2015-05-30
251
— Не забывай об этом, — наставительно сказал Альм молодому полицейскому, получившему почетное задание дежурить на телефоне. — Никогда не начинай с ними что-то обсуждать: завязнешь и не выберешься. Звонят в основном старые ведьмы, алкаши и прочий сброд.
— И что, никогда не бывает, чтобы кто-то позвонил по делу? — Парень поглядел на Альма с детской серьезностью.
— Насколько я помню — нет, — ответил Альм. — Во всяком случае, за все мои двадцать лет в уголовке. Главное — уметь их окорачивать, у них же головенки вот-вот лопнут от идей… А ваша задача — дополнить вчерашний опрос свидетелей, — с видом полководца обратился он к двум молодым ребятам из полиции правопорядка.
Уж лучше, чем околачиваться здесь без всякой пользы, подумал он.
— Я только хотел спросить… — робко произнес один из них.
— Список фамилий получите у Гунсан, — прервал его Альм.
— Я хотел спросить, на что мы должны обращать особое внимание…
Где их только набирают, кисло подумал Альм.
— Обратите особое внимание на то, чтобы найти Родмансгатан. Найдете?
— Я не это имел в виду, — заупрямился строптивец. — На что мы должны обращать внимание при опросе? Когда мы будем обходить свидетелей.
— Спросите, видели или слышали они что-нибудь. Неужели это так трудно?
Очевидно, им все стало ясно, потому что все трое немедленно ушли.
Ну ладно, подумал Альм, откинулся на стуле и поглядел на часы. Если успеть в «Системет» до ланча, не придется наживать аневризму, стоя в бесконечной очереди среди бездельников, которым нечем заняться.
Пятница, 1 декабря 1989 года,
после обеда
Закончив пресс-конференцию, Бекстрём тут же улизнул в город, где в небольшом ланч-ресторане его ждал знакомый — корреспондент из большой вечерней газеты. Если оставить в стороне выбор профессии — вполне нормальный парень, к тому же имеющий доступ к газетной кассе. После пары кружек крепкого пива и хорошей порции жареной свинины с креветками и брусникой к Бекстрёму вернулось хорошее настроение, и в благодарность за хороший обед он немного приподнял завесу полицейской тайны.
— Только между нами, — сказал он, доверительно наклонившись к собеседнику. — Могу сказать, что его зарезали. Ножом.
— Приятного мало, — поддержал разговор репортер, ожидая продолжения.
Опрокинутый столик, немного крови и труп, ну и что, он повидал и похуже, но публику надо кормить тем, чего она требует.
— Признаться, картина была… ну скажем, не такая, как у меня дома или у тебя.
Вообще-то это чистая правда, подумал Бекстрём.
— А нож? Там что, была настоящая бойня? А нож большой?
— Опять-таки между нами… — Бекстрём понизил голос и наклонился еще ближе. — Настоящий мачете… чуть не самурайский меч. — Он развел свои жирные руки и показал, какой был нож.
— Вы не думаете, что есть какая-то связь с порноубийствами? — спросил репортер. Глаза его сияли.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Бекстрём.
Этот парень явно не промах.
— Ну этот псих, который режет народ здоровенным ножом. Уже троих прикончил. Сначала негра на Сёдере,[13]потом еще двоих, те, кажется, дрочили в каких-то порнозабегаловках. Один в Васастане, другой прямо рядом с собственным домом. Подумайте только, Бекстрём, мы же имеем дело с серийным убийцей, и он на свободе!
— М-м-м… — задумался Бекстрём. — Возможно… Эта мысль мне тоже приходила…
Что я здесь делаю? — вдруг подумал он и вспомнил своего непосредственного начальника комиссара Фюлькинга. Нельзя сказать, чтобы это воспоминание его порадовало.
— А что, Эрикссон увлекался порнухой? — Репортер буквально сверлил его взглядом.
Увлекался ли Эрикссон порнографией? А кто ей не увлекается? — подумал Бекстрём с недоумением, но заставил себя собраться и энергично кивнул.
— Я убежден, что мотив убийства носит сексуальный характер, — заявил он.
Он и вправду был в этом убежден: достаточно было одного взгляда на то, как жил этот прохиндей. Так что против истины Бекстрём не грешил. А порнуху любят, почитай, все, кроме разве старух. Надо будет посмотреть повнимательней, нет ли у покойника видеофильмов или журналов… С такими девчонками в матросских костюмчиках верхом на колбасе, вспомнил он и вдруг почувствовал прилив бодрости.
— Потрясающе, Бекстрём, — выдохнул репортер. — Я понял, понял… Сделаем как всегда — наши источники в полиции дали понять… Не хочешь ли коньячку к кофе?
— Рюмочку, пожалуй, не больше, — согласился Бекстрём.
Инспектор Вийнблад провел почти весь день у судмедэкспертов в Сольне. Он присутствовал на вскрытии убитого Челя Йорана Эрикссона, потом принял и зарегистрировал вещественные доказательства — одежду убитого, в которой его привезли.
Обычно это бывало довольно приятное времяпрепровождение: можно было успеть обменяться профессиональным опытом, поговорить обо всем на свете с коллегами из уголовки и судебными медиками. Но не сегодня, с горечью подумал Вийнблад. Мало того что из полиции больше никто, кроме него, не явился, — а чего еще ждать, если следствием руководит психопат Бекстрём? — его подстерегало еще одно разочарование. Вскрытие, судя по всему, будет проводить новый врач, молодая женщина никак не старше тридцати пяти — он никогда раньше не встречал ее и даже не слышал о ее существовании. Низкорослая, с неприятным испытующим взглядом, зовут ее, судя по беджу на халате, Биргит X., точно как в том совершенно непонятном романе, который он получил на день рождения от своей мерзкой золовки. Впрочем, Биргит X., как выяснилось, предпочитала, чтобы ее называли просто Биргит.
— Меня зовут Биргит, — представилась она и протянула маленькую крепкую руку, — просто Биргит. А вы, как я догадываюсь, Вийнблад.
— Ну что ж, — сказал Вийнблад, когда они покончили с формальностями и заняли место у патологоанатомического стола. — Профессор, должно быть, уехал на какую-нибудь конференцию?
— Профессор? — недоумевающе спросила Биргит. — Вы имеете в виду доктора Энгеля? Вы его, по-моему, называете Труполюбом?
— М-м-м… разве? — уклончиво пробормотал Вийнблад.
Он терпеть не мог, когда людей называли кличками, особенно в их отсутствие. Но она была права: кличка доктора Энгеля была Труполюб. Или Ангел через «э». Интересный, в общем, мужик с каким-то неясным немецко-югославским происхождением, очень знающий, судя по рассказам тех, кто с ним работал, и с большим чувством юмора, правда, пока дело не касалось его лично.
Биргит отрицательно покачала головой.
— Он не уехал, — наконец-то ответила она на вопрос инспектора. — Он свалился с мостков.
— О боже! — испугался Вийнблад. — Как это произошло?
Она раздраженно пожала плечами:
— Несчастный случай на работе. Ему надо было в чем-то убедиться своими глазами. Думаю, на одном из его приработков — он обслуживает страховые компании, вместо того чтобы выполнять свои прямые обязанности. А поскольку он слепой, шел, шел и не заметил, что мостки кончились. Перелом в лучезапястном суставе и сотрясение мозга. Более благородные части тела не пострадали.
— Слепой? — полувопросительно повторил Вийнблад.
Что она имеет в виду?
— Именно слепой, — подтвердила Биргит, сверля его темными глазами, каждый зрачок — как зернышко черного перца. — У коллеги Энгеля тяжелая близорукость, но он из тщеславия отказывается носить очки. Потому-то он и натыкается постоянно на юкку в вестибюле. Кстати, молодые коллеги, подшучивая над ним, каждый раз ставят кадку с растением на новое место, только я этих шуток не понимаю. Если вы мне не верите, можете, когда заболит зуб, пойти к слепому дантисту.
— Мне это и в голову не приходило, — пробормотал Вийнблад примирительно.
Что она болтает? Как это может быть? Его старый приятель Милан — и вдруг ни с того ни с сего слепой!
— К тому же он никакой не профессор. Он называет себя профессором, но это не одно и то же. Если вы ничего не имеете против, я бы хотела приступить к делу, — сказала она без перехода.
— Конечно-конечно, — согласился Вийнблад. Боже, какая несимпатичная особа!
— Приятно слышать, — пробормотала она, окидывая взглядом ряд блестящих инструментов на столике. — Кстати, в отличие от доктора Энгеля я и в самом деле профессор, настоящий профессор, так что инспектор может не волноваться.
Мерзкая баба, пришел к окончательному выводу Вийнблад.
Но дело знает, неохотно признал он, снимая через два часа резиновые перчатки. Как она провела вскрытие! Он никогда ничего подобного не видел, хотя присутствовал на вскрытиях довольно часто.
— Вот так, — сказала Биргит, доставая кассету с надиктованным протоколом из магнитофона. — Пройдем ко мне, поговорим. Не забудьте его барахло, мне этот мусор здесь не нужен. — Она кивнула на пакеты с одеждой Эрикссона, там лежали брюки, сорочка, сетчатая майка, трусы, носки и ботинки.
— Чай? Кофе? — спросила Биргит.
На маленьком столике рядом с письменным стояла кофеварка. Она уже налила себе черный кофе и уселась в рабочее кресло, положив ноги на стол.
— Нет, спасибо, — отказался Вийнблад.
Это не человек, подумал он, это какая-то камнедробилка в человеческом образе.
— Ну и ладно, — отрубила Биргит. — Протокол получите на следующей неделе, когда придут результаты анализов. Однако вы, наверное, хотели бы услышать предварительные выводы.
— Разумеется… если это возможно. — Тут Вийнблад почему-то вспомнил Ярнебринга, хотя перед инспектором находился экземпляр как минимум вдвое меньшего размера, чем этот опасный для общества сумасшедший из следственного отдела.
— Возможно, — сказала Биргит. — Я буду говорить на обычном языке, чтобы вы все поняли.
— Спасибо, — бледно улыбнулся Вийнблад. — Спасибо.
Эрикссон умер от проникающего ножевого ранения в спину, или, вернее, от колотого проникающего ножевого ранения, нанесенного сверху под углом. Удар пришелся между левой лопаткой и позвоночником, нож прошел между двумя ребрами в грудную полость, повредив сердце, левое легкое и аорту. Такие ранения сопровождаются обильным кровотечением, резким падением давления, потерей сознания и остановкой дыхания, что приводит к смерти в течение нескольких минут. Лезвие ножа находилось в наклонном горизонтальном положении, что как раз и говорит в пользу колотой раны: при рубленой ране, как правило, лезвие расположено вертикально или слегка наклонно по отношению к вертикали.
Убийство совершено с помощью большого и очень острого ножа с одной режущей кромкой, прямым лезвием длиной как минимум двадцать пять сантиметров и шириной около пяти сантиметров в основании, то есть это вполне может быть тот нож, фотографию которого Вийнблад послал утром по факсу.
— Я понимаю, что вы это сделали с добрыми намерениями, — сказала Биргит, пристально глядя на Вийнблада, — но в дальнейшем прошу воздержаться от подобного типа информации, пока я ее не запрошу. Я обычно стараюсь сначала составить собственное представление. Я, знаете, судебный медик, а не гадалка.
— Конечно-конечно, — промямлил Вийнблад.
— Что-нибудь еще? — Она смерила его взглядом.
— Вы можете сказать что-нибудь насчет времени наступления смерти?
— В момент звонка свидетельницы — около восьми. Ничто этому не противоречит. Это вы мне послали факс? Подписано, во всяком случае, вами.
— Я вот все размышляю, — осторожно начал Вийнблад. — Рост Эрикссона метр семьдесят два… Я представляю убийцу как человека высокого роста, намного выше Эрикссона, к тому же незаурядной физической силы. Я имею в виду направление раны и ее глубину, — уточнил он.
Это-то она должна сообразить, подумал он. Наверное, институт окончила.
Она почему-то улыбалась, и Вийнблада это встревожило.
— Значит, вы его так себе представляете, — сказала Биргит.
— Ну да. Преступник высокого роста, примерно метр девяносто, очень сильный… и удар, так сказать…
— А-а, вот оно что… — спокойно произнесла Биргит, разглядывая коротко подстриженные ногти. — Я-то предполагала, что Эрикссон сидел на диване, — видела диван на вашей фотографии. А что касается ранения, тут особой силы не надо. Острый нож прошел точно между ребер. Преступник подкрадывается сзади и наносит удар. Если б я была на его месте, я бы очень удивилась, как все ловко вышло.
— Может быть, профессионал? — предположил Вийнблад. — Если вспомнить, насколько точно нанесен удар, можно предположить изрядные анатомические познания.
— Откуда вы все это берете? — вздохнула Биргит. — Могу себе представить, о какой чепухе вы тут болтаете с Миланом. Это чистое везение или невезение — как хотите. Откуда он мог знать, где у убитого ребра? Бедняга же был в рубашке. Вы ведь не думаете, что преступник подошел к нему и ощупал ребра, перед тем как нанести удар?
— Нет, конечно, — выдавил Вийнблад.
Она совершенно невыносима! — подумал он. Его даже пот прошиб.
— Что-нибудь еще? — спросила она и выразительно посмотрела на стенные часы. — У меня еще много работы.
Точно как Бекстрём, с ненавистью вспомнил Вийнблад. Он с трудом преодолел желание немедленно уйти, но ему надо было задать еще один вопрос, хотя он с удовольствием предоставил бы эту честь жирному прохвосту из уголовки.
— Еще одно… — промямлил он. — Хотелось бы знать… На вскрытии вам не бросилось в глаза что-то, что могло бы навести на мысль, что Эрикссон… то есть убитый… не был ли он, так сказать, гомосексуалистом?
— Вы что имеете в виду, не нашла ли я у него хвост? — весело спросила Биргит.
— Нет. — Вийнблад нервно улыбнулся. — Ну… вы же наверняка понимаете, что я имею в виду.
— Не очень, — сказала Биргит. — Могу только догадываться. Вы интересуетесь, не нашла ли я каких-либо следов пенетрации в прямую кишку в связи, скажем, с постоянными анальными сношениями?
— Именно. Да… например, с анальными.
— Или следов спермы в прямой кишке? Не сделала ли я еще каких-нибудь ужасающих открытий касательно, допустим, его пениса?
— Да-да, именно так, — пробормотал Вийнблад, чувствуя, как пот стекает у него между лопаток. — Что-нибудь вы нашли?
— Нет, — твердо сказала она. — Так что вы и ваши ребята, на Кунгсхольмен можете спать спокойно.
— Значит, нет… Ну хорошо, позвольте вас поблагодарить…
— Не за что, — холодно откликнулась Биргит.
Из Центрального статистического управления Ярнебринг и Хольт направились в головную контору САКО — профсоюза, объединяющего работников с высшим образованием, — что расположена на Эстермальме: в конце разговора начальник Эрикссона вспомнил, что накануне, то есть в день убийства, Эрикссон был на конференции по правам трудящихся, которую проводил САКО.
— Да-да, мы послали ему приглашение, как представителю академиков[14]ЦСУ, они объединены в ТСО, профсоюз служащих, — подтвердила женщина, отвечавшая за организацию конференции.
Полицейским дали программу конференции и список участников. Это было однодневное мероприятие, началась конференция в девять утра и закончилась в пять вечера, с перерывом на ланч между двенадцатью и часом. Проходила она как раз здесь, где они сейчас находятся, обсуждались, как уже было сказано, вопросы прав трудящихся, что всегда интересно для профсоюза. Кроме Эрикссона присутствовало еще около пятидесяти человек.
— А вы уверены, что Эрикссон был на конференции? — спросил Ярнебринг.
Да, он зарегистрировался утром и получил все материалы, однако она не может ответить на вопрос, оставался ли он до конца. Ничего странного, люди приходят и уходят, сказала она, давая понять, что у нее, кроме того, чтобы следить за присутствием Эрикссона на конференции, были и другие дела.
Пришлось опросить еще двоих ее сотрудников, и постепенно картина прояснилась.
Эрикссон сидел на конференции до ланча. Сначала собирался остаться на весь день, но, когда вышли покурить, сказал, что у него завал на работе, он вынужден уйти в двенадцать, даже поесть не успевает.
— Не было ли у вас впечатления, что он чем-то взволнован? Что у него произошло что-то серьезное? — спросила Хольт женщину, с которой разговаривал Эрикссон.
Нет, ничего такого она не помнит. Он был спокоен и любезен, может быть, даже в чуточку приподнятом настроении, как ей показалось… Впрочем, почти никто не сидит на таких конференциях с начала до конца, так что ничего странного в том, что он сбежал, нет. Тогда она позвонила на кухню и сказала, чтобы поставили на один прибор меньше.
Ярнебринг и Хольт поблагодарили за беседу и пошли искать ближайший ланч-ресторан, чтобы перекусить. Пока они ожидали заказ, Хольт перелистывала полученные от ответственной дамы материалы конференции.
— Ну и как, — ухмыльнулся Ярнебринг, — нашла что-нибудь интересное?
— Председатель приветствует участников, юрист из отдела рынка труда информирует о развитии шведского трудового законодательства за последнее десятилетие, секретарь комитета прав трудящихся сообщает о необходимости надзора за эффективностью закона о коллегиальном принятии решений…
— Спасибо, — прервал ее Ярнебринг. — Я прекрасно понимаю, почему он улизнул до ланча…
— Кстати, о ланче, — заметила Хольт. — Телячьи биточки с отварной картошкой и протертой брусникой… Ну и вегетарианское, кто пожелает.
— Телячьи биточки… Телячьи биточки — это замечательно, — вздохнул Ярнебринг. Он пять минут назад заказал котлеты с жареным луком, и у него неприятно сосало под ложечкой. — А какие-нибудь интересные имена? Докладчики, участники?
— Насчет юриста и секретаря я уже сказала, оба мужики, естественно… Вот еще женщина-адвокат, она рассказала о только что завершившемся деле в гражданском суде… Полно всяких омбудсменов[15]различного калибра… И Чель Эрикссон, член ТСО.
— Хорошо, поговорим позже. — Он заметил официанта, направляющегося к их столу с дымящимися тарелками в руках. — Когда я ем, я глух и нем.
Список участников выглядел не особенно увлекательно, и дальнейшие разыскания в этом направлении могут подождать, пока несравненная Гунсан не пробьет все эти данные на полицейском компьютере. Поэтому за кофе Ярнебринг заговорил о курении.
— Никогда не курила, — пожала плечами Хольт. — С чего бы? Чистое сумасшествие — сосать эту дрянь.
— А эта пачка, что ты наколдовала в кафе? Так называемое тактическое вспомогательное средство? Наверное, на каких-нибудь курсах научили, пока ты работала у этих неженок в СЭПО?
— Можно и так сказать, — согласилась Хольт. — Хотя не на курсах, конечно, просто видела какой-то детектив по телику. А ты никакими приемами не пользуешься, когда встречаешься с людьми по работе?
— Нет. — Ярнебринг улыбнулся своей волчьей улыбкой. — Я на работе с людьми не встречаюсь. Я встречаюсь с бандитами. Ну еще иногда с каким-нибудь налакавшимся Свенссоном, а это еще хуже.
— А как ты налаживаешь с ними контакт? — с любопытством спросила Хольт.
— Для начала пугаю до полусмерти, — сообщил Ярнебринг, — а потом, когда говоришь с ними по-человечески, им кажется, что они получили в подарок целый блок сигарет.
Ярнебринг, похоже, был очень доволен своей тактикой. Дешево и сердито. И время экономит.
— В этом-то и разница между нами, — заметила Хольт. — Я бы так не могла, даже если б захотела, но я и не хочу.
— Женская хитрость.
— Ничего подобного. Просто я так устроена. Не из чего выбирать.
Ну да, как же, подумал Ярнебринг.
— А я устроен по-другому, — произнес он вслух. — Я человек-злодей. Поэтому надо попытаться сварить клей из этого типа, за которым мы охотимся.
— Найти и взять преступника, — перевела Хольт. — Что ж, звучит отлично.
Когда Вийнблад наконец вырвался из судебно-медицинского чистилища, он был растерян, возмущен и встревожен одновременно. Более всего встревожен, поэтому, добравшись до своего стола, он первым делом позвонил старому приятелю доктору Энгелю — узнать, как тот себя чувствует.
Учитывая обстоятельства, нормально. Состояние пациента соответствует тяжести вмешательства.
Вийнблад рассказал о малоприятном знакомстве с его коллегой Биргит — «просто Биргит» — и о возникших у него в связи с этой встречей сомнениях в положительном исходе следствия. Его очень порадовало, что Милан полностью согласен с его впечатлениями.
— Ты прав, — согласился Энгель, — она психопат, она сумасшедший, она пошивает с другой бабой, она проститутка, она много себя понимает, она…
— Если хочешь, я захвачу все материалы и зайду, — осторожно прервал его Вийнблад.
Так тому и быть. Через полчаса он уже сидел в уютной холостяцкой квартире Энгеля на Свеавеген, и они приступили к анализу обстоятельств ухода из жизни начальника бюро Эрикссона, имевшего место всего двадцать часов назад. Как Вийнблад и предполагал, Энгель полностью разделял его версию, как именно произошло убийство. Если перевести на понятный шведский заключение доктора Энгеля, основанное на научных знаниях, опыте и здравом смысле, оно звучало так: убитый был «типичный тайный педераст, который склеил здоровенного и к тому же агрессивного партнера, и тот прикончил хозяина его же ножом».
Вдобавок Энгель обогатил следствие совершенно новой идеей, которая Вийнбладу даже не приходила в голову.
— Ты скасал, Эрикссон шифет на верхе Родмансгатан у церкви? — Он пристально посмотрел на Вийнблада.
— Так и есть. На углу Карлавеген.
И тут Энгель произнес загадочно:
— Хоммельгартен.
Хоммельгартен… Что он имеет в виду? — недоуменно подумал Вийнблад.
— Там фикусы ищут друга. Это же совсем не очень далеко.
— Ты имеешь в виду Хюмлегорден, — сообразил Вийнблад и почувствовал знакомое возбуждение, оно всегда охватывало его, когда следствие приближалось к важному прорыву. Как же он об этом не подумал!
— Интересная мысль, Милан, — сдержанно произнес он, не желая дать доктору понять, что тот застал его врасплох.
— Та ну, ерунда, — скромно сказал Энгель. — Бери, дарю.
После сытного и вкусного ланча Бекстрём направился в квартиру убитого на Родмансгатан, где в мире и покое провел остаток рабочего дня. Времяпрепровождение интересное с многих точек зрения и полезное по крайней мере с двух. Бекстрём не был специалистом по интерьерам, но и ему было понятно, что в обстановке квартиры Эрикссона ни один предмет не был случайным, и эта продуманность стоила немалых денег. Продумано было все, начиная от картин на стенах, каких-то немыслимых гардин на окнах и блестящих медных чайников в кухне и кончая толстыми махровыми полотенцами в ванной. Ничего удивительного, если вспомнить, что за тип был этот Эрикссон.
И еще множество книжных полок с книгами и аккуратными папками в комнате, служившей ему, судя по всему, кабинетом. Ладно, этим займется Дуболом или еще кто-нибудь после выходных. Сам он больше интересовался искусством. Но странно: ничего из того, что он искал, не нашлось. Никаких видеокассет с ничего не говорящими, от руки написанными названиями, никаких глянцевых журналов с умащенными красавцами в коже и цепях — ничего такого. Вообще ничего.
Интересно, куда он их запрятал, подумал Бекстрём, где-то же они должны быть! Однако поскольку в квартире было много других интересных объектов, он и это отложил на понедельник.
В ванной он сделал любопытное открытие: одна деталь накануне почему-то ускользнула от внимания никчемного Вийнблада. Совсем неплохо будет, если именно Бекстрём с его идеальным полицейским нюхом направит инспектора по этому следу.
На дне корзины для грязного белья лежало заблеванное темно-синее махровое полотенце с желтой каймой. Точно такие же висели на крючках, а грязное полотенце лежало на самом дне большой плетеной корзины. Рвотные массы были довольно свежими, и ему показалось странным, каким образом полотенце угодило в самый низ. Поверх него лежало несколько штук ярко-красных полотенец с бордовым кантом, положенных, очевидно, когда хозяин менял весь комплект и вместо красных повесил темно-синие с желтой каймой.
Вот так-то, с удовольствием подумал Бекстрём. Кого-то вырвало, и этот кто-то старался скрыть, что его вырвало, — прекрасный подарок на выходные слеподыру-криминалисту…
Он вытащил полотенце и отложил его в сторону, потому что у него были дела поважнее, а именно: инспекция совершенно неправдоподобных алкогольных запасов пострадавшего. Куда ни сунься — везде спиртное.
В кладовой напитки стояли в ящиках. Нераспечатанные коробки, коробки, где не хватало одной-двух бутылок, полупустые — главным образом те, что Бекстрём уже подвергнул таможенному досмотру накануне. Множество бутылок стояли просто на полу — коньяк, виски, джин, водка, аквавит и масса каких-то неведомых ликеров и прочего дерьма, которые пьют только бабы и такие, как Эрикссон.
В кухне — то же самое: сервант и два настенных шкафчика буквально забиты винами — как сухими, так и креплеными. Несколько винных стеллажей на кухонном столе и рядом с плитой. В гостиной — старинный комод, служивший, если судить по содержимому, баром, а на письменном столе в кабинете несколько графинов с янтарными напитками.
Бекстрём тщательно отобрал несколько бутылок, и, хотя он не жадничал, все равно пришлось позаимствовать у покойного чемодан. Заодно прихватил стопку чистых полотенец — переложить бутылки, чтобы не звякали по дороге.
Уже на выходе он вспомнил о вещественном доказательстве — полотенце со следами рвоты. Он полез в шкафчик под раковиной в поисках пакета, лихорадочно вспоминая, как по инструкции должны быть упакованы заблеванные тряпки. В бумажные пакеты? Или пластиковые? Один черт, решил он, тем более что у Эрикссона, похоже, были только бумажные. И вообще, с какой стати он должен заниматься работой криминалистов? Все же он затолкал полотенце в пакет и вызвал такси. Идет следствие по делу об убийстве, важна оперативность, поэтому он выписал на всякий случай целый блок платежных талонов.
По дороге домой Бекстрём попросил остановить машину у криминалистического отдела. Он положил пакет с полотенцем на стол Вийнблада и сопроводил его запиской, исполненной профессиональной солидарности и дружелюбия, а также пожеланием хорошо провести выходные.
Добравшись домой, он с удовольствием подумал, что сегодня пятница, а за спиртным бежать не надо.
Работа с документами не была сильной стороной Ярнебринга — он считал, что Бог дал ему руки вовсе не для того, чтобы слюнявить бумажки в бесконечных папках. В то же время он был не из тех, кто сваливает работу на партнера, поэтому, когда Хольт предложила ему подняться в уголовку и узнать, нет ли чего нового, он обрадовался. Ничего нового не было.
Мало того, людей в отделе тоже не было, если не считать молодого парня, приданного следственной группе. Тот принимал «сигналы общественности» и читал вечернюю газету. Вид у него был несчастный.
— Есть что-нибудь? — спросил Ярнебринг.
Нет, ничего существенного. Звонили какие-то бабки и полупьяные субъекты, но ему удалось быстро от них отделаться. Те, кто хотел оставить свое имя, оставили. Помимо этого два человека позвонили и сказали, что они знали покойного, их имена он передал Гунсан. А он скоро пойдет домой — так сказал его непосредственный начальник, инспектор Альм, перед тем как исчезнуть по какому-то срочному делу.
— Инспектор сказал, что меня сменят в шесть часов, — жалобно проговорил он.
— Иди домой и спи, парень, — кивнул Ярнебринг. — И чтобы в понедельник был бодр и весел.
Потом он поговорил с Гунсан — она пробивала по компьютеру соседей, давших показания при дополнительном опросе. Хотя была пятница, опросить удалось многих. Впрочем, ничего удивительного в этом не было, если учесть, что обитатели дома на Родмансгатан были в основном приличные люди среднего или даже пожилого возраста.
Наибольший интерес, по-видимому, представляли те двое, что позвонили по телефону и заявили, что знакомы с Эрикссоном.
— Элита зашевелилась, — усмехнулась Гунсан. — Один из них даже какая-то полузнаменитость, ты его наверняка видел по ТВ.
Ярнебринг не имел ни малейшего представления, о ком идет речь, но на всякий случай взял у Гунсан все бумаги, чтобы спокойно почитать их у себя в кабинете.
— А тебе не пора домой? — улыбнулся он.
Гунсан работала по найму, но, по его мнению, она была единственным настоящим полицейским в отделе, если не считать Фюлькинга, а тот уже немножко приспустил флаг. Почему она не поступила в школу полиции?
— Скоро пойду, — улыбнулась она в ответ. — А ты-то сам, малыш? Не пора ли домой, ворковать с невестушкой?
— Все утрясется, — ответил на скрытую насмешку Ярнебринг и пошел к себе.
Гунсан, в сущности, довольно аппетитная баба, подумал он неизвестно почему, спускаясь в следственный отдел. Ей бы сбросить лет двадцать.
Эта мысль дает читателю возможность сделать вывод, что Ярнебринг битком набит предрассудками: Гунсан была лишь чуть-чуть старше его самого.
— О'кей, — энергично сказал Ярнебринг, наливая очередную чашку черного кофе. — Если подытожить сегодняшний день, что мы имеем? Что мы знаем об убитом?
Не такой уж широкий круг общения, судя по опросам, но все же достаточный, чтобы с большой степенью вероятности именно среди знакомых найти убийцу.
Сотрудники убитого его, мягко говоря, недолюбливали. Это читалось между строк в рассказах шефа и сослуживцев и прямым текстом в словах охранника. И в то же время ухватиться не за что.
— Не из тех, с кем охотно делишь комнату, — заключил Ярнебринг.
— Все же хотелось бы иметь какие-то факты, примеры, — сказала Хольт. — Чем уж он так нехорош? Вряд ли он уродился законченным негодяем — так не бывает.
