Застольные разговоры

Наведывался к Мурзину сухощавый старичок в смешной кожаной кепке с задранными кверху ушами, такие носили в начале XX века пилоты первых аэропланов. Звали его Бенедикт Купидонович. А фамилия была – Власоглавов.

Представлялся публицистом, но про него говорили, что это выстарившийся московский кэгэбист, некогда работавший в толщах диссидентских тусовок.

Усатый, как жук, в кремовом костюмчике и с бамбуковой тросточкой, он производил странное впечатление. И всё жаловался на мучительные сны. Говорил, как блеял – такая манера. Но, по-моему, притворялся, безбожно всё врал, провоцируя других.

Как-то Аркаша Лындин, директор главного промтоварного магазина, слушая Власоглавова, правда, после обильной выпивки, даже прослезился:

– И я вижу сны. И в них не узнаю ни себя, ни других. То я – король Непала, то негус какой-то из Эфиопии... Во, брат, какие страсти. Сны меня, блин, измучили. И всё на иностранные темы... Вот вчера. То ли Ирландия, то ли эта, где сыра много...Голландия, да... Выхожу как будто с морским биноклем, подаренным мне ещё в детстве отцом. Посмотрел направо – налево... Вижу, у церкви святого Патрика мужик с женщиной. То ли танцуют, то ли целуются. А женщина – вроде бы моя первая жена, полудурочка Лизабет... Положил бинокль, бегу к церкви. Вижу: да, моя жена и в обнимку с подонком в морской офицерской пилотке, вокруг ни души, пусто всё пространство, будто остальные персонажи жизни испарились... Уже близко. Раскрываю руки, как разбойник, и с нарастающим криком «А-а-а!..» устремляюсь к бесстыжей парочке.

Увидев меня, они так и прыснули в разные стороны и стремглав скрылись в церковном притворе.

Подбегаю. Стоит пустой гроб. Я в него ложусь и – руки на грудь. Чин чинарём.

Подходит этот мужик в пилотке и моя Лизабет. По-моему, оба уже без трусов.

– Нам всё это померещилось, – говорит Лизабет. – Гляди, в гробу какой-то засранец.

– По виду очень знакомый. Но я забыл, где его видел, – отвечает мужик.

И вот они начинают целоваться у гроба, и мужик в пилотке шарит под юбкой у Лизабет.

Лизабет смотрит на меня и говорит прерывистым голосом:

– Давай чикнем этого бритвой по шее! Меня, значит. Я им вроде как аппетит порчу.

– Кого-то мне напоминает эта мумия. Кого – не помню.

– Возьмём нож и чикнем по шее! Лежит, как живой. В гробу не должно быть живых.

Я наблюдаю за ними, чуть-чуть приоткрывши глаза, и не выдерживаю:

– Я тебе, сука, чикну! – говорю басом. – Шибану из дерьмо-кольта – навылет!

– Опять померещилось, – воркует Лизабет, обнимая мужика.

– Представляешь, мне показалось, что он сказал «дерьмо-кольт»... Теперь я догадалась: все мои проблемы – от плохого усвоения окончаний...

И тут я выскакиваю из гроба и пытаюсь схватить их, расставив руки. И – по нарастающей трублю, как пожарная машина: «А-а-а!..»

И опять они расцепливаются и убегают в тёмный зев каких-то помещений...

Каждый день этот самый сон, хотя Лизабет я задушил уже лет десять тому назад... Нет, не руками, зачем руки марать? Я плеснул ей стакан первача в глотку и приказал: «Иди, дуся, на панель, потому что спать с тобою всё равно больше не буду. От тебя Чебоксарами или Уфой пахнет».

Она пошла. Принесла выручку. И пока я пересчитывал, повесилась. Жизнь души, скажу вам, – явление, не совпадающее с жизнью тела. Они связаны, конечно, обе жизни, но не так, как ты думаешь. Тело жрёт кашу или ананасы. И душе жратву подавай, иначе подохнет. Жрёт мечты, но мечта – как лосось, её в наличии нету. А вот химер – до хрена. Частика, иначе говоря, простой варёной колбасы, в которой мяса ноль целых хрен десятых. И все жуют химеры. И потому от всех воняет одинаково...

Я изумился стилю такого мышления и спросил Лындина:

– Так что же, выходит, ты, Аркаша, угробил свою жену? А он смеётся:

– Это всё сон!.. Я и женатым никогда не был!.. Вот такие люди.

Бенедикт Купидонович, правда, поинтересней. Но политическое его нутро – не ухватишь. Вроде бы и нашим, и вашим, а в итоге – щербатый веник: пыль гоняет, а мусор не берёт.

– Вот Вы, товарищ или господин писатель, над чем сейчас работаете? – Это я спрашиваю. А Мурзин всё посмеивается, утирает рот полотенцем и при этом что-то пережёвывает.

– Пишу новый роман, – без тени смущения дребезжащим голоском отвечает Власоглавов и жестом велит себе наполнить фужер минеральной водой: он принципиальный враг алкоголя, за что и пользуется авторитетом среди выпивающих. Им больше достаётся. – О прошлой войне... Но теперь уже о войне так писать нельзя, как писывали прежде. Развал СССР и изменение политических ролей в стране исключают эту тему. Она отодвинулась пространственно, как первая мировая... Что толку рисовать устаревшие картины? Немцы тоже оказались поленьями в чужой топке... Власовцы – русские люди, а я не понимаю их речей. Как не понимаю речей, положим, Ясина, похож на карманника, его и гримировать излишне: всё по-русски, а всё не по-нашему.

– Странная концепция, – говорю я. – И ассоциации ваши патологией отдают. Всё гораздо серьёзней.

– Может, в самом деле, мы уже зомбированное племя и исполняем чужую волю? – Блеет Бенедикт Купидонович, смотрит голубем и невинно отворачивается в другую сторону.

Я пробую вернуть его к диалогу:

– Так что же, выходит, мы ни за что уже и не отвечаем?

– Время накладывает огромный отпечаток, – уклоняется публицист.

– А стихи пишите?..

Мурзин декламирует, растягивая слова:

Маню манили мани –

Те, что водились у Сани.

Фима – фарцовщик фингал,

Мане нарисовал...

– Это всё Ваше?

– Баловался, – стыдливо признаётся Власогласов. – Теперь уже что-то не тянет. Годы не те... Теперь пишу роман о евреях.

– Помилуйте, как же вы смеете писать о евреях, если вы не еврей? Да ещё роман?

– А вот так, как они пишут о русских. И даже называют это «выдающейся русской литературой»... А потом, знаете, евреи евреев ещё меньше знают, чем русские русских... Удивляетесь, а напрасно. Евреи – такая нация, которая больше всех рассуждала о воспитании народа. Это пока им некого было воспитывать. Теперь уже не то, теперь они другие нации воспитывают, им некогда о себе подумать... Спрашиваю знакомого: «Почему так бесчестно ведут себя некоторые отдельные евреи?» А он смеётся: «Не евреи это – это Кац, Шнерсон и так далее. Если их уличили, какие же это евреи? Это отбросы... Тому, кто трендит, мы вываливаем из авоськи образцового, идеального еврея, каким он по Торе задуман... Ах, вас обманули? Ну, так это нетипичная сволочь. Он хоть и Абрам или Соломон, к евреям не имеет никакого в сущности касательства. Это отщепенец. Знаете, как в РКП(б) при дедушке Ленине? Кого изобличили – вон из рядов, чтоб и не воняло! И пока густо не воняет, мы проповедуем наш идеализм... Как партия была – вне сомнений, так и евреи ныне – вне сомнений... Претензий не принимаем...»

– И что же, Вы с этим согласны?

– Согласен, конечно... Только вот не знаю, как российцев после «Интернационала» откачать, в сознание привести. Ведь и Чечня не помогает...