Другая жизнь 7 страница

На этот вопрос существовало бесконечное число вариантов ответа. Его мог унести убийца, однако скорее всего второй ключ Эрикссон просто потерял. Так часто бывает, когда есть два одинаковых ключа, а нужен только один. Это знают почти все — из собственного опыта.

Когда говорильня закончилась, рабочее время истекло. Через несколько часов исполнится ровно неделя с момента убийства, а никакого подозреваемого у полиции и в помине нет.

Пятница, 8 декабря 1989 года

В пятницу утром инспектор Альм навлек на себя неудовольствие Бекстрёма.

Не поговорив с Бекстрёмом, Альм позвонил на государственное телевидение господину Стену Веландеру, чтобы условиться о встрече, — дело идет о его старом знакомом Челе Эрикссоне.

Веландер был одновременно деловит и приветлив. Он, как бы между прочим, напомнил, что сам звонил в полицию по поводу этого трагического события, было это в пятницу утром, ровно неделю назад. Он не думает, что может помочь чем-то следствию, хотя об этом ему трудно судить. Что касается времени для беседы, есть две возможности: либо через час, либо через две недели, поскольку он уезжает за рубеж работать над большим репортажем. Причем если вы настаиваете на сегодняшнем дне, вам придется приехать на телестудию, потому что у него уже назначено несколько деловых встреч на сегодня и отменить их он не может.

Альм извинился, сказал, что через пять минут перезвонит, отправился к Бекстрёму и сообщил о разговоре с Веландером. Бекстрём, само собой, сделался мрачен как туча, но отступать было некуда, так что довольный Альм вернулся в свой кабинет, позвонил Веландеру и сообщил, что он и коллега Бекстрём приедут через полчаса.

Веландер встретил их в вестибюле и проводил в небольшой конференц-зал, заказанный им для разговора. Это был сухой, жилистый мужчина лет сорока, с ухоженной шкиперской бородкой и темными умными глазами. Первое, что он сделал, — достал диктофон и поставил перед собой на стол. Потом откинулся на спинку стула, скрестил руки на плоском животе и кивком дал понять, что готов начать разговор.

Тактику разрабатывал Бекстрём. Он будет задавать вопросы, а Альм должен держаться в стороне и вступать в разговор только при необходимости. Альм против такого расклада не возражал. Он помнил довольно резкую программу Веландера о работе полиции и с удовольствием предвкушал, как этот ловкий репортер сделает из его толстого начальника отбивную котлету.

Бекстрём подчеркнуто не торопился. Он достал собственный диктофон, блокнот и ручку, сказал несколько слов в микрофон, попросил Веландера сделать то же самое, потом перемотал ленту назад и проверил, хорошо ли записалось.

— Уровень звука примерно такой, — сказал Веландер негромко, но внятно, в тоне обычной беседы.

— Хорошо, — коротко кивнул Бекстрём. — Допрос свидетеля Стена Веландера в связи с убийством Челя Эрикссона. Веландер должен рассказать…

— Извините, — прервал его Веландер, слегка улыбнувшись Бекстрёму, — я забыл предложить вам напитки. Вода? Кофе? Чая, по-моему, нет…

— Что? — растерялся Бекстрём, но прежде чем он успел что-то сказать, Веландер ответил на вопрос за него:

— Ну нет, так нет, я готов. — И он поощрительно кивнул Бекстрёму.

Веландер — Бекстрём: один-ноль, с удовольствием подумал Альм, заметив, что физиономия Бекстрёма стала краснее, чем обычно.

Как познакомился Веландер с Челем Эрикссоном? Как долго они знакомы?

Знакомы около двадцати лет, Веландер тогда преподавал социологию в университете, а Эрикссон был студентом. Был очень усерден, так что Веландер иногда помогал ему найти приработок: на кафедре вахтером, контролером на письменных экзаменах — все, что подвернется.

— Он был на пару лет старше меня, — сказал Веландер, — подрабатывал и учился. Из простой семьи, так что я помогал ему чем мог. Он в самом деле старался, было понятно, что хочет, как говорят, устроить свою жизнь.

После защиты диплома приятельские отношения сохранились. Эрикссон устроился в Центральное статистическое управление, Веландер постепенно забросил преподавание, занимался в основном научными исследованиями. К тому же он получил работу репортера в общественной редакции телевидения.

Как часто встречались?

С точки зрения Веландера, не особенно часто, но Эрикссон, по-видимому, считал, что довольно часто.

— Чель был очень одиноким человеком, — пояснил Веландер. — У него почти не было друзей. Мы встречались иногда, шли выпить пива, вспомнить университет, порой вместе ужинали. Вы спросили, как часто? Э-э-э… — Веландер принял вид глубоко задумавшегося человека. — В среднем за все эти годы… ну, может быть, раз в месяц.

— Раз в месяц, — повторил Бекстрём с явным сомнением в голосе.

— Помню, как-то он помогал подобрать статистику к программе о безработице. Это было лет десять назад, тогда мы виделись чаще, раз или два в неделю, но это продолжалось месяца два, не больше.

— Так обычно вы встречались раз в месяц, — еще раз повторил Бекстрём. — Регулярно?

— Нет, разумеется, — улыбнулся Веландер и покачал головой. — Бывало, и по полгода не виделись, даже не разговаривали. Раз в месяц — это среднее арифметическое. Допустим, мы встретились двести раз за двадцать лет. Двадцать лет — это двести сорок месяцев. Делим двести на двести сорок — примерно раз в месяц. Чуть реже.

— Спасибо, считать я умею, — мрачно буркнул Бекстрём.

— Это очень приятно слышать, — доброжелательно улыбнулся Веландер.

Веландер — Бекстрём: два-ноль, подумал Альм, наблюдая за игрой красок на физиономии начальника.

Были ли у Эрикссона друзья ближе, чем Веландер? С кем он встречался чаще?

Веландер погрузился в размышления.

— Боюсь, я не понял вопроса, — сказал он наконец.

— Почему? По-моему, ничего сложного…

— Вы сначала сказали «ближе», потом «чаще», — произнес Веландер, как бы пробуя слова на вкус.

— И что? В чем проблема?

— Близость — вопрос эмоциональный, а насчет того, чаще или реже — это статистика. Далеко не одно и то же.

Бекстрём уставился на Веландера, но тот, похоже, не обратил на это внимания.

— Возьмем хотя бы вас и инспектора Альма, — учительским тоном произнес Веландер, заговорщически улыбаясь Альму, тот воспользовался случаем и тоже ответил улыбкой. — Я совершенно уверен, что вы встречаетесь ежедневно по нескольку раз… в среднем, но разве вы лучшие друзья?

Упаси бог, подумал Альм.

Дерьмо поганое, подумал Бекстрём. И тот и другой — дерьмо поганое.

Веландер — Бекстрём: три-ноль. Уже нужны влажные полотенца и склянка с нашатырем, с удовольствием подумал Альм — в прошлом боксер-любитель.

Если господин Бекстрём хотел узнать, с кем Эрикссон встречался чаще, чем с ним, то в голову Веландеру приходит их общий друг, Тео Тишлер. По-видимому, с Тишлером он встречался чаще, поскольку Тишлер помогал Эрикссону решать финансовые вопросы. Разумеется, иногда они встречались все трое, не забывайте, что это именно он, Веландер, познакомил Эрикссона с Тишлером. Тео он знает со школьной скамьи. Они учились в одном классе и в школе, и в гимназии. Гимназия Норра Реаль, если это важно для следствия.

А вот что касается эмоционального аспекта, то тут Веландер далеко не так уверен. У него вообще сложилось впечатление, что у Эрикссона не было близких друзей.

— Я знаю, что он был очень привязан к старухе матери. — В голосе Веландера неожиданно зазвучали элегические нотки.

Ну и парень, подумал Альм с восхищением. Меняет стойку на раз!

— И никаких женщин, — хитро произнес Бекстрём.

— Извините? — спросил Веландер, словно бы не понял вопроса.

— Мы говорим об Эрикссоне, — напомнил Бекстрём с неожиданным дружелюбием. — Что вы знаете о женщинах Эрикссона? У него были женщины?

— Вы имеете в виду интимные отношения?

— Вот-вот, — почти нежно сказал Бекстрём. — Я имею в виду… сексуальные контакты, ну вы же понимаете.

— Нет, — покачал Веландер головой, — насколько я знаю, с женщинами он не встречался… в этом смысле.

— Не встречался, — повторил Бекстрём. — А почему, как вы думаете?

— Ему это было не интересно.

— То есть вы говорите, что он женщинами не интересовался? — переспросил Бекстрём.

— Нет, — заверил Веландер.

— А мужчины? Мужчины его интересовали?

— Насколько я знаю — нет, — сдержанно сказал Веландер. — По крайней мере, ни мне, ни Тишлеру он никогда ничего подобного не говорил.

— Но у вас-то должны были возникать сомнения? Вы же наверняка говорили об этом с Тишлером, — настаивал Бекстрём.

— De mortuis nihil nisi bene, — сказал Веландер, пряча улыбку.

— Что? — удивился Бекстрём.

— О мертвых ничего, кроме хорошего, — перевел Веландер.

Значит, не хочет говорить, удовлетворенно решил Бекстрём и задал последний, необходимый по протоколу вопрос.

Веландера, само собой, никто в убийстве Эрикссона не подозревает, — этого только не хватало! — но для соблюдения формы Бекстрём вынужден спросить: где он был вечером тридцатого ноября?

Оказалось, все очень просто. Веландер был на корпоративном ужине в ресторане на Лидингё, присутствовало восемь сотрудников телевидения, в том числе его непосредственный начальник и директор канала. Аперитив подали в семь часов, за столом сидели до начала двенадцатого, после чего продолжили дома у одного из коллег. Посиделки тянулись аж до двух часов ночи, после чего он взял такси и поехал к себе домой в Тэбю, где его ждали жена и двое детей. Если Бекстрём обратится к секретарше редакции, она даст ему список всех присутствовавших, а также номера их телефонов. Веландер ее уже предупредил.

Вот это парень! — восхищенно подумал Альм. — Высший мировой класс!

Интересно, чему ухмыляется этот идиот? — раздраженно думал Бекстрём в машине.

Чистая победа, радовался Альм, надо будет рассказать Фюлльскалле.

Ярнебринг и Хольт остаток дня посвятили разной рутинной работе, которая заняла куда больше времени, чем они рассчитывали.

— Досмотрим квартиру в понедельник, — решил Ярнебринг.

Дело шло к пяти, к тому же сегодня пятница, ему надо успеть принять душ, переодеться и успеть на встречу с лучшим другом, обер-интендантом полиции Ларсом Мартином Юханссоном.

Пятница, 8 декабря 1989 года, вечер

Если Веландер не врал относительно своих отношений с Челем Эрикссоном, они удивительным образом напоминали дружбу Ярнебринга с Ларсом Мартином Юханссоном.

Юханссон и Ярнебринг были знакомы больше двадцати лет, последние десять из которых они тоже общались «в среднем раз в месяц» и тоже встречались обычно в ресторане. Впрочем, в первые годы их знакомства все было по-другому. Они встречались на работе в следственном отделе Центрального полицейского управления Стокгольма, каждый из них составлял половину команды из двух человек, и они проводили гораздо больше времени друг с другом, чем со своими семьями. Но потом их дороги разошлись. Юханссон сделал карьеру и взлетел на верхушку полицейской иерархии, а Ярнебринг остался в следственном отделе и продолжал работать с такими же преступлениями и уголовниками, как и двадцать лет назад.

Так что внешне их отношения и впрямь напоминали те, что связывали Веландера и Эрикссона, но только внешне. Юханссон и Ярнебринг были истинными друзьями, старинными и близкими, и, если кого-то из них спрашивали, кто его лучший друг, сомнений ни у того ни у другого не возникало. И как часто бывает в таких случаях, они очень походили друг на друга во всем, что было действительно важно; а внешностью и характером различались, однако это было несущественно.

Их самой примечательной общей чертой было то, что и Юханссон, и Ярнебринг среди своих друзей и знакомых характеризовались как «настоящие полицейские». Кроме того, они были героями многочисленных полицейских баек разной степени достоверности и — в отличие от своих коллег из романов, которые общаются исключительно с интеллектуальными женщинами, слушают оперу и современный джаз, отдают предпочтение французской кухне, — любили обычных девушек, желательно тоже служащих в полиции, предпочитали танцевальную музыку и простую еду.

И при этом конечно же, конечно они были разными! Если бы кто-то спросил Ярнебринга, готов ли он закрыть грудью своего друга от предназначенной тому пули, он бы осклабился по-волчьи и сказал, что такая возможность практически исключена, потому что он выстрелит первым. Если тот же самый вопрос задали бы Юханссону, он бы уклончиво улыбнулся и сказал, что такие сантименты ему не по вкусу, а вот если Ярнебринг попросит взаймы денег на новую машину, он, ей-богу, даст.

Юханссон жил на Волльмар-Укскулльсгатан на Сёдермальме. Рядом с его домом друзья давно присмотрели отличный итальянский ресторан. Итальянцы готовили просто, без выпендрежа и очень вкусно. Когда Юханссон ужинал с Ярнебрингом, платил всегда он, причем не задумываясь. У Юханссона, в отличие от его лучшего друга, с деньгами было все в порядке. Он знал им цену, но для близких никогда не жалел. К тому же он любил поесть и выпить, особенно в компании Ярнебринга.

— Заказывай, что хочешь, Бу, — сказал Юханссон, передавая Ярнебрингу меню. — Сегодня за фиалки плачу я.

— Спасибо, патрон, — поблагодарил Ярнебринг. — В таком случае мне большую кружку пива и двойной виски, пока я размышляю, что бы поесть.

Все их встречи напоминали некий ритуал. Сначала обмен полицейскими новостями — сотрудники, уголовники, преступления. Закусив, они переходили к перемыванию косточек отсутствующих идиотов. На удивление часто эти идиоты служили в полиции, в прокуратуре — словом, в системе охраны правопорядка. И только в конце — под кофе с коньяком и десерт — речь заходила о личной жизни, старых приятелях, детях, ну и, как водится, о женщинах. Как о знакомых, так и о тех, кого они еще надеялись повстречать.

У Ярнебринга была в запасе важная новость, но он все равно не стал нарушать заведенной традиции. Еще дома он решил, что расскажет о своей предстоящей свадьбе за коньяком. Или, еще лучше, за грогом и обязательными ночными посиделками у Ларса Мартина на Волльмар-Укскулльсгатан. Так тому и быть, решил он.

Однако вышло все по-другому.

В последние годы служба Ларса Мартина носила несколько факультативный характер. Сначала он взял длительный отпуск для учебы в университете. С обычной для него добросовестностью защитив диплом, он вернулся в Центральное полицейское управление, где его сразу произвели в обер-интенданты. Начальство использовало его как запасной ресурс. После убийства премьер-министра, грянувшее за несколько лет до описываемых событий, в управлении началась кадровая чехарда, вся верхушка поменялась многократно, но Юханссона по причине его более или менее свободного положения она не коснулась, и на сегодня он был некой точкой опоры, символом стабильности в постоянно меняющемся и ненадежном полицейском мире.

Он постоянно получал разные назначения: то замещал какого-нибудь отправленного на пенсию шефа, то сидел в бесконечных проверочных комиссиях, то исполнял роль эксперта в Министерстве юстиции или стокгольмской мэрии. В общем, работы хватало. На данный момент он уже два месяца вел по заданию министра юстиции расследование, о котором Ярнебринг только слышал краем уха и, даже несмотря на четко работающую систему полицейских сплетен, не мог бы сказать, в чем оно заключается.

— Ну, расскажи, что там у вас делается, в коридорах власти? Или все наглухо засекречено? — спросил Ярнебринг после первой рюмки водки под запеченные анчоусы.

Наверное, селедки не было, подумал Ярнебринг. Впрочем, все равно чертовски вкусно.

— Ничего особо секретного нет, — ответствовал Юханссон. Он говорил на неторопливом, даже задумчивом норрландском диалекте. — Смотри телевизор и читай газеты. Хотя, конечно, мы живем в довольно неспокойное время.

Месяц назад внезапно поднялся «железный занавес» — с оглушительным грохотом, словно подброшенный гигантской пружиной. На всех телевизионных каналах одно и тоже: потоки беженцев из бывших советских стран-сателлитов, жители Восточного Берлина чуть не голыми руками ломают стену.

— Вот тебе и социалистический рай, — довольно усмехнулся Ярнебринг. — Подумать только, какое фиаско!

— Да уж… Собственно говоря, вовсе не надо было быть оракулом, чтобы предсказать, что рано или поздно это произойдет. Но уж очень быстро… На мой взгляд, даже слишком быстро, — сказал Юханссон, улыбнулся и огорченно покачал головой, хотя вид у него при этом был весьма довольный.

— Да… — согласился Ярнебринг. Ему вовсе не хотелось ввязываться в политический спор с другом, хотя все утверждали, что тот в душе социалист. — Пока мы более или менее справляемся. Шпана из Восточной Европы промышляет в основном магазинными кражами в NK и «Оленсе».

— Это верно, — сказал Юханссон, — хотя кое-кто из наших считает, что все еще может измениться к худшему.

И все же они говорили о политике довольно долго, хватило на большую порцию маринованных свиных ножек с чесноком и соусом песто. И только когда Юханссон спросил, чем сейчас занимается Ярнебринг, разговор вернулся в привычное русло.

— Убийство, — сказал Ярнебринг, и ему показалось, что в глазах закадычного друга мелькнула зависть.

— Я бы с удовольствием с тобой поменялся, — сказал Ларс Мартин и быстро добавил с улыбкой: — Если это, конечно, не убийство Пальме… Эту кашу не расхлебаешь… Всю жизнь будут искать виноватых. С этим и в могилу положат.

— Что ты, что ты, упаси бог! — отозвался Ярнебринг. — У нас — обычный Свенссон, хотя был он, судя по всему, тот еще типчик. Ну да это тоже не в первый раз.

— Отличный расклад! — сказал Юханссон. — Обычный Свенссон, тот еще типчик… Если память мне не изменяет, мы, как правило, такие дела раскрывали.

Когда же я займусь, наконец, настоящим делом? — вдруг подумал он. Юханссон не догадывался, что убийство Эрикссона и есть его настоящее дело. Только время еще не пришло…

— Существуют кое-какие трудности, — признался Ярнебринг.

— Расскажи, — попросил Юханссон. — Давай о главных, не будем размениваться на мелочи! — произнес он весело, кого-то пародируя.

— Бекстрём, — ухмыльнувшись, сказал Ярнебринг.

— Бекстрём? Из уголовки?

— Собственной персоной. Он руководит следствием.

— О господи! — с чувством воскликнул Юханссон. — Кстати, вчера вечером я наткнулся на этого болвана. Он выходил из этого, ну знаешь… мужского клуба на нашей улице. Если б это был не Бекстрём, я бы наверняка решил, что парень балуется этими игрушками.

— Он почему-то решил, что это так называемое гей-убийство.

— Да-да, он что-то такое говорил, — вспомнил Юханссон. — А почему он так решил? Просто потому, что он Бекстрём, или есть еще какие-то причины?

— Убитый фактически не общался с женщинами. Так что у меня похожие мысли тоже возникали…

— И?.. — Юханссон наклонился поближе к Ярнебрингу.

— Знаешь, шестое чувство… — Тот пощелкал пальцами. — Мне кажется, эта история гораздо сложней…

— Ай-ай-ай! — Юханссон предостерегающе поднял вверх указательный палец. — Не забывай, Ярнис: никогда, никогда не следует усложнять.

— Мне кажется, это преступление не имеет никакого отношения к сексу, ни к обычному, ни к гомо.

— А к чему тогда?

— Думаю, тут замешаны большие деньги.

— Деньги — это вполне вероятно, — согласился Юханссон. — На первом месте пьянка и помешательство, потом секс, а потом деньги. Это да. — Он покачал головой и поднял бокал с вином.

— Хотя мой новый напарник считает, что мотив преступления — власть. Не политическая, конечно, нет, власть над другими людьми, над близкими, знакомыми, без всякой выгоды, власть ради власти. Кстати, мой новый напарник — баба.

— Подумать только! — весело отозвался Юханссон.

Он почему-то так и решил. Еще до того, как Ярнебринг уточнил пол нового напарника.

— Вот именно… Хотя, может быть, она и права. Этот убитый и в самом деле странный тип: не из тех, с кем хотелось бы жить в одной комнате.

— Симпатичная? — спросил Юханссон. — Я имею в виду, твоя новая напарница? Она симпатичная?

— Да… Можно сказать, да. Чуть тоща на мой вкус, но, в общем, да.

Разумеется, симпатичная, подумал он. Анна Хольт — очень аппетитная женщина, и не ее вина, что она не в моем вкусе.

— Тощие бабы — большой грех, — высказал свое просвещенное мнение Юханссон. Впрочем, он никогда не встречал Анну Хольт. — Как насчет десерта?

На десерт они заказали миндальный торт. Юханссон попросил принести ему бокал итальянского десертного вина. Поскольку Ярнебринг вино вообще не пил, а что-то подсказывало ему, что пиво не лучшим образом сочетается с миндальным тортом, он заказал коньяк. Когда официант принес пузатый бокал, Ярнебринг решил, что сейчас самое время для потрясающей новости о его предстоящей женитьбе. Юханссон, похоже, был в прекрасном настроении. Он всегда приходил в хорошее настроение, когда речь заходила о каких-нибудь прошлых убийствах, опуститься до расследования новых ему не позволяло положение. Сам Ярнебринг чувствовал себя спокойным и собранным, несмотря на волнующую важность предстоящего события. Решающий шаг в моей жизни, высокопарно подумал он.

Все пошло не так, как он рассчитывал, и виной тому был он сам. Юханссон к этому времени уже достаточно созрел для того, чтобы выслушать новость, и разогревать его дополнительно не было никакого смысла.

— Кстати, ты прекрасно выглядишь, — сказал Ярнебринг. — Похудел, что ли? Начал тренироваться? — Чего не скажешь, чтобы порадовать закадычного друга.

— «Тренироваться»? — удивился Юханссон.

— А это что? — Ярнебринг показал на заклеенный лейкопластырем безымянный палец на левой руке Юханссона. — Что с пальчиком? Штангой прищемил?

— Вон ты о чем! — Юханссон кивнул понимающе и поднял руку, размерами не уступающую ручищам Ярнебринга. — Пальчик! Нет-нет, это не на тренировке. Это скорее что-то с сердцем.

— Ты что, заболел? — спросил Ярнебринг, стараясь не выказывать тревоги. — Я же тебе говорил, что ты мало двигаешься.

А ты на мои советы кладешь с прибором, подумал он.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — заявил Юханссон и размотал пластырь, на пальце блеснуло широкое золотое кольцо. — Не хотел портить тебе аппетит, поэтому думал поговорить после жратвы.

— Это что? — выдохнул Ярнебринг. — Ты обручен?

Что происходит, черт подери? Розыгрыш? — подумал он.

— Нет. — Улыбка Юханссона лучилась довольством.

Все эти обручения для трусливых и нерешительных типов, подумал он про себя, но вслух, разумеется, не сказал, потому что Ярнебринг, по-видимому, придерживался другого мнения. Он прибегал к обручению, чтобы избежать решительного шага.

— Ты что, женился? — спросил Ярнебринг, делая ударение на каждом слоге.

— Иес, — мужественно ответствовал Юханссон.

— Я ее знаю? Она из наших?

Не может быть! — в отчаянии подумал Ярнебринг. — Скажи, что пошутил!

— Нет, не из наших. Ты ее не знаешь.

— А когда вы встретились? — недоверчиво поинтересовался Ярнебринг.

— Две недели назад, — весело сообщил Юханссон.

— Две недели? Ты что, издеваешься? — Такого взгляда, каким Ярнебринг наградил Юханссона, удостаивались только отъявленные преступники.

— Ну, не то чтобы… Я познакомился с ней несколько лет назад, по служебным делам, — уклончиво пояснил Юханссон. — Потом потерял ее из вида, а две недели назад мы случайно столкнулись в супермаркете. Через неделю поженились. Я тебе звонил, но тебя, как всегда, не было.

Ну и как мне теперь поступить? — подумал Ярнебринг.

Он пришел домой очень поздно, нельзя сказать, чтобы пьяный, но и не трезвый — изрядно подшофе.

— Похоже, неплохо провели время, — прыснула его будущая жена.

— Да-да… — стараясь говорить спокойно, ответил Ярнебринг.

— Ты ему рассказал про нас?

Ну как ей объяснить? Как назло именно сейчас, когда надо, ничего не приходило в его бедную голову.

— Нет, — сказал он. — Случай не подвернулся.

Понедельник, 11 декабря 1989 года

На этот раз Бекстрём решил не рисковать. Он еще в пятницу позвонил секретарше Тишлера и договорился о времени встречи в понедельник. Сейчас он ехал к финансисту в такси, единственным его спутником был диктофон, и он мысленно поздравил себя, что избавился от этого ухмыляющегося идиота Альма.

Допрос свидетеля проходил в дорого, а вернее сказать, роскошно обставленном офисе Тишлера. Разговор шел легко и непринужденно. Так и должно быть, когда встречаются два светских человека, пусть даже и с различным жизненным и профессиональным опытом, философствовал Бекстрём.

Тишлер оказался очень приятным парнем. Он был в сорочке с расстегнутым под узлом галстука воротничком и в брюках на красных широких подтяжках — должно быть, он засовывал за них свои плоские большие пальцы в минуты напряженного размышления. Крепко сложенный, с редеющими волосами мужик в самом соку, чем-то похож на него самого, решил Бекстрём. Ничего общего с этим надутым придурком с телевидения.

В отличие от Веландера финансист отвечал на вопросы охотно и искренне, в основном, правда, подтвердив то, что Бекстрём знал и без него. И никакой латыни. Когда речь зашла о сексуальной ориентации Эрикссона, Тишлер откинулся в рабочем кресле, подмигнул и сочувственно покачал головой.

— Могу себе представить, что вам сказал Стен. Непросто работать в учреждении, где не знаешь точно, кто баба, а кто мужик. — Он улыбнулся. — Вы же знаете, исландские викинги говаривали: «Только слова и мертвецы не подвержены смерти». Мудрая мысль, — заключил Тишлер.

Сам он вполне может допустить, что Эрикссон вел какую-то двойную жизнь, но поскольку он не понимает людей с такими отклонениями, то никогда не задумывался, почему они такие и как именно они удовлетворяют свои потребности.

— Я несколько раз бывал у него дома и видел, как он живет. — Тишлер криво улыбнулся и сделал рукой неопределенный жест. — Думаю, вы поняли, о чем я говорю.

— Может быть, вы знаете, кто мог бы… у кого могли бы с ним быть отношения? — осторожно спросил Бекстрём.

Тишлер покачал головой:

— Нет, Чель был достаточно скрытным человеком, и, если ему хотелось попрыгать с кем-то в спальне, он наверняка задергивал шторы.

Веселый мужик, с симпатией подумал Бекстрём. И богат как тролль.

Потом речь зашла о финансовых делах Эрикссона. По мнению Тишлера, ничего странного в них не было. Ясно, что он помогал Эрикссону. Большое дело! Неважно, что поначалу Эрикссон был приятелем Веландера. Если можешь помочь кому-то и это тебе ничего не стоит, какая разница — твой он приятель или приятель приятеля.

— Не придумывайте сложности там, где их нет, — сказал Тишлер. — За восьмидесятые годы индекс фондовой биржи вырос почти на тысячу процентов. Тогда можно было заработать, играя в дартс: закройте глаза и кидайте дротик в список компаний. Сам я все же поглядывал одним глазом, так что компании, с которыми работали мы, поднялись получше других.

Почему он не мой приятель? — тоскливо подумал Бекстрём.

— Чель был довольно бережлив, если это можно так назвать, — продолжил Тишлер. — Когда он десять лет назад пришел ко мне, у него на сберегательном счете было десять или двадцать тысяч. Кстати, избегайте сберегательных счетов, это чистый грабеж. Я одолжил ему немного денег и купил для него акции. Разумеется, ему пришлось оставить акции у меня — как залог. А дальше все завертелось. Мы, разумеется, соблюдаем тайну вкладов, но, если вы принесете бумагу от прокурора, получите точную справку о его финансах.

Лучше бы ты одолжил немного денег не ему, а мне, и к тому же дал хороший совет, подумал Бекстрём. Не спросить ли напрямую?

— Не думаю, что это необходимо, — сказал он вслух, — Мы же его ни в чем не подозреваем.

— Деньги никогда не бывают лишними. — Тишлер довольно хмыкнул. Судя по его виду, уж он-то знал, о чем говорит. — И вы, и я — мы оба представляем, во что обходятся бабы… Я, конечно, не берусь судить, собственного опыта на этот счет не имею, но думаю, что мальчики в матросских костюмчиках обходятся не дешевле.

Этот парень мне определенно нравится, подумал Бекстрём. Он наверняка забыл бы задать привычный вопрос об алиби Тишлера, если бы тот сам ему не напомнил.

— Вот так, — сказал Тишлер и поглядел на часы. — Приятно было повидаться, хотя причина не из веселых… Если это все, у меня еще дела… В мире куча денег, и все должны попасть в нужные руки. — Он подмигнул Бекстрёму.

Все? Нет, не все, спохватился Бекстрём.

— Еще один, чисто формальный вопрос: где вы были в четверг вечером?

— Это когда хулиганы громили город? — уточнил Тишлер. — Я видел в газетах на следующий день. А четверг я провел в Лондоне, вернулся в пятницу утром. Если вы поговорите с секретаршей, она снабдит вас всеми деталями.

Во второй половине дня на оперативке Хольт доложила обо всем, что ей, Ярнебрингу и непревзойденной Гунсан удалось накопать о Челе Эрикссоне. Хольт на всякий случай записала самые важные факты на отдельном листе и раздала копии членам следственной группы.

«Эрикссон, Чель Йоран, родился в 1944 году, холост, детей нет, отец неизвестен, вырос в Юртхагене в Стокгольме с матерью, мать умерла в середине восьмидесятых. Сестер и братьев нет. Мать работала уборщицей, техником-смотрителем и т. д.