2020-06-08
108
1. "Синсё‑мару" терпит бедствие
В двенадцатый месяц второго года Тэммэй, в год тигра, старшего брата воды, в 13‑й день, в начале часа змеи из бухты Сироко вышел в море корабль "Синсё‑мару", принадлежавший Хикобэю, крестьянину села Сироко во владениях Камэяма в провинции Исэ. На корабле было семнадцать человек во главе с капитаном Кодаю. Груз корабля состоял из пятисот коку риса, отправленного владетельным князем Кии, из хлопчатобумажной ткани, лекарств, бумаги, посуды и пр. для купцов в Эдо.
С поднятыми парусами корабль шел под западным ветром и около полуночи вышел в открытый океан против Суруги. Неожиданно поднялся северный ветер, налетали шквалы то с севера, то с запада. Вскоре сломался руль, а ветер и волны свирепели все больше, и казалось, что корабль вот‑вот перевернется и пойдет ко дну. Тогда все находившиеся на судне срезали свои волосы, принесли их в жертву духу‑хранителю корабля и стали горячо молиться богам и буддам – кто в кого веровал, но буря бушевала все сильней и сильней.
К рассвету рев громадных бешеных волн стал подобен грохоту грома. Они обрушивались на корабль, как громады гор. Все растерялись и не знали что делать: спилили и сбросили мачту, стали бросать за борт груз. В течение семи – восьми дней корабль гнало ветром все дальше на восток. Позади уже не было видно даже гор, а корабль все несся по воле волн неизвестно куда по безграничному простору океана.
Время шло, наступил второй месяц следующего года, года зайца. По мере приближения корабля к противоположным берегам, ветер постепенно сменился на южный, море стало спокойнее. Тогда взяли оставшийся от руля румпель и установили его вместо мачты. Из имевшейся одежды сшили парус, натянули его двумя тросами и продолжали плыть неизвестно куда. Между тем в трюме обнаружили два мотка циновки для обтягивания татами, отправленные домом Ии, их также использовали для паруса. Так плыли еще несколько дней, но по курсу никакой земли все еще не было видно. Тогда Сангоро, обращаясь к Кодаю, сказал:
– Долго ли мы будем так носиться по морю неизвестно куда? Давай погадаем и по указанию Дайдзингу узнаем, близко ли от нас земля.
Тогда наделали из бумаги полоски и написали на них: "50 ри", "100 ри", "150 ри" и так, по 50 ри, до тысячи. Затем освятили их, и, когда взяли один, жребий гласил: "600 ри". Матрос Икухати сказал:
– Хоть и не годится тянуть жребий повторно, я все‑таки хочу попробовать хотя бы для развлечения.
Он повторно взял жребий, и там снова была надпись: "600 ри". Тогда все изменились в лице.
Когда наступил третий месяц, волнами сорвало оба якоря и сильно повредило нос и корму корабля, в трюме появилась течь, уровень воды в нем поднялся выше двух сяку, и моряки приготовились к неизбежной смерти. Тогда Сангоро сказал:
– Теперь не остается ничего другого, как обратиться к богам и буддам с молитвой о защите. Вместо того, чтобы, сложив руки, ждать смерти, нужно погадать, откуда протекает в трюм вода.
На бумажках написали названия частей корабля, освятили их, и выпал жребий с надписью: "Правый борт, угол у руля". Когда осмотрели это место, то действительно, там оказалась течь. Достали остатки хлопчатобумажной ткани, которые еще не были выброшены с корабля, и этой тканью с паклей заделали течь, предотвратив опасность.
На корабле было много риса, поэтому в пище недостатка не было, но с конца второго месяца стало мало питьевой воды. Поэтому на бак с пресной водой повесили замок, ключ от которого Кодаю носил на поясе, и каждый день выдавал каждому воду, но скоро она кончилась. Тогда стали пить воду из большого чана, который поставили под мачтой, чтобы собирать в него дождевую воду, но скоро и ее выпили. Так без воды прошли сутки. Всех так мучила жажда, что пробовали пить морскую воду, но пить ее было совершенно невозможно, и все невыносимо страдали.
К счастью, той ночью пошел дождь. Собрали бочонки, кадки и даже шлюпки, помыли их и набрали дождевой воды. По замыслу Кодаю, надстройку обили досками, в центре сделали отверстие, под него поставили сосуд, где скапливалась вся дождевая вода.
После того дожди были часто, и воды хватало. Был уже пятый месяц, но там временами еще шел снег и стояли сильные холода, и все носили одежду на вате. Матрос Икухати начал страдать от болей в животе, у него начался понос, и вечером 15‑го дня седьмого месяца в час свиньи он скончался. Члены экипажа уже и так ослабли от перенесенных трудностей и лишений и, хотя никто не сговаривался друг с другом, ежедневно три раза совершали омовение во исполнение молений богам и буддам, а от этого только еще больше слабели, страдали от куриной слепоты и с наступлением сумерек ничего не видели. Поэтому пришлось дожидаться рассвета, и только тогда труп омыли, побрили ему голову, завернули в белое полотно и уложили в бочку. На крышке Кодаю написал: "Матрос Икухати с корабля Дайкокуя Кодаю из Сироко провинции Исэ". Крышку плотно привязали к бочке полотном и с плачем опустили в море.
В ту ночь прошла страшная гроза. На следующий, 16‑й день, море бушевало, а вечером начался сильный шторм и ливень. Грозные волны, казалось, омывают небо. Штормом сломало фальшборт, сорвало и унесло доски, перевернуло хибати, угли попали в лицо Синдзо и обожгли его до ран.
Так они носились в океане и иногда по утрам и вечерам принимали облака или туман за острова и горы. Заметивший их начинал кричать: "Земля, земля", – все радовались, ободрялись, но всходило солнце и видение исчезало, и все снова падали духом. Так было много раз. Не было никаких птиц, кроме чаек. В хорошую погоду на сердце становилось легче, они делали небольшой пестик, насыпали в кадушку рис и начинали его толочь, так как, несмотря на лишения и испытания, есть неочищенный рис было трудно. Толкли по очереди. В дождливые дни настроение падало, и все становились до того безразличными, что многие валялись на палубе, не обращая внимания на дождь.
Когда долго стояла ясная погода и наступал такой штиль, что судно, казалось, не движется, работы не было, и молодые матросы со скуки начинали играть в азартные игры, но проигравшие особо не жалели о проигрыше, а выигравшие не радовались: на корабле не на что было тратить деньги. Скука от этого только росла, и играть перестали.
Первое время все старались утешать друг друга и помогали один другому, как части одного тела. Но с течением времени каждый стал думать только о себе, начали возражать друг другу, загорались споры, по малейшему поводу возникали ссоры, драки. Каждый считал, что обречен на верную смерть, и никто не слушался ни капитана корабля, ни старшину, и это доставляло им столько беспокойства, что у них опускались руки. К вечеру 19‑го дня того месяца Сангоро заметил на поверхности моря морскую капусту и сказал, что корабль находится недалеко от земли. Все обрадовались и воспрянули духом.
На острове Амчитка
На рассвете 20‑го дня (11 августа 1783) Исокити вышел помочиться и заметил что‑то вроде острова. Но по молодости даже не стал всматриваться, решив, что это опять какое‑нибудь облако, вернулся и лег спать. Когда рассвело, на палубу поднялся Коити. Посмотрев на восток‑северо‑восток, он увидел как будто остров, хотя из‑за тумана рассмотреть хорошо не мог. Он сейчас же стал скликать моряков; все проснулись и сбежались на палубу. Тем временем туман рассеялся, и часам к десяти стало видно, что это гора: виден был снег. Когда окончательно убедились, что перед ними остров, радость моряков была неописуемая. Но на корабле не осталось даже руля, и никак не удавалось подойти. Все боялись, что с суши подует ветер и унесет корабль в океан, когда остров перед глазами. Начали думать, как быть. Перерыли все с носа до кормы, сделали небольшой парус, к рулю протянули два троса и к часу овцы (около 14 часов) подошли к острову. На расстоянии в четыре‑пять тё от берега бросили якорь. За несколько дней перед тем Сангоро и Дзиробэй заболели и не могли поднять головы с подушки, поэтому их уложили в шлюпку и с трудом спустили ее на воду, затем туда передали божницу из храма Дайдзингу (эта божница в полной сохранности привезена обратно), погрузили два мешка риса для еды, четыре‑пять вязанок дров, котлы, сковороды, одежду и спальные принадлежности. Кодаю с малым мечом за поясом набил багажный мешок и с остальным экипажем сел в шлюпку. Они пристали к берегу небольшого острова, на котором не росло ни единого деревца.
Жители острова заметили корабль, и вдоль подножия горы к берегу вышло одиннадцать человек. У них были темно‑красные лица и короткие бороды, волосы торчали во все стороны, ноги – босые. Одежда их, сделанная из скрепленных вместе птичьих перьев, едва покрывала колени. На плечах они несли палки. К каждой палке привязано по четыре‑пять диких гусей. Было трудно понять, люди это или черти. Они стали говорить на непонятном языке. Кодаю подумал: если они люди и их натура такая же, как у нас, то у них должно быть корыстолюбие, и мы сможем дать им понять, чего мы хотим, и протянул им несколько монет. Они охотно их взяли. Тогда он достал хлопчатобумажное полотно. Они с радостным видом схватили его и, подойдя к Кодаю, потянули его за рукав: "Пойдем с нами!".
Кодаю обратился к экипажу:
– Я капитан корабля и не могу его покинуть. Кто из вас сходит с ними? У них, наверное, есть какое‑нибудь жилье. Пойдите и посмотрите, что там есть.
Но никто не вызвался идти. В конце концов Сэйсити, Сёдзо, Коити, Синдзо и Исокити сказали, что они пойдут впятером. Они пошли с островитянами. Пройдя с половину ри, с вершины горы они увидели по ту сторону двух человек, не таких, как островитяне. На них была одежда из красного сукна, а в руках – охотничьи ружья. Увидев моряков, они выстрелили холостыми зарядами. Все пятеро перепугались, но те подошли к ним и стали их успокаивать, гладя по плечам и по спине, и говорить что‑то, и хотя слова были непонятны, но жесты говорили: "Пойдемте сюда!". С толпой островитян они перевалили через гору. Оттуда открылся вид на побережье северной стороны, но нигде не было видно человеческого жилья. Там на берегу собралось много людей, одетых в сукно и бархат. У всех были копья и ружья. Туда и повели пятерых моряков. О чем‑то посовещавшись, привели к чему‑то вроде солодовни, и, открыв двери, ввели внутрь.
Войдя, они увидели, что находятся в помещении шириной два с половиной кэна, длиной шесть‑семь кэнов. В земле была вырыта яма, над ней устроена кровля из брусьев, упертых в стенки, поперек на них уложены бревна, покрытые травой, сверху насыпана земля. В центре этого строения пол земляной, а по бокам с двух сторон – деревянный, из досок. Люди, которые встретили их, были из России, находящейся на большом западном континенте "Европа". Первых двоих звали Федором Михайловичем и Яковом.
Остров называется Амчитка и находится между двумя материками – Азией и Америкой, и, хотя расположена в нескольких тысячах верст к востоку от самой России, недавно была присоединена к ней и поэтому сюда приезжают люди собирать налоги и вести меновую торговлю на местные продукты. Они сменяются каждые пять лет. Стреляли они, чтобы приветствовать моряков с благополучной высадкой на сушу. В их стране принято стрелять из ружей в честь радостных событий.
Это помещение называется барабара и является жилищем русских. Жители острова живут в пещерах (подробности о местных обычаях – в разделе "Обычаи инородцев").
Здесь им дали что‑то вроде чая. Позже они узнали, что его заваривают из листьев травы, растущей на камнях на берегу моря. Но они проголодались и стали показывать на рот и хлопать себя по животу. Увидев это, взяли рыбу длиной около одного сяку, завернули в траву и сварили в соленой воде. Затем подали на стол, похожий на створку двери, налили полные деревянные миски какого‑то супа, с виду вроде сиродзакэ, и дали деревянные ложки. Эта рыба называется сутатики из породы айнамэ. Суп называется сарана, потому что варится из корней сараны, которую толкут и растирают с водой. Там это обычная пища. Русские здесь тоже питаются ею. еще в пищу идут треска, морской еж, мясо морского зверя, дикие гуси, утки.
После еды пятеро русских с копьями и ружьями в руках окружили Сёдзо, Коити и Сэйсити и повели их в сторону западных гор. Увидев это, Исокити подумал, что их хотят увести за горы и там убить. В невыразимом горе он решил, что коли уж все равно судьба умирать, так умереть лучше вместе, как вместе они были до сих пор. Они с Синдзо выбежали из землянки и закричали: "Подождите, подождите!". Услышав их, те трое обернулись и в нерешительности остановились. Синдзо и Исокити бросились бежать к ним, но остальные русские подбежали и задержали их. Видя это, ушедшие вперед вернулись. У русского начальника на лице отразился гнев, и трое японцев, шедшие с ним, сказали Исокити:
– Уж если нас занесло волнами в чужую страну, нет никакой надежды, что мы сможем долго прожить. Нам тоже хочется жить и умереть вместе с вами, но придется расстаться. Кто знает, какое горе придется нам испытать, если мы их рассердим? А если мы положимся на их волю, то, может быть, жизнь наша будет сохранена. Только давайте вместо Синдзо оставим здесь Коити: ведь Коити годами старше его.
Сказав так, они сердечно распрощались. Затем жестами показали, что готовы идти, и, сложив руки ладонями вместе, стали молиться. Гнев русского начальника смягчился, и, обращаясь к остающимся, он что‑то сказал и сложил пальцы так, что ноготь большого пальца прижался к концу указательного. По его виду и без слов можно было понять, что ничего плохого они нашим не сделают. Тогда на душе у них стало спокойнее. Потом сказали, что троих повели к пристани, а двоих оставили в качестве заложников.
Коити и Исокити вошли в хижину, но и там все время думали о судьбе тех троих, а также о тех, кто остался на берегу. Стало смеркаться, снова принесли рыбу и суп. Когда поели, пришел какой‑то старик и сказал: "Тамбако, тамбако, тамбако!", и вскоре принес им табак и палочку. Построгав ее и смешав стружки с табаком, старик протянул им это вместе с деревянной трубкой. Палочка была из вишневого дерева. Табак очень крепкий и курить его невозможно, если не примешать стружек. Они достали свои трубки и закурили. Тут донесся звук шагов и в помещение вошли два‑три десятка человек. Вид у них был страшный: головы лохматые, на лицах синие полосы, из ноздрей и из‑под нижней губы растут рога. Исокити очень перепугался. Он решил: "Наверное, те трое все‑таки убиты, а нас скормят этим дьяволам". Потом он рассвирепел и подумал: "Эх, если бы был хоть нож, я сначала хоть одного бы зарезал, а потом уж и смерть принял. Но с голыми руками ничего не сделаешь". Поэтому он только сжался и в душе молил богиню храма Дайдзингу защитить его. Но вот все они один за другим ушли. Оказалось, что это женщины, местные островитянки, которые пришли посмотреть на потерпевших кораблекрушение. Двое моряков мало‑помалу пришли в себя и сидели, тяжело вздыхая. Тут к ним опять подошел прежний старик, принес кожаную одежду и знаками показал, чтобы они ложились спать. Они взяли одежду и, не раздеваясь, улеглись и накрылись ею. Они так устали за долгие месяцы, что крепко заснули, позабыв обо всем.
Потом они узнали, что старика зовут Дядя Милович, сначала он был камутядари (так называют туземцев Камчатки), но теперь обратился в веру той страны, переменил имя и вместе с русскими приехал сюда. Он стар, и ему поручили заботиться о потерпевших кораблекрушение. Говорили, что ему больше семидесяти лет.
На следующее утро, когда проснулись и вышли из землянки, оказалось, что островитяне принесли им оставленные в лодке теплые вещи. Тут они поняли, что им не хотят причинить зла и почувствовали себя в безопасности.
На завтрак ели ту же рыбу и суп из сараны. Так прошел и этот день. Они хотели узнать, куда ушли остальные трое. Беспокоило их также, что происходит на берегу, где сошли с корабля, и они сказали, что хотят сходить туда. Но сначала их не поняли,и они стали объяснять знаками, показывая в сторону корабля. Наконец их поняли, и они вдвоем отправились в путь. Стоял такой туман, что впереди ничего нельзя было различить, и чтобы отметить дорогу, они связывали пучками траву.
Одиннадцать человек во главе с Кодаю, проводив пятерых, беспокоились. Некоторое время спустя пришли несколько человек, одетых в сукно. Сначала они выстрелили холостыми зарядами, а потом подошли близко и протянули темно‑красный порошок и стали показывать, что его надо нюхать. Ничего не понимая, наши не решались, но потом матрос Кюэмон попробовал понюхать и понял, что это измельченный в порошок табак, смешанный с каким‑то снадобьем. Это называется порошка (то есть нюхательный табак, по‑голландски он называется снойф табако), и люди той страны употребляют его постоянно.
Их начальника зовут Яков Иванович Невидимов. Он приказчик богатого купца Жигарева, приехавший выменивать шкуры. Кодаю написал и показал ему иероглифы, но тот ничего не смог прочесть. Те люди тоже стали писать, но теперь наши ничего не могли понять. Между тем собралось множество островитян, мужчин и женщин, они пришли поглазеть. Тем временем наступили сумерки, все захотели есть и, сложив из камней очаг, поставили на него котел, сварили рис и, сделав из него колобки, стали есть. Пытались угостить стоявших вокруг островитян, но те, откусив немного, выбрасывали. Но русским рис очень понравился.
Наступила ночь. Все вошли в пещеру в скалах на берегу моря, поставили на возвышенном месте божницу из Дайдзингу, постелили постель и улеглись спать. Русские Степан Титюри, Вавила Кадимов, Александр Горяинов и Иван Кондаков не спали всю ночь, охраняя снаружи пещеру, чтобы потерпевшие кораблекрушение могли спать спокойно.
Когда на следующее утро вышли посмотреть на взморье, то увидели, что их корабль сорвало с якоря, ударило о подводную скалу напротив острова и пробило дно. К берегу вынесло только тот груз, который был наверху, все остальное пропало. Подошли русские и островитяне и стали что‑то возбужденно говорить, но у Кодаю было так тяжело на душе, что он закрыл глаза и, не оборачиваясь, ушел в пещеру и лег. К вечеру он услышал снаружи какой‑то шум. Незаметно выглянув, он увидел, что на берегу собрались Невидимов и другие. Они нашли на разбитом корабле бочонок сакэ, напились и теперь весело плясали и пели. Островитяне, увидев это, обыскали разбившееся судно, нашли еще один бочонок, сбили с него крышку и, черпая прямо руками, начали пить, но вдруг их стало тошнить и рвать. Оказывается, когда на море бушевали такие бурные волны, что невозможно было выйти на палубу даже чтобы помочиться, пришлось использовать для этой нужды пустой бочонок, а они приняли это за сакэ. Когда Кодаю понял, в чем дело, то, несмотря на всю тяжесть положения, от смеха чуть кишки не разошлись, но боясь, что на него рассердятся, сдержался и улегся в пещере. А ночью разбилась и шлюпка, стоявшая на привязи у берега.
На рассвете по приказу Невидимова отправились в путь по горной дороге. Больных Сангоро и Дзиробэя островитяне несли на спине. По дороге встретились с Коити и Исокити и обрадовались, что и у всех все благополучно. Отсюда все вместе пришли туда, где живут русские. Там было построено два дома, в одном жил Невидимов, в другом – подчиненные. Еще был склад, он был сделан так же, как жилье. Поскольку людей было много и в домах было бы тесно, Кодаю со своими спутниками на эту ночь поместили в кладовую. В кладовой хранились припасенные к зиме груды вяленой рыбы, вяленых гусей, уток и т. д., и поэтому стояло такое зловоние, что нельзя было терпеть. Пришлось вынуть мешочки с благовониями, заложенные в одежду, жечь их на огне и так провести ночь.
Невидимов и прочие платят правительству налоги и приезжают сюда, чтобы на табак, мануфактуру, а также на воловьи и лошадиные шкуры, из которых делают байдары, выменивать у островитян морских бобров, нерпу, морских львов и т. п. За ними с материка каждые пять лет приходит корабль и привозит на смену людей, а они погружают товар и возвращаются. Корабль привозит смену и на другие окрестные острова, и все возвращаются на родину на одном корабле.
Прошло уже больше двух месяцев, как Кодаю и другие прибыли сюда, но не понимали ни одного слова. Но было совершенно ясно, что Невидимов и его товарищи не местные жители. Поэтому, желая узнать, когда придет за ними корабль с соотечественниками, наши показывали им суда или изображали жестами паруса. Те, очевидно, поняли смысл, потому что нарисовали двадцать четыре кружочка, а над ними изобразили месяц. Все стали гадать, что это значит. Некоторые думали, что корабль придет через двадцать четыре дня, другие ‑ что через двадцать четыре месяца. Как бы там ни было, стали жить в ожидании этого дня. Но время шло, а о корабле ничего не было слышно. Тогда снова посоветовались и решили, что теперь уже ясно, что кружки означали двадцать четыре месяца. А коли уж придет корабль, то не может быть, чтобы нас бросили на этом острове. Но мы и сами должны просить, чтобы нас с первым попутным судном отправили в любую страну, а уж если попадем на сушу, то сможем что‑нибудь предпринять.
А утром 9‑го дня восьмого месяца (20 августа 1783 г.) умер от болезни отец Исокити Сангоро.
Однажды Сангоро собрал людей с корабля и сказал Кодаю:
– Мы уже долгие годы являемся моряками и не раз терпели кораблекрушения и переносили всякие лишения. Так что с какими бы несчастьями мы ни встретились, нас это особенно не встревожит. А вот ты по природе не моряк, а приемный сын в семье капитана, нет мореходного опыта, и в такое положение попал, верно, впервые. Тебе повредят непривычные климат и пища. Поэтому, пока не поздно, напиши завещание и письмо на родину. Не может быть, чтобы хотя бы один или два человека из шестнадцати не вернулись на родину, они и передадут письмо. Нам не о чем жалеть, если мы скончаемся здесь, а у тебя большое состояние, и ты должен им распорядиться после смерти, чтобы потом это не лежало на душе.
Так увещевал, а оказалось наоборот: он сам умер раньше, а Кодаю выжил и вернулся на родину. Разве не является до удивления везучим человеком!
Один за другим умерли от болезней Дзиробэй, Ясугоро, Сакудзиро, Тидзиро, Тосукэ. Оставшиеся в живых совсем приуныли и изо дня в день только и думали: "Хоть нам и удается еле‑еле оставаться в живых, но нет никаких вестей о том, чтобы можно было вернуться на родину, и кто знает, с какими еще трудностями придется встретиться здесь". А некоторые даже думали, что скончавшиеся раньше, пожалуй счастливее. Но потом, одумавшись, говорили: "Лишь бы остаться в живых, а тогда с помощью богов и будд, может быть, найдется и возможность снова вернуться на родину". Жили только ожиданием корабля, который должен прийти за людьми.
Прошло уже больше полгода, как попали на этот остров, а языка все еще не понимали. Иногда русские смотря на одежду и вещи, говорили: "Это тёва". и хотя эти слова застряли в ушах, было непонятно, что они означают: то ли "мне хочется получить это", то ли "это плохое" или "хорошее", или они насмехались, говоря, что "это грязное".
И вот однажды Исокити решил, что каков бы ни был смысл этих слов, станет понятно, если мы сами попробуем применить их. И, показав на котел, как раз в это время находившийся рядом, сказал: "Это тёва", – ему ответили: "Котёу". И тут стало понятно, что эти слова означают вопрос: "Это что такое?". И с тех пор они стали записывать все, что слышали, постепенно запоминать слова и начали немного говорить. Потом, решив, что вместо того, чтобы сложа руки, попусту терять время, лучше работать, стали вместе с островитянами ездить на острова Крысьи, Кыска, Чук, Унимак и помогать ловить морского бобра, зарабатывая себе на жизнь. Тем временем все лучше понимали язык и однажды спросили: "Где корабль, на котором вы приплыли сюда?" Им на это ответили, что корабль развез по окрестным островам приехавших из России и ушел на Командорские острова, чтобы собрать шкуры. Через три года после этого, в июле месяце, наконец пришел русский корабль. Но в то время дул сильный северный ветер, корабль не мог войти в гавань и ушел обратно в открытое море.
Постепенно ветер и волны стихли, а когда корабль снова хотел зайти в бухту, вдруг опять поднялся шторм и кораблю пришлось войти в залив, не доходя одной версты до гавани, в которую он шел. Тут ветром и волнами оборвало якорную цепь, и корабль в конце концов разбился. Но находившимся на судне людям удалось на шлюпках высадиться на сушу, мало‑помалу выловили и оснащение корабля. Членов экипажа было двадцать четыре человека. Груз корабля состоял из шкур.
Итак, потерпел крушение посыльный корабль, в ожидании которого жили эти годы и месяцы. Они совершенно пали духом, думая, что теперь будет. Уныние было еще больше, чем вначале, во время крушения собственного судна. Ведь подумать только: Россия была для них неведомой страной, и если бы даже они уехали с острова, это не значило, что вернутся к себе на родину, и неизвестно, какие беды еще ждут их. И если они так печалились из‑за того, что разбился тот корабль, то можно представить, до чего тяжело и горько было на острове. К этому времени одежда на них износилась и вся порвалась, и они одевались в одежду из птичьих перьев или из шкур морского льва, выпросив ее у островитян.
На Камчатку
Однажды Невидимов сказал Кодаю и его спутникам:
– Кто знает, когда теперь снова придет корабль. Мы так надеялись, что наконец‑то вернемся на родину! Но корабль погиб. Если построить судно и перебраться на Камчатку, можно как‑нибудь спастись, потому что оттуда тянется суша. Давайте возьмемся за дело все вместе!
Собрав снасти с русского корабля, гвозди от корабля Кодаю, дерево, выброшенное на берег, они через год построили корабль грузоподъемностью около шестисот коку. На него погрузились двадцать пять русских и девять японцев с Кодаю, взяв с собой шкуры морских бобров, нерпы, морских львов, а также продовольствие: вяленую рыбу и гусей. 18 июля в год овцы (1787) корабль отбыл с Амчитки и, пройдя морским путем тысячу четыреста верст (верста состоит из пятисот саженей, в одной сажени семь магариганэ восемь бу на наши меры), 23 августа того года благополучно пристал к Камчатке. На берегу увидели парацука (палатка) – навес от солнца, сооруженный наподобие кая, но из полотна. Человек двадцать жен и детей русских, находившихся там на службе, собирали плоды травы под названием ягодэ. Туземцы в той местности точно также дикари, как эдзо, но там находится много приехавших из России чиновников от местного начальника и ниже.
Увидев, что в бухту вошел корабль, навстречу вышел местный начальник Конон Данилович Орлеанков, принял от Невидимова потерпевших кораблекрушение, сели на речное судно и, пройдя верст пять, вышли на сушу. Кодаю поселили в доме местного начальника, а остальных восемь человек – в доме у Василия Добрынина, писаря местного начальника. Местный начальник имеет чин секунд‑майора и жалованье четыреста серебром. За службу в тех краях полагается добавка в тысячу пятьсот рублей. Семья состоит из одиннадцати человек, считая старых и малых. Слугами у него все мелкие чиновники. Через каждые пять лет все сменяются. К восьми человекам у Добрынина начальник прикрепил лекаря, солдата и слугу. Пищей снабжал тоже он.
Это место представляет собой небольшую деревню в пятьдесят‑шестьдесят домов. Вечером в день прибытия дали вяленой рыбы чавыча и в оловянной чашке какую‑то белую жидкость с плодами тарава (название какой‑то травы. К этому подали что‑то похожее на кумадэ, ножи и большие ложки. Кумадэ используются вместо палочек для еды. Этими тремя предметами повседневно пользуются во время еды жители той страны. На следующее утро подали лепешки из муги и такую же жидкость, как упомянутая выше, в налитых доверху сосудах из коры вишни (береста). Эта жидкость очень вкусная, и она была гуще, чем накануне вечером. Но что это такое, не знали и думали, что, вероятно, приготовлена из корней сараны, как и прежде.
Старуха в том доме утром и вечером ходила куда‑то с небольшой бадейкой и через некоторое время возвращалась. Исокити показалось странным, что так повторяется каждый день, и, пойдя за ней следом, он заметил, как она вошла в сарай для коров рядом с домом. Заглянув в щелку, он увидел, что там стоят желтая и черная коровы. Старуха присела под брюхо одной из них и стала доить молоко в свою бадейку. Надоив от одной коровы около одного сё и четырех‑пяти го молока, она вернулась.
И тут он понял, что это и есть та самая белая жидкость. Называется она мороко. А более густая – то же молоко, но проваренное, называется оно вареной мороко. Убедившись в этом, Исокити подумал: "Какая мерзость!", и рассказал остальным, и моряки перестали есть эту еду. От местного начальника им присылали угощение: муку, вяленую рыбу, говядину, но говядину они отсылали обратно, говоря, что говядины не едят.
Прошло пять месяцев, как они находились здесь, и муки стало не хватать, ели только вяленую кету и чавычу. Примерно к ноябрю съели и всю рыбу. Начальник посылал людей туда и сюда, чтобы разыскать что‑нибудь пригодное в пищу, но был такой голод, что если у кого и было что припасено, то никто не давал, оставляя для себя, поэтому поневоле приходилось не есть по два дня подряд. И не удивительно, что потерпевшие кораблекрушение иногда, собравшись вместе, жаловались друг другу:
– Ну разве это не напасть: еле выбрались с того острова и наоборот, оказались на краю смерти от голода. Какие же мы несчастные, что нам приходится терпеть такие страдания!
Однажды один из чиновников прослышал, что неподалеку есть корова, быстро отправился туда, забил корову, принес два стегна и сказал:
– Вы говорите, что родились в Исэ или где‑то там и поэтому не едите мясо животных. Но если вы будете соблюдать этот запрет в такое время, то умрете от голода. Так что давайте ешьте это мясо, чтобы выжить, а когда будет еды вволю, сможете как угодно поступать. Он так обстоятельно разъяснил им пользу, что все согласились. Исокити взял нож, отрезал кусок и стал есть. Увидев это, и остальные стали резать мясо и есть. И с тех пор утоляли голод тем, что ели говядину по пять‑шесть сунов в день на восемь человек.
Хозяева дома, хотя и видели говядину, не могли позволить себе даже попробовать ее, потому что была прислана начальством, и питались корой вишневого дерева, смешивая ее с икрой. На них было тяжело смотреть. В то время Кодаю не чувствовал недостатка в пище, так как жил у начальника. Восемь человек) съели одно стегно за двадцать дней, а потом брали около ста моммэ говядины, кипятили ее с горстью муги и питались этим супом.
Таким образом, два стегна им хватило, чтобы поддерживать жизнь, на два с лишним месяца. И хотя настроение оставалось неизменным, силы падали, ноги ослабли, не могли даже свободно ходить. Теперь не осталось ничего иного, как по совету хозяина дома сдирать с вишни (березы) верхнюю кору, а сладкую под ней размачивать в воде и есть. Она не шла в глотку, комом застревала в груди, но, думая, что это лучше, чем смерть от голода, они питались этим несколько дней.
От таких бедствий и лишений 5 апреля в час дракона умер Ёсомацу, 11‑го – Кантаро, 6 мая – Тодзо. Все они погибли от болезни, которую им не доводилось видеть на родине. От этого недуга ноги распухают и становятся темно‑синими от бедер до ступни, а потом начинают гнить десны, и умирают. Называется эта болезнь тинка (как удалось установить, по‑голландски эта болезнь называется сикэрубойку, о ней говорится в книгах "Ирин сюё", "Исюкинкан", это цинга – сэйтайгакан. Видя, что они все больше теряют силы и овладевает отчаяние, соседи им говорили:
– Потерпите немного: наступит май, и как только растает лед, будем ловить рыбу и недостатка в пище не будет.
Эти слова ободрили их, и вскоре, действительно, лед на реках растаял, с моря в реку вошла мелкая рыба, называемая бакирити (по‑айнски она называется коморо, а в провинции Этиго – итоо). Рыбы было так много, что от нее вода в реке потемнела, и стали ловить сетями. Вареная она так вкусна, что ни с чем не сравнить. В тех краях острая нехватка соли, очень дорога, и бедные люди почти никогда ее не употребляют. Дней четырнадцать‑пятнадцать жили этой рыбой, а когда постепенно эта рыба стала исчезать, подошла чавыча. Ее тоже ловят сетями. Этим занимаются женщины. Они запускают сети, прикрепив к ним поплавки из мочевых пузырей животных, и вылавливают в день триста‑четыреста штук. К тому времени, когда кончилась и эта рыба, наступил июнь и пришло время лова кеты. Рассказывают, что с этого времени кета в огромном количестве поднимается вверх по реке, чтобы метать икру. Рыбы трутся животами, разрывают их, сбивают носы и погибают. Такую рыбу не едят даже туземцы. Там много гор, поэтому охотятся на зверя, едят мясо, а из шкур делают одежду, и поэтому, хотя они и не обрабатывают землю, все же обычно не чувствуют недостатка ни в одежде, ни в пище.
В Охотск
15 июня того года наши моряки в одной лодке с капитаном (помощник местного начальника) Тимофеем Осиповичем Ходкевичем и солдатом Константином Матвеевичем оставили эту землю и отправились в Тигиль. Лодка длиной в пять кэнов и шириной в три с лишним сяку выдолблена из одного куска дерева. В одной лодке могут плыть не больше семи‑восьми человек, включая двух матросов. В путь отправились шесть потерпевших кораблекрушение и пятнадцать русских на трех или четырех лодках. Сначала плыли вверх по реке и дней через тринадцать‑четырнадцать вышли на берег. Один день ушел на то, чтобы перевалить гору, после чего снова сели в лодки. Теперь уже плыли вниз по течению и поэтому стремительно неслись по нескольку десятков верст, и 1 июля прибыли в Тигиль. Длина всего пути, по реке и по суше, – триста семьдесят верст, по пути устроены пристани, где меняют лодки. Зимой ездят по льду на санях, запряженных собаками. Высадившись на берег, Кодаю поехал верхом на лошади, а остальные шли пешком. На ночлег остановились в доме начальника. Здесь был небольшой поселок в сто сорок – сто пятьдесят домов, сказали, что вскоре отправятся отсюда в Охотск. Путники задержались, только пока на корабль грузили продовольствие, товары и прочее, и 1 августа корабль, подняв паруса, вышел из Тигиля. Это было одномачтовое судно водоизмещением четыреста коку. На нем плыли Тимофей Осипович и Кодаю со своими людьми. Людей было много, и поэтому через двадцать четыре‑двадцать пять дней после отхода с продовольствием и с водой стало скудно. Тогда воду стали распределять между людьми по одной чайной чашке два раза в день, а из провианта ничего не осталось, кроме соленой травы, называемой черемша (разновидность чеснока, в Мацумаэ называется айбакама). Все на корабле очень волновались и уже начали совещаться, нельзя ли где‑нибудь поблизости высадиться на берег. Но в это время подул сильный попутный ветер, и вскоре корабль прибыл в Охотск. Морем этот путь восемьсот верст, а по суше ‑ две тысячи пятьсот. Домов там не больше двухсот. Местный начальник Иван Гаврилович Кох выдал Кодаю тридцать серебром, а остальным – по двадцать пять.
Дорога до Иркутска
Отсюда до Якутска простирается обширная земля, на которой нет человеческого жилья. Поэтому, готовясь в путь, на полученные деньги купили меховую одежду, меховые шапки, рукавицы, обувь. Собрались ехать: сержант Василий, который собирал на Камчатке, в Петрогавани, Тигиле и Гижиге налоги шкурами морского бобра, нерпы, куницы, медведя и отвозил их в Россию, три солдата, сопровождавшие его для охраны, лекарь Мирон Степанович Бирючков, который был здесь на службе, а теперь с женой и детьми возвращался в Иркутск, еще один португалец (Португалия это страна) и один бенгалец (это страна Бенгалия). Они были с корабля, потерпевшего крушение у Медного острова.
Они плыли с торговыми целями в Большерецкую на большом английском (Англия это страна) судне, называемом карабирэ. Всего на корабле было шестьдесят два человека, китайцы, португальцы, французы, бенгальцы и другие. Закончив торговлю, они вышли в море с Командорских островов, а когда пришли к Камчатке, на радостях выпили вина и заснули мертвым сном, а в полночь поднялся шторм. В таком положении матросы хотели рубить якоря и подойти к берегу, а капитан хотел поставить еще большой якорь, но тем временем ветер и волны становились все ужаснее, и корабль погиб. Шестьдесят человек, мертвецки пьяных, стали добычей моря. Только двое, которые были трезвенниками и не пили вина, с трудом добрались до суши, где были спасены русскими. В предыдущем году, дней за десять до того, как туда попал Кодаю, они с попутным кораблем пришли в Большерецк, где зимовали, а теперь путешествуют с Кодаю и другими. В Иркутске оба переменили имена: португалец стал называться Федором Осиповичем Сибиряковым, а бенгалец – Федором Ивановичем Кудзисицуфу, стали купцами и остались там жить. Бенгалец был чернокожим. Кроме них было еще два переводчика‑якута, а всего – семнадцать человек. 12 сентября того года выехали из Охотска.
Оттуда до Якутска 1013 верст, и почти на всем протяжении нет человеческого жилья. Поэтому среди груза, который везли лошади, были лепешки из муги, испеченные дважды (два раза их пекут для того, чтобы они не испортились от времени), говядина, сахар, палатки для ночевки в пути и даже сено для лошадей. На полпути пошел снег, они ломали ветки деревьев, стлали, а сверху расстилали шкуры и спали на них. Если у ехавших на лошадях замерзали ноги, они шли пешком, пока не согреются. Верстах в 300 от Якутска стало попадаться жилье, и тогда ночевали там. Так как с ними следовал казенный багаж, на станциях забивали коров и должны были кормить их.
9 ноября того года приехали в Якутск. Там пятьсот‑шестьсот домов, это очень оживленное место. Местный начальник Иван Григорьевич Козлов‑Угреин в чине полковника. Он более важный человек, чем начальники на Камчатке и в Охотске. В прошлом году он развелся с женой. Живет один и в подчинении имеет человек двадцать. Дом двухэтажный, деревянный. Здесь тоже Кодаю выдали 30 рублей серебром, а остальным – по 25. Отсюда выехали 13 декабря, и с ними еще солдат, Василий Данилович Бушинев, – всего восемнадцать человек. Это место находится на самом северо‑востоке, поэтому климат здесь очень холодный, и во время морозов люди, выходя на улицу, одеваются в одежду из шкур, на голову надевают колпаки из меха, обе руки засовывают в подобие мешков без дна из лисьей шкуры, и ходят, закрываясь от носа и ниже. Иначе кровеносные сосуды отмерзают, мертвеют и нередко отваливаются уши, нос, а выдающиеся части щек так воспаляются, как будто их расковыряли. В июне, июле и августе вечерняя заря остается над землей, и ночью светлее, чем днем в пасмурную погоду. Зимой так светло от снега, что нет необходимости пользоваться факелами или чем‑то еще, и путешественники едут и днем, и ночью. На земле снег так смерзается, что становится тверже, чем камень или металл, и поэтому для путешествия используют сани. На них ставят нечто вроде наших коси, обтянутые шкурой, это называется кибицука. Внизу укладывается багаж, везут пять‑шесть лошадей. От этого места до Иркутска 2486 верст. Первые 400‑500 верст встречаются жилища якутов, а дальше совершенно нет человеческого жилья. Через каждые 800‑900 верст имеются казенные станции, где меняют лошадей.
Как только на станции послышится издалека звук колокольцев, привязанных к лошадям, начинают готовить новых лошадей, чтобы без зедержки заменить старых. Прежние лошади остаются на этой станции, а потом возвращаются на свою станцию с путешественниками, которые едут туда. Возничий сидит верхом на передней лошади и управляет с кнутом в руках.
Поскольку там нет человеческого жилья, в кибитке можно было и есть, и пить, и спать. Таким образом путешественники 7 февраля года птицы благополучно прибыли в Иркутск.
В Иркутске
По приезде в Иркутск Кодаю и прочие остановились в доме кузнеца Волкова. Он кует подковы. Здесь больше трех тысяч домов, это очень оживленный, процветающий город. Нет ни одного вида торговли, промышленности или товаров, которых бы там не было. В Иркутск постоянно приезжают торговать люди из Китая, Кореи, Маньчжурии и других мест. У Кодаю и его спутников там не было никаких знакомых и они некоторое время жили, не имея возможности получить поддержку. Но потом туда по казенным делам приехал помощник местного начальника Камчатки Тимофей Осипович Ходкевич, с которым они плыли на корабле с Камчатки до Охотска, сердечно отнесся к ним, стал повсюду водить их с собой, просил позаботиться о них. Так у них постепенно прибавилось знакомых, их стали приглашать то в одно место, то в другое, расспрашивали о наших краях, о том, как их носило по волнам, и появилось много людей, тепло относившихся к ним. Однажды их привели к человеку по имени Кирилл Густавович Лаксман. Они подробно рассказали ему, что им пришлось пережить, о страданиях и лишениях, и просили его не оставить своей помощью.
Этот Кирилл – отец Адама, который нынче доставил в Мацумэ потерпевших кораблекрушение. Он подполковник, а еще учитель, и преподает в школе. Он говорит, читает и пишет на языках семнадцати стран,, глубоко изучил множество наук, обладает широкими познаниями и прекрасной памятью. Вместе с тем у него доброе сердце и искренний характер. Он так заботливо относился к Кодаю, обласкал и жалел, как будто они были связаны в предыдущей жизни. Он даже обратился к губернатору той области генерал‑поручику Ивану Алферьевичу Пилю и подал через него прошение о возвращении Кодаю и его спутников на родину. Проект этого прошения написали вдвоем Кирилл и Тимофей.
Между тем у Сёдзо от мороза сильно разболелась нога, которая и раньше страдала от экземы. Дней через десять после приезда нога стала все больше гнить ниже колена, воспаляться, и начали отставать кожа и мясо, обнажились кости. Позвали лекаря и попросили вылечить. Доктор большой пилой отпилил ногу до коленного сустава, пропитал вату лекарством, приготовленным из спирта, и прибинтовал к ране. Еще давали декокт. Рана зажила, но одной ноги лишился и стал инвалидом. Сказав, что он не сможет вернуться на родину, Сёдзо зимой того года принял веру той страны, переменил фамилию и имя на Федор Степанович Ситников, после чего лег в больницу и лечился там.
В августе сказали, что из столицы пришло официальное извещение и передали указание отказаться от мысли о возвращении на родину, а стать чиновником той страны. Однако Кодаю и его спутники упорно мечтали о возвращении на родину и снова подали просьбу. 3 февраля года собаки (1790) вторично пришло официальное письмо. В нем говорилось, что если у Кодаю нет желания стать чиновником, то может сделаться купцом. В этом случае будет дан необходимый капитал, он будет освобожден от налогов и для него будет построен дом. Если же станет чиновником, то сначала получит низший чин, а потом сможет подняться до капитана. Но Кодаю 7‑го числа того же месяца снова подал прошение, благодаря за предложение, но сообщал, что у него нет желания стать ни купцом, ни чиновником и что он сочтет за величайшее благодеяние гораздо большее, чем если бы его наградили каким угодно высоким чином и сделали богатым купцом, если ему разрешат вернуться на родину.
До прихода этого официального письма в начале каждого месяца чиновник по названию "городничий" выдавал по 300 копеек из расчета по 10 копеек в день. Из них 200 копеек Кодаю передавал хозяину дома, где жил, и этих денег хватало на месяц на все расходы. Но с тех пор как подал третье прошение, деньги перестали выдавать. Вероятно, думали, если не будет денег на жизнь, то может станет чиновником. Однако было человек пять‑шесть знакомых богатых купцов, которые хорошо к нему относились, и он стал ходить в гости то к одному, то к другому, так и жил. В это время особенную заботу о нем проявил Кирилл: если хотя бы один день Кодаю не приходил, посылал за ним, а завтрак и ужин обычно присылал к нему на квартиру.
Так жили до января года свиньи (1791), но больше никаких вестей не приходило. Тогда Кирилл сказал:
– Очень странно, что так задерживается ответ на прошение. Похоже, кто‑то перехватил по дороге и оно не было доложено императрице. К счастью, я получил приказ отвезти в столицу собранные мною растения и минералы. Скоро я выезжаю, и самое лучшее, если ты поедешь со мной в столицу Петербург и обратишься с просьбой лично к императрице. А я тебе там помогу.
Эти обнадеживающие слова так обрадовали Кодаю, что забыв обо всем, стал готовиться в дорогу. 13‑го числа того же месяца в час быка умер от болезни Кюэмон. Синдзо, у которого незадолго до этого началась лихорадка, тоже находился в состоянии, вызывающем беспокойство, а тем временем настала пора отправляться в путь, и Кодаю, поручив остающимся уход за Синдзо и прочее, 15 января отправился на санях из Иркутска.
Петербург
Всего ехало пять человек, в том числе Кирилл, его второй сын Афанасий и их солдат. Они везли казенный груз, и поэтому им предоставляли почтовых лошадей, но расходы на питание Кодаю и прочее Кирилл оплачивал из своих денег. Они неслись по дороге днем и ночью; одну ночь ночевали в старой столице России Москве и, проделав путь в 5823 версты, 19 февраля приехали в Петербург.
При поездках по казенным делам в одни сани впрягают восемь лошадей, но в тех местах, где дорога плохая, впрягаются от 18‑19 до 25‑26 лошадей. Едут, не разбирая ни дня, ни ночи, и покрывают в сутки расстояние до 200 верст, поэтому путь почти в шесть тысяч верст они смогли проделать за каких‑нибудь 30 с небольшим дней. Но от слишком быстрой езды сильно кружилась голова, пока они не привыкли.
Через два дня после приезда при посредничестве Кирилла Кодаю подал прошение о возвращении на родину генерал‑аншефу Александру Андреевичу Безбородко. Он второй по рангу высший сановник и занимается государственными делами, поэтому сказали, что прошения подаются прежде всего ему. Вскоре после этого Кирилл заболел болезнью, похожей на горячку и был в тяжелом состоянии. Для Кодаю он был таким большим благодетелем, что тот, забыв и о своей просьбе, и обо всем, ухаживал за ним, не отходя ни днем, ни ночью.
Квартира у Кирилла была казенная и ему было предоставлено два солдата. Лечил казенный лекарь, каждый день приходил, осматривал, варил у себя лекарство и приносил его во флакончике и давал лекарство в порошках. В чайную чашку наливал две большие ложки горячей воды, в нее добавлял отвар и давал больному. Конечно, были дозы: давали, считая по каплям, три раза в день.
Младший брат Кирилла и старший брат жены также приходили ухаживать за больным и днем и ночью, и только спустя 80 или 90 дней он с трудом поправился.
В это время в столицу приехал Синдзо с чиновником в чине поручика, который вез лекарства для императрицы. Но не знал, где живет Кодаю, и остановился с поручиком неподалеку от храма, который называли католической церковью. Пока он там жил, ему ежедневно выдавалось по десяти медных копеек. Деньги на пособия потерпевшим кораблекрушение отчисляются из пошлин, уплачиваемых кораблями в разных портах. Только спустя несколько дней он смог прийти к Кодаю и рассказал ему, что перед тем так болел, что не было надежды на выздоровление. Тогда принял религию той страны, переменил имя на Николай Петрович Колотыгин и после этого выздоровел. "Теперь, – говорил, – когда принял христианство, отрезан путь домой, и жалеть об этом бесполезно". Синдзо, и Сёдзо стали учителями японского языка в Иркутске и получают жалованье по 100 рублей серебром в год.
Так шли дни и месяцы, а на просьбу Кодаю не было ответа. 1 мая, и императрица с наследником, внуками и множеством придворных выехала из Петербурга в свой загородный дворец в Царском Селе, в 22 верстах от столицы. Согласно установившемуся порядку, императрица каждый год проводит летние месяцы в этом дворце, чтобы укрыться от жары, а 1 сентября возвращается в Петербург. Услышав об этом, Кодаю посетовал Кириллу, и 8‑го выехал в Царское Село, где остановился в доме Осипа Ивановича Буша и стал ждать ответа. Этот Буш во время отсутствия императрицы присматривал за летним дворцом и управлял садами. Ему предлагали высокий чин, но он отказался и служил без чинов, получая жалованье в 1500 рублей серебром и за должность 1000 рублей. У него все было казенное вплоть до дома, слуг, кареты и лошадей. Его дом примыкал к дворцовому саду, куда можно было свободно выходить, и Кодаю, пока жил там, часто гулял по саду и рассматривал его. Если в саду ему случалось встретиться с императрицей, то он просто скрывался за деревьями, если же спрятаться было некуда, то отходил в сторону от дороги и стоял, почтительно прижав руки к животу. Так же он делал, когда встречал наследника или августейших внуков. Он говорит, что когда появляется императрица, то впереди нее следует только два человека, но такого, чтобы разгонять людей или останавливать движение, не бывает.
