2015-05-26
233
В субботу погода оказалась хорошей, и мы отправились в небольшой аэропорт Брэнфорда. Беннетт вел машину в своей манере, и я тоскливо думал о том, что меня ожидает в воздухе. «В воздухе легче, — сообщил Беннетт, словно угадав мои мысли. — Не нужно строго придерживаться дороги и постоянно держаться за рычаги управления».
В аэропорту Беннетт открыл ангар и с гордостью указал на свой самолет, одномоторную «Сессну-кардинал». Перед полетом Беннетт принялся проверять исправность приборов и механизмов, уделяя внимание каждому по три или по пять раз (напомню, что во время моего визита к нему он придерживался этого цикла). Такая тщательность меня успокоила, она походила на скрупулезность, точность и аккуратность хирурга, и я с удовлетворением отметил про себя лишний раз, что проявления синдрома Туретта не мешают Беннетту плодотворно работать.
Проверив приборы и механизмы, Беннетт снова забрался в машину, на этот раз с проворностью акробата, и, подождав, когда я займу свое место, запустил двигатель. Вскоре мы поднялись на высоту в девять тысяч футов. Небо было безоблачным, над Скалистыми горами взошло солнце, освещая наш самолетик приветливыми лучами.
Наблюдая за Беннеттом, я пришел к утешительной мысли, что мои опасения не оправдались. Он, правда, то поправлял очки, то гладил усы, то касался рукой потолка кабины. Но все это были простые моторные тики. И все же беспокойство не оставляло меня: простые тики могут смениться сложными. Что если Беннетт, не отдавая себе отчета, высунется из кабины и попытается дотронуться до пропеллера? — людей с синдромом Туретта привлекают крутящиеся предметы. А что если Беннетт надумает сделать фигуру высшего пилотажа, вроде мертвой петли? Однако в поведении Беннетта ничего не менялось, и даже когда он убирал руки с рычагов управления, самолет летел плавно. В воздухе не нужно придерживаться дороги, и даже если самолет произвольно взлетит или провалится на несколько футов, ничего страшного не случится. Придя к этой мысли, я окончательно успокоился.
Беннетт уверенно вел самолет, и все же он походил на играющего ребенка. Одним из проявлений синдрома Туретта является всплеск игровых импульсов, присущих каждому человеку, если только он не успел их безвозвратно утратить. Бескрайнее небо, простор нравились Беннетту, и с его лица не сходила мальчишеская улыбка. Теперь наш самолет летел над отрогами гор, поросших лесом. От крон деревьев нас отделяло не более тысячи футов, невеликое расстояние, и я задался вопросом: если бы Беннетт был один в самолете, не взял бы он еще ниже, чтобы прижаться к верхушкам гор — людям с синдромом Туретта свойственен риск.
Но вот горы пошли повыше, и Беннетт стал набирать высоту. На высоте в десять тысяч футов мы пролетели между двумя остроконечными пиками. Горы сияли под солнечными лучами. На высоте в одиннадцать тысяч футов открылась прекрасная панорама: вся ширь этой части Скалистых гор (в том месте, где мы летели, Скалистые горы не более пятидесяти пяти миль в поперечнике). Впереди, за горами, лежали степи Альберты. Обратив мое внимание на видневшиеся там и сям ледники, Беннетт с энтузиазмом заговорил о геологии и горах, глядя на открывшуюся картину с наивным восторженным восхищением, какое редко подметишь у солидного человека, которому перевалило за пятьдесят. Впрочем, то было неудивительно: Беннетту нравилась окружающая природа, он сроднился с краем, в котором давно осел и который считал своим.
Через сорок минут после вылета показалась Альберта, под нами извивалась лента реки. «Хайвуд-ривер», — пояснил Беннетт. Самолет пошел на снижение. Внизу мелькали поля, фермы, ранчо и наконец показался Калгари.
Внезапно ожила бортовая радиостанция. В Калгари садился самолет из России, за ним — самолет из Замбии. Беннетт сообщил мне, что пропускные способности аэропорта этого канадского города одни из самых больших в Северной Америке. Затем он связался с диспетчером и сообщил ему необходимые данные, упомянув о пятнадцатифутовой длине самолета, а также, к моему удивлению, и о том, что самолетом управляет пилот с синдромом Туретта, которого сопровождает невролог. Ему ответили с услужливой полнотой, словно наш самолет был не «Сессной», а «Боингом-747». Впрочем, в воздухе все самолеты и пилоты равны. Это особый мир, со своим уставом и своим языком. Беннетт был, безусловно, частью этого мира, и, когда мы приземлились, его тепло приветствовал регулировщик движения.
Выйдя из самолета, Беннетт заговорил с оказавшимися поблизости двумя молодыми людьми, Чаком и Кевином, как я выяснил, потомственными пилотами. «Беннет — замечательный человек, — дружелюбно заметил Чак. — Что с того, что у него какой-то недуг? Он прекрасный пилот».
Попрощавшись со своими знакомыми, Беннетт стал готовиться к вылету: его ждали в госпитале. Когда самолет заправили, мы обнялись и понадеялись, что еще свидимся. Беннетт забрался в кабину и вырулил на взлетную полосу. Самолет взлетел при попутном ветре. Я смотрел ему вслед, пока он не исчез из виду.
73 Аретей (около 50 г. н. э.) — греческий врач из школы пневматиков. — Примеч. перев.
74 Шарко, Жан Мартен (1825—1893) — один из виднейших представителей французской медицинской науки XIX в., основоположник современного клинического учения о нервных болезнях. — Примеч. перев.
75 «Оно» — один из компонентов личности в теории Фрейда. Представляет собой локализованное и бессознательное средоточие инстинктивных побуждений, стремящихся к немедленному удовлетворению независимо от отношений субъекта к внешней реальности. — Примеч. перев.
76 В пьесе рассказывается об эпидемии «одержимости бесами» монахинь урсулинок в 1633 г. Эти события также описал Олдос Хаксли в книге «Дьяволы Лудуна», вышедшей в 1952 г. — Примеч. перев.
77 Один из этих хирургов — хирург-офтальмолог. Кроме того, среди людей с синдромом Туретта я встречал трех терапевтов, двух неврологов и одного психиатра. — Примеч. авт.
78 Британская Колумбия — одна из провинций Канады. — Примеч. перев.
79 Банф — национальный канадский парк. — Примеч. перев.
80 Виктория — город в Британской Колумбии. — Примеч. перев.
81 Тики, присущие больным с синдромом Туретта, могут быть совершенно
бессмысленными, а могут иметь и некоторое значение, которое опирается на события
прошлого. Так, жест или слово, когда-то непроизвольно подмеченные, могут быть сначала безотчетно повторены, а затем превратиться в тик. Один из моих пациентов, для которого английский — родной язык, при всяком мало-мальски подходящем случае употребляет слово «verboten» (нем. «нельзя». — Примеч. перев.), подражая при этом голосу своего отца, немца. Стоит отметить, что и здоровые люди нередко засоряют свою речь словами-паразитами или используют целые фразы не по первоначальному смыслу (так, например, фраза «храни тебя Бог» со временем изменила свой смысл, приобретя значение «до свидания»).Одна из моих корреспонденток, женщина с синдромом Туретта, заметила, что многие тики знаменуют собой «экспрессивные отголоски событий прошлого». — Примеч. авт.
82 Бросание различных предметов — одно из проявлений синдрома Туретта. Но люди, у которых проявляется этот симптом, обыкновенно кидаются тем, что попадается им под руку, без всякого повода, а не в состоянии возбуждения, вызванного досадой. К тому же такие люди, если они в помещении не одни, прежде чем что-то бросить, обычно предупреждают о своем странном поступке, к примеру, возгласом «Берегись!» Подобные тики я наблюдал и у некоторых своих пациентов, перенесших энцефалит, после длительного лечения препаратом L-ДОФА. Стоит добавить, что кидаться любят и дети. Так, два моих крестника (оба двухгодовалые) пускают также в ход все, что попадется им под руку, но, конечно, это не тики. — Примеч. авт.
83 Однажды в Лос-Анджелесе я пошел в ресторан с тремя своими приятелями, страдающими синдромом Туретта. Когда мы вошли в ресторанный зал, то все трое бросились к столику, находившемуся в углу. Но только двоим посчастливилось сесть у стены, и третий весь вечер чувствовал себя неуютно.
84 Синдром Туретта не следует рассматривать как психическую болезнь. Это — невробиологическое расстройство гиперфизиологического вида, для которого характерны субкортикальное возбуждение и спонтанная стимуляция примитивных отделов мозга. Оно приводит к поведенческим нарушениям, что можно наблюдать и при энцефалите (подобный случай я описал в книге «Ашакешпдз»). Такие нарушения обычно случаются в начале болезни, а также после длительного лечения препаратом L-ДОФА. — Примеч. авт.
85 Такие патологические явления, нередкие при синдроме Туретта, иногда наблюдаются и у людей, перенесших энцефалит. Так, одна моя пациентка, Мириам Х., читая книгу, подсчитывала на каждой странице количество букв «е», а в некоторых случаях прочитывала отдельные фразы еще и задом наперед. Кроме того, глядя на человека, она делила его лицо на геометрические фигуры и старалась расположить симметрично все, что попадалось ей на глаза. — Примеч. авт.
86 Северо-западная территория — административно-территориальный район Канады. — Примеч. перев.
87 Общественный колледж — колледж, в котором учатся студенты, живущие дома, и где учеба дешевле, так как часть расходов берут на себя местные органы власти. Учащиеся обычно совмещают учебу с работой. — Примеч. перев.
88 Саскачеван — одна из провинций Канады. — Примеч. перев.
89 Читатель, пожалуй, согласится с трудом с такой оценкой звучания этих двух последних имен. — Примеч. перев.
90 Имя известного исследователя синдрома Туретта, доктора Абуззахаба, имеет такую притягательную силу, так стойко «вживляется», что даже используется для диагностики этого заболевания (иногда больные с синдромом Туретта это имя, правда, переиначивают, вероятно, для усиления экспрессивности, говоря, к примеру, «Абуззахуззахаб»). «Тяга» к необычным именам и словам, равно как и ко всему необычному, проявляется, естественно, не только у людей с синдромом Туретта. Анонимный автор мнемотехнического текста «Ad Herennium» еще две тысячи лет назад отметил, что тяга эта является естественной потребностью разума, стремящегося к фиксации различных явлений. («Ad Herennium» — латинский учебник риторики, написанный в 85 г. до н. э. и посвященный некоему Герению; включает в себя также риторические произведения Цицерона. — Примеч. перев.). Автор пишет: «Когда мы сталкиваемся с повседневными явлениями и событиями, обыкновенными, незначительными, банальными, то их не запоминаем, ибо наш разум привычен к этому. Когда же мы видим что-то невероятное, необычное, любопытное, то запоминаем это надолго. Обычные явления и события ускользают из нашей памяти, в то время как необычные оставляют глубокий след».
91 Речь идет о работе французских врачей Мейге и Фейнделя «Тики и их лечение» («Les Tics et leur traitment»). — Примеч. перев.
92 Калгари — город в канадской провинции Альберта. — Примеч. перев.
93 Бытовало мнение, что именно нейрофиброматоз стал причиной уродства Джона Меррика, известного «человека-слона». По другому предположению, всему виной был синдром Протея. — Примеч. авт.
94 Апокопа — усечение последнего слога или звука в слове. — Примеч. перев.
95 Deja vu (фр.) —дежа вю, обман памяти, явление ложной памяти. — Примеч. перев.
96 Jamais vu (фр.) — жаме вю («никогда не видел»). — Примеч. перев.
97 Мастэктомия — удаление молочной железы. — Примеч. перев.
98 Скорость движений, которую здоровые люди сочтут чрезмерно большой, для больных с синдромом Туретта является заурядной, естественной. Тому подтверждением недавний эксперимент с художником Шейном Ф., страдавшим этим заболеванием. Он проявил удивительную реакцию, в шесть раз превышающую по скорости реакцию здорового человека. Его действия были не только на удивление быстрыми, но и необычайно размеренными и точными. Такая скорость больными с синдромом Туретта достигается без всяких усилий; едва ли обычные люди могут ее достичь, а если и достигнут, то подобной точности не добьются. В то же время, когда Шейна Ф. попросили действовать с меньшей скоростью, его движения стали скованными, потеряв точность и аккуратность, и тики не заставили себя ждать. Стало ясно: то, что является нормой для здорового человека, не является нормой для больного, страдающего синдромом Туретта.
Подобная скорость движений наблюдается и у больных, перенесших энцефалит, в особенности после длительного лечения препаратом L-ДОФА. В книге «Лшакешпдз», рассказывая о миссис Эстер Н., перенесшей энцефалит, я отметил: «Если до приема L-ДОФА миссис Н. была крайне медлительна, то после длительного приема этого препарата она стала поражать окружающих — и прежде всего меня — стремительностью движений и необыкновенно быстрой реакцией. Не сомневаюсь, она бы превзошла быстротой реакции даже знакомых мне великолепных стрелков, участников Олимпийских игр, и при других обстоятельствах могла бы стать лучшим стрелком на Западе». (Запад — район США. Включает Юго-Запад, Горные штаты и Тихоокеанское побережье. — Примеч. перев.) — Примеч. авт.
99 Сложнее вопрос с людьми, подверженными патологической имитации, мимикрии конвульсивного типа (этот вопрос я рассмотрел в книге «The Possessed»). Мимикрия такого рода не исчезает при попытке изменить ее вид, а, наоборот, только усиливается. Актер, о котором я написал, не страдал мимикрией, его моторные тики имели иной характер и никак не вязались с переживаниями на сцене. — Примеч. авт.
100 Однажды я уже ездил в машине, когда за рулем сидел больной с синдромом Туретта. Мы совершали с ним путешествие по стране. Поездка запомнилась мне надолго. Мой водитель неистово крутил руль, внезапно давил на газ и так же неожиданно тормозил. Выслушав мое замечание, он сообщил мне, что уже десять лет водит машину без единой аварии. — Примеч. авт.
101 У одного из таких больных (тоже врача, но не хирурга, а акушера), помимо тиков, наблюдалась склонность к излишней горячности, которую он сдерживал с превеликим трудом. Однажды, в результате приема прозака, подавившего его самоконтроль, он не сдержал себя в общественном месте и, подравшись с подоспевшими полицейскими, провел ночь за решеткой. — Примеч. авт.
102 «Ошгкз апй Оиагкз» — научно-популярное канадское радио-шоу. — Примеч. перев.
103 Донахью Фил (р. 1935) — известный журналист и ведущий теледебатов. — Примеч. перев.
104 Я ходил на каноэ с Шейном Ф. по Гурону однажды летом и надолго запомнил это тяжкое путешествие. Каноэ, стоило нам отчалить от берега, словно бы превратилось в продолжение тела Шейна. Лодка беспрестанно прыгала на волнах, ее швыряло вверх и вниз, трясло и раскачивало, будто это была игрушка, прочность которой Шейн вознамерился испытать. Мною даже овладевало желание, чтобы лодка скорее перевернулась: тогда бы я вплавь добрался до берега и избавился от мучительных ощущений. — Примеч. авт.
4. Смотреть и не видеть
В начале октября 1991 года мне позвонил министр в отставке со Среднего Запада[105], рассказавший о женихе своей дочери, пятидесятилетнем Верджиле, слепом с раннего детства. У Верджила на обоих глазах была плотная катаракта, которой, как предполагали врачи, сопутствовал пигментный ретинит, медленно, но неуклонно разрушающий сетчатку обоих глаз. Далее я выяснил, что Эми, невеста Верджила, страдающая сахарным диабетом, недавно свела жениха к своему офтальмологу, доктору Скотту Хэмлину, к которому она регулярно наведывается в связи со своей болезнью. Хэмлин подарил им надежду. Осмотрев Верджила, он усомнился в наличии пигментного ретинита, ибо плотные катаракты не позволяли поставить точный диагноз. К тому же Верджил отличал свет от тьмы и говорил, что «стало темно», когда глаза ему загораживали ладонью, и это, по убеждению Хэмлина, указывало на то, что сетчатка функционирует хотя бы в какой-то мере.
Хэмлин предложил сделать Верджилу операцию и удалить катаракту сначала с правого глаза, пояснив, что операция не представляет особой сложности и будет проведена под местной анестезией. Терять было нечего, и Верджил согласился. Эми предвкушала радостное событие: Верджил прозреет после длительной слепоты и увидит свою невесту. Две недели назад, как сообщил мне ее отец, операция была сделана, и чудо свершилось: Верджил стал видеть правым глазом. На следующий день после операции Эми записала в своем дневнике: «Верджил видит!.. Прозрел после более чем сорокалетней слепоты... Родные Верджила настолько возбуждены, что не могут поверить в благополучный исход операции. Произошло настоящее чудо!» Однако на следующий день тональность записи изменилась: «Верджилу трудно освоиться с новыми ощущениями. Он похож на ребенка, познающего мир. Для него все ново и необычно. Он неумеренно возбужден».
Жизнь невролога не ритмична, не расписана по часам, но занятие неврологией позволяет, хотя бы иногда, мельком, ознакомиться с некоторыми таинствами природы — таинствами, неотделимыми от человеческой жизни. В XVII веке Уильям Гарвей[106] писал: «Природа наиболее полно приоткрывает завесу над своими тайнами и загадками, когда сворачивает с проторенной дороги». Естественно, восстановление зрения у человека, слепого с раннего детства, — случай редкий и необычный, лежащий вне «проторенной дороги», меня крайне заинтересовал. Офтальмолог Альберто Вальво в работе «Восстановление зрения после длительной слепоты» («Sight Restoration after Long-Term Blindness...») пишет: «Ученым известно не более двадцати таких случаев за последнюю тысячу лет».
Что за зрение будет у человека, слепого с раннего детства, после успешного хирургического вмешательства?
Станет ли оно сразу «нормальным»? Общепринятое дилетантское понятие таково: стоит слепому сделать успешную операцию, и он, говоря словами Нового Завета, станет «видеть все ясно»[107]. Но так ли все просто на самом деле? Не нужно ли человеку, слепому с раннего детства, после хирургического вмешательства набраться необходимого опыта, чтобы видеть «по-настоящему»?
Я не был хорошо знаком с этим вопросом, хотя и прочитал с большим интересом соответствующую статью в одном из номеров «Ежеквартального вестника психологии» за 1963 год, написанную Ричардом Грегори в соавторстве с Джин Г. Уоллес. Из этой статьи я понял, что случаи восстановления зрения после длительной слепоты давно привлекают внимание философов и психологов. Вильям Мулине, философ XVII столетия, у которого супруга была слепой, задал своему приятелю Джону Локку такой вопрос: «Положим, что человек, слепой от рождения, на ощупь отличающий куб от шара, прозреет. Сможет ли он тогда, не дотрагиваясь до этих предметов, сказать, какой из них куб, а какой шар?» Локк рассмотрел этот вопрос в своей работе «Опыт о человеческом разумении», написанной в 1690 году, и дал на него отрицательный ответ.
В 1709 году Джордж Беркли[108] в работе «Новая теория зрения» пришел к заключению, что не существует обязательной связи между осязанием и зрением, и связь между ними может возникнуть лишь в результате опыта. Эти теоретические рассуждения были проверены на практике в 1728 году, когда Уильям Чезелден, английский хирург, удалил катаракту с обоих глаз у тринадцатилетнего мальчика, слепого от рождения. Несмотря на высокое умственное развитие, этот мальчик, став зрячим, испытал немалые трудности при новом восприятии мира. Он не владел чувством дистанции, плохо ориентировался в пространстве, не различал размеры предметов. Его пробовали учить рисовать, но двухмерного изображения он не осилил. Как и предвидел Беркли, этому прозревшему мальчику было необходимо постепенно осмыслить новые ощущения и установить связь между зрением и осязанием. За последующие двести пятьдесят лет со дня проведения упомянутой операции подобному хирургическому вмешательству подвергались многие пациенты, но почти все они столкнулись с теми же трудностями, что и мальчик, прооперированный Чезелденом и подтвердивший заключение Локка[109].
Мне сказали, что Верджил, после того как ему сняли повязку с глаз, радостно улыбнулся, увидев доктора и невесту. Несомненно, после удаления катаракты он снова стал видеть — вопрос заключался в том, что он видел? Что значит «видеть» для пятидесятилетнего человека, потерявшего зрение в раннем детстве? Какой мир открылся ему?
Верджил родился на небольшой ферме в Кентукки в начале Второй мировой войны. Он казался вполне нормальным ребенком, но его мать полагала, что у него слабое зрение, ибо он порой натыкался на попадавшиеся ему на пути предметы, создавая у нее впечатление, что он их не видит. В три года он заболел сразу тремя болезнями: менингитом (или менингоэнцефалитом, воспалением головного мозга и его оболочек), полиомиелитом и «кошачьей царапкой». У него парализовало ноги, появились судороги, пропало зрение. Через десять дней после проявления этих болезней он впал в кому и оставался в бессознательном состоянии в течение двух недель. Выйдя из комы, он, по свидетельству матери, разительно изменился: стал вялым и апатичным, потеряв прежнюю живость. Однако ноги его постепенно обрели утраченную подвижность, вернулось и зрение, но его нашли слабым, чему виной, по мнению офтальмологов, являлось повреждение сетчатки — или врожденное, или приобретенное во время болезни.
Когда Верджилу было шесть, у него обнаружили катаракту на обоих глазах. Катаракта прогрессировала, и вскоре Верджил снова ослеп. В тот же год он пошел в школу для слепых, где освоил шрифт Брайля. Однако в школе он не блистал и оставался вялым, апатичным ребенком, лишенным показной независимости характера, свойственной некоторым слепым.
Когда Верджилу исполнилось двадцать, он решил оставить родителей и зажить самостоятельной жизнью. Обосновавшись в одном из городов Оклахомы и выучившись на массажиста, он нашел работу в Ассоциации молодых христиан США[110]. Вскоре, заметив старательность молодого человека, его зачислили в штат и выделили жилье — небольшой домик, который Верджил стал делить с товарищем по работе. У него было много клиентов, и он хорошо зарабатывал. Жизнь наладилась.
Верджил стал самостоятельным человеком, у него появились друзья, и в свободное время он не скучал, не забывая умножать познания в различных областях, пользуясь книгами со шрифтом Брайля (а в более позднее время — фонографическими записями книг для слепых). Верджил интересовался спортом, особенно бейсболом, и любил слушать спортивные передачи по радио. Заводил он знакомство и с девушками, и когда отправлялся на очередное свидание, его не смущали поездки в городском транспорте. Не порывал он и связи с родителями, особенно с матерью, которая регулярно посылала ему посылки с провизией (плодами фермерского труда).
В 1991 году Верджил повстречал Эми, или, сказать точнее, они встретились снова после более чем двадцатилетнего перерыва. Эми происходила из обеспеченной семьи среднего класса. Она закончила колледж в Нью-Хэмпшире, специализируясь по ботанике. Она тоже работала в Ассоциации молодых христиан США (тренером по плаванию), но только в другом городе Оклахомы. С Верджилом она познакомилась в 1968 году на общем мероприятии общества. Они встречались несколько раз, тогда Эми было немногим более двадцати (Верджил был старше ее на несколько лет). Затем Эми переехала в Арканзас, где вышла замуж, и связь с Верджилом потеряла. В Арканзасе она хозяйничала в цветочном питомнике, выращивая главным образом орхидеи, но вскоре бросила это занятие, неожиданно заболев астмой. Через несколько лет Эми развелась с мужем и в 1988 году вернулась в Оклахому. Узнав об этом, Верджил ей позвонил. Они три года перезванивались, пока наконец не увиделись после многолетнего перерыва в 1991 году. «Мы встретились с Верджилом, как будто не расставались», — призналась мне Эми.
Знакомство возобновилось, при этом Эми была более энергичной, проявляя инициативу почти во всех совместных починах. Она посчитала, что Верджил с годами сник, и жизнь его стала рутинной, скучной. Он работал по-прежнему добросовестно, но сузил круг своих интересов, предпочитая в свободное время слушать спортивные передачи, с друзьями встречался редко. Эми сочла, что если вернуть Верджилу зрение, он непременно преобразится, воспрянет духом.
Верджил относился к своей слепоте пассивно, давно смирившись с потерей зрения. Правда, когда его посылали к врачу, он не противился, но диагноз врачей был неизменно неутешительным. Все они полагали, что сетчатка обоих глаз Верджила давно перестала функционировать, и потому операция бесполезна. Эми не смирилась с таким суждением и отвела жениха к доктору Хэмлину. Узнав, что надежда есть, Эми настояла на операции, чему противилась мать Верджила, уверявшая Эми, что он давно освоился со своим состоянием, а операция безусловно окончится неудачей, и лишнее потрясение ему лишь повредит. «Верджил благополучен и так», — говорила она. Сам Верджил относился к проведению операции с равнодушием, инициативы не проявлял и был согласен на любой вариант, который ему предложат.
Наконец в середине сентября операция состоялась. Верджилу удалили катаракту с правого глаза и имплантировали новый хрусталик, после чего, как обычно, наложили на глаз повязку. На следующий день повязку сняли. Наступил момент истины.
Наступил момент истины, который Эми в своем дневнике назвала «настоящим чудом». Но только реакция самого Верджила, как я выяснил позже, не соответствовала героике драматического момента. Не было ни радости, ни непомерного удивления, ни восторженных возгласов «Я вижу, вижу! О небывалое исцеление! О великое чудо!». Когда с Верджила сняли повязку, он пришел лишь в странное замешательство, недоуменно поводя головой из стороны в сторону, и только когда Хэмлин спросил: «Ну, как?», остановил на нем взгляд.
Как пишет Грегори в одной из своих работ, похожее чувство ощутил и его пациент С. Б., потерявший зрение в раннем детстве и подвергшийся хирургическому вмешательству, когда ему было за пятьдесят.
Когда с него сняли повязку и обратились к нему с вопросом, он повернулся на звук и увидел «пятно». Он понял, что это, должно быть, чье-то лицо. Но он пришел к этой догадке лишь потому, что внятно услышал голос и знал, что голоса исходят от человеческого лица.
Зрячему человеку трудно представить себе подобную ситуацию. Люди, наделенные всеми пятью внешними чувствами, используют их в тесной взаимосвязи и уже с первых дней жизни не только хорошо видят, но и осознают назначение картины увиденного. Когда мы открываем утром глаза, то оказываемся в привычном нам мире и не удивляемся ничему, ибо познали окружающий мир на собственном опыте с помощью своих чувств, в том числе и с помощью зрения. Но когда Верджил открыл глаза после продолжительной слепоты, то лишенный зрительной памяти (за сорок пять лет она напрочь утратилась), он столкнулся с пока неведомым ему миром, в котором каждый предмет был ему зрительно незнаком. Верджил стал видеть, но мозг его, воспринимая зрительные сигналы, не снабжал его нужной информацией. И сам Верджил, совершенно неожиданно для себя (как, впрочем, и для врачей) приобрел агнозию.
Можно подумать, что после успешной операции на глазу пациенту снимают повязку, после чего он открывает глаза и обретает нормальное зрение. Так обычно и происходит, но только с теми людьми, которым сделали удачную операцию после непродолжительной слепоты, ибо за это время они не лишились зрительной памяти. С Верджилом произошло по-другому. Да и, готовя его к операции и обсуждая детали, хирурги вряд ли задумывались над тем, что их пациент, прозрев, столкнется с неврологическими и психологическими трудностями.
После удаления у Верджила катаракты у него проверили зрение по таблице Снеллена. Оказалось, что Верджил, к немалому удивлению офтальмологов, видит третью строчку таблицы (показатель остроты зрения — 20/100)[111]. Со временем острота зрения немного улучшилась, достигнув показателя 20/80, но поле зрения Верджила (в связи со слабостью центрального зрения) оказалось значительно меньше нормы, в результате чего ему не удавалось сосредоточить взгляд: увиденный им предмет тотчас исчезал из виду, он находил его взглядом и тут же терял опять. Было очевидно, что центральная (маникулярная) часть сетчатки, отвечающая за фиксацию зрения, сильно повреждена, а зрительные раздражения воспринимаются в основном параманикулярной частью сетчатки. Мне пояснили, что сетчатка оказалась изношенной с чередованием участков с избыточной и недостаточной пигментацией, а также с чередованием островков неповрежденной или мало поврежденной сетчатки с полностью атрофированными участками. Желтое пятно сетчатой оболочки глаза было также повреждено, а кровеносные сосуды, питающие сетчатку, успели чрезмерно сузиться. Было и более приятное сообщение: врачи полагали, что повреждение сетчатки правого глаза является следствием давнишних болезней, и потому зрение Верджила не ухудшится. Они также выразили надежду, что сетчатка левого глаза, который собирались оперировать через месяц, повреждена в меньшей степени.
Поговорив с отцом Эми по телефону и узнав, что пятидесятилетнему человеку вернули зрение после продолжительной слепоты, я было собрался немедленно вылететь в Оклахому, но, связавшись по телефону с доктором Хэмлином и получив новые успокаивающие сведения о физическом состоянии Верджила, решил немного повременить и более тщательно подготовиться к встрече с необычным больным. В моей практике не было пациента, прозревшего после длительной слепоты, и я позвонил в Англию Ричарду Грегори, который сталкивался с подобными случаями. Грегори посоветовал мне, какие взять с собой подручные средства для обследования больного. Список продолжил мой коллега Ральф Сигель. Я также созвонился с Робертом Вассерманом, который помогал мне обследовать мистера И., художника с цветовой слепотой. Услышав о редком случае восстановления зрения у слепого, Вассерман выразил желание отправиться в Оклахому вместе со мной. Обсудив цели поездки, мы сочли важным не только обследовать Верджила, но и выяснить его ощущения после восстановления зрения, узнать, какие изменения произошли в его повседневной жизни и как он теперь ориентируется в окружающей обстановке (дома, на улице, в общественных местах) и, наконец, выведать, что чувствует человек после столь исторического события в свой жизни.
