Лекция 5. Международные отношения в канун Второй Мировой войны

Советская внешняя политика весной 1939 г. События в Чехословакии подтвердили сложившееся мнение в советском руководстве, что Германия сделала очередной шаг в направлении Drang nach Osten. На это указал В.П. Потемкин во время встречи с итальянским послом в Москве. Потемкин предположил, что следующим направлением германской экспансии станут Балканские страны, что неизбежно приведет к столкновению с итальянской политикой. И далее посол приводит текстуально слова Потемкина: “Я убежден, что не так далеко то время, когда ваш великий руководитель признает, что между Италией и СССР существует общность политических интересов и я не вижу, почему различие политических режимов должно препятствовать этому сотрудничеству, которое я начинал в то время, когда имел честь представлять мое правительство в Риме”. Телеграмма была прочитана лично Муссолини, который поручил передать послу, чтобы он во время встречи с Потемкиным сообщил, что “возможности такого рода никогда нами не исключались”.

20 марта Аттолико сообщил, что после расчленения Чехословакии в Германии усилились позиции сторонников сотрудничества с СССР[1]. Тем не менее, в донесениях из итальянского посольства в Москве не было отмечено никаких изменений советской позиции в отношении критического восприятия германской экспансии. Напротив, 25 марта Россо сообщил о достигнутом соглашении между СССР, Великобританией и Францией относительно объявления совместной декларации. Посол отметил незаинтересованность СССР в декларациях исключительно демонстративного характера против тоталитарных государств. “Единственное, что может интересовать СССР – это формирование широкой коалиции с участием его основных приграничных государств (Польши, Румынии и Турции)”. Из бесед с Литвиновым и Потемкиным у итальянского посла сложилось впечатление о наличии у них большой подозрительности в отношении Лондона и Парижа. Сегодня советское руководство заинтересовано в сохранении свободы выбора и ставит своих западных партнеров перед дилеммой: возврат к принципам коллективной безопасности с очень точными и безоговорочными обязательствами взаимной помощи между всеми заинтересованными государствами или СССР сохраняет собственную независимость в принятии решений и действий.

По итогам визита в Москву британской торговой делегации во главе с Р. Хадсоном Россо сделал предположение, что результаты переговоров можно рассматривать как недостаточные или провалившиеся.

Комментируя внешнеполитические тенденции в Берлине, Аттолико 18 апреля отметил нарастание враждебности в польского=германских отношениях, а характеризуя смысл германской политики в отношении СССР в контексте антипольской кампании, он подчеркнул: “Исключение Советского Союза”.

22 апреля посол в Москве Россо информировал, что советское руководство в переговорах с Лондоном и Парижем стремится добиться распространения взаимных обязательств о военной помощи как на Западе, так и на Востоке.

В апреле – мае 1939 г. внимание итальянского посольства оказалось привлеченным к неожиданной для итальянских дипломатов поездке В.П. Потемкина в Турцию. Россо связывал этот визит со стремлением СССР присоединиться к англо=турецкому договору о взаимной помощи. Два дня спустя Аттолико сообщил, что под нажимом Великобритании и России происходит дрейф Турции в сторону противников держав “оси”. “Восточная дверь закрывается”, - констатировал посол.

Слухи о том, что итогом визита Потемкина в Анкару станет заключение англо=турецко=советского соглашения о взаимопомощи и тем самым расширением гарантий безопасности на Средиземноморье и на Юго=Восточную Европу не оправдались. Англо=турецкий договор о взаимопомощи ограничился обеспечением безопасности двух стран в бассейне Средиземного моря. Комментируя опубликованное коммюнике по итогам советско=турецких переговоров, итальянский дипломат приходит к выводу, что “между Советами и Анкарой никаких конкретных результатов достигнуто не было”.

Отставка М.М. Литвинова с поста наркома иностранных дел, естественно, не осталась без внимания итальянского посла в Москве. Он связывал это событие с тем, что Литвинов в последнее время активно работал над достижением тесного военно=политического сотрудничества с Англией и Францией. Его отставка могла означать провал переговоров с западными державами. Вполне возможно, что недовольство в Кремле было вызвано неудовлетворительными итогами недавней поездки Потемкина в Анкару. На обратном пути в Москву Потемкин посетил Болгарию, Румынию, Польшу, где состоялись его встречи с руководителями этих стран. Итоги переговоров оценивались итальянскими дипломатами весьма сдержанно.

Посол в Берлине Аттолико сделал предположение, что отставка Литвинова означает поражение в советском руководстве сторонников сотрудничества с западными державами и победу приверженцев изоляционистской политики, желающих прямого вооруженного столкновения между фашистскими государствами и западными демократиями. В следующей телеграмме Аттолико сделал предположение, что отставка Литвинова напрямую связана с провалом советско=британских переговоров. В разгар чехословацкого кризиса, когда начали говорить о германских притязаниях на Украину, Литвинов предложил Чемберлену провести конференцию с целью создания широкой системы коллективной безопасности. В ответ глава британского кабинета высказался за проведение консультаций по дипломатическим каналам.

В Берлине отставку Литвинова расценивали как важную предпосылку для улучшения советско=германских отношений. Со слов германского посла в СССР Ф. фон Шуленбурга, Москва ищет сближения со странами “оси”. Эту гипотезу фон Шуленбург, по донесениям Аттолико, считал наиболее вероятной.

На встрече в Милане 6 - 7 мая с Чиано Риббентроп призвал «использовать благоприятный случай для того, чтобы добиваться присоединения России к блоку стран “оси”, но вместе с тем заявил о необходимости проявлять большую осторожность и абсолютное чувство меры”.

Мимо внимания итальянской дипломатической миссии в Германии не прошло совещание германских послов 10 мая в Мюнхене, проведенное Риббентропом. В ходе его была обсуждена ситуация, вызванная отставкой Литвинова. Риббентроп проявил сдержанный оптимизм в отношении перспектив развития отношений с СССР, указав на важность “возобновления торговых и политических отношений в разумных пределах”.

Итальянский посол в Москве обратил внимание на жесткое заявление ТАСС в отношении Великобритании в связи с ходом англо=советских переговоров. ТАСС выразил недовольство нежеланием британской стороны взять на себя какие=либо конкретные обязательства абсолютной солидарности с СССР на Дальнем Востоке. В следующих телеграммах он предположил, что негативную реакцию в Москве вызвало нежелание Лондона и Парижа пойти на соглашения с Москвой о “полной взаимопомощи”.

12 мая 1939 г. Россо направил телеграмму с развернутым анализом текущей советской внешней политики. В Москве больше не рассматривают фашистскую “ось” как исключительно антисоветский блок, а считают его направленным против Англии и Франции. После оккупации фашистскими государствами Чехословакии и Албании западные державы стали искать способы вовлечения СССР в военные союзы. Однако советская внешняя политика, опирающаяся на принципы коллективной безопасности, стремится к созданию единого блока взаимной помощи, который гарантировал бы безопасность в Центральной и Восточной Европе. Советское руководство считает, что Лондон и Париж не проявляют заинтересованность в проекте, основанном на взаимности и равенстве обязательств. Они стремятся только к пакту, который обязал бы СССР оказать поддержку Великобритании и Франции в случае, если они окажутся вовлеченными в конфликт в связи с выполнением их гарантий Польше и Румынии. При этом не принимается в расчет, что это не единственные пограничные страны с СССР. В то время как СССР должен автоматически исполнить взятые на себя обязательства, Лондон и Париж стремятся оставить для себя право выбора времени и места выполнения договорных обязательств. Западные державы добиваются советской поддержки, не предлагая равенства и взаимности в ответ. Таким образом, резюмирует посол, “Москва добивается безопасности на тот случай, если Германия двинется против СССР не только через Польшу или Румынию, но также через балтийские государства или через Финляндию. В этом случае она хотела бы поддержки от Англии и Франции с использованием всей их военной мощи. Решение СССР о военном союзе с Лондоном и Парижем всецело зависит от того, примут ли там условия Москвы”.

15 мая Россо прокомментировал публикацию в газете «Известия», в которой выражалась безоговорочная поддержка англо=турецкой декларации от 12 мая 1939 г. По его мнению, в статье настаивалось на теснейших отношениях между СССР и Турцией. Таким образом, итогом поездки Потемкина в Турцию стала гармонизация советской политики с англо=турецкой в Восточном Средиземноморье.

16 мая Россо имел встречу с Потемкиным, который изложил ему свою версию итогов поездки в Турцию. По его мнению, визит в Турцию был поддержан Анкарой, которая пожелала проконсультироваться с дружественным государством накануне заключения пакта с Великобританией. Потемкин утверждал, что пакт находится в гармонии с советской концепцией о взаимной помощи против агрессоров. Англо=турецкое соглашение может быть расширено, чтобы охватить весь Балканский полуостров или, по крайней мере, создать большое пространство безопасности в Черноморском регионе. Советский дипломат считал, что основой для организации системы взаимопомощи на Черном море и Балканах могут стать Балканская Антанта, британские гарантии Греции, тесное советско=турецкое сотрудничество. СССР относится благоприятно к такому расширению и расположен принять в нем участие, если благоприятно завершатся нынешние переговоры с Лондоном об англо=франко=советском договоре о взаимной помощи. Потемкин отмечал, что в Софии и Бухаресте он встретил понимание и желание сотрудничать с Москвой в вопросах безопасности.

В переговорах с польским министром иностранных дел Потемкин заявил, что реально Польша может рассчитывать только на советскую поддержку, тогда как французская и английская может иметь чисто теоретический характер. По мнению Россо, советский дипломат был искренне удовлетворен поездкой в Анкару и последующими переговорами в Софии, Бухаресте и Варшаве. Из Анкары в Рим поступала информация аналогичного содержания.

20 мая Чиано направил посланникам в Афинах, Белграде и Бухаресте инструкции, в которых говорилось о солидарности итальянского руководства с заявлениями германского правительства, осуждающего англо=турецкое соглашение как направленное против держав “оси”[2].

Министр иностранных дел Югославии М. Цинцар=Маркович направил письмо своему румынскому коллеге Г. Гафенку, исполнявшему в тот момент роль президента Балканской Антанты, в котором заявил, что англо=турецкое соглашение противоречит решению членов этой организации о нейтралитете. В связи с возникшими разногласиями между членами этой организации было принято решение провести 8 июня в Анкаре консультации стран - членов Балканской Антанты. Греческий министр иностранных дел И. Метаксос выразил сожаление в связи с тем, что Турция взяла на себя обязательства по англо=турецкому соглашению.

В тот же день 20 мая Аттолико сообщил о новой германской инициативе. Германский посол в Москве получил задание встретиться с новым наркомом иностранных дел В.М. Молотовым, чтобы предложить Кремлю возобновить торговые переговоры, прекращенные несколько месяцев назад. В случае утвердительного ответа германское правительство направит в Москву тех же самых экспертов, которые уже вели переговоры. На следующий день Аттолико телеграфировал в Рим, что первые попытки посла Шуленбурга не увенчались успехом, поскольку Кремль отнесся к ним “с огромным подозрением”.

20 мая вернувшийся в Лондон итальянский посол Д. Гранди доложил в Рим о своих встречах с Чемберленом и Галифаксом. “Мое личное впечатление, что Англия, несмотря на лихорадочные приготовления к войне, будет стремиться избежать ее вплоть до последнего момента”. В доказательство он сослался на характер задаваемых премьер=министром вопросов относительно того, сможет ли Муссолини вновь, как это было в сентябре 1938 г., вмешаться и спасти мир.

22 мая 1939 г. в Берлине состоялось официальное подписание пакта о дружбе и союзе между Италией и Германией. Переговоры о присоединении к нему Японии были продолжены несколько недель спустя. Во время встречи с Чиано в самый канун подписания итало=германского союзного договора Риббентроп заявил о слабости СССР и о том, что Москва не сможет оказать существенную помощь Франции и Великобритании.

Провал англо-франко-советских переговоров и заключение советско-германского пакта о ненападении. Между тем Москва продолжала зондировать позицию Запада. 31 мая Молотов выступил на сессии Верховного Совета СССР, повторив предложение о заключении трехстороннего оборонительного пакта с гарантиями безопасности для стран Центральной и Восточной Европы и с четко определенными формами взаимопомощи в случае агрессии. Берлин немедленно предписал послу Вальтеру Шуленбургу попытаться отговорить Советский Союз от союза с Великобританией и заверить его, что в случае войны в Польше интересы СССР затронуты не будут.

Москва оказалась в сложном положении: с одной стороны, диалог с обеими конфликтующими сторонами обещал возможность выбора. С другой стороны, время поджимало, но ничего конкретного ни из Берлина, ни из Лондона не поступало, и получалось, что Сталин пытается сидеть на двух стульях.

Со своей стороны, и Гитлер, и Великобритания с Францией колебались и посылали Москве противоречивые сигналы. Неожиданно польский вопрос придал Москве определенный вес в международных делах, однако оставалось в высшей степени непонятным, как распорядиться этим новым влиянием.

После непродуктивных обсуждений Великобритания и Франция согласились, наконец, 23 июля 1939 г. начать переговоры военных в Москве с целью добиться взаимопонимания о том, как отразить германскую агрессию. Однако подходы к этим переговорам были совершенно различны.

Москва нервничала. Со дня на день мог начаться конфликт в непосредственной близости от ее границ. Гитлер говорил о Lebensraum на востоке. Заигрывания с Берлином ни к чему ясному не вели. Союзников у СССР не было. Новая европейская война могла обернуться второй мировой. На Дальнем Востоке нависала японская угроза. Все это заставляло Москву вести переговоры жестко, добиваясь конкретных решений.

Великобритания и Франция непосредственной опасности не чувствовали. Правда, обязательства, нехотя данные Польше, надо было выполнять. Для этого предпочтительно было иметь геополитического союзника на востоке - Советский Союз. Однако до последнего момента в Лондоне и Париже надеялись, что Гитлер даст задний ход и необходимость в договоренности с СССР, странным потенциальным союзником, так прочно зарекомендовавшим себя врагом всего Запада, отпадет. Уверенность в своей способности отбиться от Германии в случае войны была велика - особенно в Альбионе. Наконец, за Британией стояла Америка, которая своей четкой позиции еще не выработала, но которая при всем изоляционизме вряд ли оставила бы Лондон на произвол судьбы. В результате английская и французская делегации вели переговоры скорее в форме зондажа СССР и шантажа Германии, что чрезвычайно раздражало советскую сторону.

Даже состав делегаций отличался разительно. Западные демократии были представлены весьма скромно, в то время как Москва послала на переговоры наркома обороны К.Е.Ворошилова, начальника Генерального Штаба Б.М.Шапошникова, командующих ВМС и ВВС.

Главным камнем преткновения - и это при том, что переговоры велись на уровне абстракций - был весьма простой вопрос: как Красной Армии оказать сопротивление Германии в случае нападения на Польшу? Единственным способом было пройти через польскую территорию к западным рубежам Польши. Однако Варшава об этом и слышать не хотела, опасаясь, как бы освободители тут же не закрепились бы на польской земле. Та же ситуация сложилась и с Румынией. Советская сторона задавала и другие "неудобные" вопросы: сколько войск направит Британия на континент в случае войны? Какова будет позиция Бельгии? Западные партнеры отвечали без особой охоты.

При этом позиция главы французской миссии генерала Думенка отличалась от позиции его английского коллеги адмирала Дрэкса: более уязвимая Франция склонялась к сотрудничеству с СССР. Однако темпы этого движения были крайне медленны.

Позиция Польши была однозначной: никакой советской помощи. Министр иностранных дел Польши Й.Бек заявил французскому послу 18 августа, что никакого интереса с военной точки зрения СССР не представляет. Прочное недоверие Варшавы к Москве начало вызывать раздражение даже в Лондоне. Переговоры зашли в тупик. Времени для разрешения противоречий не было: трехсторонние переговоры начались только 11 августа.

21 августа Даладье телеграфировал Думенку распоряжение подписать с Россией военное соглашение. Министр иностранных дел Боннэ инструктировал французского посла передать Молотову, что Франция согласна в принципе на проход советских войск через польскую территорию. Однако Думенк получил телеграмму Даладье только вечером 21 августа и зачитал ее Ворошилову вечером 22. Ворошилов поинтересовался полномочиями Думенка, реакцией Великобритании и Польши (последнее, строго говоря, было весьма оправдано, потому что Даладье пытался сделать Польшу союзником СССР насильно). Для ответов на все эти вопросы нужно было время.

Советско-германский пакт о ненападении. Отсрочка оказалась роковой для Запада и Польши. 3 августа 1939 г. Риббентроп передал советскому представителю в Берлине желание германской стороны урегулировать германо-советские отношения, заявив при этом, что "от Балтийского моря до Черного нет проблемы, которой нельзя было бы разрешить к взаимному удовлетворению". Он также намекнул, что неплохо было бы достигнуть взаимопонимания с СССР относительно судьбы Польши. Москва оставалась недоверчивой: как Германия объяснит "антикоминтерновский пакт", поддержку Японии против СССР и исключение СССР из мюнхенского переговорного процесса, вопрошал Молотов.

Если нервничала Москва, то нервничал и Берлин. Воля Гитлера начать войну оставалась непоколебимой. 11 августа Риббентроп информировал Чиано, что решение напасть на Польшу неизменно. "Чего вы хотите? - спросил итальянский министр. - Коридора (в Восточную Пруссию. - Ред.) или Данцига?" "Ни того, ни другого, - отвечал Риббентроп. - Мы хотим войны".

Гитлер хотел войны. Но позиция СССР, как ни была ослаблена советская армия, его беспокоила. Возможная договоренность между СССР и Западом означала войну на два фронта. Этого надо было избежать.

12 августа Москва согласилась принять германского представителя для политических переговоров. Сталин осторожничал. Советский ответ на германские предложения делал особый упор на постепенность переговорного процесса. Однако в Москве, очевидно, не знали точной даты нападения на Польшу - или неспешность Москвы была блестящим блефом. 15 августа посол Шуленбург передал Молотову, что Риббентроп готов вылететь в Москву. Молотов в ответ сказал, что визит должен привести к договоренностям, а не к обмену мнениями. В числе таких договоренностей Молотов назвал пакт о ненападении, сдерживание Германией Японии, совместные гарантии прибалтийским странам.

Гитлер немедленно согласился на все. Пакт о ненападении обеспечивал его восточный фланг, покуда он сам этого хотел (Гитлер был не очень высокого мнения о значимости подписанных документов), а что касается Японии и гарантий Прибалтике, то он был готов предложить гораздо более выгодную сделку.

Москва в ответ потребовала подписать торговое и финансовое соглашения, а также особый протокол, обозначающий интересы обеих сторон по тем или иным международным вопросам, иными словами - договоренность о разделе сфер влияния.

Берлин согласился и на протокол. Риббентроп открытым текстом написал, что необходимо урегулировать германо-советские отношения до начала конфликта с Польшей. Москва намек поняла. 19 августа Кремль согласился на приезд Риббентропа, но даты были указаны как 26 или 27 августа. Гитлер потерял терпение. Он направил личное послание Сталину, в котором просил перенести сроки визита. Только после этого, насладившись своей новой значимостью, Сталин согласился принять Риббентропа 23 августа.

Вечером 23 августа Риббентроп был уже в Кремле. Обменявшись антибританскими любезностями, стороны тут же подписали пакт о ненападении и секретный протокол к нему. Секретный протокол предусматривал ошеломляющий выигрыш для Москвы. В ее сфере влияния оказывались Финляндия, Эстония и Латвия в Прибалтике, а также польская территория к востоку от рек Нарев-Вистула-Сан. Точные границы разделенной Польши должны были быть уточнены позднее. Сталин также выразил свою заинтересованность в Бессарабии.

24 августа западные военные миссии попросили встречи с Ворошиловым с тем, чтобы уточнить судьбу переговоров. На другой день Ворошилов объявил им, что продолжать переговоры нецелесообразно. Что же произошло в Кремле 23 августа 1939 года?

Гитлер хотел обезопасить свой восточный фланг и предотвратить войну на два фронта, оторвать Советский Союз от намечавшегося союза с Великобританией и Францией. Территории, уступленные им Москве, во-первых, не были для него жизненно важными, а во-вторых, для Гитлера не существовало соглашений, которые были бы окончательными. Он великодушно предоставил Сталину на время свободу рук в пределах бывшей Российской империи.

Для Сталина выигрыш был гораздо более значимым. Дело даже не в том, что территориальные приращения, ставшие возможными благодаря соглашению с Гитлером, сделались как бы легитимными, и их никто не оспаривал во время последующих переговоров Большой Тройки. Этот эффект Сталину еще предстояло осмыслить и оценить по достоинству. Были совершенно конкретные выгоды именно на август 1939 г.

Во-первых, в результате дипломатической игры, которая не стоила ему абсолютно ничего, Сталин приобрел право на сферы влияния, о восстановлении которых мечтал давно. Вернуться к границам Российской империи на 1913 год было одной из основных задач Сталина.

Во-вторых, внешнеполитическая изоляция СССР была прорвана. Впервые после 1917 г. страна была признана равной в кругу великих европейских держав. СССР вышел в высший разряд европейской политики.

В-третьих, на некоторое время страна оказывалась вне европейского военного конфликта. Другое дело, что Сталин переоценил длительность мирной передышки и не сумел в полной мере ею воспользоваться. Но то, что еще 22 месяца СССР будет находиться вне Второй мировой войны, наращивая свой военный потенциал, было достижением.

В-четвертых, советская внешняя политика прочно стала на путь Realpolitik, оставив теорию мировой революции лишь в качестве идеологической оболочки.

Для Европы советско-германский временный союз имел чрезвычайно важные последствия. В 1939-1941 годах Германия воевала в привилегированных условиях без всякого давления с востока. Это позволило Гитлеру не только расширить границы рейха в Восточной Европе, но и успешно завершить военные действия в западной части континента.

Однако если Гитлер растранжирил капитал, полученный от договоренности с Москвой, то Сталин, напротив, сберег, и территориальные приращения, ставшие возможными с подписанием пакта Молотов - Риббентроп, в ходе Второй мировой войны превратились в плацдарм для вассализации Восточной и Центральной Европы.

Оценка советско-германского договора о ненападении 1939 г. Н.С. Лебедева и польский историк М.М. Волос пишут о недооценке Сталиным опасности со стороны нацистской Германии, о восприятии им Германии как более гибкого, энергичного и надежного партнера, нежели Англия и Франция, ставка на затяжной конфликт на Западе, стремление обеспечить безопасность страны за счет территориальных приращений[3].

В свою очередь А.О. Чубарьян считает, что Мюнхен имел огромное воздействие на сталинский менталитет и сталинскую позицию в последующие годы. Он и без того недолюбливал англичан, а тут Чемберлен подбрасывает ему горячий материал в виде мюнхенского соглашения. «Он почувствовал, что мы снова в изоляции, что нас отстраняют от решения европейских дел. Но более того, есть косвенные данные в наших архивах, что речь скорее шла не о том, что надо идти помогать Чехословакии, а о том, что мы можем оказаться перед угрозой нападения на нас в будущем»[4]. «Мюнхен во многом повлиял на переориентацию советской политики в 1939 г. и усилил недоверие в Москве к Лондону и Парижу, особенно к Лондону»[5].

В ходе недавней конференции с участием латвийских историков, когда кто-то из российских исследователей связал советско-германский пакт с Мюнхеном, латыши отводили эту идею[6].

В оценке советской внешней политики в августе 1939 г. М. Волос делает некоторые пассажи, с которыми трудно согласиться. «Летом 1939 г. Польша – вопреки усилиям дипломатии – все более становилась объектом борьбы между державами. Страной, раздающей в этой игре карты, была Москва, для переговоров с которой выстраивалась очередь. Сталин оказался в выгодной ситуации. Он мог шантажировать немцев тем, что вел переговоры с англичанами и французами, а последних переговорами с Третьим рейхом. Так он и делал, извлекая для себя наибольшую выгоду. Когда казалось уже вполне возможным подписание англо-франко-советского политического договора, Москва вдруг потребовала дополнить его военной конвенцией и успешно тянула время. Наконец, когда возник шанс достичь соглашения, Климент Ворошилов потребовал согласия Варшавы на право прохода советских войск через территорию Польши, не приглашая при этом за стол переговоров самих поляков»[7]. М. Волос признает, что польская сторона отказывалась пропустить Красную Армию через свою территорию. И согласилась в случае германской агрессии лишь начать переговоры с Москвой по данному вопросу[8]. Я бы не стал ерничать по данному вопросу. Известно, что советское руководство, чтобы не провоцировать Германию, вплоть до 22 июня 1941 г. проводило политику «экономического умиротворения» Германии[9].

В соответствии с секретным протоколом, подписанным вместе с пактом о ненападении, два государства не только разделили территории третьих стран, но и поставили под вопрос само существование польского государства. В декабре 1989 г. Съезд народных депутатов СССР осудил факт его подписания и признал «секретные протоколы юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания». В целом заключение этого пакта было весьма выгодно Германии, позволив Гитлеру развязать вторую мировую войну в благоприятных для него условиях. Он принес некоторые тактические выгоды Кремлю, но в долгосрочном плане явился серьезным стратегическим просчетом Сталина[10].

А.О. Чубарьян пишет, что в Мюнхене и в Берлине реализовался «сходный метод». В Мюнхене решали судьбу Чехословакии за ее спиной, а в августе 1939 г. также за спиной решали судьбу, с той же самой Германией, стран, которые, кстати, и на этот раз были в Восточной Европе». «Что такое пакт Молотова-Риббентропа? Это, в общем, раздел Европы на сферы влияния, сферы интересов. Могу сказать, что это всегда было, да, это было, весь европейский баланс XIX века был на этом построен»[11].

В условиях острого международного кризиса лета 1939 г. необходимо было объединение сил всех потенциальных противников блока агрессоров, для чего необходимы были взаимные уступки и компромиссы. Однако ни Англия и Франция, ни СССР не проявили в ходе трехсторонних переговоров готовности к ним во имя создания антигитлеровской коалиции уже в 1939 г.[12] Мне кажется, что эта фраза является неким реверансом в сторону польского автора и позиции западных держав. В последние дни мира в позиции Лондона и Парижа не проявилось никакого намека на желание достичь договоренностей с СССР. Другое вопрос, что международная обстановка не требовала от советского руководства немедленного заключения пакта с Германией.

М. Волос разочарованно пишет, что подписанный 25 августа 1939 г. польско-германский договор о взаимной помощи был для англичан «лишь очередным дипломатическим нажимом на Берлин с тем, чтобы он отказался от своих агрессивных планов»[13]. Имелась ли альтернатива тому польскому курсу, который привел к поражению Польши? В польской литературе социалистического периода утверждалось, что Варшаве надо было искать союзнических отношений с Москвой. В западной историографии высказывалось мнение, что Польше надо было принять германские условия и вместе двинуться против СССР. Тогда дело не дошло бы до пакта Риббентропа-Молотова. М. Волос считает, что какую бы точку зрения не принять, международный конфликт не мог обойти Польшу, зажатую между двумя тоталитарными режимами. В любом случае Польша понесла бы большие территориальные потери в пользу Германии или СССР[14]