Новаторство драматургии А.П.Чехова

Чехова принято называть "Шекспиром XX века". Действительно, его драматургия, подобно шекспировской, сыграла в истории мировой драмы огромную поворотную роль. Родившаяся в России на рубеже нового столетия, она сложилась в такую новаторскую художественную систему, которая определила собой пути будущего развития драматургии и театра всего мира.
Разумеется, новаторство драматургии Чехова было подготовлено поисками и открытиями его великих предшественников, драматическими произведениями Пушкина и Гоголя, Островского и Тургенева, на добрую, крепкую традицию которых он и опирался. Но именно пьесы Чехова произвели подлинный переворот в театральном мышлении своего времени. Его вступление в сферу драматургии обозначило новую точку отсчета в истории русской художественной культуры.
К концу XIX века русская драматургия находилась в состоянии едва ли не плачевном. Под пером ремесленных сочинителей некогда высокие традиции драмы выродились в рутинные штампы, превратились в омертвевшие каноны. Сцена слишком заметно удалилась от жизни. В ту пору, когда великими творениями Толстого и Достоевского русская проза была поднята на невиданную высоту, русская драма влачила жалкое существование. Преодолеть этот разрыв между прозой и драматургией, между литературой и театром и суждено было не кому иному, как Чехову. Его усилиями русская сцена была поднята на уровень великой русской литературы, на уровень Толстого и Достоевского
В чем же состояло открытие Чехова-драматурга? Прежде всего в том, что он вернул драму к самой жизни. Современникам недаром казалось, что он попросту предложил для сцены кратко написанные большие романы. Его пьесы поражали непривычной повествовательностью, реалистической обстоятельностью своей манеры. Эта манера не была случайна. Чехов был убежден, что драма не может быть достоянием лишь выдающихся, исключительных личностей, плацдармом только грандиозных событий. Он хотел открыть драматизм самой обыкновенной каждодневной действительности. Вот ради того, чтобы дать доступ драматизму повседневности, Чехову и пришлось порушить все устаревшие, крепко укоренившиеся драматургические каноны.
"Пусть на сцене все будет так же просто и так же вместе с тем сложно, как в жизни: люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни", — говорил Чехов, выводя формулу новой драмы. И стал писать пьесы, в которых было схвачено естественное течение будничной жизни, как будто начисто лишенное ярких событий, сильных характеров, острых конфликтов. Но под верхним слоем обыденности, в непредвзятой, словно бы случайно зачерпнутой повседневности, где люди "только обедали", он обнаруживал неожиданный драматизм, "слагающий их счастье и разбивающий их жизни".
Глубоко скрытый в подводном течении жизни драматизм повседневности и был первым важнейшим открытием писателя. Открытие это потребовало пересмотра прежней концепции характеров, соотношения героя и среды, иного построения сюжета и конфликта, другой функции событий, ломки привычных представлений о драматическом действии, его завязке, кульминации и развязке, о назначении слова и молчания, жеста и взгляда. Словом, вся драматургическая структура сверху донизу подверглась полному пересозданию.
Чехов высмеивал власть обыденщины над человеком, показывал, как в пошлой среде мельчает, искажается любое человеческое чувство, как торжественный ритуал (похороны, свадьба, юбилей) превращается в абсурд, как будни убивают праздники. Обнаруживая пошлость в каждой клеточке быта, Чехов соединял веселую издевку с добрым юмором. Он смеялся над человеческой несуразностью, но смехом не убивал самого человека. В мирных буднях он видел не только угрозу, но и защиту, ценил житейский уют, тепло очага, спасительную силу земного притяжения. Жанр водевиля тяготел к трагифарсу и трагикомедии. Наверное, поэтому его шутливые истории таили в себе мотив человечности, понимания и сочувствия.

К драматургии Чехов обратился очень рано. В юности он напишет пьесу без названия, ровесницу его первых прозаических опытов. Это огромнейшее произведение, которое в театрах играют в два дня получило название «Платонов» или «Безотцовщина».

Следующая пьеса «Иванов» о недуге целого поколения, о разочарованности и безверии.

О болезнях современности Чехов говорит и в пьесе «Леший» (1889).

Современная Чехову публика не приняла многих его пьес. Они были непохожи на традиционную драматургию рубежа веков. Эти пьесы не были слабыми, так как позднее с блеском вошли в репертуар многих театров. Они не были заумными или примитивными. Их не приняли в силу того, что они просто отличались своей необычностью, непривычностью.

Чехов очень много задумывался о путях театра с самого начала своей литературной деятельности. Его волновали судьба театра, судьба актера, проблемы режиссуры, и, конечно, вопрос о создании нового репертуара.

Чеховская драматургия открыла новую эпоху в истории мирового театра. Поставив на сценах Москвы и Петербурга несколько водевилей, «Иванова», Чехов ясно понял, насколько устарел традиционный театр со своими мизансценами, условными штампами актерской игры и старомодной режиссурой. Новый театр представлялся Чехову театром злободневных проблем, без отступлений в историю и колоритную старину.

Сам автор нередко называл свои пьесы «странными». «Я хотел соригинальничать, – полушутя, полувсерьез писал он, закончив пьесу «Иванов», – не вывел ни одного злодея, ни одного ангела… никого не обвинил, никого не оправдал…».

На путь драматургического новаторства Чехов вступил в пьесе «Чайка».

Сообщение учащегося о пьесе «Чайка».

Это пьеса вопросов, а не ответов. В ней все сложно, запутаны отношения между людьми, любовные коллизии остаются неразрешенными, человеческие характеры противоречивы.

Фабулу можно свести к фразе, записанной в блокнот, одним из центральных персонажей пьесы известным литератором Тригориным, который увидел рядом с юной Ниной Заречной, еще одной героиней, убитую чайку: «На берегу озера… живет молодая девушка, такая, как вы… и счастлива, и свободна, как чайка. Но случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее…».

В дальнейшем действительно Нина Заречная влюбилась в самого Тригорина, бежала из дому, сошлась с ним, а он вскоре бросил ее. Однако за рамками «сюжета для небольшого рассказа» остаются «скрытые драмы и трагедии в каждой фигуре» (Немирович-Данченко) – метания и гибель начинающего писателя Треплева, безнадежная любовь к нему Маши, унылое существование ее мужа, учителя Медведенко. Сама «чайка» Нина Заречная, хотя и изранена обманувшей любовью, смертью ребенка, неудачами на сцене, не сломлена и верит, что станет «большой актрисой».

В этой пьесе появляются новаторские черты. Появляются символические образы, в лирических местах речь персонажей начинает звучать как стихотворение в прозе, казалось бы, нейтральные реплики вдруг приобретают особые, небытовые интонации.

Все эти новаторские черты «Чайки» были поняты не сразу, и на первом представлении в Александринском театре в Петербурге (1896) пьеса провалилась. Лишь МХАТу удалось дать жизнь чеховской «Чайке». Ее премьера на сцене этого театра стала триумфом Чехова-драматурга (1898).

Тема «Дяди Вани» и «Трех сестер» – трагедия неизменности. Перемены в жизни людей происходят, но общий характер жизни не меняется. Люди делают свои дела, влюбляются, переживают страдания ревности, печаль неразделенной любви, крах надежд, а жизнь течет в тех же берегах. Иногда разгораются ссоры, даже звучат выстрелы, но и это не события, а только случаи, ничего не меняющие в общем ходе жизни.

Сообщение учащегося о пьесе «Дядя Ваня».

В драме «Дядя Ваня», переделанной Чеховым в середине 90-х гг. из малоудачной комедии «Леший» (1890 г.) конфликт зреет между обитателями усадьбы профессора Серебрякова. Сдерживаемые чувства выливаются наружу, когда управляющий имением Иван Петрович Войницкий обрушивается с обвинениями против своего былого кумира – бездарного и самовлюбленного Серебрякова. После натужного, неискреннего примирения, казалось бы, все возвращается на круги своя. На самом же деле что-то навсегда сломлено в жизни героев. Лишен прежних иллюзий Дядя Ваня. Утратила надежду на любовь доктора Астрова племянница Войницкого Соня.

Но в заключительном монологе пьесы в устах Сони все же звучит трогательная надежда, вера в милосердие и справедливость: «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах…»

Одно из важных отличий «Дяди Вани» и «Трех сестер» от «Чайки» заключается в том, что неизменность жизни порождает у героев этих пьес не только тягостную скуку и печаль, но и предчувствие, а иногда даже уверенность, что жизнь непременно должна измениться. Герои этих пьес много думают, говорят и спорят об этом, особенно в «Трех сестрах».

Сообщение учащегося о пьесе «Три сестры».

Все герои этой пьесы поглощены своими мыслями и чувствами и часто как будто не слышат друг друга. Каждый говорит о своем.

В дом сестер Прозоровых из Москвы приезжает полковник Вершинин. Москва для сестер не просто город детства и чистых воспоминаний. Это символ лучшей, деятельной жизни. Вершинин своим приездом и возвышенными речами как будто дает новую пищу их надеждам на будущее.

Однако жизнь все грубее теснит сестер. В семье неслышно появляется Наташа, ставшая женой брата сестер Андрея. Постепенно она забирает власть в дом и заводит свои порядки. Гибнет на дуэли поручик Тузенбах, за которого после долгих колебаний согласилась выйти замуж Ирина. Покидает город батарея – поэтому должны разлучиться полюбившие друг друга Вершинин и Маша.

Но все же в последних монологах сестер слышится не только горе, но и упрямая и страстная вера: «жизнь наша еще не кончена», и скоро станет ясно, «зачем мы живем, зачем страдаем…».

В чеховских пьесах очень своеобразны диалоги. Разговора в истинном значении этого слова мало. Создается впечатление, что между людьми распались связи и погасло взаимопонимание. Однако это далеко не так. Напротив, герои чеховских пьес понимают друг друга даже когда молчат, или не слушают своих собеседников. Между ними устанавливается сердечное единение. Этот особый характер театральной речи, когда люди говорят как бы не в унисон и отвечают не столько на реплики собеседников, сколько на внутренний ход собственных мыслей и все-таки понимают друг друга, именуется обычно «подводным течением». В пьесах Чехова все говорят о своем и для себя, но в «подводном течении» разрозненные струи сливаются. Можно сказать, что чеховские пьесы строятся на взаимодействии двух течений, внешнего и подводного. Иногда действие развертывается на грани этих течений.

Чеховские пьесы часто называют «драмами настроения». Как писал К.С. Станиславский: «Их прелесть в том, что не передается словами, а скрыто под ними или в паузах, или во взглядах актеров, в излучении их внутреннего чувства».

Как и в чеховской прозе, жизнь в его пьесах предстает многомерной, не поддающейся упрощенному толкованию. «Чайка» (1896), «Дядя Ваня», «Три сестры» (1900–1901), «Вишневый сад» не сходят с театральных подмостков по сей день.