Факт третий: психологический феномен

Есть нечто, вынуждающее самых разных людей в разное время подвергать свою жизнь риску, участвуя в распростране­нии концепций, или покрывать свое имя позором, препятствуя этому самыми варварскими методами. Это нечто и есть система психологических феноменов, не столь очевидных, требующих глубокого понимания, а не восприятия «непосредственной дан­ности по эмоциональному критерию». Для примера я выберу один из психологических феноменов, продуцирующих политиче­ские явления — проблему одиночества.

(Я представляю, как хочется просто и доходчиво объяснить происхождение всех политических явлений — взять и нарисо­вать кривую Филиппса или график соотношения спроса и пред­ложения, а может быть, цен и валового национального продук­та. Они действительно объясняют многое, но не все. Думаю, не стоит торопиться — роль этих материальных и таких понят­ных факторов мы обсудим потом. Всему свое место, и я о них не забыл. Если бы все было так просто, то зачем была нужна политическая психология?)

Психологический феномен — одиночество, один из многих, продуцирующих политические явления, но и не случайно вы­бранный. Во всяком случае его рассмотрение будет служить примером влияния психического на политическое. Проблема одиночества столь фундаментальна, так мало известна и так причастна к политике, что ее полезно обсудить. Э. Дюркгеймом в работе «О разделении общественного труда» (1900) было введено понятие социальной солидарности, под которой пони­малось состояние коллективной идеологической интеграции. Со­циальной солидарности противостоит аномия-—состояние бес­порядка и незаконности. Дюркгеймом высказывалось предпо-

ложение о том, что аномия появляется при быстрых социаль­ных, экономических изменениях, нарушающих порядок в обще­ственном устройстве. Опрокидывание общественных норм и по­теря ограничений вызывают у людей такое чувство, что они оказываются в пространстве без ориентиров. Не имея ориентиров, люди устают от существования. Их усилия становятся бесполезными, жизнь теряет ценность, и наступает аномичное саморазрушение (Дюркгейм Э. «Самоубийство». 1912).

Уильям А. Садлер и Томас Б. Джонсон определяют одиноче­ство как переживание, вызывающее комплексное и острое чув­ство, которое выражает определенную форму самосознания, и показывающее раскол основной реальной сети отношений и свя­зей внутреннего мира личности (37. С. 27). Насколько серьезно одиночество, известно тем, кто его переживает, их близким, да психологам и врачам. Еще в начале 70-х годов в СССР на каж­дую тысячу горожан было выявлено 437,9 астенических (невра­стенических) реакций, 218,7 — обсессивно-фобических и 50,3 — истерических (58). Известно, что более 40% суицидентов (само­убийц) — психически здоровые люди, дающие непатологическую ситуационную реакцию на психологический кризис (53). При изучении этих фактов не всегда констатировалась проблема оди­ночества, но всегда она присутствовала как переживание состо­явшегося или назревающего разрыва с людьми. К сожалению, политики 60—80-х годов относились к одиночеству снисходи­тельно или пренебрежительно как делу личному, житейскому. Политическая система игнорировала такие психологические тон­кости, хоти они уже «стучались в дверь». Уже тогда было пред­чувствие психологической опасности с немедицинскими, а поли­тическими последствиями. К концу 80-х они не заставили себя ждать.

Исследователи психологии одиночества часто цитируют опре­деление Э. Берка: «Абсолютное и совершенное одиночество, т. е. полное и постоянное исключение из всякого общения, пред­ставляет собой огромное безусловное неудовольствие, какое только можно себе представить… вся жизнь, проведенная в одиночестве, противоречит целям нашего существования, по­скольку даже сама смерть вряд ли является идеей, внушающей больший ужас» (9. С. 76). Э. Берк тоже настаивал на том, что человек в этой жизни все, что хочет, может и должен полу­чить—получает это от другого человека, через человека, по­средством человека. Вся гигантская государственная машина предназначена в первую очередь для создания таких условий взаимодействия людей, при которых ни один человек не оказы­вается исключенным из общей жизни. Если политика государст­ва не учитывает этого правила — ее крушение неизбежно.

Политиков часто преследует ошибочное мнение, что одино­чество является уделом небольшой группы слабых, беспомощ-

ных людей. Политика в таком случае ориентируется на энергич­ных, общительных, социально активных членов общества. Фор­мируется мысль о бесполезности, безопасности одиноких людей, исключительности их «медицинского» состояния. Томас Вулф, изучавший этот феномен, как и подавляющее большинство кол­лег, сформулировал противоположную точку зрения: «Одиноче­ство отнюдь не редкость, не какой-то необычный случай. На­против, оно всегда было и остается главным и неизбежным ис­пытанием в жизни каждого человека» (Вулф Т. Домой возвра­та нет. М., 1977. С. 475). При внимательном рассмотрении дове­рительных текстов, выступлений, посмертных записок очень сильных, профессионально успешных людей приходится нахо­дить их горькие сетования на одиночество. Массовые политиче­ские акции в конце 80-х годов на площадях и стадионах СССР обнаружили взрыв того реального феномена, который считался редким, медицинским, присущим слабым, — избавление множе­ства людей от одиночества через политическое общение.

Одиночество переживается и преодолевается разными людь­ми по-разному. В одном случае состояние одиночества может быть стимулом для научной или творческой работы, посредством которой пробивается тропинка к людям. Бертран Рассел писал, что все детство он испытывал сильное чувство одиночества и тщетно надеялся встретить человека, с которым мог бы погово­рить. Природа, книги, а позже математика спасли его от глу­бокой подавленности (181. С. 21.). Известно, что хороший со­беседник— это роскошь, которую надо заслужить. Рассчитывать на успех позволяет только собственная полезность в общении, разговоре, сотрудничестве. Б. Рассел одиночество преодолел, став выдающимся ученым за счет огромного труда, вложенного им в научные исследования, интересные и нужные обществу. В обратном же случае, необоснованные надежды на всеобщую гарантированную заботу и внимание приводят к отторжению от общества. Самое острое отторжение — суицид. Изучение пред­смертных записок суицидентов обнаружило их исключительную неинформативность, банальность и скучность. Каждый шестой суицидент, независимо от пола, возраста, социального положе­ния, оставляет записку, которая должна была бы отражать гро­мадность чувств и мыслей, вызвавших роковой шаг. На самом деле, все записки являются повторяющимися вариациями одной и той же темы, выражений, стиля и логики, усвоенными из по­пулярных книг и бытовых разговоров (53). Стремление оста­вить записку можно интерпретировать как последнюю, самую сильную попытку преодолеть одиночество, привлечь к себе вни­мание ценой своей жизни. А неинформативность, банальность записок выдают причину отторжения суицидента от общества, проявившего к нему недостаточно внимания и сочувствия. Ощу­щение своей ненужности при определенных условиях становится политическим чувством, перерастает в желание любой ценой

быть замеченным людьми, в потребность общаться с людьми, не считаясь со средствами, даже если эти средства вызывают у окружающих не положительный интерес, а страх и ненависть. Политические явления дают такой шанс оказавшимся отвер­женными, и они пользуются им без меры. Разными способами люди становятся неодинокими.

Одиночество преодолевается не обязательно непосредствен­ным контактом с людьми. На опосредованный вариант преодо­ления одиночества указал Эрих Фромм. Он считал, что мораль­ное одиночество определяется как неспособность индивида со­относиться не обязательно только с другими людьми, но и с ценностями и идеалами вообще. Для примера он отмечает, что монах в монастыре, верящий в бога, или политический заклю­ченный в камере, чувствующий поддержку и солидарность, не одиноки (104). Живое общение с успехом заменяется отношени­ями через идею, которую разделяет множество других, внешне одиноких людей, разделенных расстоянием и временем. Полити­ческие и государственные системы во все времена вольно или невольно создавали возможности для такого общения. Чаще всего это вынуждалось нежеланием части населения быть со­причастными государственному климату, их несовместимостью с административным устройством, экономическими отношения­ми, законодательством. Протестантская идеология, старообряд­чество, казачество и другое уже вырабатывали свои ценности, которые объединяли потенциально одиноких людей и делали их психологически чрезвычайно устойчивыми. Вероятность форми­рования нового течения в философии как способа защиты от одиночества всегда должна учитываться в политике. Теоретиче­ская, логическая слабость ценностей множества религий, уче­ний, теорий не должна вводить в заблуждение: они сильны не своей интеллектуальностью, а своей способностью укреплять волю человека к жизни. Идеология покоится на вере, а не зна­ниях.

Неверно считать веру некоей измышленной ценностью, глав­ным и единственным условием преодоления одиночества. Любая идея требует хотя бы редкого, но периодического подтверждения своей ценности людьми — в этом конечный ее смысл. Сила идеи в том, насколько часто и интенсивно она нуждается в под­креплении для поддержания противоборства с одиночеством. Важность этого описал один из исследователей одиночества — Дж. Рэлф Оди. Анализируя собственный опыт, он писал, что уже в зрелом возрасте у него иногда возникало чувство бес­цельного и смутного одиночества в его собственном доме, когда его семья находилась где-то далеко. Оказалось, что все прост­ранство его жилища ассоциируются с женой и дочерью. И ко­гда в этом пространстве их не было рядом, появлялось чувство пустоты. Дж. Рэлф Оди подчеркивал, что даже простое присут­ствие родных людей избавляет от этого смутного чувства. В бо-

лее сложном случае он вспоминает, что, натолкнувшись на за­хватывающую дух сцену или поразительное существо, или рас­тение, или даже на идею, оп вдруг ощущал сильную потреб­ность, чтобы кто-то оказался рядом и испытал те же чувства, поскольку впоследствии их невозможно будет вызвать простым описанием. Многие догадываются, что назначение фотографий, впечатлений, рассказов, привезенных из дальних странствий, то же самое — поделиться с близкими своими чувствами. Если не с кем и нечем поделиться, то в них нет смысла. В политике желание поделиться чувствами от интеллектуального озарения, яркого впечатления, потребности действовать столь сильно, что воспрепятствовать этому можно только физически уничтожив их носителей. Существо стремления поделиться своими чувствами и мыслями не столько в их необыкновенной ценности, сколько в возможности через их посредство вступить в общение с людь­ми. Но чувства и ценности должны быть столь хороши для окружающих, чтобы они соглашались их принимать. Не все бе­рут то, чем делятся.

Может показаться, что психологический феномен одиночества не является настолько значимым для людей, чтобы из него выводить одну из предпосылок политической психологии. Та­кие сомнения естественны для политической культуры, не склон­ной к сентиментальностям. Но эта культура не владеет окон­чательной истиной. Один из весьма сведущих в этой области специалистов О. де Бальзак писал: «Человека страшит одино­чество. А из всех видов одиночества страшнее всего одиночество душевное. Отшельники древности жили в общении с Богом, они пребывали в самом населенном мире, в мире духовном... Пер­вая потребность человека, будь то прокаженный или каторжник, отверженный или недужный, — обрести товарища по судьбе. Жаждая утолить это чувство, человек расточает все свои силы, все свое могущество, весь пыл своей души. Не будь этого все­пожирающего желания, неужто сатана нашел бы себе сообщ­ников» (5. С. 568). Мнение О. де Бальзака объясняет причины поведения людей, объединяющихся для изучения несуществую­щего, стремления к недостижимому, борьбы с придуманным, пристрастия к порочному, поклонения аморальному. Главное в этом случае не качество идеи, а сильнейшая потребность спас­тись от одиночества за счет мнимой или действительной общно­сти. Множество политических лозунгов по истечении времени развенчиваются, оказываются фальшивыми. Это дает основание считать исторических предшественников якобы не слишком по­литически образованными, плохо информированными людьми. Едва ли это правда. От безысходности и одиночества они всту­пали в партии и союзы, в противном случае оставаясь вне общества. Терпят же невозможное в семье, глупости — на служ­бе. Терпят и в политике.

Неверно, конечно, объяснять страх одиночества только при-

чинами, которые могут показаться идеальными. Есть в стремле­нии избежать одиночества рациональное звено — страх перед «пространством без ориентиров», упоминавшийся ранее Э.Дюркгеймом и разъясняющий суть дела. Паскаль сходным образом характеризовал одиночество: «Созерцая всю безмолвную вселен­ную и человека, оставленного во тьме на произвол судьбы, за­брошенного в эти закоулки вселенной, не ведающего, на что надеяться, что предпринять, что будет после смерти... меня охватывает ужас, как человека, которому пришлось заночевать па страшном необитаемом острове, который, проснувшись, не знает, как ему выбраться с этого острова, и не имеет такой возможности» (Паскаль. Мысли. Раздел 194). Любая политика когда-то исчерпывает свою объяснительную и направляющую силу. Политика словно ведет человечество через некоторое про­странство, где в соответствии с принятой концепцией «расстав­лены маяки и вехи», ориентирующие движение общества в це­лом и каждого человека в отдельности. Ориентиры позволяют маневрировать с минимальными потерями в условиях истощения традиционных ресурсов, экологического повреждения окружаю­щей среды, изменения демографических параметров населения, структуры производства, торговли, содержания науки и образо­вания. Но через какое-то историческое время это «разведанное», обжитое, понятное пространство оказывается пройденным. Че­ловечество вступает на территорию неизвестных ресурсных воз­можностей, национальных, социальных отношений и пр. Дейст­вующие политические концепции перестают объяснять новое-пространство и указывать путь движения в нем. Тогда и рас­пространяется страх «пространства без ориентиров», в котором живому существу практически всегда непонятно, что можно, что нельзя.

Насколько этот страх обоснован, можно судить по приме­рам из истории СССР, на которые ссылается 3. Бжезинский: «Смерть — скорая или растянутая на несколько лет — была судьбой целых слоев общества: политических оппонентов, иде­ологических соперников, попавших под подозрение членов пар­тии и офицеров армии, бывших аристократов, национальных групп, считавшихся потенциально нелояльными, этнических групп, заклейменных как враждебные, религиозных проповед­ников, так же как и проявлявших какую-то активность веру­ющих, и даже родственников, а то и (во многих случаях) по­головно всех семей людей, выбранных в качестве жертв» (13. С. 32). Положение, при котором миллионы людей без со­противления соглашались на собственное уничтожение, только отчасти объясняется силовым превосходством карательных ор­ганов. Происходило все это на фоне психологического феноме­на — массового одиночества людей, которое и создавало усло­вия для эффективных репрессий. Последовательность развития этого явления представляется такой: а) потеря населением ин-

тереса к организации «политического поля» как к бесполез­ному, досужему делу; б) распространение среди населения иллюзорных надежд не оказаться среди слабых и одиноких за счет личной приспособительной активности; в) разобщение лю­дей из-за отсутствия какой-либо объединяющей их политиче­ской идеи; г) сокращение общения среди населения и разрыв эмоциональных контактов; д) исчезновение традиционных форм обмена информацией; е) утрата населением знаний относитель­но характера поведения на новом «политическом поле»; ж) по­теря ориентиров в политическом пространстве и собственной воли, определяющей процессы в обществе; з) падение ценно­сти жизни в глазах населения и наступление всеобщего аномичного саморазрушения.

Быстрые социальные, экономические изменения, упоминае­мые Э. Дюркгеймом, — это переход общества на новое «поли­тическое поле» с неведомыми тропами и границами. Этот пе­реход осуществляется не только во внешнем физическом, но и во внутреннем психологическом пространстве. Теории, програм­мы жизни на старом поле ничего не объясняют на новом. За­мещение одних общественных норм другими временно создает интеллектуальное «пространство без ориентиров». В этом про­странстве могут утрачиваться цели существования, которому сопутствует состояние одиночества. Одиночество или преодо­левается принятием общей модели нового «политического поля», или развивается аномия — состояние беспорядка и беззакония, опасное как для отдельного человека, так и для общества в целом.

Тема одиночества неисчерпаема по объему, грандиозна по своей психологической значимости и по влиянию на самые разные стороны жизни человека, включая политическую жизнь. Помимо субъективных, личных условий формирования одиночества, оно может развиваться по причине объективных обстоятельств: депривации (изоляции) сенсорной, социальной, волевой и интеллектуальной. Примерами вынужденной депри­вации является тяжелое страдание — слепоглухонемота, прео­долеваемая методами первоначального формирования и разви­тия человеческой психики при отсутствии зрения, слуха и речи; произвольной — принудительная изоляция осужденных с рез­ким ограничением поля зрения, звукового спектра, объема об­щения, движения и др. Нечто подобное происходит в полити­ческих системах, в которых объектом депривации является и отдельный человек, и население целого региона или государ­ства, хотя и в своеобразной форме.

Широко известна сенсорная депривация, встречающаяся в специальных условиях деятельности (у полярников, у морепла­вателей-одиночек, у летчиков) или в лабораторных опытах (с изоляцией всех анализаторов: зрительного, слухового, тактиль­ного, проприорецептивного и пр.). Изменение степени обособ-

ленности органов чувств от внешних раздражителей неизменно приводило к появлению психических нарушений типа галлюци­наций, расстройств процессов памяти, мышления. Депривация или ограничивает получение информации, или нарушает рав­новесие между объемами зрительной, слуховой, тактильной и другой информации. Это явление представляет опасность для человека на психофизиологическом уровне, разрушая психику и дезориентируя его в окружающем пространстве. На уровне психики «политического человека» происходит нечто подобное: из информационной среды изымается большая часть сведений о состоянии, особенностях, механизмах и процедурах функцио­нирования власти. В такой однообразной среде человек ста­новится политически беспомощным, как полярник среди бес­крайних снегов Арктики, где серое небо сливается с серым го­ризонтом.

Социальная депривация сходна по описанию с идеей соци­ального измерения одиночества. Иногда их причиной являются остракизм, изгнание, отставка, неприятие. Иногда социальная изоляция выражается в том, что сам человек ощущает себя недопущенным, отстраненным, исключенным из той социальной структуры, которую он считает для себя естественной и необ­ходимой. Иногда это выходит за границы его личных отноше­ний и обусловлено масштабными социальными процессами исторического плана. (Масштабные миграции, распад традици­онного социального окружения и др.) Кроме этого, встречает­ся включение в отвергнутую группу неудачников, ненормаль­ных, преступников, малообеспеченных, старых и больных. Проявлением политической депривации являются различные ме­дицинские, национальные, возрастные ограничения на вступле­ние в партию, на избрание, на голосование. Для изолированно­го человека запрещаются темы, формы, места, круг людей для общения, влияния на политические вопросы.

Волевая депривация несколько сходна с идеей культурного измерения одиночества. В данном случае речь идет о деприва­ции человека по его субъектным характеристикам, из которых самой значительной является воля. Субъект имеет сформирован­ные мотивы поведения, располагает привычными эталонами профессиональной и культурной деятельности, привычные фор­мы выражения своих эмоций, приемлемые в его предыдущем круге общения. По разным причинам люди часто оказываются лишенными предыдущей культуры поведения и не включенными В новую культуру. Причиной этому могут послужить, политиче­ские, экономические, правовые, культурные инновации, незави­симые от одного, отдельного человека. В политической жизни волевая депривация сопровождает действия различных дикта­тур, режима военного положения, оккупации, ограничения на деятельность политических организаций. Проявляется это в при-

нудительном разрыве политических мотивов и действий людей с физическим преследованием за нарушение запрета.

Интеллектуальная депривация, с некоторыми допущениями, может быть соотнесена с космическим измерением одиночества, наиболее важным для политической психологии. Ощущение ин­теллектуальной депривацни в политике можно сравнить с ощу­щением человека, который оказался в темноте, в незнакомом месте, без малейших представлений, как ему вернуться из пу­стынного, необитаемого места. Ощущение ужаса, охватывающе­го человека, заблудившегося в каких-то подземных пещерах, сравнимо с аналогичным ощущением, которое он переживает в политической жизни. Только сейчас, в 1991 г., у нынешнего по­коления появляется ощущение «политической» темноты, сыро­сти, тишины и опасности. Например, даже чтобы выйти из тем­ной холодной пещеры, необходима информация. Она может иметь вид шнура, ведущего к выходу, или фонаря, или карты, или памяти о том, как расположены лабиринты пещеры. В по­литике, как в пещере, тоже нужна некая «карта», по которой человек мог бы маневрировать в лабиринтах власти. Ошибка в политическом поведении любого гражданина опасна для него не менее, чем ошибка спелеолога в пещере. Интеллектуальная депривация достигается еще за счет специального обучения решать задачи с изъятыми элементами мышления: а) ощуще­ния проблемы, с которого и начинается процесс мышления, б) самостоятельного формулирования задач, в) разработки соб­ственного алгоритма решения задачи, при этом оставляя для знаний, умений и навыков интеллектуального депривированного «политического человека»: г) применение готового алгоритма и л) проверку правильности его использования. В этом случае при внешней благопристойности политического процесса инициа­тива всегда остается за тем, кто обнаруживает проблемы, их формулирует и разрабатывает алгоритм их решения.

На новом «политическом поле» люди каждый раз «обнару­живают» массу непонятных, необъяснимых вещей: летающие та­релки, полтергейт, гипноз, колдовство, хиромантию, астрологию, проблемы озоновой дыры, предсказания Нострадамуса, социаль­ные и политические реформы, отношение к вере, проблему люб­ви... Список бесконечен, он может создать ощущение абсолют­ной темноты и одиночества в житейском лабиринте. В поле зре­ния не попадают тайная дипломатия, перемещения валюты и золота, грузопотоки сырья, товаров и оружия, но все это инту­итивно угадывается, усиливая чувство исключенности из жиз­ни, одиночества. В этом случае другого варианта в жизни у че­ловека, кроме объединения с другими людьми для понимания происходящего и влияния на него,— нет.