2015-05-30
1207
"Слово есть дело" — эта истина не всегда осознается нами в своем прямом значении. Однако существует определенная область языковых единиц, для которых выражение "слово есть дело" приобретает прямой смысл.
В человеческой деятельности много самых различных действий, состояний. Для их осуществления не нужна речь в качестве орудия соответствующего действия. Так, например, для того, чтобы произошли действия "рубить", "резать", "ходить", "жить", "бегать" и мн. др., мы не должны что-либо говорить, так как они, естественно, совершаются вне зависимости от речи, иначе говоря, речь не является инструментом для выполнения этих дел. И сколько бы мы ни говорили: Я рублю, действие "рубить" от этого не произойдет. Человек с помощью языка способен назвать такое действие, способен описать его производство в определенной ситуации, например: Саня рубил, во дворе березовые дрова. Но, как видим, описание действия, сообщение о нем еще не есть само действие "рубить".
Однако есть в жизни человека такие действия, которые возможно совершить только с помощью речи, иначе говоря, речь является единственным инструментом для их исполнения. В самом деле, как выполнить такие действия, как "обещать", или "благодарить", или "приветствовать", или "советовать"? Во всех этих случаях необходимо произнести: Обещаю...; Благодарю...; Приветствую...; Советую... (или употребить эквивалентные высказывания). Здесь, как видим, действие и речь оказываются равными, т.е. перед нами речевое действие, или речевой акт.
Для того, чтобы в живом общении реализовалось такое речевое действие, нужны определенные показатели речевой ситуации, в которой есть говорящий ("я"), его адресат ("ты"), точка их встречи ("здесь"), момент контакта ("сейчас"). Глагол с общим значением "говорение", который осуществляет в подобной ситуации речевое действие (речевой акт), в своих формах отражает перечисленные показатели речевой ситуации и поэтому оказывается в 1-м лице, настоящем времени, изъявительном наклонении, действительном залоге: Прошу!; Обещаю!; Благодарю!; Приветствую! При этом, как видим, перед нами уже не просто глагол (его называют перформативным, действием-речью), а своеобразное (перформативное) высказывание, которое почти всегда адресовано: Прошу тебя!; Обещаю вам это!; Благодарю вас!; Приветствую вас! И таких высказываний-действий множество. В их общей семантике отражено, как уже говорилось, значение "говорения" и значение коммуникативного намерения (интенции) говорящего, иначе говоря, мотива и цели, в силу которых действие осуществляется: говоря, обещаю; говоря, соглашаюсь; говоря, отказываюсь; говоря, прошу; говоря, советую и т.д. и т.п.
Заметим, опираясь на уже сказанное ранее, что коммуникативные намерения говорящих отразились в языке и закрепились (благодаря многократному повторению в типичных ситуациях) как коммуникативные стереотипы, или стереотипы общения, с интенциональным смыслом: Прошу вас (сделать это) — смысл просьбы; Советую вам (не делать этого) — смысл совета; Прошу прощения — смысл извинения и т.д. Но тот же самый смысл, например извинения, может быть выражен и косвенно: вместо Прошу прощения! говорят: Извините меня!, или Простите!, или Виноват!, или Примите мои извинения и т.д. При этом важно, что в таком высказывании, даже изолированном от контекста, слушающий распознает именно извинение. Но есть и контекстуальные, речевые способы выразить то или иное коммуникативное намерение, хотя бы извинение (Я случайно!) или ту же просьбу, которая узнается в ситуации общения и в целостном тексте. Некоторому человеку в некоторой ситуации попробуем адресовать: Здесь душно! — и это может оказаться просьбой открыть окно. Понятно, что изолированное от контекста высказывание Здесь душно смыслом "просьбы" не обладает. Таким образом, сделаем вывод, что интенциональный смысл способен выражаться стереотипным высказыванием, понимаемым вне контекста (Прошу вас...) или же контекстуально и ситуативно, чаше всего в виде аргумента той же, к примеру, просьбы (Здесь душно).
Обратимся теперь к речевому этикету, его ситуациям и выражениям. Как уже ясно из приведенных примеров, речевой этикет лежит в зоне высказываний-действий: Благодарю вас!; Приветствую!; Поздравляю!; Желаю успехов! и мн. др. — все это истинные действия словом.
В каких же языковых формах в речевом этикете может выражаться идея речи, равной действию? Понятно, что первый уровень представления такой идеи реализуется в высказывании на основе соответствующего глагола речи-действия в форме 1-го лица, настоящего времени, изъявительного наклонения, действительного залога типа: Благодарю!
Однако в этой же ситуации общения можно сказать: Спасибо! А здесь уже нет грамматической формы лица, времени, наклонения, но сказанное все равно есть действие благодарности. Значит, и Привет!; Салют!; Здорово! (в непринужденном общении) — тоже формы речи-действия приветствия.
В этой функции могут быть употреблены краткие прилагательные: Согласен!; Виноват! (= Прощу прощения); Рад вас приветствовать и др.
Эту роль способны исполнять и распространители "ядра" высказывания, берущие на себя функцию речи-действия: С праздником! (из Поздравляю с праздником); Успехов тебе! (из Желаю тебе успехов).
Интересно ведут себя стереотипы с глаголом хочу: Я хочу поблагодарить вас!; Я хочу извиниться перед вами!; Хочу посоветовать вам... и т.п. Такие высказывания содержат мысль не о желании совершить действие, а выполняют роль самого действия "здесь" и "сейчас". В самом деле, ведь нельзя же ответить на диалогическую реплику: Я хочу поблагодарить вас! — следующим образом: Ну благодарите, если хотите. Нельзя потому, что перед нами не просто желание благодарить, а сама осуществленная благодарность, т.е. речь, равная действию в момент говорения. А вне стереотипов речевого этикета как раз такая реплика — разрешение на соответствующее действие — будет нормальной реакцией на высказывание с глаголом хочу: — Я хочу отдохнуть немного. — Ну отдыхайте, пожалуйста.
Мы уже говорили о том, как интересны стереотипы речевого этикета, образованные с помощью глагола в сослагательном наклонении: Я хотел (а) бы поблагодарить вас!; Я хотел (а) бы извиниться перед вами!; Я просил (а) бы вас (не мешать). Здесь тоже само действие, вполне реальное, речевое, направленное от "я" к "ты", "здесь" и "сейчас". Иначе говоря, высказывание Я хотел бы извиниться перед вами — и есть реальный акт извинения, тот же, что в высказывании: Прошу прощения! или Извините!, только более подчеркивающий важность извинения за большой проступок (с точки зрения говорящего) и более вежливый.
Теперь о форме повелительного наклонения (императива): Извините! Обычно глагол в повелительном наклонении обозначает действие, еще не совершившееся, к которому адресата побуждают: Сделайте это, сходите, принесите, пожалуйста... А в речевом этикете бывает иначе! Его стереотипы располагают такими формами повелительного наклонения, которые уже ничего не повелевают адресату: Здравствуйте!; Прощайте!; Извините!; Простите! И такими, в которых значение побуждения почти стерто: Позвольте поблагодарить вас!; Разрешите откланяться! И первые, и вторые, ни к чему не побуждая, образуют структуру, обозначающую, как уже ясно, реальное речевое действие в момент речи. Но встречается в речевом этикете форма повелительного наклонения и в прямом своем значении — как побуждение к действию именно в ситуациях просьбы, совета, предложения, приглашения: Сделайте это, пожалуйста! Здесь реально речевое намерение говорящего (Я прошу, советую...) и потенциально будущее действие адресата. Вот как много разнообразных способов выразить действие с помощью речи в речевом этикете!
А что мы делаем, когда обращаемся к человеку? Обращение — это самый яркий и самый употребительный этикетный знак. Обращаясь, мы одновременно называем и зовем адресата, привлекая его внимание. Называть того, к кому мы адресуемся, можно по признакам профессии и социальной роли: Товарищ милиционер; Товарищ начальник; по признакам возраста или пола: Молодой человек; Девушка; по тому, чем занят человек в данный момент: Товарищи отдыхающие; Граждане пассажиры; по родству и "дружеству": Мама; Сынок; Дочка; Бабушка; Дружок; по личному имени: Маша; Наталья Петровна; Владислав и мн. др. А если нам неважны признаки адресата, мы лишь привлекаем его внимание: Простите...; Извините...; Будьте добры, скажите, пожалуйста... Обращений в русском языке множество, и о них будем говорить особо. Сейчас же мы сосредоточим внимание на том, какое речевое действие при этом совершается, и установим, что с помощью обращения мы зовем человека (называя его).
У обращения есть существенное отличие от всех других выражений речевого этикета: оно существует для того, чтобы продолжить начавшийся контакт каким-либо текстом — сообщением, вопросом, побуждением. Иначе говоря, обращение (в начальной позиции) для того и существует, чтобы с его помощью включиться в речевой контакт, получить возможность сказать что-либо адресату. С этой точки зрения сравним одинаково звучащие стереотипы в ситуации извинения и в ситуации обращения: Простите; Извините. Если это извинение, то после него общение можно не продолжать, т.е. поставить в разговоре точку. Если же это обращение, то точки ставить нельзя. В самом деле, привлекая внимание прохожего с помощью Извините... мы должны продолжить общение каким-либо текстом, например: Извините, где здесь остановка автобуса? А если продолжающего текста не последует, адресат сам начнет нас побуждать сказать что-либо: Вы хотите что-то спросить?; Вы меня?; Вы ко мне?; Я вас слушаю! Как видим, обращение непременно "требует" текста, ради которого мы и привлекли внимание человека. Можно сделать вывод, что обращение — это речь, равная действию: "называя, зову адресата для того, чтобы спросить о чем-то, или побудить к чему-то, или сообщить о чем-то". Ну, а не в начальной позиции обращение служит поддержанию речевого контакта, активизирует внимание адресата, усиливает вежливость именно тем, что упоминает адресата ("Я говорю именно с вами и помню это"), например, так: Вот я и думаю, Анна Ивановна, как все это сделать... А уж будет ли наш адресат Анна Ивановна, или Анна, или Аня, или Анюта, или Анечка, или Нюра, или... — это зависит от всех тех сущностных признаков речевого этикета, которые определяются ситуацией общения, ролевыми и личностными отношениями общающихся и т.д.
Следовательно, из всего сказанного ясно, что в каждой речевой ситуации, требующей применения речевого этикета, мы можем выбирать наиболее уместное, приемлемое выражение из того множества форм, которым обеспечил нас язык. Богатый набор "синонимичных" выражений речевого этикета дает возможность, ориентируясь в признаках адресата и в обстановке общения, совершить такое действие с помощью речи, которое окажется наиболее подходящим для данного случая, в наибольшей степени благоприятным для нашего партнера по общению. Кому-то в определенной обстановке можно сказать: Всего!, а кому-то и где-то этого не скажешь; в одном случае обратимся к человеку: Танюша!, а в другом к нему же: Татьяна Сергеевна!; иной раз можно попросить: Передай мне карандаш!, а в другом случае, к другому адресату мы обращаемся с просьбой: Вас не затруднит передать мне карандаш? Не учтя каких-либо показателей в ситуации общения, в нашем собеседнике, мы можем исказить добрую суть речевого этикета и обидеть человека. Так, бросив малознакомому, особенно немолодому, человеку Привет!, назвав его на ты, мы проявим грубость, невоспитанность. Напротив, в дружеском общении с близкими людьми столь же неуместными окажутся и стилистически высокие выражения типа: Разрешите вас поблагодарить; Позвольте откланяться и т.п. Итак, выбирая то, что подходит для официальной или неофициальной обстановки общения, для тех или иных ролевых и личностных отношений людей, мы каждый раз в речевом этикете действуем с помощью речи: приветствуем, благодарим, извиняемся, прощаемся, просим, советуем, соглашаемся, отказываемся, обращаемся, поздравляем, желаем, приглашаем, сочувствуем, одобряем, предостерегаем и т.д. и т.п.
«Называйте меня просто Таня»
Рассказывая о каком-то человеке, мы называем его1. Называем по имени, или по имени-отчеству, или по фамилии, или прозвищу, или иным способом... А когда обращаемся к слушателю, адресату, то тоже называем его, и в этом случае язык предоставляет нам много возможностей. То или иное название, выбранное для определенного человека в конкретной ситуации общения, имеет этикетное значение: сказав Коля, мы сигнализируем — "свой, близкий, отношения хорошие, возможно дружеские, обстановка неофициальная"; сказав Колька, мы меняем показатель "дружественность" на "фамильярность" (что не исключает дружественности); сказав Николай Петрович, мы помечаем, возможно, возраст (старший), возможно, статус (начальник), возможно официальность обстановки и во всяком случае уважительность, почтительность к человеку; сказав Товарищ Воронин, мы переходим к сугубой официальности и обстановки, и собственного отношения. Вот почитаемого человека нам называют на собрании: Борис Никифорович Елкин, а потом, в официальном же тексте, просто Елкин, и мы чувствуем смену отношения, и личностного, и ролевого, передаваемого сменой этикетного знака, как, например, в следующем тексте:
"— Как продвигается работа? — спросил шеф.
— Видите ли, у меня есть одна идея, к дифференциальным и интегральным уравнениям...
— Я говорю о вашей совместной работе с Ратгаузом, — перебил шеф.
Виктору не понравилось, что перебил и что не назвал по имени Николая Николаевича" (О. Трифонова-Мирошниченко. День собаки). Ситуация в произведении действительно такова, что над занимающимся генетикой Николаем Николаевичем Ратгаузом нависли тучи... А вот другой пример: "Юрий Алексеевич Варянов работал в столичном журнале, занимал там хотя и значительную, по его мнению, — был он редактором в отделе, — но весьма распространенную для его профессии должность. Немаститым авторам и случайным посетителям Варянов казался человеком солидным и внушительным, едва ли не полубогом, и они, осведомившись в гардеробе у добрейшей тети Клавы, которая давно уже забыла о своих прямых обязанностях — принимать и подавать пальто — и в основном только занималась тем, что готовила сотрудникам чай, — о его имени и отчестве, почтительно величали его Юрием Алексеевичем. Сотрудники, включая ту же тетю Клаву, не говоря уже о начальстве и авторах именитых, звали его по-приятельски просто и снисходительно — Юра. Он не обижался: Юра так Юра, тем более что и Юрием Алексеевичем он успевал за день побывать, и товарищем Варяновым, ну и еще кое-кем, правда, это "кое-кем" чаще всего вслух не произносилось" (В. Марченко. Незримые миру слезы).
И здесь — аналогичная ситуация: "Друзяев спросил:
— Ваш научный руководитель Николай Васильевич Ганчук?
Как в детской игре "горячо-холодно". Глебов почуял вдруг, что тут-то и есть "тепло". Друзяев не сказал "Ганчук", что прозвучало бы сухо и напряженно, и не сказал "Николай Васильевич", что было естественней всего, если уж не дружески-фамильярное "Никвас", он избрал четкую, официальную формулу "Николай Васильевич Ганчук", как при вручении премии или траурном объявлении. Оно было и уважительно и чем-то неуловимо отделяло названный авторитет от некоего целого" (Ю. Трифонов. Дом на набережной).
Смена названий человека в пределах одной "порции" общения может говорить о многом — об улучшении или ухудшении отношений, во всяком случае о смене тональности общения. В. Липатов в романе "Черный Яр" так описывает ссору-спор родственников — идейных противников, из которых Владимир Алексеевич Аленочкин — перерожденец и демагог, а Софья Борисовна — старый большевик. И когда Софья Борисовна высказывает все, что она думает о нем, Аленочкин начинает вести наступление, постепенно изменяя обращение к своему собеседнику: "— Я слушаю вас, Софья Борисовна, — тихо произносит Владимир Алексеевич. — Продолжайте, пожалуйста, Софья Борисовна!" Несколькими строками ниже: "— Я просил вас не перебивать меня... Но продолжим... Вы, товарищ Боярская, относитесь к тем людям, которые критику... восприняли как сигнал для нападок..." И далее: "— Вы даже не находите мужества выслушать правду, Боярская, — сухо и желчно говорит Аленочкин".
У русского личного имени, принадлежащего одному человеку, множество вариантов! И каждый из вариантов этикетно значим. Мы еще коснемся этого, специально рассматривая обращения, а сейчас лишь два примера: "Повариха Яковлевна в белом крахмальном колпаке, похожем на трубу океанского парохода, сидела у края стола, облокотясь о кулак. Зовут Яковлевну по-старушечьи — одним отчеством, но женщина она моложавая, хотя и не молодая" (А. Лиханов. Благие намерения). Ясно, что это наименование человека немолодого, "простого"; его никак не "приложить", например, к девушке, к интеллигенту. А это пример из газет: "Каждое утро к 7 часам в школу приходит Александра Ивановна Ахнина. Все ее зовут ласково тетя Шура. Она работает в школе уже сорок лет. Обязанности ее разнообразные — открывает и закрывает школу, дает звонок на урок, следит за чистотой. Лет ей много — 88. Есть у нее два сына — водитель автобуса и связист, подрастают внуки.
Мечтает тетя Шура отметить свое 90-летие в школе. И мы, ее знакомые, желаем ей крепкого здоровья". Если спросим себя, кого из чужих, т.е. не родственников, можно назвать по форме тетя (дядя) + имя, то без труда нарисуем социальный портрет человека.
Мы как будто бы не испытываем затруднений, как нам назвать какого-то человека, своего ли партнера по общению или какое-то третье лицо. Но в некоторых случаях выбор оказывается важным, осознанным, иногда и довольно сложным. Вот как описывает выбор обращения к аудитории А. Чаковский в романе "Блокада". Читатели, наверное, помнят момент, когда академик Валицкий готовится выступить по радио перед ленинградцами. "Федор Васильевич попытался вообразить себя один на один с подвешенным или установленным на кронштейне микрофоном. "С чего же я начну? — подумал он. — Каковы должны быть первые мои слова? Товарищи? Граждане? Друзья?" Тут он вспомнил, что последнее из этих трех слов было уже произнесено Сталиным в его речи 3 июля. Первые же два звучали слишком официально". Далее в повествовании идет как бы репетиция выступления. "Он сделал шаг назад, зачем-то вытянул вперед руку и негромко сказал:
— Товарищи! Я имею честь...
Тут же почувствовав явную неуместность такого начала, Федор Васильевич откашлялся и уже погромче произнес:
— Многоуважаемые ленинградцы! Ко мне обратились с просьбой...
Нет, это начало еще хуже. С оттенком какого-то высокомерия или снисходительности. К нему обратились! Скажите на милость!
Наконец Федор Васильевич отыскал подходящее слово!
— Сограждане!.. Но сколько Федор Васильевич ни бился, одна мысль о том, что он должен обратиться к сотням тысяч людей, сковывала все остальные. Наконец он написал: "Уважаемые товарищи!" Когда же Валицкий, помните, пришел в радиокомитет, листок с написанной речью взяли на цензуру, а в этот момент его пригласили к микрофону. "Валицкий мучительно старался восстановить в памяти рукописный текст своего выступления, но не мог вспомнить ни слова. Тускло поблескивающий микрофон и горящее на стене табло сковали мысли. И вдруг как бы со стороны он услышал собственный голос:
— Когда я узнал, что мне предоставлена честь говорить с вами, мои товарищи, то подумал: кто я такой, чтобы просить вас, воины и труженики, выслушать меня?" (Кстати, в этом же отрывке А. Чаковский приводит выступление по радио О. Берггольц: она использует обращение Ленинградцы!, которое нравится Валицкому, но которое, как использованное другим, он уже не может применить.) Поиски наиболее уместного названия для жителей блокадного города приводят, как видим, к тому, что во время выступления не "по бумаге" Валицкий смог извлечь, очевидно, самое подходящее: мои товарищи, воины и труженики. И заметьте: мои товарищи это уже не то, что просто товарищи.
Юмористический текст Арк. Васильева демонстрирует нам не поиски, а точное знание того, кто какого наименования достоин: "Если, скажем, пишем тому же Соколову — ему надо просто печатать "т. Соколову". Одно "т" и точка. Начальнику дорожного отдела надо добавить — "тов. Крючкину". Директору элеватора надо печатать полностью — "товарищу Родионову И.Г.". Инициалы после фамилии. Мы с ним равновелики. Завивалову надо уже полностью.
— А если выше? — спросил Стряпков.
— Очень просто. В область имя и отчество надо перед фамилией печатать: "Товарищу Ивану Константиновичу Разумову". А там, допустим, понадобится брату послать, то надо будет добавить: "Уважаемому товарищу Петру Михайловичу Каблукову".
В трудном разговоре матери и сына смена обращения мама — мам — мать — важный этикетный момент, указывающий на перемены тональности общения.
"— Косулю, можно сказать, ручную убили... — так же ровно, словно не слушая, говорила Екатерина Андреевна.
— Но, мама... мы же...
— Она у меня полгода жила, с тех пор далеко и не уходила. Я на шкуре свой шов узнала.
Сергею Андреевичу стало не по себе.
— Но это же не мы!.. — он осекся.
Екатерина Андреевна вдруг повернулась к нему, взяла за плечи и так прямо заглянула в него.
— Не вы... — Екатерина Андреевна побелела. — Ты и убил. Тебя бы судить надо.
— Ну, мать, ты уж слишком, — ледяно сказал сын. Екатерина Андреевна сказала:
— Зачем ты приехал?..
— Мам...
— Ты ведь не ко мне приехал, не ради меня...
— Мама, что ты говоришь...
— Ну, а если я скажу, что хотела бы иметь внука? Что мне немного осталось жить?
— Это запрещенный прием, мама.
— Кто запретил? Кто запретил мне хотеть этого? Твоя Нана не станет рожать...
— Почему это?
— Чтобы голос не сел... — вредно говорит Екатерина Андреевна. — Потому что ты ей не так лестен, как она тебе. Ей другого надо!
— Мать? — Екатерина Андреевна зажмуривается как от удара" (А Битов. Заповедник).
Интересно, что, рассказывая кому-то о собственной матери, мы предпочитаем называть ее мама — моя мама (так теплее, ближе); о матери близкого человека — так же: Его мама нас всегда так радушно встречает; о матери постороннего — мать: Мать у него работает в школе.
А это — тоже о матери: "То, что Таньчора хотела сказать ей [в письме. - Н.Ф.], она говорила не через кого-то, а прямо, как бы видя перед собой мать, она не писала "скажите маме", она писала: "мама моя", и это ласково-призывное и одинокое "мама моя!" заставляло старуху замирать от счастья и страха: она чувствовала, как от этих слов по ее телу скользят прямые холодные иголки. Старуха не помнила, чтобы Таньчора так называла ее дома — нет, не потому, что не помнила, а потому, что не называла: эти слова не забудет даже самая беспамятная мать. Значит, дочь нашла для нее их уже там, на чужой стороне..." (В. Распутин. Последний срок). Насколько же усиливает интимность, личностность обращения это местоимение — моя! Вспомним, что и в ранее приведенном примере из А. Чаковского подобное обращение — Мои товарищи.
Называя человека, можно выразить свое уважение к нему, можно его возвеличить, а можно и унизить, оскорбить. Причем для обиды порой не надо даже выбирать "плохое" слово, можно применить и хорошее, но исказить при этом сами ролевые отношения партнеров. В кинофильме "Первый курьер" наблюдаем такую сцену: полицейский чин обращается к арестованному агенту "Искры" — болгарскому курьеру:
"— Ну как дела, голубчик?
— Ничего, голубчик.
— Ай, ай, ай, как невежливо!"
Первое голубчик, как видим, оценивается как нормативное — старший по статусу может так обратиться к зависимому, а вот второе — от арестованного к полицейскому — считается уже нарушением правил вежливости. Болгарин, прекрасно владеющий русским языком и понимающий оскорбительность такого называния вышестоящего адресата, оправдывается в фильме как раз плохим знанием русского языка.
Второй пример. В романе Д. Гранина "Картина" есть эпизод, когда молодой человек, Анисимов, не дает спилить дерево — неотъемлемую деталь городского пейзажа. Его, как нарушителя порядка, забирают в милицию. И вот сцена в милиции: "Со стороны Анисимова раздался смешок. Покачиваясь на носках, он разглядывал капитана всего, сверху донизу, как слона в клетке или жирафа. Бледное лицо его было умыто, губа залеплена пластырем, но он не мог ни кривить ее, ни презрительно выпячивать, он лишь щурился.
— Не слишком ли вы упрощаете свою службу, дуся?
— Вот, слыхали? — Николай Никитич с силой одернул мундир. — Несмотря на предупреждения, что позволяет себе. Не беспокойся, Анисимов, мы с тобой еще встретимся, ой как встретимся!
За последние часы Анисимов допек начальника милиции всем: своими фразочками, стихами и особенно идиотским этим словечком "дуся". При подчиненных — дуся! Уж на что Николай Никитич слыл уравновешенным, а тут не выдержал..." Пример как будто в комментариях не нуждается.
Обидным для человека названием может стать имя, не соответствующее возрасту, служебному положению, как в этом случае, о котором мы узнали из газет. "Подросток Витя очень надеялся на своего наставника Василия Петровича. Правда, его несколько удивило, что окружающие дружно называли того "Васек" или в лучшем случае "Вась", хотя был он не первой и даже не второй молодости. Но наивный выпускник ПТУ отнес это за счет невоспитанности и фамильярности окружающих". Человек не первой и даже не второй молодости, наставник — и вдруг Васек! Но читателю уже ясно — не уважают Василия Петровича в коллективе. Да и как уважать? Оказывается, посылает подростка за папиросами — в рабочее время, через дырку в заборе... По делам и Васек.
А вот как корректирует свое имя-кличку персонаж В. Распутина: "— Дядя Митяй, вам, наверно, три рубля надо. Я могу дать, у меня есть.
Митяй, всматриваясь в Саню возрождающимся взглядом, пуще прежнего поморщился и ответствовал:
— Ты корову теткой не зовешь?
— Зачем?
— То-то и оно... зачем?.. Митяй — кличка, как у быка. Кто ж кличку дядькает? Зови, как все, Митяй, чего там... не подавлюсь.
— А вообще-то как тебя зовут? — Саня не решился сказать "вас". Но они и вправду знакомы были давно, и "ты" у Сани по-свойски проскакивало и раньше.
— Митяй. Так и зовут. Хошь — спроси у моей мамаши, она умерла сто лет назад" (В. Распутин. Век живи — век люби).
Как мы называем того или иного человека, какую "этикетку" для него выбираем, зависит не только от социальных норм, требований этикета, но и от личной манеры говорящего, как вот здесь: "Всего второй год, как пришла работать в этот институт, а всем, кто давно работает здесь, кажется, что она чуть ли не ровесница им или, точнее сказать, все они чувствуют себя ровесниками этой милой молоденькой женщины, понимая себя в самом деле "ребятами", когда она обращается к ним, разменявшим кто четвертый, а кто и пятый десяток, с этим необидным приятным словечком: "ребята". Всех она называет на "ты" и просто по имени, за исключением, конечно, начальства.
— А я не люблю называть по отчеству, — говорит она, отмахиваясь от очередной человеческой глупости. — По-моему, невкусно. А потом, у меня так язык устроен, что я не могу, если нескладное какое-нибудь, неподходящее имя и отчество, я не могу выговорить. А для меня все они нескладные. Может, только если Ивановичи. А остальные — не могу произносить. Да и зачем лишнее усилие? Я ж не говорю: Васька, Петька, Колька... А говорю: Вася или Васенька. Я никогда не обижу человека. На меня еще никто не обижался... Кроме дураков. А тех я вообще никак не называю. Здрасте — и все. Зачем мне их нужно как-то называть. У них одно имя — дурак. Если я когда-нибудь буду старухой, я так и буду их называть: эй, дурак, поди сюда. А сейчас не имею права" (Г. Семенов. Лизавета).
А теперь перед нами совсем другой человек, профессор Александр Александрович Реформатский: "С лифтершами нашего дома, со сторожами, слесарями, гардеробщиками и гардеробщицами — говорил не менее уважительным тоном, чем с людьми, занимавшими "посты". И всегда по имени-отчеству. Не помню, чтобы он кому-нибудь сказал "здравствуйте" или "до свидания", не добавив имени-отчества. Мы с ним живали в писательских Домах творчества, и Александра Александровича коробило, когда он слышал, как некоторые члены Союза писателей позволяют себе обращаться на "ты" к уборщицам, нередко пожилым, называя их "Катями" и "Машами". Сам он обращался без отчества лишь к тем, кто был его много моложе (да и то если они его об этом сами просили!), и к тем, кого он давно знал..." (Н. Ильина. Реформатский).
До сих пор мы говорили о том, как людей называют. Но есть речевая ситуация, где, кроме называния, применяется еще и самоназывание. Это ситуация знакомства. К ней и обратимся.
Знакомство — это, конечно, сфера влияния этикета. Знакомясь, мы устанавливаем определенные отношения, которые позволят нам общаться, считая себя знакомыми, в какой-то мере известными друг другу людьми, более тесно связанными. Важно подчеркнуть, что знакомство бывает двух родов — знакомство через посредника, через третьего человека, который представляет знакомящихся, нередко при этом называя их, и знакомство без посредника, непосредственное. В этом случае и происходит самоназывание — называние себя каждым из знакомящихся2.
В ситуации знакомства всегда присутствует готовность вступить в контакт независимо от того, чем она вызвана — деловыми соображениями, необходимостью или личной симпатией, или просто добрым отношением. Эта готовность, это желание и выражаются в языке: Давайте познакомимся!; Хочу с вами познакомиться!; Мне хотелось бы с вами познакомиться! Выражения расположены по степени возрастания вежливости в проявлениях своего намерения.
Есть и более непринужденные способы: "В дверь постучали. Лагоев открыл, осторонился...
— Добрый вечер. Буду вашим соседом до утра.
— Ну что же, давайте знакомиться" (Н.Почивалин. Среди долины ровныя).
В этой же стилистической тональности и выражение Будем знакомы!
Официальными же, стилистически повышенными выражениями являются: Разрешите (позвольте) с вами познакомиться (вам представиться). (Заметим попутно, что слова разрешите, позвольте в составе формул речевого этикета всегда оказываются показателем стилистической повышенности выражения: Разрешите вас приветствовать; Позвольте откланяться; Разрешите поблагодарить; Позвольте обратиться с просьбой и т.п.)
Далее, после этих вводящих фраз, следует представление по имени, имени-отчеству или фамилии (если знакомство сугубо официально). Важно подчеркнуть, что выбирается такая форма представления, которая потом ожидается при обращении: если вы хотите, чтобы вас называли по имени, давайте собеседнику именно эти "координаты", если вам нужно большее почтение, назовитесь по имени-отчеству, при подчеркивании официальности общения укажите фамилию.
В русской речи принято называть свое имя, имя-отчество, фамилию в именительном или творительном падеже: меня зовут Ольгой Сергеевной; Меня зовут Володя. Именительный падеж нам нужен тогда, когда мы заинтетесованы, чтобы собеседник особенно точно расслышал, распознал названное. Это бывает при знакомстве с иностранцами, с детьми, а также при произнесении особенно трудного имени: Меня зовут Люция Генриховна.
Специалисты по культуре речи предупреждают: нельзя в этом случае пользоваться формой звать вместо зовут. Встречающиеся в устной речи фразы: — Как вас звать? — Меня звать Колей — неправильные, просторечные. Когда Н.А.Некрасов дает нам эту форму "Как звать тебя?" — "Власом". — "А кой тебе годик?" — "Шестой миновал", — мы явно чувствуем стилизацию в авторской манере, приближение его речи к крестьянской. Как видим, замечания касающиеся собственно культуры речи, представляются здесь необходимыми.
Изредка употребляется устаревшая форма осведомления об отчестве: Как вас величать? Или еще более редкое: Как вас звать-величать?
После того как представление состоялось, возможно указание на неофициальное, принятое в узком кругу имя, которое привычно знакомящемуся. В этом случае употребительны слова: звать и называть: Меня зовут Тамара, но вы можете звать меня Тома; Меня зовут Варвара, но зовите меня Вава; Называйте меня просто Таня.
И конечно, необходимо помнить, что слово фамилия — женского рода: Моя фамилия Пирогова.
Есть и другие формы представления: Я Пирогова; Пирогова; Мое имя Евгения Сергеевна; Евгения Сергеевна; Женя и т.д.
Иногда несовсем верно в формуле представления Меня зовут... называют и фамилию: Меня зовут Ирина Алексеевна Кудряшова. В этом случае следовало бы опустить меня зовут и назвать сразу имя-отчество и фамилию либо расчленить предложение: Меня зовут Ирина Алексеевна, моя фамилия Кудряшова. Однако в обиходной речи это последнее кажется слишком длинным.
Ответная реплика в диалоге обычно выражает удовольствие, радость по поводу знакомства: Очень приятно с вами познакомиться! Или просто: Очень приятно! Очень рад (рада); Рад с вами познакомиться! И даже: Счастлив познакомиться! Не исключены и другие выражения.
Если знакомство происходит через посредника, он как правило говорит: Познакомтесь, пожалуйста! Или: Знакомьтесь! — и называет имена знакомящихся, как в примерах:
"— А вот и Андрей Лузгин! — сказал Гасилов. — Знакомьтесь. Капитан милиции Александр Матвеевич Прохоров, тракторист Андрей Лузгин" (В.Липатов. Иэто все о нем...).
Нередко посредник, представляя человека, использует фразеологический оборот Прошу любить и жаловать как просьбу, приглашение к доброжелательному отношению, например:
"— Вот, — сказал приезжий, прошу любить и жаловать: Юлия Ивановна. А меня зовут Виталием Сергеевичем, фамилия — Воронин.
— Очень приятно познакомиться, — сказал дед. — Корыстя, Тимофей Архипович. А это моя Максимовна.
Максимовна вытерла руку о платье, и белая маленькая рука приезжей скрылась в ее красной, мясистой лапе, как в толстой вязанной варежке. Тут все стали подходить и здороваться, кроме, конечно, ребят, потому что кто бы им стал подавать руку..." (Н.Дубов. Беглец).
Как и в случае непосредственного знакомства, в этой ситуации посредник нередко впрямую выражает желание познакомить собеседников: Я хочу познакомить вас; Разрешите (позвольте) представить вам... и др.
Посредник может обойтись и без побудительной формулы, прямо называя знакомящихся: А это Виктор Борисович или просто: Виктор — Таня. Так бывает тогда, когда вся предшествующая обстановка уже подготовила необходимость знакомства.
В ситуации официального знакомства и без посредника, и через посредника одним из этикетных правил является называние профессии, положения, должности — и своей и партнера. Вот несколько характерных примеров: "Около них остановился высокий светловолосый человек, учтиво поклонился...
— Юрий Кульков, — представил Валька. — Старший инженер будущего завода" (Г.Немченко. Считанные дни); "— Будем знакомы, товарищи москвичи. Я — Лазарев. Начальник ЛЭПа. Речей говорить не будем. С речами вас, надо думать, провожали из дома" (В.Спирина. Линия жизни); "Когда социологи вошли в кабинет Басова, их уже ждали. Началось знакомство.
— Бурцева, инженер-социолог. Руководтель группы, — представилась Ольга.
— Петров, психолог.
Хозяева, в свою очередь, представились тоже:
— Басов.
— Константинов.
— Феляшин" (В.Черных. Собственное мнение).
Иные, непрофессиональные роли также оказываются обозначенными, например, семейные, дружеские и прочие: "Губанов доел котлету, неспеша вытер салфеткой губы, поднялся, сказал Ниточкину:
— Знакомьтесь, Максим Петрович. Это мой сын, Миша. Будущий химик, студент" (Е.Габрилович, Ю.Райзман. Время тревог и надежд); "Мать Ильи вошла в учительскую — крошечная и решительная.
— Педагог? — сурово спросила она.
— Да, — подтвердила я, робея.
— А я — мать Ильи.
— Ах, Илюшки! Очень рада" (Г.Сквиренко. Моя диссертация). Здесь можно указать и на осведомление о роли собеседника, а также подтверждение того, он ли это, типа: Простите, вы секретарь директора? Вот соответствующие примеры: "Содомский неожиданно повернулся в мою сторону и сказал:
— Если не ошибаюсь, вы инспектор Тихонов?
— Вы не ошибаетесь, Садомский: я инспектор Тихонов" (А.Вайнер, Г.Вайнер. Визит к минотавру); "Бориса Николаевича Свешникова остановил крепкого вида мужчина — супруг одной из племянниц.
— Простите, пожалуйста. Вы директор школы?" (А.Гребнев. Рассказ от первого лица).
Ясно, что после знакомства, узнавания, опознния человека, с которым мы знакомимся, должно последовать и называние себя.
Несложная ситуация — знакомство, а как много сведений о человеке можем здесь получить: его имя, роль, профессия, положение нам становятся известны. Имя — чтобы обратиться, роль, положение — чтобы соотнести с ними собственные признаки и строить текст в соответствующей социостилистической тональности.
А в прежние времена были еще и титулования. Табель о рангах — документ, строго предписывающий и обращения, и отношения. Этот документ, изданный при Петре I, узаконивал порядок прохождения государственной службы. Чины были расписаны по 14 классам и 19 пояснительным пунктам. Каждому классу соответствовали воинские, гражданские (светские) и придворные чины. Но этого мало! Каждому гражданскому и военному чину соответствовали титулы, с помощью которых и следовало обращаться. Так, действительному тайному советнику или генералу-от-кавалерии (инфантерии, артиллерии) нужно было посылать: Ваше высокопревосходительство, а вот Ваше превосходительство уже полагалось тайному советнику, или действительному статскому советнику, или генерал-лейтенанту (-майору). Ваше высокоблагородие полагалось коллежскому советнику, или титулярному советнику, или полковнику и т.д., а Вашего благородия удостаивались коллежский секретарь, поручик и другие чины. Вот как сложно! А здесь еще и Ваша светлость; Ваша милость; Ваша честь. И еще Сударь и Сударыня; Милостивый государь; Господин... Но об этом — в следующем разделе.
А сейчас еще несколько слов об этикетном значении подписи в письме. Подпись — ведь это тоже самоназывание, в зависимости от адресата варьируемое многообразно. Для одного мы твоя Маша, для другого Мария Петровна, для третьего М.П. Смирнова. А еще: С уважением; С глубоким уважением... Во времена же Пушкина таких возможностей было еще больше. Вот как подписывает он свое письмо шефу жандармов Бенкендорфу: С глубочайшим почтением и совершенной преданностью честь имею быть,
милостивый государь
Вашего сиятельства
покорнейший слуга
Александр Пушкин.
Ну, а друзьям — просто Пушкин, или А. Пушкин, или А.П.
О роли этикетного оформления писем надо, конечно, поговорить особо, но размеры книги не дают нам такой возможности. А сейчас о том, как мы обращаемся.
—————————————
1 Здесь не касаемся тех случаев, когда мы даем человеку характеристику, называя его по каким-то качествам, признакам: Этот разиня опять все пропустил!; Ты просто глупец!; Хорошо придумал, молодец! и т.п. В этом случае именная функция характеризующая, а не называющая, и грамматическая конструкция иная.
2 Этo обстоятельство национально специфично: в некоторых странах, например в Англии, предпочитают знакомиться через посредника.
«Товарищ, скажите пожалуйста»
Обращение к собеседнику — это самая употребительная языковая единица, связанная с этикетными знаками. В самом деле, обращаясь к человеку, мы как-то называем его, обозначая в избранном названии или его социальный статус, роль, или наше отношение к нему, как ролевое, так и личностное. Установление речевого контакта, регулирование социальных взаимоотношений с помощью обращения — все это его важные общественные функции, поэтому употребление обращений становится предметом забот и обсуждений людей1. Недаром время от времени возникают дискуссии о том, как нам обращаться друг к другу. В одной из радиопередач о русском языке решили провести конкурс на лучшее обращение. Ведь нельзя же согласиться с тем, что бытующие сейчас Мужчина! и Женщина! могут удовлетворить все потребности говорящих. Так что общественный интерес к проблеме обращения оправданно острый. Мнение ученых: "В человеческом обществе придают большое значение установлению контакта и ориентировке в собеседнике и ситуации. Все виды приветствий, обращений, титулований предназначены для установления контакта и демонстрации социальных отношений, в рамках которых коммуниканты намерены обращаться"2. Итак, языковые формы установления контакта с собеседником при демонстрации взаимных социальных и личностных отношений составляют суть обращения. Обращения возникают на базе слов-названий: наименований родства, личных имен, обозначений профессий или рода занятий, каких-то признаков и т.д. К обращениям примыкают и способы привлечения внимания без называния адресата: Простите...; Извините..., функционально равные обращениям-называниям. Я могу сказать: Простите, вы выходите на следующей?, а могу и так: Товарищ, вы выходите на следующей? Мы сказали, что обращения возникают на базе слов, но сами они не являются словами. Это уже не слово-название (как при назывании третьего лица), а обращенная к адресату коммуникативная единица, т.е. своеобразное речевое действие (речевой акт), состоящее из призыва и называния одновременно, после которого обязательно должен последовать текст3.
Основная функция обращения — привлечения внимания, призыва собеседника — дала ему определенную оформленность, специфическую звательную форму, существующую в ряде славянских языков и бывшую в древнерусском языке (сейчас у нас сохранились эти формы в таких междометиях-восклицаниях, как господи, боже). Интересно, что болгарский язык сохранил звательную форму, но утратил все падежные окончания существительных, а русский язык, напротив, сохранил 6 падежных форм, но утратил звательную. Это, между прочим, одно из косвенных доказательств того, чтo звательная форма — не падеж. Да и о каком падеже может идти речь, если обращение, как мы уже сказали, не слово, не лексическая единица языка!
Однако само явление звательности очень значительно и стремится к оформленности. Так, в разговорном стиле наблюдаем усечение суффикса или окончания в обращении из собственного имени или наименования родства: Петь!; Тань!: Мам!; растяжение: Ма-а! Мама-а!; удвоение: Танъ-Таня!; Петь, а Петь! Конечно, повторяем, такие формы ограничены стилистически. Ведь нельзя себе представить, чтобы в официальном стиле кто-то так обращался! Устная речь допускает стяжение даже в имени-отчестве. Более того, умеренное стяжение является нормой устного произношения. Если кто-то звонит мне по телефону и четко произносит: Наталия Ивановна! — я безошибочно определяю иностранца. А вот Наталь Иванна? — это уже русский говорит. Зинаида Пална, Василъ Юрьич, Игорь Степаныч — все это норма литературного употребления. Стяженность — настолько яркий признак русского обращения в устном произношении, что писатели, чуткие к языку, часто изображают это на письме, графически. Вот несколько примеров: "Галя хотела позвать Котьку умываться, но он сам пришел в ванную.
— Теть Галь, мне нужна коробка из-под обуви" (Н. Соротокина. Майский жук);
"— Шурк! — позвала бабка.
— А?
— Павла-то, наверное, в Кремль пускают?" (В. Шукшин. Сельские жители).
А в некоторых произведениях находим особый способ передачи произношения имени и отчества — написание этой формы в одно слово. У М. Булгакова в романе "Мастер и Маргарита" — Палосич (Павел Иосифович), у Н. Дубова в повести "Беглец" — Юливанна (Юлия Ивановна).
А это у Г. Троепольского: "Толик сидел как на иголках, он не мог ничего писать. В общей тишине он спросил, не выдержав:
— Анпална, а как зовут собаку с черным ухом? Учительница посмотрела в блокнот и ответила:
— Бем!
— Бим! — вскрикнул Толик, взбудоражив этим возгласом весь класс. — Отпустите меня, Анпална. Пожалуйста". Там же один из персонажей — Палтитыч.
Еще пример: "Генка говорит: "Марьстепанна, а Марьстепанна!" — "Ну чего тебе?" — "Можно выйти?" — "Выходи", — недовольно говорит Марьстепанна" (А. Битов. Семь путешествий). Конечно, такое написание — это художественный прием автора, рисующего специфику непринужденной устной речи персонажей.
Итак, явление стяжения обращения в непринужденной обстановке можно квалифицировать как звательную форму только в разговорной речи. Поэтому главным формальным средством указания на обращение в русском языке будем считать особую звательную интонацию, кстати, очень сходную с той, которой снабжаются и другие выражения речевого этикета. Это, говоря обобщенно, интонация призыва собеседника. И по ней мы безошибочно выделяем обращение в потоке речи.
А теперь о втором важном свойстве обращений — о том, что они не только призывают, но еще и обозначают адресата.
Итак, обращение — самый яркий этикетный знак. Ведь слово этикет в первоначальном французском значении — "этикетка", "ярлык". Называя собеседника, мы как бы выбираем для него наиболее подходящий к случаю "ярлык".
Казалось бы, это так несложно — обозначить, назвать того, с кем я хочу говорить! Основные признаки собеседника легко распознать: пол, возраст (Молодой человек!), а если необходимо — профессиональную принадлежность (Товарищ милиционер!); если необходимо — уровень образованности и даже жительство в городе или в деревне (не всякой незнакомой старой женщине можно сказать Бабушка!). И все же это простое действие — назвать собеседника — не всегда удается. На улице наблюдаю сценку:
— Эй, парень!
— Какой я вам парень!
— Простите, гражданин!
Диапазон тональности обращений велик, и мы то и дело встречаемся с тем, что обращенное к нам название нас удовлетворяет, а иногда и возвышает в собственных глазах и в глазах окружающих, и с тем, что оно нас унижает, вот хотя бы так, как это описано в очерке О. Мороза "Свидание с кометой". Автор в жаркий летний день лежал на берегу моря, а местному фотографу именно в этой точке пляжа нужно было кого-то снимать, поэтому он попросил, а скорее потребовал отойти и не мешать фотографировать. Так как автор не уходил со своего места, обращения менялись в худшую сторону, но во всех случаях они были фамильярно-грубоватыми и просто грубыми: "Эй, красивый! — доносится до меня чей-то голос. — Отойди в сторонку". И далее: "Между тем фотограф не теряет надежды сдвинуть меня с места:
— Эй, симпатичный!
Я не шелохнусь.
— Эй, в очках!
Сделав все-таки несколько кадров и проходя мимо меня с фанерным дельфином под мышкой, фотограф выдыхает злобно (температура воздуха вокруг меня сразу подскакивает на несколько градусов):
— Слышь, ты, очкарик! У нас, когда просют — тогда уступают"4. Ясно, что это сатирическая зарисовка, но... кто из нас не бывал жертвой таких вот фотографов!
Вообще-то само по себе Эй! (чаще в сочетании с каким-либо словом) служит способом привлечения внимания. Но кто же согласится вступить в контакт, общаться с человеком, так обратившимся? Оно ведь фамильярно-грубое и бытует разве что в среде подростков в форме Эй ты! Поэтому неудачным представляется заголовок статьи Л. Скворцова "Эй, товарищ! Эй, прохожий!", в которой ученый отвечает на многочисленные письма читателей по поводу обращений5. Но ведь строчка, взятая из когда-то популярной песни, как раз и демонстрирует, как не надо обращаться! Ну подумайте, хорошо ли, если вдруг услышите: Эй, прохожий! Вы остановитесь, чтобы ответить на вопрос? Я, наверное, ускорю шаг, чтобы избежать неприятной, скорее всего, встречи...
В последнем разделе своей большой статьи Л. Скворцов вопрошает: а надо ли искать слово? И рассуждает о том, что "наше слово гордое товарищ" вполне достаточно для нас как обращение. Кто станет возражать, что само по себе слово прекрасно? А вот в качестве обращения оно не покрывает всех наших коммуникативных потребностей, как и не менее прекрасное слово гражданин. Почему это так, поразмышляем позже.
Вообще говоря, в русском языке великое множество обращений, они обслуживают самые разные ситуации общения, употребляются людьми, несущими в себе разные социальные признаки, направляются разным адресатам...
Если подслушать разговор мужа и жены (а это позволяет себе воображение писателя), у молодой пары мы обнаружили бы наименования разнообразных зверушек, были бы здесь птички и рыбки... Да и собственные имена порой меняются до неузнаваемости. Цель одна — обращением передать ласковое, любовное отношение. В приведенном выше примере в качестве обращений выступили внешние признаки человека, как их последовательно "читал" фотограф: красивый, симпатичный, в очках, очкарик. Сотрудники сектора психолингвистики Института языкознания АН СССР провели запись обращений в среде молодых знакомых людей. Обращений здесь оказалось множество: и крокодильчик, и кладезь премудростей... Но попробуйте подойти с крокодильчиком к незнакомому на улице!
Мы рассмотрим те немногие обращения, которые являются наиболее употребительными6.
Исследователи классифицируют обращения по разным признакам: в зависимости от того, что обозначает обращение (собственное имя, родство и т.д.), знаком или незнаком адресат, по стилистической окраске. В основу классификации положим второй признак, а первый и третий включим попутно в характеристику того или иного обращения.
—————————————
1 Обращение активно изучается и лингвистами. Одна из последних монографий: Гольдин В.Е. Обращение: теоретические проблемы. Саратов. 1987.
2 Национально-культурная специфика речевого поведения. М., 1977. С. 87.
3 В данном разделе мы касаемся обращения в начальной позиции относительно текста общения, обращения — средства вступления в речевой контакт.
4 Литературная газета. 1979. 4 апреля.
5 Там же. 1984. 5 сентября.
6 Обращение довольно подробно описано нами в книге "Вы сказали: "Здравствуйте!", и здесь придется многое повторить.
