рассказ

Владимир Киселев

НАХОДКА

Виктор Иванович Кузяков припаздывал с рыбалкой, но домой с водохранилища не спешил. Лещ не брал, и вообще сегодня словно передохла вся водяная живность. Да и бог с ней, с рыбой. Кузякову было просто-напросто приятно покачаться в лодке на легкой, ласковой волне и послушать стрекотание так же, как он, не спешащих на покой водяных стрекоз-красавок. Приятно было, не напрягаясь, думать на различные темы, включая и темы большие, масштабные. Терявшийся в вечерней дрожащей синеве дальний берег водохранилища прямо предрасполагал к этому.

«Вот стрекоза,- размышлял Кузяков.- Насекомое – ее основная пища, а та же вот стрекоза – в меню у ласточки. Ласточкой хищная птица питается… или вот тигр с акулой – зубастее и не найдешь. А человек с ружьем и тигра победить может. Без ружья – нет, с ружьем победит. Человек без ружья – нуль без палочки…

- Ж-жу, ж-жу,- расстрекотались красавки, как вентилятор над рабочим столом Кузякова в регистратуре участковой больницы..- Ж-жу, ж-жу,- висел в воздухе один звук. Впрочем, нет, не один, сейчас повис второй. Кузяков отчетливо его уловил. Звук такой же стрекочущий, но равномерно нарастающий, а потому определенно не стрекозиный. Моторка. Или даже две. Кузяков повернул голову и в самом деле увидел моторку, затем вторую. Мчатся в его сторону. Если это рыбоохрана, то никаких недозволенных средств лова у Кузякова нет, законы он знает и уважает.

В первой лодке сидел человек, во второй – двое. До первой моторки от Кузякова с полкилометра. Во второй лодке один в фуражке, похожей на милицейскую. Кричат, размахивают руками. Браконьера, видно засекли. А первая лодка, браконьерская, прямиком мчалась на Кузякова. Кузяков на всякий случай собрался в комок, готовый в случае чего и за борт сигануть. Ну, если этот бандит повредит его лодку! Не-ет!

Кузяков вскочил и устрашающе закричал в сторону браконьера, тот с сумасшедшей скоростью мчался и курса не изменял. Но метров за пятнадцать бандит положил руль вправо и, обрезав удочки Кузякова, обошел, окатив плотной волной, и едва не перевернул обе лодки. Как ни взбешен был Кузяков, но заметил браконьера – разглядел – это был Пустов.. Возле его лодки Пустов выбросил или обронил узелок розового цвета…

Вернувшись с рыбалки домой, Кузяков весь вечер и примерно половину ночи анализировал в деталях случившееся на рыбалке и думал. Думал и анализировал.

Пустов был человеком насквозь хозяйственным. Держал всякую скотину и даже диковинных пушных зверьков нутрий, имел соток сорок усада и спины для родного хозяйства не жалел. Работал Пустов ночным сторожем на поселковой торговой базе, а жил на другой стороне водохранилища в деревне Забегайке. В последнее время Пустов зачастил в больницу с головными болями. Молодой доктор Иванов, увлекающийся всякого рода новомодными психотерапевтическими штучками, всегда подолгу принимал Пустова и о чем-то тихим, пытающим голосом беседовал с ним. Кузякова разбирало любопытство: случай-то больно удивительный - лечат, лечат человека, а от какой болезни – неизвестно, нету в регистрационной карте никакого диагноза! Кузякова такое незнание обижало: не ему ли лучше всех знать, кто чем болел в округе? Насколько позволяла кузяковская скромность, он гордился этим, а тут…

Какой болезнью болел Пустов, Кузяков так и не узнал; лишь однажды, войдя в кабинет Иванова, когда там был на приеме Пустов, он подслушал несколько фраз о каком-то выкопанном колодце для полива картошки, да о каких-то монетах. Доктор строго выговорил регистратору за вход в кабинет без стука. Хотя Кузяков ничего в тот раз не понял, но услышанное прекрасно помнил и сейчас пытался перебросить мостик между загадочным колодцем, монетами и головными болями Пустова. К полуночи от размышлений у самого Кузякова голова разболелась. Однако к этому моменту он, по его мнению, создал стройную гипотезу, объясняющую происшедшее на рыбалке.

Значит, Пустов,- гласила эта теория,- копая на своем участке колодец, нашел клад, какие-то монеты. Необычного в том нет: в Забегайке чуть не каждое лето живут студенты-историки из университета, в земле роются. Чего-то, говорят, уже нашли, чего-то еще найти хотят. А больше повезло не студентам, а Пустову. И он кому-то проболтался, а может, о кладе сообщил в милицию доктор Иванов, выпытавший все у пациента своими мудреными штучками… Это не важно. Главное, что зря смирного человека милиция забирать не будет, и забрала она Пустова вместе с его кладом, чтоб поругать малость за укрытие государственного имущества, составить акт об изъятии последнего и утешить двадцатью процентами вознаграждения за находку. А Пустов, не будь дурак, передумал и в последний момент рванул с монетами от участкового. Удрать, однако, не смог, да решил еще впутать в дело Кузякова, попер на его лодку как на сообщника: остановится, мол, милиция, у Кузякова в лодке проверит – не передал ли узелок ему Пустов? Да участковый идею раскусил, а Пустов добавок узелок выронил, когда фокус демонстрировал, или специально, для отвода глаз, выбросил. Кто его знает. Это уже другая теория.

Кузяков посмеялся вслух, вспомнив доктора Иванова с его никудышной конспирацией. Он чувствовал сейчас высокую волну, которая бывает одна во всей жизни, и Кузяков поднимался на ней все выше и выше… У Кузякова дух захватывало. Радостно было и страшно. Словно какой-то черт, поселившись внутри Кузякова, заставлял его делать доброе дело недобрыми средствами. Словно этот черт толкал его в спину, направляя по нужному пути, а от Кузякова требовалось всего ничего – ноги переставлять…

В понедельник утром он добровольно явился к коряжинскому участковому милиционеру Поливанову давать свидетельские показания по делу Пустова. Показал на водохранилище наиточнейшее место потери таинственного узелка.

К вечеру того же дня Кузяков на удивление быстро раздобыл где-то моторку с форсированным двигателем, акваланг, маску и ласты.

Ранним утром следующего дня Кузяков, погрузившись, торпедой ушел в простор водохранилища.

Со стороны действия Кузякова выглядели довольно смешно и нелепо. Сперва он суетливо, путаясь в ремнях, напялил на спину двухбаллонный акваланг, на ноги – ласты. Второпях бухнулся в воду без маски, выскочил, надел ее. Под водой он сразу едва не захлебнулся и с полчаса отлеживался в лодке, высмаркивая воду, затем утопил один ласт, за ним – маску. Словом, аквалангиста из Кузякова не получалось.

Часов около одиннадцати на водохранилище появился милицейский катер. Остановился метрах в восьмистах вверх по течению перекрытой плотиной реки. Кузяков определил, что на катере прибыл участковый Поливанов и с ним два аквалангиста – искать пустовский узелок. Кузяков распластался на дне своей новой лодки и, не замечая уже ни стрекозиного стрекотания, ни течения времени, раздумывал, как быть ему, как достать с глубокого и местами холодного дна… нет, не ласт, не маску… Счастье.

Гриша Драгин, вернувшись полгода назад издалека, жил в свое удовольствие, нахрапом. Брал от жизни все. В жизни ему нравилось многое. Не нравилось немногое, но сильно. Особенно участковый милиционер Поливанов. Это он два года назад отправил Гришу за драку в республику Коми на лесозаготовки. И теперь уже собирался припутать Гришу к совершенному в поселке хулиганству. В понедельник, когда Поливанов заявился на бумкомбинат в цех технологической щепы, Гриша готов был спрятаться от участкового хоть в ошкуровочный барабан. Встревоженный начальник цеха отыскал его и направил к участковому.

- Здорово, Григорий,- приветливо встретил Драгина Поливанов, сидящий на лавке, по-домашнему вытянув ноги.

Гриша почесал верхнюю губу, произнеся непонятный звук. Демонстративно, без приглашения, сел, развалился перед Поливановым. Тот добродушного вида не терял.

- Как дела, Григорий?

- Хорошо, начальник.

- Заработок удовлетворяет?

- Короче, начальник, я при работе…

- Ну да,- согласился Поливанов,- можно сразу и о деле. Ты у нас, Григорий, на учете состоишь, как имеющий двухбаллонный акваланг номер…

- А как имеющий атомную бомбу я не состою?- съязвил Гриша.

- Нет, я о серьезном деле говорю,- сосредоточенно думая о чем-то, сказал Поливанов.- Одну штуку со дна достать надо…

- Службу, начальник, предлагаешь?

- Просто прошу.

- Не надо, начальник. Недосуг, чай у меня стынет,- показывая свое нежелание продолжать разговор, сказал Гриша.

- Зря ты так, Драгин,- сразу перешел на официальный тон Поливанов,- доброго отношения к себе не ценишь. Ну, как знаешь, Драгин, а вообще-то подумай. Время до завтра есть…

- Прощай, начальник,- ответил Гриша, как-то неуверенно вставая. Но уже в следующий момент, усмехнувшись, твердым шагом двинулся от Поливанова, ставшего еще большим его врагом.

На другой день к Грише прямо домой пожаловал новый посетитель, Виктор Иванович Кузяков. С просьбой. повторяющей поливановскую.. Гришу это удивило.

- Что я за труды буду иметь, шеф?

- За минуту пребывания под водой – шестьдесят рэ, иначе говоря – рубль в секунду.

- Ну, а за находку?

- Не обижу, Гриша, не обижу. Ты скажи, согласен?

- Можно,- все уже решив для себя, ответил Драгин. Слишком превосходная возможность появилась утереть нос участковому Поливанову, да и денежки неплохие плывут. Шутка ли: за десяток минут под водой - шестьсот рублей – смену можно не работать… Но чего-то недоговаривает, чего-то хитрит Кузяков.

- А чего ты за это, шеф, будешь иметь?- не удержался, спросил Гриша.

- Ну, это… как сказать,- закрутил головой Кузяков,- тут не только я… тут мы… В газете пропишут про меня, про тебя.

- Фью!- свистнул Гриша.- За то, что найдем, что ли? А чего?

- Об этом я и сам толком не знаю, но предполагаю, что это представляет собой большую государственную ценность. Музейную. А экспонаты называются именем их отыскавших.

- Ха-ха,- засмеялся Гриша,- хитришь, наверное, шеф?

- Ну, это… знаешь, ни к чему,- испуганно, как показалось Грише, воскликнул Кузяков.- И ты поменьше давай об этом… об этом должны знать только я и ты. Не то понаедут тут всякие, охочие до славы…

Обговорив детали предстоящей работы, Драгин и Кузяков расстались. До утра.

Утром Гриша заскочил на работу отпроситься у мастера. Написал заявление на административный отпуск на три дня. В десять Кузяков уже ждал его на моторке. Поехали. Кузяков изучающее глядел на своего компаньона. В качестве больного Драгин был ему неизвестен. Приходилось встречаться с ним на водохранилище, где Гриша бездельничал со своим аквалангом, обрезал из баловства рыболовные браконьерские снасти, цеплял на подпуска ржавые консервные банки и прочее подводное дерьмо.

На излюбленном кузяковском месте не было никого, ближайшие рыбаки стояли на изрядном расстоянии отсюда, участковый Поливанов и компания еще не появились. То, что дезориентированный Поливанов ищет узелок не там, где следует, Кузякова успокаивало, но то, что по данной причине поливановская компания будет на водохранилище бесконечно долго и рано или поздно заметит поиски Кузякова, беспокоило. Да и не усомнится ли Поливанов в верности кузяковских показаний? Кузяков заглушил мотор, бросил за борт якорек.

- Приехали, шеф?- пробуя рукой воду, спросил Гриша.

- Угу, тут, место я знаю.

Гриша разделся, собрал акваланг, проверил, продул шланги, нацепил его и бухнулся в воду, подняв фонтан из брызг.

- Потише ты, ч-черт! – выругался Кузяков.

Гриша, не спеша, осматриваясь, начал спускаться в глубину. Спешить не выгодно: с секунды денежки набегают. Дно в этом месте метрах в восьми-девяти от поверхности, видимость вокруг – не более трех метров. Розовый узелок. розовый узелок… Это наверху он цвет имеет, а здесь, на дне, все цвета приглушены, размыты, да и вон ил какой, вода стоячая, вот и вымахал илище, хоть сенокосилку спускай! Коряга, бревно, еще коряга… Чего только на дне нет! Гриша постоянно этому поражался. Но сейчас нужен лишь узелок, розовый узелок. И что в нем могло быть?

Кузяков с секундомером в руках наверху нервничал: парню доверять не было причины. Монеты в узелке завязаны-перевязаны, факт. Не станет осторожный мужик Пустов в голом платке клад держать. Но вдруг Драгин надумает развязать? Однако и то верно: у Драгина на теле карманов нет, своровать не сворует и на дне ума не хватит спрятать. А в случае чего (не дай бог такого случая) он, Кузяков, быстренько Поливанову сообщит, что, мол, Гришка Драгин, бывший «зэк» узелок нашел и перепрятал, преступление перед обществом и государством совершив. Вдруг он и в самом деле надумает перепрятать? А вдруг? Нет уж, дудки, это место он замучится потом разыскивать.

Ругал и проклинал себя Кузяков за скороспешно принятое решение привлечь к поискам Драгина, но времени размышлять не было. Тут либо он, либо Поливанов…

Гриша пробыл под водой минут десять. Ничего не нашел, но вынырнул с видом довольным: шестьсот рубликов у него на счету.

- Нет?- на всякий случай спросил Кузяков, не очень-то веря в быструю удачу. Не такой уж он сверхлоцман, чтоб место на гладкой воде с точностью до метра определить. Мог и ошибиться на десяток-другой, водохранилище-то не канава вон, а море.

Гриша насмотрелся на солнышко, на дальние берега, нацепил маску и вновь пошел вниз. Сейчас решил осмотреть площадь по другую сторону лодки. Стайка плотвичек испуганно шарахнулась от него. Внимание Гришино привлек торчащий со дна предмет, похожий очертаниями на крест. Гриша, пошевелив ластами, приблизился, не веря предположению. Это был крест! Не лежащий, не затонувший – он прочно торчал из земли, оброс ракушками и подводным мхом, без средней перекладины. Крест!

Гриша был потрясен, еще более – обрадован. Наверное, от всего этого у него в ступне свело ногу судорогой, он рванулся на поверхность.

Его ждали вопрошающие глаза Кузякова.

Гриша уцепился за борт лодки, вскарабкался, принялся массажировать ступню, будто не слыша вопросов. Боль быстро отошла, потрясение – нет.

- Нашел, Гриша, нашел?- наконец донеслось до него.

Гриша поднял голову, выговорил:

- Крест…

- Уф-ф…- облегченно вздохнул и осел на лавку Кузяков,- ну, напугал. Крест… Да тут их… Испугался?

- Жутко,- ответил ничуть не испугавшийся, но заимевший свою собственную тайну Гриша.

- Э-э, пройдет. На кладбище ночью тоже вон идти страшно. А дойдешь – весь страх проходит. Деревня Шалга здесь была, слыхал, может. Одни вот кресты после затопления и остались. Ну… Понял?

Гриша уже давно все понял. Еще там, на дне.

Отыскал он ее наконец… Отыскал деревню! Удачно ему Кузяков подвернулся, в самый раз. Гриша вспоминал сейчас лихорадочно, взахлеб давно вроде бы уже позабытое, но сейчас неожиданно вынырнувшее в памяти.

Шалга… Дедов дом, двор, сад огромный и сам дед седобородый, как бог. Бабка толстая, с длинной косой и тяжелым, оплывшим лицом. Кого любят больше, того дольше и помнят. Гриша любил и деда, и бабку. Любить ему больше было некого. Отца с матерью, пасших стадо в поле, убило молнией, с пяти лет Гриша проходил воспитание у деда.

Дедовой страстью было мастерить скворечники. Одноквартирные, двухквартирные, двухэтажные птичьи домики. С маленькими резными наличниками вокруг рисованных окошек, ступеньками, трубой. В дедовом саду среди яблонь, черемух и рябин скрывался целый городок таких скворечников. Дед любил живность. Когда ему парализовало ноги, он выхаживал, грея под боком, слабых поросяток, которых ему приносила с фермы бабка.

Шалга… Бабка была старательница, умерла на работе. Бруснику любила. На зиму замачивала ее по две кадки. А еще любила сушеную подслащенную калину; принося ее внукам в гостинцы, называла пяти-десятилетних мальцов по имени-отчеству: «Это тебе, Григорий Иванович, а это тебе, Лизавета Славовна. Ешьте, матушки, атамины…»

Шалга… Вспомнил Гриша и дедовы рассказы про войну, про концлагерь, про газовые камеры. После этих рассказов Гриша страшился засыпать. Бабка ворочала в печи вечерними чугунами – ему слышались далекие залпы огромных орудий; кто-то громко разговаривал на улице – ему чудилась немецкая речь; стоило вырваться из печи запаху варева – он старательно зажимал нос, боясь быть отравленным «немецкими газами». Какая она страшная, война…

Грише исполнилось девять лет, когда умер дед. И никого не стало. Через три года не стало и самой Шалги. Был интернат, заводское общежитие, были два года на лесозаготовках. В Гришиной полосатой, как речная ракушка, жизни Шалга оставила светлые полосы. Память о ней и была для него тем, что доставляет человеку охоту жить на свете. На лесозаготовках у него зародилась мечта отыскать затопленную Шалгу. Первым его приобретением на свободе стал акваланг…

- Ну, чего, Гриша, отдохнул?- спросил нетерпеливый Кузяков.- Спешить надо, спешить, некогда мечтать. Вон Поливанов, в четыре глаза ищут. Ну, пусть поищут, пусть…

- Пусть,- согласился Гриша и вывалился из лодки. Его неудержимо влекло на дно, в Шалгу, погибшую и вновь открытую. На дне он в первую очередь отыскал крест, осмотрел его. Похоже, что крест дубовый, сделан в старое время. Отец с матерью и дед с бабкой похоронены в новое время, под крестами из гофрированной арматуры. Может железо разрушиться в воде за десяток лет? Вряд ли… Корабли в морской соленой воде не по одной сотне лет лежат. Гриша помнил, что их могилы, по обычаю, расположены в ряд, помнил, что кладбище было большим и что Драгины похоронены подальше от сегодняшней плотины, в верхней части кладбища. Значит, они отсюда метрах в двухстах. Гриша решил продвигаться вперед.

Едва он ушел под воду, к Кузякову приблизился на лодке человек. Кузяков хорошо знал его – Мишкин. Мишкин был частым пациентом участковой больницы, хотя в жизни у него ничего не баливало, разве что голова с похмелья. Он давно уже околачивался поблизости, и Кузякова это раздражало. А тут на тебе – и вовсе в гости пожаловал. Кузяков для конспирации держал удочки на борту: рыбу, дескать, ловит. А этот бездельник…

- Здорово, Виктор Иванович!- закричал издалека Мишкин, сложив весла, как птица крылья.

- Куда вот, здрасьте,- недовольно буркнул Кузяков,- рыбу мне пугать прешься!

- Ну, Виктор Иванович, ты сома в ластах не поймай,- захохотал Мишкин.

-«У-у, рахитик,- ругнулся про себя Кузяков,- клизму тебе в задницу…»

Мишкин подплыл совсем близко, запришлепывал веслами по воде, держал интервал.

- Пускай в пай, Виктор Иванович,- хитро щурясь, сказал.

Кузякову словно нашатыря в нос плеснули.

- Какой еще пай?!

- Ну, ну, Виктор Иванович, а то я не понимаю, а то я слепой,- сказал, сюсюкая словно с ребенком, Мишкин,- второй день тут промышляешь…

- Знаете что…- задохнулся от гнева Кузяков.

- Ну что, что?- по-блатному стрельнул словами Мишкин.- Обижаешь родственников, Виктор Иванович, некрасиво.

- Да я вас, знаете…- закричал, поднимаясь, Кузяков,- Поливанову сдам, шантажера,- и вдруг испугался сказанному, крикнул уже тише:- Проваливайте!

- Ну зачем же так!- засюсюкал Мишкин.- Поливанов… Мы ему всегда друг друга заложить успеем…

- Нечего меня залаживать,- попытался говорить спокойно Кузяков.- Поливанов меня уважает, вот.

- И посадить может,- сюсюкнул Мишкин,- так что давай, Виктор Иванович, соглашайся, я много не возьму, сколько сам дашь…

Кузяков торопливо соображал, шаря взглядом по противной, наглой роже. Мишкина еще только не хватало! Этак все дело… Не-ет, тут или прекращать поиски, или… Что – или? Так и так завяз. Прекратить – этот бездельник Поливанову накапает. Будешь продолжать… Кузякову перспектива в данном случае не виделась. Если и виделась, то удручающая: делить находку придется на троих, а Мишкин, глист паршивый, при чем?! Но ведь можно и не поровну, дать немного, чтобы язык за зубами держал, а развяжет, если покажется мало, на свою же голову…

- Соглашайся, Виктор Иванович, соглашайся,- надоело ждать Мишкину.

«Ах ты, боже мой, ах ты, боже мой,- все плакало внутри у Кузякова,- что же делать, делать что же?»

Вынырнул Гриша, удивился третьему.

- Подсекай, Виктор Иванович!- заржал Мишкин.- Сома упустишь!

Гриша залез в лодку, посмотрел вопрошающе на Кузякова. Тот крайне растерян, от напряжения шея покраснела. Гриша понял: этот их застукал.

- Ну, я поехал к Поливанову, ага, Виктор Иванович?- кривляясь, сказал Мишкин и взялся за весла.

- Подожди,- мертвым голосом проговорил Кузяков,- чаль сюда.

- Душа-человек,- осклабился Мишкин, зацепился веслом за борт моторки.

- Вот чего,- тихо, почти шепотом, сказал Кузяков,- я тут для государства стараюсь и имею интерес первым найти музейный экспонат…

- Не кольчугу Ермака?- хохотнул Мишкин.

- Не важно что. Важно молчать. Или не мы первые…

- Молчу, как рыба,- кривляясь, прошептал Мишкин.

Первый день не принес удачи.

«Все этот Мишкин,- злился Кузяков,- испортит мне все дело дрянь человечишко… А я то… сорок девять лет прожил, столько в жизни настрахался да натерпелся, ухватил жар-птицу за хвост… и… какой-то Мишкин выщипывает золотые перышки. Вы-щи-пы-ва-ет!..»

Скулом скулил внутри Кузякова черт, сверля рогом кузяковское сердце.

«Что ж это за невезуха распроклятая?- крутился ночью на кровати Кузяков.- Только начнешь за счастье половчее ухватываться, и уплывает оно, желанное… А ведь с армии вся невезуха началась. С армии…»

Нашел сержант Кузяков на полу в казарме в коробке из-под чая четыреста рублей старыми, впервые ему так подфартило, чтоб деньги ничьи были… Вообще-то они, конечно, чьи-то, но, как говорится, что упало, то пропало. Ничьи. Упрятал сержант Кузяков деньги в доброе место, зашил крепенько в поясок кальсон. Семь месяцев кальсон не менял, не стирал, спать после всех ложился, в баню вместе со всеми не ходил, за что подозрение у батальонного врача возбудил. Берег, хранил денежки на гражданскую жизнь. Сберег, домой ехал, радовался, да толкнул черт с вокзальной девкой спутаться, захотелось бабьего тела. Нащупала она денежки в кармашке гимнастерки, и уплыли они вместе с девкой…

«Ну да, ну да, все с нее и началось»,- чуть не плакал от досады Кузяков.

Чего же ему тогда не хватило? Чего-чегошеньки? А осторожности, терпеливости, благоразумности…

Подобной ошибки впредь Кузяков старался не совершать, уверовав в то, что хорошей цели не зазорно достигать любыми средствами. Был случай, в котором Кузяков проявил себя терпеливым до конца. Случаем этим он не то чтобы гордился, неудобно таким перед кем-то гордиться, но доволен был, это точно.

Женился Кузяков в тридцать лет. Все как положено, все не хуже людей. И кольца обручальные, себе и ей. Но носить кольцо Кузяков не носил, берег. На пальце поцарапать легко, с пальца соскользнуть может. Деньги ведь немаленькие за колечко плачены, трудовые деньги, не ворованные. И потому носил он его в грудном кармашке. Беда приходит не тогда, когда ее ждешь. Пошел однажды Кузяков в нужник. Слава богу, свой был нужник. Колечко там возьми да выкатись из грудного кармашка. Прыг-скок, сперва на доску, а потом и в яму. Кузяков тогда чуть рассудка не лишился, но тогда же и проявил похвальную благоразумность. Выгреб, перелопатил все содержимое нужника, но колечко отыскал. Отыскал…

Не было б чужого глазу, он бы и всю воду из реки ковшиком вычерпал, а узелок с монетами нашел. Уж нашел бы, без свидетелей, один… Да там, поди, ценности раз в триста пятьдесят того колечка больше. Или в пятьсот. В пятьсот!

Кузяков вскочил с кровати и забегал по избе из угла в угол. Полтыщи колечек! От одних слов в жар бросает, а он прохлаждается, спать, понимаете ли, захотел. Да тут на водохранилище безвылазно торчать!... Кузяков чуть было не метнулся туда, но вовремя одумался: ночь за окном – и долго, шумными глотками пил холодную воду, заливая жар души.

Гриша Драгин в эту ночь тоже долго не спал. С водохранилища Мишкин затащил его в пивную, да Гриша не особо и упирался. Выпили пива, захотелось вина. Выпили вина. Мишкину захотелось поговорить. Для начала он рассказал, как его увольняли с последнего места работы «за систематическое употребление», потому он сейчас «временно не охвачен трудовым процессом», затем Мишкин принялся ругать жизнь и людей вроде Кузякова: «Ненавижу!»

- Что он, вор, что ли, какой?- полюбопытствовал Гриша.

- Живет хорошо, гад… и хитро.

- А ты хорошо жить не хочешь?- ухмыльнулся Гриша.

- Хочу, Драгин,- резко сказал Мишкин.- Но таких ненавижу. Ты у него квартиру видал? Нет? Посмотри. Нормальный человек чего подороже старается подальше от входа поставить, положить, повесить… Кузяков наоборот. Чем вещь ценней, тем у него ближе к выходу.

- Это зачем?

- А затем, Драгин, что на случай пожара или атомной войны.

- Ерунда, Мишкин,- заключил Драгин,- пусть хоть на крыльце ставит свои серванты, лишь бы не дурак был.

- Он и есть дурак.

- Поясни.

- И пояснять нечего…

Грише быстро надоела такая беспредметная болтовня, да и голова была занята другим – Шалгой. «Завидует Мишкин, вот и все, глубину ищет на мелководье»,- объяснил он себе.

- Тряхнуть его надо, Драгин, вот чего,- продолжал Мишкин,- а то жить привык слишком спокойно.

- Брось, Мишкин, ничего из него не вытрясешь.

- Это из него-то? Как сказать… Чего, Поливанова боишься, что ли?

- Да пошел он… Вместе с Кузяковым. Жить надо, вот и все.

- Ну, давай, давай, живи,- скривился Мишкин,- в институты поступай.

- Пойдем, Мишкин, домой.

- Пойдем, Драгин.

Июльская ночь была темной и теплой. Лаяли собаки, гудел в небе тяжелый самолет. Грише было тоскливо. Сзади послышались шаги, за ними кто-то шел. Гриша обернулся. Это был Гришин враг Лузин. Лузин уже две недели караулил Драгина, чтобы побить. За порезанную сеть. Но тот всякий раз оказывался в компании. Сейчас же Гриша и Мишкин составляли менее полутора масс Лузина, и Лузин нашел случай удобным.

Он отстранил Мишкина рукой:

- Смойся, Мишкин, я с Гришей говорить буду.

Мишкин посмотрел на Гришу, тот махнул рукой: ладно, мол, иди. Мишкин отошел в сторону, в темноту, и стал глядеть. Лузин стал бить Гришу сразу, сначала руками, когда тот упал – ногами. Мишкин размышлял, как ему быть. В темноте он не виден, и Гриша думает, что он ушел, перед Гришей он чист. Но ему стало жаль парня. Лично ему, Мишкину, он ничего плохого пока не сделал. Мишкин выломал штакетину в заборе, загнул гвоздь и подошел сзади к Лузину. Лузин, почуяв опасность за спиной, обернулся, но было поздно: к голове его припечаталась штакетина, к ногам прилип Гриша.

Побили Лузина культурно, без синяков на лице. Постояли, покурили. А потом пошли спать.

Не спалось. Стоило Грише закрыть глаза, и наплывали из мрака кресты, кресты. Немногие они на кладбище уцелели: которые занесло песком, которые выворотило. За весь вчерашний день он не сумел обследовать и половины кладбища.

Гриша закурил и подошел к открытому окну. Напротив дома, где он снимал у старушки комнату, стоял новый бумкомбинатовский дом. Вначале, когда Гриша только начинал здесь жить, интересно было смотреть по вечерам на трехэтажный дом и ждать-гадать, в котором-то из его окон вдруг погаснет или загорится свет. Интересно. За каждым окном разные люди, своя жизнь… Но очень скоро Гриша стал завидовать этим окнам. В доме, плывущем в ночи словно океанский корабль, была веселая жизнь – при ярком свете не грустят. Веселая чужая жизнь нагоняла на него тоску. Потому Гриша с некоторых пор не любил сидеть вечером дома, он любил гулять и забывать о доме-корабле…

Гриша бросил папироску, захлопнул окно и, перебив ладонями залетевших комаров, опять завалился на кровать.

Кресты, кресты… Все больше железные. Гриша вспомнил скандал, который разразился в Шалге. когда строители плотины хотели снести кресты перед затоплением. Кресты все же удалось отстоять. Гриша вспомнил, что некоторые клали на могилы родственников широкие белые плиты, чтобы их можно было увидеть с поверхности будущего водохранилища.

«Фу!- Гриша даже кулаком по стенке стукнул от злости.- Не допетрил, что родственники в поминальные дни на кладбище ездят. Это ж надо! Давно бы уже отыскал… То-то на могилах и возле них монетки валяются: поминают, значит, родственники. А и рыба… рыба-то на том месте ими же прикормлена, кто колобушку поминальную, кто пряник в воду кинет, узнала рыба место кормежки. А хитрый Кузяков на это клюнул и на кладбище повадился. Ох и хитрец! Правду сказал Мишкин – хитрец! Ладно, погоди, Кузяков, выведем мы тебя на чистую воду, узнаем, что за музейный экспонат ты со дна достать желаешь. Хитришь ведь ты все, Кузяков, точно – хитришь!»

День второй начался с робкого дождичка, который, однако, часам к десяти перестал. Кузяков боялся дождя: как зарядит, как замутит всю воду… и узелок куда-нибудь утащит или замоет. Тогда – конец. Но выкатилось солнце, зачертили тихое, спокойное небо шаловливыми трелями жаворонки, и кузяковской душе полегчало.

С Мишкиным он почти не разговаривал, да и чего с ним разговаривать, с шантажистом. А Мишкин довольно грамотно помогал Кузякову: свою лодку он поставил на середине расстояния между моторками Кузякова и Поливанова и маячил в таком положении, лишь изредка наведываясь узнать, как идут дела.

После обеда погода опять забарахлила. Воздух стал тугим и осязаемым от гудения стрекоз и слепней, беспокойным от виражей ласточек и чаек. Южная сторона неба потемнела, и там завздрагивала зарница, а скоро нервной стежкой расстегнула черное небо молния. Кузяков помрачнел чернее неба и начал было сматывать удочки. Но опять гроза прошла стороной.

А под водой было хорошо. Гриша чувствовал себя птицей и плавал, как летал, над знакомыми местами. Вот тут, у края кладбища, была поляна, и Гриша ловил на ней бабочек, пася дедову корову. Сейчас вместо бабочек над поляной порхала рыбешка. А за поляной стоял первый дом Шалги. Гриша, рискуя встретиться под водой с поливановскими аквалангистами, специально сплавал на то место, но от старой деревни ничего, естественно, не осталось, раскатали деревню по бревнышку. Было не очень весело в этой сказке, но и наверх не хотелось. Однако маска запотевала, уставали глаза и ноги, становилось холодно, Гриша всплывал.

- Ну, ну?- всякий раз спрашивал Кузяков. перегнувшись через борт. Гриша отрицательно мотал головой и весело прикидывал, сколько минут он пробыл под водой, сколько рублей перекочевало за это время в его карман из кузяковской мошны. Гриша начинал верить: Кузяков - денежный человек, непохоже, чтобы государственный интерес заставил его искать загадочный узелок. Что-то непохоже… И опускался Гриша на дно. Разгадывать загадку. В одно из погружений ему пришлось пережить неприятную минуту. Хорошо, что он вовремя заметил промелькнувшего большой рыбой поливановского аквалангиста. А может, то и была рыба, судак или сазан? Да лучше акула, чем поливановский помощник. Гриша, при всем недоверии к Кузякову, уже определенно считал себя его сообщником.

Назревавшая гроза поднапугала Поливанова с компанией, да и рыбаков тоже, водохранилище опустело. Кузяков впервые за все время поисков вспомнил о работе. Там у него все в порядке, он в административном отпуске, занимает будто бы досуг понаехавших гостей из Полтавы. Кузяков улыбнулся. А выходить ли из отпуска, когда найдет то, что ищет? Работают ведь для того, чтобы заработать деньги, а деньги у него будут, до конца жизни ему хватит. Удивятся на работе: что, мол, это за добросовестный работник Виктор Иванович, пробыв в необычной для мужчины должности регистратора без малого двадцать лет, уходит. Это исполнительный-то пунктуальный Виктор Иванович – часы по нему сверяй, это член месткома Виктор Иванович уходит! Просить будут остаться, упрашивать будут, несносный доктор Иванов своими штучками на психику давить примется. Не-ет, Кузяков с ними и разговаривать не станет. Хватит, посидел, насмотрелся в окошечко на скривленные гримасами больные рожи! Кузяков будет жить в свое удовольствие. А что за удовольствие от его работы? Разве что читать карточки больных, прогнозировать, когда кто из них от какой болезни загнется. Кузяков считал мысли на сей счет неприличными, но ведь всякий человек хорош только снаружи. Возьми хотя бы этого Драгина, просвети рентгеном - ничтожный человечишко, и душа у него в копейку.

Кузякову сделалось неприятно, когда он подумал про копейку. Она, конечно, ничто, но тому же Драгину – копеечка к копеечке – сколько рублей набежало?! Кузяков суммировал свои записи за два дня. Девять тысяч рублей!

Подплыл Мишкин, справиться о делах, вякнул вдруг:

- А дорогой, Виктор Иванович, экспонат?

- Знал бы, не искал,- недовольно ответил Кузяков.

А может, ничего не стоит?

- Может, и ничего…

Провокационные вопросы Мишкина не означали, что он терял интерес к поискам.

- Все равно, мы поможем государству,- кривляясь, захохотал Мишкин.- А хватит нам твоего заработка на кино, Виктор Иванович?

- Хватит,- буркнул Кузяков.

- Чтобы все билеты в клубе на сеанс скупить? Очень желаю, понимаешь, в пустом зале фильм посмотреть…

Но договорить Мишкин не успел. Плеснула волна, и из нее возник Гриша с бесстрастным лицом и розовым узелком в руках! Дико вскрикнул Кузяков, рванулся всем телом к Грише, радостно завопил Мишкин. А Гриша… Гриша торчал из воды, балансируя ластами, и к Кузякову не плыл. Не плыл!

- Гришенька, Гриша, чего ты?- вопросил, бухнувшись на колени в лодке, Кузяков, очумевший от радости и какого-то неизъяснимого страха.

- Сволочь ты, шеф,- наконец негромко сказал Гриша,- порядочная…

Кузяков онемел от оправдывающейся догадки.

- Слышь, шеф, не дам!- повторил Гриша.

- Э-э!- угрожающе закричал Мишкин.

- Давай моторку, шеф,- отплывая чуть дальше, крикнул Гриша,- давай, говорят! Тебе же лучше будет. Скажу Поливанову, что я нашел…

Кузяков понял все: Гриша развязал узелок. Но что ему надо? Сколько надо этому негодяю?

- Гриша, не спеши, Гриша,- выговорил Кузяков,- хочешь половину?

- Э-э,- завопил протестующее Мишкин.

- Давай моторку, шеф,- словно не слыша, повторил Гриша.

- А зачем тебе лодка? вкрадчиво спросил Кузяков, обретая уверенность, идущую от его знания людей.- Зачем тебе Поливанов? Зачем он нам?

- Короче, шеф,- обрезал Гриша,- не то нырну и поминай…

Кузяков задумался и потом мотнул головой:

- Ладно… Ты отдашь находку первым. О тебе напишут в газетах. А что там, в узелке? Что-нибудь ценное?

Гриша растерялся. Кузяков не знает, что в узелке? Гриша был уверен в обратном, однако менять свое решение он не будет, он не мог представить, что такое количество золота можно присвоить, но не сомневался, что Кузяков сделает это, и потому Гриша должен отдать находку Поливанову. Там, внизу, все дно усеяно глазами, и эти глаза, отцовские, дедовы и все другие, смотрят со дна на Гришу и ждут, и верят…

Грише очень хотелось быть твердым сейчас. И было трудно – быть. Он чувствовал себя разбитым, как после долгого, тяжелого сна, по-настоящему еще не проснувшись. Словно бы он еще спал, хотя слышал свое учащенное дыхание и вот-вот должен услышать стук собственного сердца, а значит – проснуться.

Узелок в руке казался ему сейчас скользким и противным, а ведь еще несколько минут назад он так обрадовал его!

Узелок покоился на илистом холмике, и когда Гриша протянул к нему руку, оттуда молнией метнулась какая-то рыбина. Он, содрогнувшись, отдернул руку, но не от испуга, а от внезапно пронзившей его мозг мысли: узелок лежал на могиле! Неизвестно, на чьей. Может, чужой, может, дедовой или отцовской, но лежал так, как имеет право лежать лишь надгробный камень. Камня на могиле не было. Наверное, его засосало, замыло, вместо него нагло полеживал узелок.

На дедовой могиле, подсказывала сейчас память Грише, лежал огромный перламутрово-серый валун, и на бабкиной тоже. Давно, когда еще был жив и не парализован дед и Гриша еще не успел соскучиться по отцу с матерью, валуны эти лежали, вросшие в землю, перед дедовым крыльцом, и по вечерам дед любил сидеть на прогретом солнцем большом валуне, а бабушка – на маленьком, лечили ревматизм. А днем на валунах играл Гриша и не подозревал о высшем предназначении их. Потом, когда он пошел в школу и узнал, что такое горы, он спросил у деда про каменных сторожей у крыльца.

- В них души наши с бабкиной, Гриша,- объяснил дед,- вот помрем мы, а камешки будут жить да жить и о нас напоминать.

Не нашел Гриша валуны, не нашел. А узелок нашел. Но есть ли в нем чья-то душа? Не поганая ли кузяковская душа в нем? Неужели не знает Кузяков, что в узелке? Неужели не знает, что в нем золото? Да нет же, знает! Не стал бы от Поливанова прятаться.

- Что в узелке, Гриша, что? – отчаянный голос.

Не получив ответа, Кузяков подумал, что Грише неведома тайна узелка. Неведома! В этом спасение его, Кузякова, и он решился:

- Эй, Мишкин, освобождай место в своей лодке для меня. Пусть Гриша прокатится. Пусть!

Вслед за этим Кузяков незаметным движением выдернул провод зажигания в лодочном двигателе и жестом пригласил парня в моторку. Гриша выждал, пока Кузяков переберется в лодку к Мишкину, отвел моторку за нос от них подальше и залез в нее. Быстро сбросил акваланг и ласты, дернул стартер. Двигатель молчал! А Кузяков с Мишкиным уже отчаянно гребли к нему. Гриша взглянул на акваланг, но что толку – воздух в нем был на исходе.

И Гриша дернул узлы на розовом узелке, вытащил из него и раскрыл скользкую жестяную коробку. Протянул ее приближающимся. Кузяков остолбенел и выронил весла, Мишкин изумился не менее того: в Гришиных руках сияли в лучах солнца золотые монеты. Выбора у Кузякова не было – этот псих мог сейчас перевернуть коробку вверх дном.

- Стой, Гриша!- истошно заорал Кузяков.- Опомнись!

- Это ты стой,- отвечал со злым весельем Гриша.

- Эй, эй, парень, не шути!- крикнул Мишкин.

- Чего тебе надо, Гриша?- с мольбой в сорванном голосе спросил Кузяков.

- Ничего, шеф, ничего.

- Ду-урак!- в два выдоха сказал Мишкин.

Кузяков не понял Драгина. Если он нормальный человек, то чего говорит такие нелепости? Все не может он себе взять. Это ж каторга. Он получит третью часть, потому что их трое. Кузяков был согласен теперь и на дележ. Когда выбора нет, человек согласен на все. Кузяков скручивал в себе черта.

- Ну, ты, молокосос,- грубо выкрикнул Мишкин,- чего задумал? Думаешь, мы тебя не найдем, милиция тебя не сыщет?

- Ладно, Мишкин, не обзывайся,- обреченным голосом остановил его Кузяков.- Что мы, жулики какие, что ли? Мы ни у кого не своровали, мы нашли, и мы честно разделим.

- Послушай, шеф,- крикнул Гриша,- ты знаешь, где эти деньги лежали?

- Ну, на дне.

- На могиле! Понял?

- Не понял.

Кузяков говорил спокойно, но злоба скопилась у него у самого горла, злоба душила его.

- Я нашел кладбище, шеф. На нем – мои родственники… Все… Понял?

- Ну, понял. И мои тоже…

- Значит, гад, если понял. А если не гад, вернешь деньги государству. По справедливости.

- Хо-хо-хо,- мрачно захохотал Мишкин,- подставил подножку автобусу! Обедняет без тебя государство.

- Пошел ты!..- огрызнулся Гриша, так и не находя в себе должной твердости.- Застукают нас с золотишком, где менять будете?

- Не твоя забота!- крикнул Мишкин.- Паникуешь, давай его сюда! Патриот…

У Гриши устали руки держать коробку, он положил ее на колени. Он много передумал там, внизу, пока развязывал узелок, а сейчас не мог поступить иначе. «Без памяти и без души человек не человек!»- кричали в Гришины уши со дна немые голоса. Чем больше человек помнит, тем веселей и не так одиноко ему жить на свете. Гриша не гад, чтобы забыть отцов своих. Их, Драгиных, пятеро на этом водохранилище. Кузяков и Мишкин – двое. Пять – два в пользу его, Гриши. Он считал тех, кто внизу, кого он еще не отыскал, честными и истинными людьми. Если Гриша, поступив подло, уступит Кузякову с Мишкиным, то и тогда счет будет четыре - три в пользу мертвых. Но Гриша не уступит, он будет твердым, потому что совсем уже проснулся.

- Короче, шеф, дарю тебе спокойную жизнь, к какой привык,- сказал Гриша,- давай сюда весло.

О, с каким наслаждением стукнул бы сейчас веслом по голове Кузяков

этого ублюдка! И не мог. Драгин – дурак, об этом все на водохранилище знают, вывалит золото, вывалит! Тогда что? Ничего! А птица-счастье вот она, в двух взмахах весел!

- Слухай. сопляк!- угрожающе заорал Мишкин.- Погрузим в вечный сон. К предкам отправим, букварь!- И Кузякову:- Что теперь, до ночи с ним цацкаться? Поливанова, может позвать?

- Тише, ты!- крикнул охрипшим голосом Кузяков, не теряющий еще надежды на мирное разрешение конфликта.- Чего цапальню устраиваешь? И вообще ты тут лишний… Правильно Гриша говорит, могилы тут наши. Кому – клад, кому – кладбище… И тебя можно к рыбам…- в голосе его зазвенел металл,- искать не будут…

Заявление Кузякова было явно рассчитано на Гришину сообразительность. Не законченный же дурак Гриша, должен понимать, что два в таком деле бесконечно больше трех.

- Что-о?- заорал Мишкин.- Ты что, сволочь! Ты так… Да я…

- Тише,- продолжал Кузяков,- ты один, нас двое…

- Один ты, Кузяков, один,- вмешался своим криком и Гриша, чем осадил обоих.

- Тьфу ты,- плюнул Кузяков,- ну, идиот.

- Идиот, идиот!- заорал Мишкин.- А ты еще цацкаться с ним!

- Всё, хватит!- заявил Гриша.- Поехал я…

«Поехал,- завопил в Кузякове черт,- с твоим счастьем поехал!» Два взмаха веслами, два взмаха веслами! Они в руках, что же ты, Кузяков, медлишь? Твое счастье, догоняй его!

На миг отвернулся Гриша, и за этот миг Кузяков, а за ним и Мишкин сделали один взмах. В следующий миг блеснула на солнце золотая звенящая струя. И ослеп, оглох Кузяков. Рванулся к золотой струе, к Гришиным рукам, вцепился мертвой хваткой в пустые руки… А Мишкин, засунув голову в воду, потрясенно смотрел, как опускаются на темное далекое дно золотые рыбы, опускаются, блестя, на могилы. Щедрое поминовение устроил родственникам Гриша Драгин!

Через минуту Кузяков отцепился от ослабевших Гришиных рук. Мишкин сидел в лодке и не мог ничего сообразить. Кузякова трясло. Первым очухался Мишкин.

- Полезай, Драгин, собирай.

- Сейчас,- криво усмехнулся Гриша, беря акваланг.

- Не-ет,- завизжал Кузяков.- Я сам! Са-ам…

Затрещали пуговицы, швы рубашки. Кузяков рвал с себя одежду, словно в надежде догнать монеты. Гриша ухмылялся и даже помог Кузякову попасть руками в ремни. Кузяков хоть и был в невменяемом состоянии, но по манометру заметил – воздуху в акваланге осталось совсем ничего. Гриша не мог уплыть далеко от них! Не мог! Тогда пусть опускается на дно он. Или…

- Ну, чего застрял?- нервничал Мишкин.- Чего застрял!

- Нет, не смогу…- растерянно проговорил Кузяков.

- Еще один идиот. Давай сюда!- взорвался Мишкин.

- Нет, нет!- судорожно ухватился за ремни Кузяков, в то же время мысли своей не теряя: воздуху не хватит ни ему, ни Мишкину, ни Грише. Теперь все, теперь – конец! Вот он, сидит к нему спиной, разрушитель его счастья. Зачем таким жить? Кому такие приносят пользу, добро?

Мозг Кузякова никогда в жизни с такой бешеной скоростью не работал, как сейчас, а руки щупали снятый акваланг так жадно, с такой надеждой, как ту вокзальную девку много лет назад, с которой и началась вся невезуха…

- Гриша, родимый,- застонал Кузяков,- черт с ним, с золотом, через час темь наступит, к утру его замоет. Никто его больше найдет… Гриша… Ведь ни государству уже, ни нам… Ну, Гриша…

Гриша обернулся. Сколько было мольбы в плачущих глазах Кузякова! Сколько потаенной злобы и отрешенной жестокости! Стало жутко: этот в горло вцепится не раздумывая. Все, Гриша, давай решайся, до берега метров шестьсот, авось доплывешь, надеяться больше не на что, Мишкин не догонит, гоняться будет один Кузяков на моторке, но у тебя ласты, у тебя сила. Решайся!

Взял Гриша акваланг. О, если б он видел, сколько злорадства бултыхнулось в глазах Кузякова!

- Э, э, а он того… не утекет?- бросил Мишкин Кузякову.

- Нет, Гриша – честный человек,- вышло откуда-то из самой глубины Кузякова,- он для государства старается.

- Тьфу!- плюнул Мишкин.- Идиоты!

Гриша набрал в легкие бесплатного здесь, наверху, воздуха, чтобы сэкономить те капли, что в акваланге, и гарпуном пошел вниз. Кузяков же, не заводя мотор, стал слегка подгребать веслами в сторону берега.

- Ты куда?- поинтересовался Мишкин.

- На случай, если бежать вздумает…

- Верно мыслишь,- согласился Мишкин.

А Гриша дошел до дна, сориентировался в сторону берега, выдохнул бесплатный, отработанный воздух и полной грудью сделал затяжку из акваланга. Но вместо этого мощная струя воды хлынула в гофрированный шланг вдоха. Сразу Гриша не мог понять, в чем дело. Он рванул, рванул дальше от лодок. Дальше от этих зверей! Но и вверх, надо вверх! Мускулы разом ослабли, помутилось в голове, вода неудержимо, под огромным давлением голубой толщи над головой рвалась в легкие. Вверху светлел мир. Он был так безнадежно далек и так высок, как звезды для человека на суше. Но на пути в светлый мир стоял Кузяков… Теряя сознание, но чувствуя, что воздух совсем рядом, Гриша смутно различил большой корпус лодки и корпус поменьше. В большой лодке – Кузяков, в маленькой – Мишкин. В большой лодке нет спасения. Гриша последним усилием метнулся к маленькой. Руки скользили по доскам, и стекали капли с лица, но Гриша не мог вдохнуть этот воздух, которого хватает на Земле на всех людей. Но вот руки нашли что-то надежное, наверное, борт…

Мишкин удивился, что Гриша так быстро вынырнул и без монет. Но то, как Гриша ухватился за борт, его испугало. Он схватил парня за руки и с трудом перевалил в лодку. Кузяков в это время дернул стартер, заводя моторку. Гриша был недвижим, из разрезанного шланга выливалась вода.

- Гриша!- колотит и колотит ладонями парня по щекам Мишкин.- Ты чего, Гриша?

И начинает понимать Мишкин: не слышит его Гриша, не слышит! А Кузяков?

- Кузяков! Эй, сволота щучья! Кузяков, в бога тебя мать!

Кузяков уже завел двигатель. Не слышит и не видит ничего. И спрятаться готов на самое дно, но кругом этот проклятый мир, в котором Кузякову фатально не везет, где слишком много людей, слишком много глаз, слишком много тех, кто мешает Кузякову жить!

- Кузя-ко-о-ов!- орет во всю мочь над пустынным водохранилищем Мишкин, то хватаясь за весла, то колотя Гришу по щекам.

- Стой, зверюга поганая! Стой, не уйдешь!

Одни только стрекозы слышат Мишкина, стрекочет удаляющаяся кузяковская лодка.

- Ку-у-зя-а…- гонится за Кузяковым истошный вопль.