2015-01-13
264
Добро хоть, каменную крепость сложить не успели, – мельком подумалось князю Мстиславу, и он невольно усмехнулся невесть откуда возникшей мысли. Где же в кривской земле столь камня-то набрать, чтоб целые стены городские сложить? Эвон, христианская община полоцкая при Брячиславе храм Софии строила, так сколько времени ушло – аж от самого Плескова возили камень-то.
Вообще, во всей Северной Руси пока что каменные стены были только у двух городов – у Ладоги и у Плескова.
Невольно Мстислав Изяславич испытал короткую, мимолётную гордость за своё бывшее владение. Кого-то теперь посадят отец с дядьями на новогородский стол? Навряд ли Мономаха – не по Сеньке шапка. Младшего брата… Ярополка из Смоленска переведут в Новгород, альбо Глеба Святославича из Тьмуторокани… князя, который за неполный год умудрился дважды свой стол потерять. Мстислав невольно скривил губы с неприкрытым презрением.
До слёз было жалко новогородский стол – с полоцким не сравнишь. Там море рядом, там Святая София, там заволочская торговля и заволочская дань. А тут – крепь лесная. И – язычники с топорами.
Да и просто по-человечески жалко было упускать из рук киевского княжьего дома такую ценность.
Ярополка на новогородский стол вряд ли пустят, и тогда черёд достоит Глебу. Усилится черниговский князь, дорогой дядя Святослав, витязь-стратилат.
Проще всего великому князю на новогородский стол не сажать никого – назначить наместника.
Но и то, и другое – неминуемая ссора со Святославом и Всеволодом.
Ну и что?
Котора восстанет всё равно – не по этому поводу, так по-иному. Так не лучше ли сейчас – пока сила в руках великого князя, пока сыновья Святослава не обрели отдельных столов, усиливая своего воинственного отца?
Переяславский князь в любом случае станет на сторону сильнейшего, а сильнейший сейчас – киевский князь. В руках Изяслава – Киев и Туров, древлянская земля и Чёрная Русь. После падения Ростиславля стола – ещё и Волынь. А теперь вот – ещё и Новгород будет. У него, Мстислава – Полоцк. У Ярополка – Смоленск. Почти вся Русь в их руках.
Мстислав знал – отец думает так же, как и он. Придуманный невесть кем триумвират Киев – Чернигов – Переяславль – вещь недолговечная и нежизнеспособная. Рано альбо поздно настанет время ссоры, потому и нужно было как можно скорее разделаться с Всеславом – полоцкий оборотень мог использовать распри средь Ярославичей для себя.
Ну и опричь того – давно пора было уже нажать на полочан – сколько можно терпеть и далее на Руси языческое нечестие?
Подъехал сзади Тренята, глянул на своего князя понимающе:
– Жалко Новгород, княже?
– Да, это есть, – вздохнул невольно Мстислав Изяславич.
– Потерпи, господине, – ободрил гридень. – Наше от нас не уйдёт. Даст бог, и Полоцк в руках удержим, да с полоцкой-то силой и Новгород воротим… – Тренята чуть помедлил, дав князю обмыслить услышанное и оценить паузу, и тут же закончил. – С волей-то великого князя.
Умён Тренята…
– Едут, воевода! – прерывистым от частого дыхания голосом, крикнул мальчишка-вестоноша, остановясь в дверях. Тысяцкий Бронибор Гюрятич только коротко кивнул, даже не открывая глаз – так и сидел в высоком резном кресле, сведя косматые чёрные брови – казалось, всё ещё о чём-то думал.
– Воевода… – нерешительно повторил вестоноша. Он колебался – то ли ещё потревожить боярина, против чего протестовала приобретённая за время службы почтительность к господину, то ли просто махнуть рукой, против чего восставала душа, привыкшая к порядку на службе.
– Ну чего ещё?! – Бронибор приоткрыл один глаз, метнул на парня недовольный взгляд – вестоноша попятился.
– Едут, говорю… – повторил он неуверенно.
– Слышал я, – в голосе тысяцкого прибавилось холода, и возникла язвительность. – Неужто надо, чтоб я ехал к воротам?
Вестоноша смолчал, но по его лицу было видно – он так и думал, что тысяцкому достоит встретить нового князя самому.
– Много чести будет, – процедил воевода сквозь зубы и вновь прикрыл глаза. Парнишка в дверях мялся, не уходя – что-то мешало. То ли то, что воевода не велел ему уходить, то ли что ещё…
– Далеко они? – спросил внезапно Бронибор Гюрятич, по-прежнему не открывая глаз.
– Ворота миновали, – нерешительно ответил вестоноша.
Тысяцкий удовлетворённо кивнул головой – чуть заметно шевельнулась чёрная, как смоль, борода.
– Казну успели вывезти?
– Успели, воевода! Чурила-гридень… – парень не договорил, остановленный едва заметным движением руки Бронибора. Тысяцкому не важны были детали.
– Ступай, – всё так же чуть заметно шевельнулись губы боярина, и вестоноша скрылся за дверью.
Бронибор чуть усмехнулся – едва заметно шевельнулись губы в бороде.
Встречать у ворот – с какой стати?
Он, тысяцкий Полоцка Бронибор, ставленый на эту должность от полоцкого веча, будет встречать князя? Того, которого они год назад вышибли из Новгорода, к чему и сам Бронибор изрядно приложил руку? Того, которого на полоцкий стол никто не приглашал пока что? Того, кто разорил Менск? Того, кто приложил руку к пленению Всеслава Брячиславича?
И впрямь – много чести.
Сначала Бронибор Гюрятич подумывал уйти в леса, как княжий пестун Брень. Гонец от Бреня, гридень Чурила за тем и послан был – Бронибора увести.
Но, поразмыслив, тысяцкий отверг бегство.
А полочан своих он на кого оставит?!
Одних?!
Потягаемся, Мстиславе Изяславич – кто кого? – почти весело подумал Бронибор.
Полоцк встретил своего нового князя молчанием.
Городские ворота были отворены настежь – город не сопротивлялся, помня, что природный кривский князь – в руках киян. Но в воротах никого не было.
Воротилась конная разведка, и дозорные подтвердили – в воротах пусто. И на улицах – тоже.
Конь Мстислава мягко ступил на могучие мостовые полоцкой улицы – стукнула подкова о тёсаную мостовину. Тренята настороженно оглядывался по сторонам, готовый в любой миг прикрыть своего князя от стрелы отчаянного полочанина – мстителя за своего полонённого князя.
Мстительных полочан не нашлось. Вообще никаких – не нашлось. На улицах города было пусто – Полоцк затаился. Градские сидела за множеством засовов, затянув окна ставнями. Ждали.
Ждали разорения, стойно тому, что случилось в Менске всего каких-то полгода назад. Полгода, мнишь? А помнится, будто вчера.
Мстислав зло усмехнулся, вспомнив менский пожар – там его кмети помстили вдоволь за разгром на Черехе и изгнание из Новгорода.
Мстиславля дружина шла по Полоцку, как по пустыне. Как по брошенному городу.
Князь чуть поморщился – возможно, так оно и есть. Кто знает, сколько полочан не стало дожидаться прихода его дружины и нового грабежа, и наладилось в леса.
Нет уж!
Он не такой дурак!
Разорять свой – теперь уже свой! – город он не дозволит! Достанет с них и Менска с волостью, которую разорили так, как в прошлую войну с торками не зорили и степных становищ – до чёрного волоса, до тла!
Дружина получила своё вознаграждение за верную службу и так. И получит ещё – если только казну Всеславлю не успели вывезти из Полоцка. А и успели так… жалко, конечно, да только тут и так найдётся чем поживиться.
Большая работа ожидает и полоцкого епископа, и весь причт Святой Софии – искоренять язычество. А его дружина будет верной помощью епископу – к вящей славе божьей.
На Софии вдруг проснулись колокола – должно быть, епископли служки только что увидели идущую по городу дружину Мстислава.
– Гляди, княже, – сказал вдруг Тренята, улыбаясь.
Навстречь шли люди. Немного, сотни две.
В передних по камилавкам и рясам Мстислав признал духовенства. Остальные были градские – купцы и бояре, видно было по богатым одеждам. Кресты и хоругви, псалмы… князя Мстислава встречали христиане.
Отлегло от сердца – знать, не всех христиан в городе побил проклятый язычник, полоцкий оборотень.
Встретились в гриднице княжьего терема.
Тысяцкий Бронибор не пошевелился даже, когда в дверях возник князь – гибкий и стремительный, словно хищник. Только открыл глаза.
– Гой еси, боярин, – вкрадчиво сказал Мстислав Изяславич.
– И тебе поздорову, княже Мстислав, – равнодушно ответил тысяцкий, по-прежнему не шевелясь. Сидел он не в княжьем кресле, и для Мстислава более почётное место было свободно. Никакого оскорбления нет.
– Встань, боярин, – с едва заметной угрозой в голосе бросил гридень Тренята, переступая порог следом за князем. Мстислав упал в княжье кресло и любопытством разглядывал боярина – что-то тот ответит.
– С чего бы это? – по-прежнему равнодушно осведомился Бронибор Гюрятич. По го виду никто не мог бы ничего сказать о том, что у воеводы на душе. Только пальцы тысяцкого выдали его, цепко сжав резные подлокотники кресла.
– Твой господин перед тобой! – угроза в голосе гридня стал более ощутимой.
– Он мне не господин, – отверг боярин, щурясь в падающем из окна свете солнца. – Мне господин – город Полоцк. А князь твой во мне не волен!
– Остынь, Тренята, – велел князь спокойно. Несколько мгновений всё так же испытующе глядел на Бронибора, потом спросил. – А ты для чего остался в городе, Брониборе?
– А почему я должен был уходить? – тысяцкий поднял брови. – Этот город – мой! И я за него отвечаю!
– А ну как я нового тысяцкого поставлю? – Мстислав Изяславич весело прищурился. – Подчинишься?
– А слушать-то его будут? – не менее весело спросил боярин. – Тысяцкого-то твоего? Его на другой же день забудут, как звали – не полочанина-то.
А вот тут следовало и призадуматься. Мстислав озадаченно глянул на гридня и поскрёб плохо выбритый подбородок.
После полудня на вечевой площади глухо заговорило било, созывая полочан на вече.
Город вздрогнул.
Подумал.
И потёк к вечевой площади, на знакомое место. Как-то плохо верилось, что новый князь зовёт на вече только для того, чтоб учинить какую-нибудь пакость альбо безобразие. А когда увидели что на вечевой степени вместе с князем Мстиславом Изяславичем (князя признали все по бритой голове с чупруном и корзну поверх голубой ферязи) стоит и тысяцкий Полоцка Бронибор Гюрятич, народ на площади ахнул – и притих.
– Гой еси, Господин Полоцк, – раскатисто возгласил тысяцкий.
Площадь ответила невнятным гулом.
Тысяцкий говорил.
Говорил про то, про что и так знали все.
Альбо почти все.
Про то, что война с киевским князем и его братьями не увенчалась успехом.
Про несчастливую для полоцкого оружия битву на Немиге.
Про плен Всеслава Брячиславича.
А потом, чуть потеснив тысяцкого плечом, вступил князь Мстислав.
– Дозволишь ли слово сказать, Господин Полоцк? – старшему сыну великого князя было в привычку говорить с вечем – в Новгороде навык за годы-то княжения.
Князь говорил резко, рубил воздух чётко выговоренными словами, словно мечом. Жёсток был князь Мстислав Изяславич, жёсток и жесток.
Полоцк войну проиграл!
Князь Всеслав в плену!
Воевать дальше – смысла нет!
Великий князь велит сидеть на полоцком столе ему – Мстиславу!
Такова воля великого князя, а стало – воля всей Руси!
А если Полоцк против – так с ним и поступят, как с ворогом!
Как с Менском поступили.
Полочане молчали.
Мстислав Изяславич скрежетал зубами.
Швырнул в угол покоя сорванное с плеч корзно, пинком отбросил с дороги доверчивого рыжего котёнка.
Мужики!
Лапотники!
Господа нарочитая с посконным рылом!
Вече решило ни так, ни сяк! Присланного от великого князя Мстислава на стол они то ли приняли, то ли нет – вроде как против никто и не высказался, и всё приняли молча, ан было что-то, что не давало Мстиславу покоя.
А уж как речь зашла про нового тысяцкого, которым Мстислав пророчил Треняту, так тут полочане вмиг встали на дыбы.
Твоей воли, княже, в том нет!
Кого тысяцким ставить – то мы сами ведаем, а волим Бронибора Гюрятича!
Сбылись слова старого боярина – поставь Мстислав тысяцким Треняту – слушать всё одно будут только Бронибора.
Так и будешь сидеть в Полоцке на Замковой горе, как на острове – горстка городских христиан да княжья дружина, вот и вся твоя опора. А город при первом же удобном случае выйдет из повиновения, благо тысяцким сидит Всеславль человек.
И как тут княжить?
– Надо в первый након за веру биться, княже Мстислав Изяславич, – сказал вдруг кто-то за спиной.
Мстислав оборотился, как от удара колокола.
Из угла блестели глаза. Больше ничего. В полутёмном углу даже у светлой, до янтарного блеска отмытой стены поповская риза едва видна. Только глаза блестят да из-под куколя седые волосы выбиваются.
Протопоп Анфимий, выгнанный Всеславом из Полоцка, воротился с дружиной Мстислава и снова занял своё место в причте святой Софии. И не ему ли теперь быть новым епископом Полоцким?
Хотя нет… епископом может быть только монах, а Анфимий – белец, пострижения не прошедший. Так и останется при Софии своей – тоже завидное служение, если с его-то колокольни рассудить. Но и его, Анфимия, слово, последним не будет, когда будут нового епископа на Полоцк ставить. Если спросят – а не то пришлют опять какого-нибудь грека…
Мысли Мстислава пошли куда-то совсем в сторону, он тряхнул головой.
– За веру, говоришь? – переспросил он хрипло.
– В первую очередь надо веру Христову в Полоцке утвердить, – чётко выговорил протопоп. – И в окрестностях – тоже. Тогда и будет у тебя, княже, опора против веча полоцкого.
Князь Мстислав невольно задумался.
В словах протопопа был резон. Но вера Христова – это надежда для тех, у кого надежду отняли. Стало быть, сначала надо найти Всеславлю семью!
3. Росьская земля. Днепр. Берестово.
Лето 1067 года, червень
Днепр Славутич неторопливо нёс лодьи с ратью великого князя, покачивал на волнах, баюкал. Скрипели вёсла, тянулась над речной гладью песня кметей. Кияне, черниговцы и переяславцы были довольны. Известно, доволен будешь – война окончена, ворог повержен, взят в полон, вражья столица захвачена… Чего бы и не радоваться.
Всеслав Брячиславич скривил губы – настолько горьки были внезапно пришедшие мысли. А чего не так, княже Всеслав, что неверно. Ворог, то есть ты, и впрямь повержен, мало того (Всеслав звякнул цепями) – закован в цепи и в скором времени будет посажен в поруб. Альбо вовсе…
Всеслав мотнул головой – думать о смерти не хотелось. Не верилось. Он, потомок Дажьбога и Велеса… погибнет в плену…
Нет!
Не посмеют, – подумал Всеслав с лёгким холодком в груди. Нет. Не посмеют.
Полочанин хорошо знал великого князя – не решится Изяслав на кровь. Раз уж его не убили сразу… это было бы проще и легче.
За полотняными стенками шатра качнулись тени – сторожевые кмети старались вести себя около Всеслава тише воды, ниже травы. Полоцкий князь усмехнулся – его слава потомка Велеса и оборотня и тут говорила сама за себя. Кмети ходили на цыпочках и буквально боялись дышать. Но стража около шатра стояла немаленькая – с десяток кметей. Похоже, великий князь взаболь боялся, что Всеслав обернётся птицей альбо рыбой и сбежит с лодьи. И стража, и цепи…
Полоцкий князь вздохнул.
Жаль, но ничего такого он сделать не мог. Один раз удалось оборотить дружину волками – воля Велеса была с ним. Сейчас он такой силы в себе не чувствовал.
Глупцы! – Всеслав сжал зубы. Крепче цепей, крепче чего иного его держало другое – то, что его сыновей не было рядом. Его самого вёз на своей лодье великий князь, сыновей – Святослав Ярославич. Отчего решили так, и кто на том настоял – Всеслав не знал. Но решили умно – нипочём полоцкий князь не шевельнётся, пока не будет знать, что дети его в безопасности.
Альбо – шевельнётся?
Альбо смог бы полоцкий князь бежать, если бы были у него для того силы? Бежать – и покинуть в полоне обоих старших сыновей?
Всеслав не знал.
И не особенно хотел знать.
– Нас убьют? – губы Рогволода кривились словно сами собой.
– Не хнычь, – поморщился старший брат, хотя самому только что больше всего на свете хотелось заплакать. Удивительно дело – некоторым людям стоит только понять, что рядом есть люди, которым гораздо страшнее, как они тут же перестают бояться. – Хотели бы убить – уже бы убили.
– А может нас в жертву хотят принести, – трезво возразил вдруг младший. – Христианскому богу…
– Протопоп Анфимий говорил, что христианскому богу жертвы не нужны… – не совсем уверенно сказал Брячислав. И впрямь – кто его знает… какая жертва может быть более угодна, чем вражеский князь и его дети?!
– Слушай его больше! – запальчиво бросил Рогволод. – У них в священной книге то и дело один другого в жертву приносят!
– А ты откуда знаешь? – удивился старший. – Читал, что ли?
– Читал, – нехотя ответил младший. Первоначальный запал уже проходил.
– А ну как отец прознает? – ехидно прищурился Брячислав.
– А он знает, – Рогволод повёл плечом. – Вместе и читали.
– Для чего это? – Брячислав удивлённо… да что там удивлённо – изумлённо! испуганно даже! – распахнул глаза. И впрямь, для чего потомку Велеса и Дажьбога читать священную книгу чужой веры?
– Отец сказал – врага надо знать! – Рогволод выпрямился, голос его зазвенел, и старший брат поневоле в какой-то миг даже залюбовался младшим. – Их бог у одного иудея как-то потребовал, чтобы тот сына своего в жертву ему принёс…
Старший брат хотел было пожать плечами – и такое мол, бывает…
– Не для того, чтобы свой народ спасти альбо там для чего такого ещё! – всё таким же звонким голосом продолжал Рогволод. – Не для того, чтоб засуху там прекратить альбо в войне победу добыть! А чтоб показать, что он того бога любит! Что предан ему, а не какому-то иному богу!
Брячислав подавленно молчал – ясно было, что младший брат знал, о чём говорил. И когда это он успел упустить в учении такое?
Да что удивительного?
Паче учения, паче трудной науки управлять любил Брячислав-княжич молодецкие забавы – скакал на коне наперегонки с дружинными кметями, гонял по лесам с луком и копьям, охотясь на кабанов и медведей, бился на кулачки и в схватку на зеленовато-пузырчатом двинском льду, иной раз брался и рубить дрова альбо пахать, но не взаболь, а так… ради забавы, из любопытства.
Вот и пролетел мимо важного учения старший полоцкий княжич.
Впрочем… с того он от отца дальше не стал.
Да и то сказать – то, что младшему давалось долгим упорным учением, старший постигал мгновенно, каким-то внутренним чутьём,которое,, верно, передалось Брячиславу от матери, Макошиной волхвини.
– Он потом у того иудея сына прямо на алтаре на барана подменил, – продолжал меж тем Рогволод.
– Да что это меняет?! – вспыхнул Брячислав.
– А я про что говорю? – пожал плечами младший брат. – Опричь того много иных случаев было… и не всегда он отказывался от жертв…
– А ещё они отца сломить хотят, – угрюмо сказал старший. – Пока мы у них в руках, отец не сможет попытаться бежать.
Братья мрачно посмотрели друг на друга.
Святослав теребил ус, смотрел куда-то в сторону. Подымал на Всеслава глаза и снова их отводил.
Маялся Святослав Ярославич.
– Не сумуй, Святославе, – усмехнулся полоцкий князь, глядя на него чуть исподлобья. – Ты не виноват.
– Все виноваты, – отрезал Святослав. – Все мы, Ярославичи – виноваты. Мы тебе крест целовали, что не тронем… ты даже с сыновьями приехал… ну разве можно быть таким доверчивым, Всеславе?!
Полоцкий князь вздохнул, покачал головой:
– Не в доверчивости дело, князь-брат, – братом ему Святослав не был, скорее дядей, но тут имелось в виду не родство даже, а равенство. Святослав не стал возражать. А Всеслав не стал пояснять. Черниговский князь насупился и отворотился.
– Разговаривать не хочешь, – пробурчал он себе. – Носа дерёшь передо мной…
– А чего бы и нет, – усмехнулся Всеслав почти весело. – Я клятв не нарушал…
Если бы не Всеславли оковы, можно было бы и перепутать, кто из них пленник – так уверенно держался полочанин и так стеснительно вздыхал черниговец. Мучила Святослава нечистая совесть, вот и комкал витязь большими и сильными руками застилающее лавку рядно.
– Я – тоже не нарушал! – вскипел Святослав. – Это Изяслав со Всеволодом задумали!
Всеслав кивнул.
– Так почему же ты?!
– Не в доверчивости дело, – повторил Всеслав сумрачно. – Вы, Ярославичи, не просто пообещали меня не тронуть… Вы крест целовали, вы перед богом своим клялись! Еред богом, не передо мной! Вы! Князья! Ты понимаешь, ЧТО это значит?!
Святослав ошалело мотнул головой.
– Князь – не просто человек… – Всеслав говорил каким-то скучающим голосом. – Князь отвечает перед богами за свой народ, предстоит перед ними…
– Бог один, – поправил черниговский витязь.
– Пусть перед богом, не суть важно, – отмахнулся полочанин. – И если князь, властелин поступит… как это вы говорите… греховно, нарушит закон божий, клятву ли… понимаешь?
– Кара постигнет народ? – помертвелым голосом спросил Святослав, начиная понимать.
– Вот именно, – Всеслав играл резной деревянной ложкой, крутил её в пальцах. – Понимаешь теперь, отчего я вам поверил? Не думал я, что вы, князья Ярославичи решитесь нарушить клятву перед лицом божьим.
– Всеволод сказал – клятва перед язычником недействительна, – пробормотал Святослав, словно это всё объясняло.
– Не мне ты клялся, Святославе. И Изяслав, и Всеволод – тоже. Не мне.
– Бог милостив, – мотнул головой Святослав.
– А не у вас ли сказано, что грехи отцов падут на их детей даже и до седьмого колена? – вкрадчиво спросил Всеслав.
Святослав отшатнулся – странно и даже страшно было слышать Священное писание из уст язычника. Колдуна! Оборотня!
– Не мы начали эту войну, – бросил он, ища хоть какое-то оправдание. – Ты не имел прав на великий стол!
– То верно, Святославе Ярославич, не вы, – кивнул Всеслав. – Я не собираюсь перед тобой оправдываться… хотя права эти придумали вы! Нас, изгоев, не спрашивая!
– Изгоев, то ты верно сказал!
– Мне права свои Судислав Ольгович передал, ещё живым будучи! – бросил Всеслав черниговскому князю страшные слова. – И по праву, если вы уж такие правдолюбцы да праволюбцы, на столе-то великом – ему бы сидеть! Ему! Не Изяславу!
Такие разговоры происходили меж черниговским и полоцким князьями уже не в первый раз – почти каждый день, пока лодьи тянулись от Орши к Киеву, переходил Святослав Ярославич на лодью великого князя и говорил, спорил, иной раз и до хрипоты с владычным пленником. Говорили почти всегда про одно и то же.
– И ещё таково скажу тебе, Святослав Ярославич, – глаза полоцкого оборотня светились в полумраке шатра странноватым, пугающим огнём. – Наши законы мертвы, пока их земля не одобрит. И живы, пока их земля не отринет. А если земля закон отринула, так он мёртв, ты его хоть на харатье напиши, хоть на камне высеки – народ его всё одно растопчет, с дороги сметёт, и по-своему поступит! И свои законы установит!
– Наш закон – от бога!
– От какого бога? – Всеслав усмехнулся. – А верует в него народ, в вашего бога-то? Да и вы сами?
Святослав отодвинулся и, отгоняя искус, размашисто перекрестился под кривую усмешку Всеслава.
– Вот Изяслав-князь… если бы верил, разве б он нарушил клятву, данную на кресте? Да и ты сам, Святославе… крестишься, в церковь ходишь, Христу поклоны кладёшь… а голову бреешь, чупрун оставляешь, как Святослав Игорич, наш общий пращур, по которому ты и назван! А ведаешь ли откуда тот обычай?! Испокон веку воины, те кто ратное служение своей земле сделал жизнью, жертвовали свои волосы Перуну! Жизнь свою ему отдавали взамен на удачу ратную! То пойми, Святославе!
– А сам-то ты чего тогда волосы Перуну не пожертвовал? – ехидно бросил Святослав, чтоб хоть как-то уязвить полоцкого оборотня.
– Я Велесу посвящён, мне его облик достоит, – Всеслав Брячиславич смолк, отворотясь, словно сказав – да о чём говорить-то с тобой?!
Но капля камень точит!
И не зря же почти каждый день приходил к нему Святослав.
– Сыны мои там как? – спросил Всеслав о другом.
– Здоровы, – отозвался Святослав. А что ещё скажешь? Сидят, мол, в шатре, в цепи закованы, как и ты же, Всеславе Брячиславич? Так про то Всеслав и сам знает.
– Витко!
Скрипят в руках дюжих гребцов крепкие сосновые вёсла, шелестит в парусе ветер, плещет волнами, бьёт в лодейные борта.
– Витко! – горячий шёпот Бермяты бьёт по ушам.
– Чего? – отозвался, наконец, гридень, оборачиваясь от щели меж досками.
– Попить дай.
Гридень, звеня цепями, переполз – иначе под низкой кормовой палубой не протиснешься – ближе к боярину, наклонил у него над губами небольшой долблёный жбан.
– Пей, боярин.
Когда под Оршей дрались у великокняжьего шатра, боярина Бермяту ещё в самом начале боя с маху ударили подтоком в затылок. Не был Бермята воином, не навык постоянно быть готовым к бою, не носил кольчуги с шеломом, как Витко альбо ещё кто из княжьей дружины. Был Бермята послом.
И до сих пор, седмицу уже спустя, не встал боярин на ноги, лежал под кормовой палубой вместе с закованным Витко, горел жаром и бредил порой, едва ворочая налитыми кровью белками глаз.
Боярин сделал несколько глотков, откинул голову назад.
– Благодарствуй, Витко…
– Не на чем, боярин, – усмехнулся гридень. – В одной лодье…
Он смолк, чувствуя, что говорит что-то не то…
– Истинно, в одной лодье плывём… – боярин бледно усмехнулся. – Как же так просчитались-то мы, Витко?
Просчитались!
Витко досадливо стукнул кулаком по колену и отворотился. Вестимо, просчитались! Нельзя было верить Ярославичам!
И ведь знали!
Был уже горький опыт – смерть Ростислава Владимирича. Нет! Не вняли! Рассудили, что грек пришлый Царьграду в руку сыграл! А только про то забыли, что там, в Царьграде на подлых делах – собаку съели! И каждым ходом своим побивают разом две-три тавлеи!
И понятно уж, таким ходом, как смерть сопредельного князя, одной цели всяко добиваться не станут. Не одному только Царьграду в руку играл Констант Склир, вестимо, и Киеву тоже.
Боярин снова улыбнулся – всё так же бледно. Кровь медленно возвращалась к щекам и губам.
– Ты тоже думаешь так же, как и я, Витко?
– То всё сейчас не важно, – махнул рукой гридень. – Тут другое… Далеко до Киева, как мнишь?
– Завтра к пабедью должны добраться, – почти неслышно ответил Бермята.
Витко кивнул, указывая на что-то за спиной боярина. Бермята поворотил голову – из борта лодьи торчал загнутый железный костыль.
– У меня в цепях одно звено слабое. За перемычку зацепить…
– Готов?
– Готов, Брячиславе!
Пола шатра откинулась – возник кметь с плетёной корзиной. Сидящий у самого входя Брячислав ударил – и кметь повалился с ног, держась за низ живота. Опрокинулась корзина, посыпалась снедь – хлеб, копчёное сало, печёная репа, ветряная рыба. Звеня цепями, кошкой прыгнул сверху на кметя Рогволод, вцепился в горло, Брячислав схватился за рукоять меча. Первое дело – цепи разомкнуть!
Чьи-то сильные волосатые руки рванули старшего княжича за плечи, вывернули из рук меч. Рогволод успел вовремя отпрянуть, но споткнулся о сапог лежащего кметя, упал, ушиб плечо и бок.
В шатре разом стало вдруг людно, тесно от закованных в железо людей, от нагой острожалой стали. Сваленный княжичами кметь вставал, откашливаясь и разминая горло.
– Ишь, оборотнево отродье, – прогудел чей-то голос. Странно как-то сказал – как-то одобрительно даже что ли? Брячиславу было некогда понимать. Да и разглядывать, кто именно сказал, тоже не очень хотелось. Попытка сорвалась, и теперь стражу усилят. А так хотелось отцу помочь – если бы они сбежали альбо хоть и погибли – у отца бы руки были развязаны, мог бы и сбежать!
В распахнутом проёме входа возникла бритоголовая голова на крепкой шее – сам князь Святослав Ярославич. Князь оценил и понял, что произошло в шатре за один взгляд:
– Молодцы! – восхитился он, глядя на взъерошенных и растрёпанных словно воробьи, полоцких княжичей. – Вот так и надо за отцову честь воевать, хвалю!
Брячислав зыркнул в ответ волчиным взглядом – нужна, мол, мне твоя похвала, княже… как собаке пятая нога!
Бермята ошибся. До Киева добрались совсем не к пабедью. К утру добрались.
Вскоре после утренней выти лодья мягко ткнулась носом в берег, возник гам и гомон, топот ног.
– Приплыли, – тихо шепнул Витко.
Чуть погодя пола шатра откинулась.
– Выходи! Оба.
Гридень помог боярину подняться, вышли из шатра. От яркого света закружилась голова, Бермята шатнулся опираясь на плечо Витко.
– Решился? – спросил одними губами.
– Решился, Бермята – так же тихо ответил Витко, помогая боярину выпрямиться. Огляделся.
Синь била в глаза – месяц червень, макушка лета. Широкая речная гладь чуть рябила, бросая блики. Пологий берег плавно подымался к невысокому частоколу.
– Неуж у вас в Киеве такая стена плёвая? – насмешливо бросил Витко стоящему рядом киевскому кметю.
– Деревенщина, – ответил тот так же презрительно. – Это не Киев, это Берестово.
Вон чего, – понял Витко, щурясь на солнце и разглядывая берег. – Не захотел князь Изяслав тащить оршанский полон в Киев, сразу в Берестове решил высадить.
С лодьи сбросили на берег сходню.
– Ступай!
Всеслав, Брячислав и Рогволод уже стояли на берегу. Вид у обоих княжичей был понурый и их со всех сторон окружали кмети с мечами наголо. Витко хищно усмехнулся – видать, по отцу мальчишки, не дали страже жить спокойно.
