Определение и оценка намерений

В данном исследовании мы определяем намерение как определенный баланс между заботой о власти (обладании влиянием на другого человека или групп людей, престижем) и мотивом аффилиации (желанием иметь теплые, доверительные отношения с другим человеком или группой людей). Мы измеряем этот баланс через контент-анализ текстов о властных и аффилиативных образах⁰⁸². Важно осознавать, что эти закодированные системы отражают именно подразумеваемые намерения и стремления, а не те, которые высказываются открыто. То есть они оценивают второстепенное значение и образы, которыми описывается цель чаще, чем четко выраженную цель саму по себе. То есть подразумеваемые намерения не затрагивают специфические политические действия, позиции или поступки — часто скрытые под слоем «желательности», стратегического притворства или искаженные вследствие стремления их защитить, так что они являются трудным объектом для раскодирования и интерпретации — а скорее описывают образы, с помощью которых эти позиции и поступки артикулируются и осуществляются на практике. Результаты обширного исследования наводят на мысль, что скрытые и выраженные намерения не коррелируют между собой и отражают фундаментально различные уровни⁰⁸³. Исследования в политической психологии показали, что вполне возможно четко выразить практически любой политический курс, как при помощи любых скрытых образов, так и без них.⁰⁸⁴

Таблица 1. Мотивы власти и аффилиации

	Мотивация власти	Мотивация аффилиации
Словесное описание образов	Забота об осуществлении воздействия, контроля или влияния на других людей или групп людей путем принудительных действий, контроля или регулирования поведения других; попытки повлиять или убедить их; непрошенная помощь или приобретение престижа.	Забота об установлении или сохранении дружеских отношений среди людей или различных групп.
Действия	Зависят от уровня ответственности: успешного лидерства; высокой степени соподчиненности; морального состояния расточительной импульсивности.	Кооперация и дружественные отношения в мирных условиях; оборонитительные и даже враждебные действия под воздействием угрозы.
Стиль общения	Эксплуататорский, агрессивный.	Кооперация в мирных условиях; оборонительный и даже враждебный стиль под воздействием угрозы.
Обращение за помощью к…	Политическим экспертам.	Друзьям и подобным им группам.

Таблица 1 представляет собой краткое описание словесных образов и действий, связанных с каждым мотивом⁰⁸⁵. Относительно формулировок намерений существуют следующие интерпретации: комбинация из большого количества властных образов (много примеров в тексте, состоящем из 1 000 слов) и малого количества аффилиативных образов (всего несколько случаев в этом же тексте) свидетельствует о наличии угрожающих намерений; противоположная комбинация (низкая властная образность и высокая аффилиативная), напротив, говорят о наличии мирных и доброжелательных стремлений.

Выражение намерений в 1914 году
и во время Карибского кризиса

Используя метод контент-анализа для изучения опубликованного собрания дипломатических документов, я еще в 1993 году оценил намерения британских и германских властей, выраженных в официальном общении друг с другом в течение кризиса 1914 года, впоследствии приведшего к началу Второй мировой войны⁰⁸⁶. (Кризис начался с убийства эрцгерцога Франца Фердинанда 28 июня 1914 года и привел к развертыванию военных действий в начале августа того же года. Германо-британский «дуэт» сыграл решающую роль в превращении того, что могло стать локальным конфликтом между Австро-Венгрией и Сербией, во всеобщую европейскую войну). Как показано на левой части Рисунка 1, заявления каждой из сторон менялись от относительно мирных до угрожающих по мере того, как конфликт углублялся и развивался. То есть относительный баланс между властными и аффилиативными образами изменялся с ранней до последней фазы кризиса в сторону преобладания властных заявлений. Затем, была изучена коммуникация конфликтующих сторон во время Карибского кризиса 1962 года (период 22–28 октября) — речь президента Кеннеди и официальную реакция советского руководства, опубликованную ТАСС, а также письма, которыми обменивались Кеннеди и Хрущев. Этот пример, изображенный на правой стороне Рисунка 1, демонстрирует противоположный образец: в течение кризиса заявления обеих сторон изменялись от преобладания властных образов (и низкой степени аффилиации) до доминирования аффилиативной мотивации и, соответственно, мирного разрешения возникшего кризиса.

Восприятие намерений в 1914 году
и во время Карибского кризиса

Намерения не только выражаются, но еще и воспринимаются. Для понимания роли намерений в эскалации конфликта важным вопросом, уже обсуждавшимся выше, является следующий: «Что другая сторона говорит?» Другим не менее важным вопросом выступает и следующий: «Как именно каждая сторона воспринимает или понимает то, что говорит ей противоположная?» Если Хрущев пишет письмо, в котором он выражает скрытые намерения, то как Кеннеди может понять и интерпретировать это послание? Как он воспринимает подразумеваемые намерения Хрущева? Восприятие стремлений можно изучить при помощи уже известных двух измерений, властных и аффилиативных образов, выявленных при помощи контент-анализа. Однако в случае с восприятием намерений мы применяем закодированные системы контент-анализа к ментальным представлениям объекта о коммуникации — его сообщениям, эссе, кратким изложениям и так далее. Если первоначальный текст недоступен (как в случае со многими обсуждаемыми дискуссиями и разговорами), мы можем оценивать воспринимаемые намерения в относительных терминах, сравнивая различные средства коммуникации каждой из сторон. На Рисунке 2 показано соотношение между выражаемыми и воспринимаемыми намерениями.

Чтобы изучить восприятие намерений во время кризиса 1914 года были собраны все газетные статьи из немецкого „Norddeutsche Allgemeine Zeitung“ и британского “The Times”, которые цитировали или суммировали официальные заявления властей этих государств. Затем их произвольно смешали и были вычислены уровни властной и аффилиативной мотивации. Полученный результат указан на Рисунке 3. Сравнивая уровни образной мотивации в одних и тех же заявлениях, но в версиях разных сторон, можно проследить некоторые искажения и преувеличения, имевшие место на ранней фазе кризиса. Однако на более поздних этапах конфликта был продемонстрирован асимметричный образец искажений: образы власти в заявлениях «чужой» стороны излишне преувеличивались, в то время как по отношению к собственным высказываниям наблюдалась их редукция. Таким образом, каждой газетой другая сторона воспринималась как имеющая более высокий уровень властной мотивации, следовательно, и ее намерения рассматривались как враждебные или угрожающие. Другими словами, по мере развития и углубления кризиса искажение в восприятии намерений все возрастало.

Конечно, эти результаты могут быть рассмотрены как попытка газетных редакторов повысить энтузиазм по отношению к войне или военный дух путем преувеличения угрозы со стороны противника. Однако мы можем обнаружить нечто похожее и в дипломатических отчетах. В 1914 году немецкий посол в Великобритании, принц Карл Макс Личновский (Karl Max Lichnowsky) часто встречался с британским Секретарем иностранных дел сэром Эдвардом Греем (Sir Edward Grey). После каждой встречи Личновский телеграфировал в Министерство иностранных дел в Берлине, сообщая, что он сказал, и что сказал Грей. Подобным же образом Грей телеграфировал собственное видение того, что Личновский сказал и что он сообщил британскому послу в Германии, сэру Эдварду Госхену (Sir Edward Goschen). Так как мы не знаем, о чем действительно говорили Личновский и Грей во время своих встреч, из опубликованных записей этих телеграмм мы можем вывести две противоположные версии того, что именно каждый из них сказал. Как показано на Рисунке 4 до начала кризиса в 1914 году, а также во время первой его фазы, не наблюдалось никакого искажения. Тенденция к преувеличению властной мотивации каждой из сторон (следовательно, и к угрозе) возрастала лишь на протяжении последнего этапа конфликта. И Личновского нельзя было обвинить в том, что он занимал антибританскую позицию. Действительно, руководство Министерства иностранных дел Германии обвиняло его в англомании, в том, что британцам слишком легко одурачить его. Таким образом, в 1914 году похожий пример искажения возник и среди этих двух дипломатов — тех, кто был действительно заинтересован в адекватном восприятии и коммуникации.

При проведении подобного исследования Карибского кризиса 1962 года, для параллельного изучения заявлений каждой из конфликтующих сторон были взяты американские и советские газеты того времени (был определен временной промежуток со времени вступления президента Кеннеди в должность в январе 1961 года до конца 1963). Как показано на Рисунке 4, были получены совершенно иные результаты, чем при исследовании конфликта 1914 года. До начала кризиса наблюдалось значительное искажение воспринимаемых другой стороной намерений. Мы можем обозначить это как «базовый уровень» искажений во времена холодной войны. Внезапно в начале кризиса образец восприятия изменился: не наблюдалось ни искажений, ни преувеличений властных мотиваций другой стороны. После окончания конфликта и на протяжении всего 1963 года это отсутствие искажения — или адекватное восприятие намерений — сохранилось. Таким образом, Карибский кризис продемонстрировал совершенно иной образец восприятия, чем тот, что существовал между Британией и Германией в 1914 году. Обе стороны начинали с недоверия, готовые к восприятию враждебных намерений, однако это изменилось с течением времени и осталось в измененном состоянии на протяжении, по меньшей мере, всего 1963 года (этот период определяется как «оттепель» в советско-американских взаимоотношениях).

Выводы

Намерения выступают решающим фактором по отношению к тому, разовьется конфликт в войну или разрешится мирным путем. Исследования конфликта 1914 года и Карибского кризиса 1962 года наводят на мысль, что и выражаемые, и подразумеваемые или скрытые намерения могут играть роль в эскалации конфликта. Когда стремления содержат в себе высокий уровень властной мотивации и низкий — аффилиативной (или когда они воспринимаются как имеющие такие показатели) — эскалация очень вероятна. Соответственно, противоположный образец демонстрирует тенденцию к мирному разрешению конфликта. Эти два параллельных вывода могут быть соединены вместе в интегративной модели мотивационного восприятия, как показано на Рисунке 5. Угроза из любого источника повышает уровень выражения властных образов одной стороной конфликта. Через механизм преувеличения, обсуждаемый здесь, это может привести к искаженному восприятию намерений другой стороной, что неизбежно повышает чувство угрозы, а это, в свою очередь, приводит к дальнейшему повышению уровня выражаемой властной мотивации, и так далее.

Этот механизм работает в совершенно различных конфликтных ситуациях: в интернациональных кризисах, в семье, в разборках бандитских группировок на улице — в целом между группами людей, которые настроены враждебно и испытывают недоверие по отношению друг к другу. Конечно, мы не знаем, являются ли эти психологические механизмы причиной или эффектом действительной агрессии. Это может быть установлено только в ходе дополнительного исследования, особенно при повторных изучениях локальных конфликтов. Однако даже если эти механизмы являются всего лишь эффектом или эпифеноменом, они все равно могут быть с успехом использованы для предсказания эскалации конфликта и, таким образом, для вмешательства с целью предотвратить его.

Таким образом, сегодня этот «заколдованный круг» более не является неизбежным. Это не случилось в 1962 году. Существуют несомненные условия — диспозиционные и ситуационные факторы — которые руководят процессом того, будет ли этот круг работать по часовой стрелке (в сторону эскалации) или против часовой стрелки (в сторону мирного разрешения проблемы). Одно лабораторное исследование, проведенное Кеммельмейером (Kemmelmeier) и Уинтером (Winter) в 2000 году свидетельствует о том, что взывание к чувству исторической перспективы может снизить тенденцию к преувеличению властной мотивации в коммуникации, осуществляемую другой стороной.⁰⁸⁷ Это не то же самое, что изучение «уроков прошлого», которые зачастую могут оказаться неприменимыми или просто неправильными. (К примеру, в 1960-е годы американские политики неправильно пытались применить уроки Мюнхенского умиротворения 1938 года к Вьетнаму). Пожалуй, наличие исторической перспективы означает способность видеть «sub specie?ternitatis», что рассматривается в соотношении с вечным чаще, чем с сегодняшним днем. Разговаривая с американским писателем несколько лет спустя после Карибского кризиса Никита Хрущев выразил свое видение этой ситуации: «Что хорошего даст мне в последний час моей жизни осознание того, что хотя обе наши великие нации лежат в руинах, национальная честь Советского Союза осталась нетронутой?»⁰⁸⁸

Перевод Элины Шамсеевой

Зорин В.А.

Проблема восприятия образа политика
в контексте изучения его личности

Оценки восприятия образа политического лидера являются объектом сложной и противоречивой природы. Данные, полученные в результате изучения образов политиков, нуждаются в многослойной интерпретации, они представляют собой некий срез, на котором отражены самые разные социальные феномены.⁰⁸⁹ Этим данным можно найти место в различных исследовательских контекстах, таких как изучение установок, стереотипов массового сознания, анализ политической культуры или, например, дискурс-анализ процесса политических коммуникаций. Вместе с тем, эти данные могут быть полезным источником информации для исследования проблемы личности политического лидера и занять определенное место в его психологическом портрете.

Мы ставим перед собой вопрос о том, какими качествами обладает тот или иной политик. Что мы хотим знать или, лучше сказать, что нам нужно знать, чтобы ответить на этот вопрос? Каждый из нас знает, например, о В.В. Путине достаточно много: как он выглядит, откуда родом, как стал президентом, какие поступки совершил на этом посту. Кто-то знает больше, кто-то меньше — это зависит от степени заинтересованности каждого конкретного человека в политике, от его информированности, от его политических пристрастий и симпатий. В общем-то, ни один публичный политик не способен утаить от своих избирателей свои внешние, телесные, моральные, психологические, политические, профессиональные, деловые и, возможно, какие-либо иные качества. Люди всегда обращают на них внимание и, независимо от того, насколько обоснованно их мнение, они его составляют, определяя для себя, каков на самом деле тот или иной политик. Таким образом, если мы хотим узнать что-то важное о каком-либо политике, то мы можем попросить людей рассказать нам о нем.

Вместе с тем, такой подход содержит в себе и очевидный недостаток: никто и никогда не сможет поручиться за то, что тот образ, который мы обнаруживаем в сознании наших респондентов, является «подлинным». Иначе говоря, те качества политического лидера, которые приписываются ему обществом, могут иметь источник в сознательно вырабатываемых политтехнологами программах, которые предлагаются избирателю и могут быть обозначены как «имидж» кандидата. Ни для кого не секрет, что мастерство политтехнолога как раз и состоит в умении сделать образ своего клиента более привлекательным, чем он есть на самом деле.

Казалось бы, что из этого следует то, что, если мы хотим знать самое главное о личности политика, мы должны прежде всего отказаться от использования подобных «вторичных» источников и сосредоточить наше внимание на материалах, в которых личность лидера отражена «как таковая», то есть без искажений, диктуемых пиаровскими соображениями и электоральными интересами. Психологическая наука дает исследователю множество возможностей для изучения истинных, аутентичных в психологическом смысле, характеристик личности. В самом деле, любой политик — прежде всего человек и у него гораздо больше общего с простым обывателем, чем отличного. Любому политику свойственны все те же психические свойства и состояния, его психика может быть проанализирована через особенности его памяти, мышления, восприятия, воображения, интуиции и т. д. Но, если мы сделаем акцент на подобном подходе, то мы неизбежно столкнемся с двумя фундаментальными проблемами.

Первая состоит в том, что все многообразие психологических методов изучения личности предназначено для непосредственной работы с объектом, который часто выступает в роли пациента. Мы могли бы многое узнать о политике, если бы он согласился нарисовать для нас несуществующее животное, или если бы он согласился прилечь на кушетку психоаналитика, или подвергнуться гипнотическому воздействию. Если бы все эти возможности были нам предоставлены, мы могли бы с уверенностью (при этом нужно учитывать то, что эти данные нуждаются в интерпретациях, которые у разных экспертов могут отличаться) сказать, например, правы или неправы респонденты, когда приписывают личности этого политика то или иное качество или характеристику.

Влиятельная традиция в политической психологии была основана Лассуэллом, который в 1930-е годы смог получить доступ к историям болезней пациентов одной респектабельной психиатрической лечебницы, в которой в разное время наблюдались различные политики, как правило, среднего уровня. Лассуэлл высказал предположение, что каждый человек, который становится субъектом политического процесса, привносит в него свои внутренние конфликты и комплексы в рационализированном виде. Таким образом, то, что кажется позицией, которую политик занимает по определенному вопросу, на самом деле оказывается переосмыслением конфликтов собственной души в общезначимых терминах. Однако, обстоятельства, в которых Лассуэлл проводил это исследование, не являются типичными. Как правило, ученые сталкиваются с проблемой непосредственной недоступности объекта своего исследования. ⁰⁹⁰

Классик современной политической психологии Гринстайн в своих работах неоднократно характеризует несостоятельность критики личностных исследований, опирающейся на положение о том, что очень трудно найти источники, адекватные целям, которые исследователь ставит перед собой с помощью метафоры о пьянице, который ночью ищет потерянные им ключи именно под фонарем только лишь по той причине, что там светлее.⁰⁹¹ Таким образом, Гринстайн призывает политических психологов проявлять героизм и преданность науке и искать «ключи» в кромешной тьме. Но даже если мы не отступим перед трудностями и встанем на путь поиска того, что найти почти невозможно, мы в любом случае будем вынуждены признать, что эта проблема существует.

Перед тем, как перейти к описанию второй проблемы, необходимо сказать несколько слов о том, что в политической психологии существует исследовательская стратегия, позволяющая оценивать различные психологические характеристики политических лидеров без непосредственного погружения в их психику, то есть «при свете дня». Речь идет о дистантной оценке. Ее возможности были продемонстрированы американскими политическими психологами Д. Уинтером, М. Херманн, С. Уокером и У. Уайнтраубом, которые создали психологические профили президентов Дж. Буша (старшего) и М. Горбачева, а также сделали ряд прогнозов относительно перспектив их коммуникации и взаимодействия в свете развития советско-американских отношений в начале 1990-х годов.⁰⁹² Принцип дистантной оценки предполагает, что личность находит свое отражение во внешних, вербальных проявлениях, таких, как авторские тексты. Исследователь пытается выявить в тексте некоторые структуры, которые генетически связаны со структурой личности политического лидера, которая включает такие компоненты, как мотивация, убеждения, личностные качества и т. д.

Сущность второй проблемы состоит в том, что даже затратив массу сил и энергии на выяснение интересующих нас особенностей психики политического лидера и добившись на этом пути относительных успехов, мы все равно можем оказаться ни с чем. Внутренний мир любого человека удивительно богат и с трудом поддается систематизации, при этом вряд ли будет ошибочным утверждение о том, что в личности есть нечто такое, что нам вовсе не обязательно знать, если объектом нашего интереса является политический лидер. Вместе с тем, несомненно, что при определенных обстоятельствах определенные качества и характеристики личности могут становится политически значимыми факторами, поэтому исследователь должен подходить к изучению личности политического лидера с четким осознанием того, какие именно ее стороны актуальны для политики.

Для адекватного ответа на поставленный вопрос необходимо обратиться к рассмотрению феномена политики как таковой. Политика обычно связывается с государственным управлением, главной функцией политического лидера считается принятие решений, от которых зависит многое в жизни общества. Если мы отталкиваемся от этого понимания политики, то вопрос о психологическом изучении личности лидера становится особенно актуальным. На первый план выходит вопрос о «весе»: как много в действительности зависит от индивидуального политического актора, выполняющего определенную роль в политической системе. Различные исследователи характеризуют размер влияния личности с различной степенью оптимизма или пессимизма. Наиболее взвешенным представляется подход Ф. Гринстайна, который выделяет ряд факторов, наличие которых в характеристиках роли политического лидера, увеличивает вероятность того, что его личные качества окажут влияние на ход политического процесса. ⁰⁹³

Несомненно, такой подход к пониманию феномена политики оправдан и рационален. Но вместе с тем, он не является универсальным и не вмещает в себя множество явлений, с которыми мы сталкиваемся и которые считаем по своей природе политическими. Кроме того, представляется, что такое понимание политики актуально для изучения прежде всего «трансформирующего» (термин Дж. М. Бернса⁰⁹⁴) лидерства. Этот тип лидерства предполагает, что от принятия решений тем или иным политиком непосредственно зависит ход важных социальных процессов, то есть, это такое лидерство, которое способно изменять, трансформировать общество. Противоположный тип характеризуется как «трансактное» лидерство и предполагает, что выполнение субъектом своих ролевых предписаний и обязанностей укладывается в четкие и устойчивые рамки, которые не дают обилия возможностей для проявления своей индивидуальности. Другими словами, в обычных условиях государственная машина работает тихо и незаметно, что делает любого, пусть даже самого влиятельного индивидуального актора, обезличенной частью механизма, осуществляющего управление. Именно к первому типу принадлежит лидерство в современной России, а также, например, в наиболее близких ей в культурном, историческом и прочих отношениях государствах — Украине и Белоруссии.

В другом смысле политика является неким пространством, игровым полем, на которое каждый человек при желании может посмотреть. Это мир, сотканный из выпусков телевизионных новостей, газетных статей, разговоров на кухне, это особая, в каком-то смысле «виртуальная» реальность, отражающая существование отдельного социального поля, обладающего своими законами и правилами игры. В работах французского социолога П. Бурдье показано, что «основной ставкой в политической игре являются не только и даже не столько монополия использования объективированных ресурсов политической власти (финансов, права, армии и т. п.), сколько монополия производства и распространения политических представлений и мнений: именно они обладают той мобилизующей силой, которая дает жизнь политическим партиям и правящим группировкам».⁰⁹⁵ В этом понимании политика оказывается феноменом общественного сознания. Это значит, что каждый член общества конструирует политическую реальность для себя и в соответствии с закономерностями функционирования своего сознания. Вместе с тем сознание является социальным феноменом, в его основе лежит механизм отражения. Это позволяет нам говорить о том, что, несмотря на многообразие индивидуальных различий, существуют некоторые общие, универсальные структуры, которые обеспечивают существование политики как цельного явления, то есть мы можем рассматривать политику как феномен именно общественного сознания.

Теперь мы можем вернуться к вопросу, с которого мы начинали, то есть к проблеме личности. Что нам нужно знать о политическом лидере и что является несущественным для политико-психологического анализа личности. Для этого нам придется внести ясность в используемые нами понятия.

Что такое личность для политического психолога? В самом общем виде под личностью мы понимаем некоторую совокупность признаков, характеризующих индивида. Но, «дело в том, что одни и те же особенности человека могут стоять в разном отношении к его личности. В одном случае они выступают как безразличные, в другом — те же особенности входят в ее характеристику».⁰⁹⁶ А.Н. Леонтьев понимал личность как новое качество индивида, которое возникает по мере его включения в систему общественных отношений.

Применительно к политическим лидерам мы можем говорить о «личности — как — таковой» (понимая под ней всю совокупность психических и физиологических свойств и состояний, объективно присущих индивиду), а также о «имидже» (в который включаются атрибуты, приписываемые индивиду и существующие как бы независимо от присущих ему в реальности качеств). Если мы изучаем личность как субъекта политики, понимая под последней процесс управления и принятия решений, то нас должен интересовать не столько «имидж», сколько «личность — как — таковая». Такое понимание личности в данном случае позволит нам видеть индивидуально-психологические детерминанты политических решений.

Но, если мы пытаемся рассмотреть личность политика как элемент политического сознания, объект его отражения, то нам потребуется иная концепция, иное понимание того, что такое личность в политике.

Насколько адекватно этот феномен отражен в том, что понимается под «имиджем»? Не ставя под сомнение тот факт, что в имидже политического лидера присутствуют характеристики, важные и актуальные для понимания его личности, все-таки нельзя не отметить, что имидж по своей природе вторичен по отношению к личности. Имидж является продуктом осознанной деятельности целой группы акторов, то есть в нем отражена не столько личность, сколько некоторые процессы, источники которых лежат вне сферы как собственно личности, так и общественного сознания. То есть, в общественном сознании нам нужно искать не остатки (или результаты) работы имиджмейкеров, а собственно «политическую личность», которая и является субъектом политики в нашем понимании.

Таким образом, вводя понятие «политическая личность», мы предполагаем существование особой категории анализа и особой сущности, которая находится в определенной взаимосвязи как с «личностью — как — таковой», так и с «имиджем». Подобно тому, как личность возникает в результате развития индивида, «политическая личность» формируется как продукт трансформации «личности — как — таковой» в результате участия субъекта в политической деятельности. Этот механизм описан в работах А.Н. Леонтьева следующим образом: «…субъект, вступая в обществе в новую систему отношений, обретает также новые — системные — качества, которые только и образуют действительную характеристику личности».⁰⁹⁷ Таким образом, сущность «политической личности» непрерывно трансформируется под влиянием того поля деятельности, в которую она оказывается включенной.

Очевидно, что «политическую личность» нужно поместить как бы между «личностью — как — таковой» и «имиджем», в соответствии с тем, что она является феноменом особой реальности — общественного сознания — отличной как от собственно психологической реальности, выраженной в «личности — как — таковой», так и от сферы избирательных технологий. По своей природе политическая личность, несомненно, является образом, т. е. неким идеальным конструктом, формирование которого проходит как результат процесса отражения в общественном сознании «личности — как — таковой». Это означает, что в том ряду образов, которые составляют сущность «политической личности», нет ничего такого, чего нет в «личности — как — таковой». Люди наблюдают за политиками, оценивают их по собственным критериям, обращают внимание на одни аспекты их личности и игнорируют другие. Так, например, внешность политического лидера может быть или не быть важной характеристикой его политической личности в зависимости от того, насколько этот аспект актуален для общества. Таким же образом общество осуществляет отбор и сортировку прочих качеств и характеристик личности по степени их актуальности и значимости.

Когда мы говорим о такой специфичной структуре как имидж политика, мы имеем в виду, что формирование и функционирование таких представлений находится под влиянием и даже под давлением неких посторонних сил. Но в действительности существует гораздо больше факторов, опосредующих восприятие политического лидера. Нам представляется, что важнейшим из них является не деятельность политтехнологов, а собственные установки, ценности и ориентации избирателей. В сознании граждан образ политического лидера оказывается многогранным и противоречивым, он с большим трудом поддается манипуляциям, (речь идет, прежде всего, об образах политических лидеров, хорошо знакомых обществу, мнение о которых складывается с учетом информации из различных источников, с возможностью сравнения, испытания и проверки своих гипотез и предположений). Таким образом, на уровне общественного сознания мы можем выделить некоторые характеристики, которые правомерно рассматривать как истинно присущие «политической личности» лидера.

В соответствии с вышесказанным структура «политической личности» может быть представлена в виде двух уровней. Первый — это более устойчивые характеристики, отражающие аутентичные психологические свойства и состояния личности, актуальные для политики, существующие независимо от общественного сознания и становящиеся объектом отражения в нем. Второй уровень содержит в большей степени мобильные, изменчивые характеристики личности, которые можно обнаружить лишь непосредственно в сфере общественного сознания. Качества личности, которые мы обнаруживаем на втором уровне, раскрашивают и уточняют психологические характеристики. Изучая взаимосвязь и взаимодействие этих уровней, мы получаем целостную структуру «политической личности», которая возникает как результат двойного рассмотрения объекта: «изнутри» и «извне».

Единство описанных выше уровней рассмотрения «политической личности» основывается не только на общности синтетического объекта исследования, но и на потенциальном методологическом единстве исследовательских стратегий, применяемых в рамках ее изучения. Дело в том, что рассмотрение обоих уровней возможно в рамках так называемой «дистантной оценки», которая предполагает наличие некоторых объектов, опосредующих восприятие личности. Фактически, исследователь ставит перед собой задачу поиска инструмента, с помощью которого он способен добраться до глубинных структур личности. На уровне внутреннего анализа таким инструментом может быть авторский текст, воспоминания современников и т. д.; на уровне внешнего анализа — массовое сознание, в котором содержатся некоторые образы, связанные с личностью лидера и выявляемые в ходе соответствующих исследовательских процедур.

Внутренний анализ «политической личности» предполагает акцент на психологических методах. Одним из наиболее разработанных и широко распространенных в современной политической психологии методов является метод политической психобиографии. Его методологические основы содержатся в работах американских ученых Х. Лассуэлла, А. и Дж. Джорджей, Дж. Д. Барбера, Б. Глэд, У. Раниена и других.⁰⁹⁸ По определению Б. Глэд психобиографическим является любое исследование личности, опирающееся на какую-либо эксплицитную психологическую теорию. В качестве таковых, как правило, используются разнообразные психоаналитические концепции. Цель психобиографии — выявить в биографии объекта существенные паттерны, объясняющие различные когнитивные, аффективные и поведенческие характеристики последнего. Важной особенностью метода является его психодинамический характер — психобиография рассматривает процессы становления, вызревания и функционирования определенных личностных структур.

Дж. Д. Барбер выделяет три компонента в структуре личности политического лидера: мировоззрение, характер и стиль. Эти компоненты, которые также можно определить как когнитивный, аффективный и поведенческий, отражают актуальные для политики установки, ценности и ориентации личности. Барбер создал серию психобиографических портретов американских президентов ХХ века, используя для анализа эту схему и определенное представление о динамике формирования этих компонентов, согласно которому наиболее устойчивой и ригидной структурой является характер, основы которого закладываются в детстве под влиянием семьи, школы и т. д. Затем формируется мировоззрение, под которым Барбер понимает механизмы, с помощью которых индивид объясняет мир, структурирует его, находит свое место в нем. Этот процесс протекает в подростковом возрасте. В раннем взрослом возрасте вырабатывается стиль, т. е. совокупность привычных для личности способов достижения своих целей. На усвоение определенного стиля политиком важнейшее влияние оказывает первый самостоятельный успех на этом поприще. Индивид воспринимает его как своего рода образец, стандарт, и даже рецепт успеха, к которому он будет стремиться прибегать и в дальнейшем. ⁰⁹⁹

Таким образом, когнитивные, аффективные и поведенческие структуры, выявляемые в ходе психобиографического исследования, представляются наиболее адекватным отражением внутренней стороны «политической личности».

Для описания когнитивного компонента политической личности в зарубежной политической психологии используется понятие «операциональный код»,¹⁰⁰ который состоит из вопросов, ответы на которые составляют как бы каркас, лежащий в основе представлений лидера о тех или иных событиях, явлениях, фактах и т. д. Вот эти вопросы:

· какова природа политической жизни: гармония или противоборство?

· как политик относится к возможности добиться своих целей: с оптимизмом или с пессимизмом?

· что играет главную роль в истории: воля людей или случай?

· какие цели нужно ставить перед собой: глобальные и долгосрочные или конкретные и ограниченные?

Аффективный компонент содержит такие фундаментальные психологические характеристики личности как самооценка и социальная адаптация. Можно предположить, что индивид с высокой самооценкой, успешно прошедший процесс социальной адаптации, обладает необходимой психологической устойчивостью для того, чтобы действовать в соответствии с общественным интересом, в то время, как его антипод склонен действовать в соответствии с классической формулировкой Лассуэлла¹⁰¹ о «переносе частных мотивов на социальные объекты и их рационализации в терминах общественного интереса». Таким образом, при анализе аффективных структур политической личности нас, прежде всего, интересует степень ее конгруэнтности, от чего зависит адекватность восприятия политики и оценка своего места и своей роли в политическом процессе.

Поведенческий компонент политической личности проявляется в ее отношении к исполнению ряда обязательных для влиятельного политического лидера (такого, как президент) функций: риторической, межличностного взаимодействия и «домашней работы». В соответствии с тем, на каком аспекте стиля лидер делает акцент, выделяются три типа: агитаторы, администраторы и теоретики. Эти типы отличаются в способах самовыражения в политике.

Анализ динамики формирования и развития структур, составляющих когнитивный, аффективный и поведенческий компоненты политической личности, позволяет нам рассмотреть ее «внутреннюю сторону», то есть, те объективно присущие индивиду качества и характеристики, которые находят свое выражение в ее политическом поведении, благодаря чему становятся объектом восприятия общества и получают отражение в общественном сознании. «Внешняя сторона» политической личности — это те качества и характеристики, которые не содержатся в психодинамических структурах и приписываются лидеру обществом. Помимо того, что думает, что чувствует и как ведет себя политический лидер, мы должны обращать внимание и на то, насколько сильными, привлекательными и активными являются его идеи, эмоции и поступки.

Для реализации исследовательской задачи, связанной с оценкой и описанием «внешней стороны» политической личности, необходимы совершенно иные методы: мы должны посмотреть на политика глазами его избирателей, выявить его образ и отыскать в структуре последнего атрибуты изучаемой политической личности. К ним относятся такие качества, как привлекательность, сила и активность. Они выступают в роли отдельных измерений, в рамках которых мы интерпретируем как рациональные, так и бессознательные оценки, составляющие образ лидера.

То, как человек воспринимает политика, зависит от множества факторов, сами по себе эти оценки необычайно изменчивы, они могут выступать в качестве подтверждения народной мудрости, согласно которой от любви до ненависти один шаг. Тем не менее, можно утверждать, что все факторы, влияющие на восприятие образа политического лидера и опосредующие его, составляют три группы. Первые связаны с «личностью — как — таковой», это некоторые устойчивые структуры личности, которые отражаются в общественном сознании и поддерживают связь образа политика с психологической реальностью его личности. Вторые имеют ситуативную, контекстуальную природу — специфика выявляемых образов меняется в зависимости от степени успешности, узнаваемости, от участия политического лидера в тех или иных событиях. Источник третьих следует искать в личностных структурах респондента (например, есть работы, исследующие влияние «авторитарного синдрома» на то, как респондент воспринимает власть вообще и власть как конкретных лидеров, ею обладающих).¹⁰²

Предмет нашего интереса составляет то, какое место в оценках восприятия политического лидера занимает собственно его личность. Очевидно, что мы не вправе напрямую приписывать личности те характеристики, которые содержатся в текстах ответов респондентов на вопросы исследователя. Иначе нам пришлось бы согласиться с утверждением, что мы — есть то, что о нас говорят. Кроме того, изменчивость оценок также не позволяет видеть в них непосредственно то, что мы ищем — то есть, «политическую личность».

Поэтому, во-первых, необходимо тщательно обрабатывать данные исследований восприятия и интерпретировать их в соответствии со строгой схемой анализа, предполагающей кластеризацию всех получаемых образов в терминах привлекательности, силы и активности, характеризующих образ политического лидера в той или иной степени. Это позволяет связывать оценки восприятия с определенными личностными структурами.

Например, для политика актуально такое качество как привлекательность, кроме того, очевидно, что люди обладают этим качеством в разной степени. Дать оценку степени привлекательности политического лидера невозможно никаким иным способом, кроме как с помощью анализа восприятия его образа гражданами. Сами по себе привлекательность, сила и активность — это не только методологически обоснованные в работах Ч. Осгуда кластеры любых субъективных оценок, ¹⁰³ но и атрибуты политической личности постольку, поскольку она живет и действует в особом пространстве политики как одной из форм общественного сознания.

Во-вторых, чтобы увидеть роль и место личности лидера в системе субъективных оценок, их следует рассматривать как некоторый потенциал. Параметры привлекательности, силы и активности каждого индивида имеют свои рамки, точки максимума и минимума. Показатели этих переменных, которые присутствуют в конкретном образе, занимают некоторое промежуточное положение между этими двумя крайностями. Динамика перемещения локуса оценки от минимума к максимуму зависит от прочих факторов, опосредующих восприятие респондентом образа. В данном случае, анализ восприятия гражданами образа политического лидера представляет собой один из возможных путей дистантной оценки его личности, в ходе которого последняя рассматривается как бы извне, отраженной в зеркале общественного сознания.

Объединяя две исследовательских стратегии, две методологические программы, мы получаем возможность составить профиль личности, отражающий ее качества и характеристики, имеющие большое значение для понимания ее специфики как субъекта политики. «Политическая личность» сочетает в себе субъективные и объективные оценки лидера, что соответствует нашему представлению о политике как о феномене общественного сознания, которое по своей природе объединяет объективные основания и субъективные изменчивые ситуативные характеристики.

Гришко А.А.

Некоторые особенности социальной категоризации
политики в современной России.
К построению профиля идеального Президента