Из ста человек 23-24-го годов рождения, только трое остались в живых, остальные погибли

…Когда я сегодня слышу разговоры о том, что фронтовики шли в атаку с возгласами «За Сталина, за Родину! Ура, вперед!», я не могу этого подтвердить. Никогда этого я не видел. Это все вранье. Никакого порыва воевать именно за Сталина у нас было. Мы выполняли свой долг….…Когда поднимались в атаку, возгласы «За Сталина» никто не кричал. Тогда во время атаки вообще никакого звука не было. Была мертвая тишина. Тот, кто что-то выкрикивал, как правило, сразу же и погибал.

Когда кто-то из ветеранов начинает «заливать», что «…с именем Сталина мы поднимались в атаку», то это значит, что он сам в атаки не ходил.

…Национальный состав на батареях был довольно разнообразный. У нас были и алтайцы, и украинцы, и евреи. Из всех национальностей слабовато воевали «елдаши», мы их называли – это среднеазиатские республики, они не годились. А вот все остальные хорошо воевали. Вот сейчас Украину ругают, а украинцы очень хорошо тогда воевали, и грузины, то была единая семья на фронте, никакой национальной розни, ничего. Там и помыслов никаких не было – какая разница, кто он? – Мы вместе делаем одно и то же дело!

…Водку иногда давали на переформировании. А на самом фронте было, как говорят, не до этого. Какая могла быть там водка, когда нам и обыкновенной еды не давали? В колхозе или у жителей мы находим просто зерно – рожь, пшеница, если повезет картошка. В Дону гранатами мы стали глушить рыбу. Выбирали где проталины побольше, глушили, длинными шестами, пытались ее поближе подтянуть. Удавалось. А рыба какая попадалась – не имело значения. Всякая мелочь, все шло. Голодные, хлеба нету, а рожь начинали варить с вечера, целую ночь, она разбухала, но не разваривалась, как крупа. Дело доходило до того, что мы ее ели, а потом в туалете она выходила не переваренная. Но самое страшенное запомнилось – вот это зерно с добавлением рыбы и, главное, без соли. Это было что-то ужасное! Я никогда не представлял, что соль имеет такое значение. Это трава, это невозможно есть, а есть нужно, иначе голод просто!

…А что касается еды, то за четыре месяца непрерывных боев мы только один раз поели капусты со своей кухни. А так питались в основном тем, что заходили в деревню и лазили в домах по ящикам в поисках съестного. Где хлеба находили, где молока, где яйца, а где находили какую-нибудь курицу, опаляли ее и ели. Часто забирали еду у убитых немцев. Так что так и выживали.

…Очередной бросок вперед на несколько километров, но тут команда: «Стой!» Батальон встал. Помню такой широкий пригорок и слева огромное картофельное поле. Новая команда: «Налево десять шагов. Ложись! Привал». И все легли в межу. Под дождём в шинелях, прямо в грязь… Тут прибегает Ваня Баранов с разведчиками и докладывает комбату: «Товарищ майор, в ста метрах выше стоит огромный сарай с сеном. Мы проверили, не минировано, ничего. Давайте туда ребят». Вот тут я первый и последний раз видел, как комбат упрашивал, буквально умолял людей. Ну, это надо было знать Сироткина. Он ходил по этому картофелю между нами и тормошил: «Ну, ребята, поднимитесь! Ну, еще немножко наверх и там сарай». Привал был минут тридцать-сорок, но ни один не встал, ни один… Потом все-таки поднялись и пошли дальше. Повторяю, невероятное напряжение, это за гранью человеческих возможностей. Если бы мне до войны сказали, что мне в восемнадцать лет доведется вынести такое, я бы не поверил.

…Сейчас мне и самому даже не верится, что мы смогли прожить в окопах в чистом поле, на снегу, на морозе, не раздеваясь, не разуваясь, без воды, без обогрева целых три месяца… Как мы все это выдержали, не понимаю.

…Особенно трудно приходилось простым медсестрам. Ведь на 70 человек в палатку выделялась одна лишь сестра, которую, к тому же, еще никто и не менял.

…В нашей части была одна девочка, которая влюбилась в орудийщика из другой батареи. Однажды, когда немцы вывели его пушку из строя, она из другой батареи ползла под обстрелом по-пластунски к нему. Им потом обоим дали по взысканию. А после войны он все-таки ее нашел (девочка из Самары была)! Они поженились, у них пятеро детей. И все дети – музыканты. А парень тот у нас запевалой всегда был.

Политрук продолжает бой. 1944 г. Иван Шагин

Партизаны на переправе. Украина. 1942. Фото Я.Давидзона

Санитарка. 1943. Фото Г.Коновалова

Развалины Ново-Иерусалимского монастыря, взорванного немецкими войсками 10 декабря 1941 года

(Воскресенский Новоиерусали́мский монасты́рь — мужской монастырь в городе Истра Московской области.

В северном приделе (Усекновения главы Иоанна Предтечи) Воскресенского собора обители находится могила его основателя — патриарха Никона.

…Ведь чего мы боялись в войну – танков. Самое страшное это было танк. Потому что для борьбы с танками, кроме орудий и бутылок с зажигательной смесью, ничего не было.

Марк Редькин. Смоленск. 1944.

Прибытие раненых в госпиталь, расположенный в Покровском монастыре, Киев, 1943 г.

Вид Крещатика в Киеве после ухода фашистов из города. 1943 г. Автор съемки: Шатхей А.

освобождение Брянска, который 2 года находился в оккупации у немцев.

Концлагерь для гражданского населения «Озаричи» в Белоруссии, 1944 г. Автор съемки: Подшивалов Е.

Концлагерь Освенцим.

…Отношение к советской власти у меня изменилось когда Сталин сказал: «У нас нет пленных. У нас есть только предатели родины.» Это что же получалось? В 1941 году наши солдаты целыми дивизиями попадали в плен и в окружение. Попадали по той только причине, что у нас было плохое в армии обеспечение, на одну винтовку три патрона. С таким вооружением трудно было избежать плена. Потом они находились в немецких концлагерях, пережили там настоящие ужасы. И когда не все, а какая-то их часть вернулась на родину, их посадили в свои лагеря.