Ваш ребенок дипломатичен

 

Два приятеля, Педро и Антонио (обоим по пять лет), играют в парке, пока их отцы сидят на скамейке и разговаривают. К ним подходит еще один их знакомый, Луис, со своей мамой. Луис с упоением гоняет на детском велосипеде, который ему только что вручили в честь дня рождения.

Три ребенка на один велосипед. Неудивительно, что разразился конфликт – ведь взрослые тысячами гибнут за куда более неприглядные вещи типа нефтяных скважин или алмазных месторождений.

Педро и Антонио, подобно всем обделенным, – сторонники левых взглядов и считают, что богатством нужно делиться. Луис, как и все нувориши, консерватор и верит в то, что частная собственность принадлежит ее хозяевам. Налицо отсутствие взаимопонимания, которое перерастает в препирательство. Педро (который немного старше) хватает велосипед, Луис падает с него и заливается отчаянным плачем.

Ну все! Луис получает от мамы нагоняй за то, что не хочет делиться игрушками, и за то, что плачет, как маленький. Надобно сказать, что делает она это, отчасти чтобы «сохранить лицо», хотя в глубине души и считает, что это тот, другой мальчик начал и что вообще приятели Луиса ведут себя грубовато. Отец Педро в гневе: он знает, что «драку» затеял именно его сын, и скорее всего тоже чувствует, что должен немного перегнуть палку, чтобы тоже «сохранить лицо». Он бранит ребенка, кричит на него, засыпает риторическими вопросами: «Да кем ты себя возомнил!» – теми самыми, что ставят ребенка в тупик (потому что он знает: если не ответить, отец продолжит настаивать: «Ну давай, скажи, ты что, думаешь, можно вот так просто людей толкать?!» – а если ответить что-нибудь, будет еще хуже: «Не смей мне перечить!»). Выволочка набирает такие обороты, что Луис давно уже не плачет, а смотрит – скорее в шоке, чем с удовлетворением, – как теперь уже и Педро заливается слезами, а Антонио в ужасе ожидает, что дело дойдет и до него.

Наконец в голову Антонио приходит идея. Он ловит взгляд Луиса и начинает изо всех сил стараться его рассмешить, изображая героя из мультфильма. Растопив лед, он предлагает ему сбегать наперегонки «до фонтана». Луис соглашается. «Педро, давай с нами! Кто последний – тот дурак!» – кричит Антонио, и все трое срываются с места.

Какой ловкий маневр! Антонио сам придумал сложнейший стратегический план по разрядке напряженности, а Луис, хотя и был в этом споре пострадавшей стороной, тут же все сообразил и согласился помочь избавить Педро от разглагольствований отца. Все три мальчика теперь весело играют, забыв о происшествии с велосипедом, который они бросили рядом с до сих пор ворчащими родителями. Мама Луиса может даже воскликнуть: «Гляньте, он теперь на нем даже не хочет кататься! Могла бы тогда вообще не мучиться и оставить его дома!» А папа Антонио молчит и думает, что очень гордится своим сыном.

 

Ваш ребенок честен

 

И уж как нам эта его честность не по вкусу! Каждый раз, когда он говорит то, что думает, мы описываем это в оскорбительных и пренебрежительных терминах.

– А почему вот тот дядя – черный?

– Так говорить невежливо!

– Я хочу шоколадку!

– Не капризничай!

– Смотри, какая тетя толстая!

– Нельзя так невежливо говорить!

– Не люблю горох!

– Не привередничай!

– Зачем мне купаться, я же не грязный!

– Не спорь со взрослыми!

Когда же они освоят столь полезные взрослые качества, как лицемерие, прагматичность и двуличность?! Тогда, когда поймут, что ложью или молчанием избавят себя от многих и многих выволочек.

Учителю нужно на минуту выйти из класса. Он просит семилетнего Карлоса как старосту класса присмотреть за порядком. Почетная обязанность присматривать за порядком подразумевает, что нужно ходить по классу, скрестив руки на груди, и делать замечания любому, кто болтает. Один из детей вдруг встает из-за парты. Карлос в исполнение своих обязанностей приказывает тому сесть на место; мальчик сесть отказывается. Карлос, с по-прежнему скрещенными на груди руками, подходит к нарушителю спокойствия со смутным намерением насильно усадить того обратно. Они начинают бороться – оба со скрещенными на груди руками, – потом принимаются хихикать, и весь класс разражается хохотом.

Посреди этого веселья в класс входит рассерженный учитель. Карлос пытается объясниться, но учитель не желает его слушать. Он просто спрашивает угрожающим тоном:

– Ты что думаешь, когда присматриваешь за порядком, можно смеяться?

Да, – отвечает Карлос и получает затрещину.

Учитель еще громче повторяет свой вопрос:

– Ты что думаешь, когда присматриваешь за порядком, можно смеяться?!

На этот раз Карлос отвечает не сразу. Он в шоке, его сковал страх. Он пытается понять, чем заслужил такое обращение, потому что влетело ему не за выкрутасы в классе, а просто за ответ на вопрос. И ответил на него он правильно: он сказал правду. Очевидно, что учитель хочет, чтобы он ответил «нет». Можно ли сказать «нет» ради самосохранения? Карлос пытается объяснить это самому себе, найти причину, по которой можно было бы сказать «нет». Но не может. Если бы вопрос был «Думаешь, оставляя тебя присматривать за порядком, я разрешал тебе смеяться?» – он бы без колебания ответил «нет» (в первый раз он этого не знал, но теперь-то уже знает: своей гневной реакцией учитель ясно дал понять, что ничего такого не разрешал). Однако вопрос был «Ты что думаешь, когда присматриваешь за порядком, можно смеяться?» – «Да, можно, – отвечает Карлос сам себе. – Я так думаю, это правда, я не могу ответить по-другому». Он не геройствует, не бросает учителю вызов, он просто хочет сказать правду и, сдерживая слезы, вновь отвечает:

– Да!

Учитель багровеет, влепляет ему очередную затрещину, еще больнее, и, буравя его взглядом, снова повторяет злополучный вопрос, угрожающе зловещим тоном:

– Ты что думаешь, когда присматриваешь за порядком, можно смеяться?!

Сколько затрещин может выдержать семилетний ребенок? Карлос колеблется, он думает ответить «да» и боится. Он берет себя в руки, делает глубокий вздох и, сдерживая слезы, выдавливает из себя жалкое «Нет», после чего разражается рыданиями.

Сцена эта разыгралась более сорока лет назад; и маленьким Карлосом, как вы, наверное, уже догадались, был я. Я не помню ни боли от ударов, ни чувства унижения. Я помню удивление, смущение и, самое главное, чувство злости и бессилия, оттого что меня заставили солгать.