Российский эталон

Указанные модели национализма были и остаются различными способами связи бюрократии и интеллигенции. Бюрократический национализм Российской империи и СССР синтезировал их и на протяжении XX в. переплелся с последствиями революций.

3.1. Последствия революций

В 1917 г. в России произошла революция, и теперь ее схема начала накладываться на модель французской революции. В обоих случаях процессы освобождения и закабаления наций были связаны с авангардной ролью интеллигенции. Она умела говорить и писать на двух языках. Поэтому воспроизвела древнюю функцию предводителя паломников, который брал на себя обязанность довести их до «святых мест». Интеллигенция пользовалась также печатными текстами как наставлениями для практических действий. Это обеспечило бытие нации в однородном пустом времени. В результате возникла имперская система образования.

На всем протяжении истории России XVIII—XX вв. государственные школы были централизованной иерархической системой. Она структурно соответствовала системе государственной бюрократии. Путешествие в столицу за образованием было и остается параллельным пути чиновничьей карьеры. Продолжает существовать также особое министерство просвещения, бесконечно регламентирующее программы обучения. Кроме того, образовательная политика России при царе и большевиках была направлена на две цели:

1. Разрыв политических и культурных связей между населением империи и ближайшими соседями. Из-за этого жители России практически не имеют никакого представления о специфике культур прилегающих наций и не интересуются ими.

2. Производство строго определенного числа аборигенов, говорящих и пишущих на официальном языке. Из них созда-

вались «национальные элиты», заслужившие доверие правительства. Эти люди занимали должности в администрации и на промышленных предприятиях, создаваемых государством.

С одной стороны, такая политика способствовала росту национального сознания многочисленных народов, населяющих Российскую империю в ее монархической и советской формах. С другой стороны, позиции бюрократии в России были всегда сильны. Ни одна революция и политическая реформа пока еще не смогли ослабить и подорвать роль государственного аппарата в социальной жизни. Поэтому национальное сознание переплелось с бюрократическим национализмом. На окраинах империи он становился еще сильнее по той причине, что имперская система образования создавала единообразную иерархию, пронизывающую отношения, сознание и поведение людей. Тем самым консерватизм становился компонентом менталитета образованных людей. Москва на протяжении всей истории завоевывала, присоединяла или превращала в сателлиты прилегающие государства. Но для знати этих государств шанс попасть в центральные привилегированные учебные заведения был гарантией чиновничьей, научной и политической карьеры. Поэтому манипулятивнаяролъ столицы в России возросла

непомерно21.

Прогресс в сфере коммуникаций — еще одно следствие революций. Печать, радио, телевидение, компьютеры постоянно увеличивают число потенциальных сторонников мни-

21 Все люди с амбициями стремились попасть в столицу. Столичная администрация либо не вынуждала лиц, получивших образование, вернуться в родные места, либо бесконечно регламентировала правила проживания в столице, либо заставляла приспосабливаться провинциалов к паутинной сети столичных интриг в целях карьеры. Это создало еще одно направление бюрократической деятельности и способствовало выработке типично имперского стереотипа: столица — это общая социальная и политическая сцена, на которой интеллигент и чиновник могут и должны сыграть свою роль. Этот стереотип еще более усилил связь русской интеллигенции с русской бюрократией.

мой общности нации. Теперь к ним относятся не только неграмотные паломники, но и блестяще образованные люди. Тем самым описанные схемы национализма в XX в. приобрели характер образцов. Сегодня интеллигенция и политические деятели разных стран могут создавать военные и образовательные системы по стандартам русского бюрократического национализма, внедрять избирательные и партийные системы и проводить культурную политику по образцам европейского национализма, применять в тех же целях республиканские идеи Америки и создавать бесконечное число идеологических гибридов (см. главу 7) для обоснования любых поворотов в политике. Но в любом случае политика современных правительств остается всеядной и эпигонской22.

Показательными примерами политического эпигонства в отношении

универсальных следствий революций являются два вида процессов: 1. Политическая история СССР и других социалистических государств. 2. Национализмы, связанные с деколонизацией Азии, Африки и Латинской Америки после второй мировой войны.

Подражание образцу французской революции породило множество доктрин абстрактного и безличного государства, которое может наследоваться другими странами в ходе истории. Идея безличного государства переплелась с опытом Октябрьской революции в России и возникшего на ее основе национализма. Этот опыт осознавался в рамках теорий марксизма и капитализма. Данные теории всегда были предметом пиратских набегов со стороны марксистских интеллектуалов и политиков. В результате возникла главная аномалия социалистического государства: оно считалось «пере-

22 «Сама идея «нации» сегодня прочно укоренена почти во всех языках печати, а национальность почти невозможно отделить от политического сознания. В современном мире национальное государство является общепринятой нормой. Отсюда следует, что нация сегодня уже может быть предметом воображения, вымысла и выдумки без апелляции к языковой общности, а только на основе общего сознания тех возможностей, которые созданы историей нового времени» (17, 135).

довым» с теоретической и политической точек зрения; одновременно было

«отсталым» с эмпирической точки зрения (из-за низкой производительности труда, нищенского уровня жизни населения, устарелой техники, неосвоенности громадного пространства государственной территории, элементарной антисанитарии и т.п.). Для устранения этой аномалии советские интеллектуалы и политические деятели использовали модель бюрократического национализма.

До революции он был защитной политикой, обусловленной воспроизводством имперско-династических интересов России в период бурного развития капитализма. После революции эта политика стала агрессивной и начала выполнять роль образца. Ее архетипом были военные реформы Пруссии, заимствованные Советской Россией. После второй мировой войны данный образец и архетип были навязаны странам Восточной Европы, находящимся под советской оккупацией. Бюрократический характер — главная особенность национализма, сложившегося в СССР. Он был продуктом деятельности советского партийно-государственного аппарата и служил его интересам.

Бюрократический национализм стал значимым с того момента, когда русские революционеры взяли власть в свои руки и использовали силу государства для реализации собственных социальных проектов. Значение бюрократического национализма тем больше, чем более радикальные революционеры наследуют государство от рухнувшего режима. А русские большевики как раз отличались радикальностью. И хотя часть наследства

имела символический характер, отсюда не вытекает его незначительность23.

Существует два способа воплощения в жизнь бюрократического национализма после революции:

23 Так, столица РСФСР была перенесена из Петербурга в Москву — старую царскую столицу, хотя существовали и другие возможности. Руководители СССР и сегодняшней России заседают в Кремле — старой царской крепости. Еще не было ни одного правитель- ства социалистических стран, которое после революции не взгромоздилось бы за нагретые столы своих предшественников. Победившие революционеры наследуют также весь хлам старого государства: чиновников, доносителей, архивы, досье, законы, финансовые документы, переписи населения, карты, трактаты, дипломатическую и внутриполитическую переписку и т.д. В результате советское государство приобрело все характеристики империи.

1. Новые лидеры отождествляют себя с прежними «строителями- реформаторами государства» (Ленин ссылался на опыт Петра I, Сталин — на Ивана Грозного, Мао Цзэдун - на Цинь Шихуана, Тито реанимировал церемониал сербских королей и т.д.).

2. Новые лидеры приспосабливают мнимую национальность прежней династии к интересам правительства и государственного аппарата.

Оба способа ведут к тому, что отличительной чертой всех политических режимов, установившихся после революций XX в., стал государственный макиавеллизм. Чем более древнее государство подвергается натурализации, тем охотнее революционеры переодеваются в его одежду. Но она становится уже признаком власти, а не почестей (как было при феодализме). В результате консерватизм становится органической частью деятельности и мышления революционеров. А бюрократизация государства выступает в единстве с терроризацией населения и персонификацией власти. Все тенденции могут выступать в единстве или чередоваться в зависимости от политической конъюнктуры.

Опыт распада СССР и социалистического лагеря в целом показывает, что государственный макиавеллизм наследуется новыми лидерами России и других государств СНГ. В результате войны между бывшими социалистическими странами и республиками стали кабинетными. А народный национализм используется для защиты всего комплекса ранее описанных представлений и стереотипов деятельности и мышления. Но теперь они выступают в институционализованной форме. Свидетельство тому — организация структур по делам национальностей и национальной политики в институтах исполнительной и законодательной власти.

Опыт стран Азии, Африки и Латинской Америки был иным по сравнению с политической историей СССР. После

деколонизации эти страны накрыла волна национализма. Она была реакцией на модификации глобального империализма и успехи капиталистической промышленности. По мере распространения печати капитализм способствовал развитию народного национализма в Европе и в других странах. Она была связана с языками, распространенными на определенных территориях. Языковой национализм подрывал династический принцип легитимизации власти. Правящие группы были вынуждены искать другие принципы. Для этого использовались концепции патриотизма и расизма. Они были выработаны в конце XIX в. как идеологические следствия бытия мнимой общности нации.