, со всеми твоими болячками и секретами…

– Спасибо… – У Уайта, кажется, дрогнул голос. – Спасибо, дядюшка Шарло! Я очень… впервые…

– Э, да чего там!

Старый Бовье заморгал и стал старательно отряхивать штаны, потом долго смотрел в сторону, прежде чем заговорить снова.

– Ну вот тебе мой сказ, дружок: не таи в себе это – скинь половину своих бед на мои плечи, выдержу!.. Одному‑то трудновато сладить, вдвоем легче… А неприглядности своей стыдиться не надо. Главное ведь в человеке душа. А душа у тебя – любой позавидует. – Бовье медленно поднялся. – Пошли, что ли?

Он прикрыл лицо ладонями и внезапно чихнул.

– К чему это я?.. Ах, да! Глаза у тебя, дружок, – хорошие глаза! Любовался утречком, как солнышко вставало. А оно, ясное, заглянуло прямо в эту черную дыру в шлеме – и будто два камня драгоценные.

– Там, где у вас? – тихо, с недоверием спросил Уайт. И еще тише: Глаза… у меня?

– А то у кого ж. Хоть бы забрало это проклятое поднял – грех прятать от людей такое богатство!

На мгновение Уайт замер. Потом провел перчаткой по щели над забралом, провел еще раз – и вдруг бросился в чащу, шурша ветвями плотного кустарника.

– Куда ж ты? – ничего не понимая, спросил Бовье. – Да погоди же, куда ты?

“Не иначе, беда”, – решил он. Продравшись сквозь кусты, он вышел к лесному озеру и судорожно обхватил рукой дерево. Уайт стоял на коленях на самой кромке берега и осторожно, с заметным недоверием и боязнью поднимал забрало, потом чуть подался вперед, чтобы яснее увидеть свое отражение… Бовье растерялся, не знал, что делать. Его обуял страх, когда Уайт с усилием снял шлем и нагнулся к самой воде. И тут же по лесу разнесся торжествующий крик:

– Я вижу!

– Чего… чего ты такое толкуешь? – Лесник с тревогой следил за ним, не решаясь приблизиться. – Ты отступи, отступи от воды‑то, чего прилип!

– Я вижу, дядюшка Шарло!

– Отступи, говорю! Тут с твоими железками – сразу на дно!

– Я вижу! Без шлема вижу!

Уайт оглянулся. Старый Бовье увидел чистое молодое лицо с едва пробивавшимися усами и счастливые карие глаза, излучавшие любовь ко всему миру…

 

Сообщение десятое