Автор: Скайлар, 13.2.2011
В самом начале у меня сложилось впечатление, что я нахожусь недалеко от своего дома (на этот раз дом был действительно мой, а не какой‑то такой, какой я видела впервые, но все равно почему‑то принимала за свой), а именно на участке Интерната для слабо слышащих детей (о, какие только достопримечательности не располагаются возле моего дома: и этот Интернат, и дом для престарелых). Летом здесь все было утоплено в густой зеленой траве, даже осенью здесь можно было встретить желтые кустики не‑пойми‑чего. Но на этот раз моим глазам открылся совершенно непривычный пейзаж: вокруг был песок, коричневато‑серый мелкий песок. И участок этой земли оказался много больше, чем в реальности. Он был огорожен невысоким забором, который почему‑то имел ворота в противоположной стороне от места, где я стояла (забор есть на самом деле, но ворот он не имеет).
Сначала я рассматривала место, где оказалась. И только потом я заметила рядом с собой четырех ребят примерно моего возраста. Точно не смогу сказать, кто был среди них. Кажется, два мальчика и две девочки, но я могу ошибаться, поскольку запомнила я их очень плохо. Я только помню, что сразу подумала о том, что никогда их раньше не видела. Они были мне совсем не знакомы. И я очень удивилась тому, что они оказались здесь, рядом со мной. Это казалось как‑то неправильно, как‑то… даже нелепо. Мы стояли довольно близко друг к другу. Я обратила внимание на то, что они тоже осматриваются. И, как и я, ребята пытались понять, как здесь оказались. Лично я не помнила ничего. Как будто тот момент, когда я пересекла ворота, начисто был стерт из моей памяти.
|
|
Поначалу мы даже не были напуганы. Просто немного растеряны, но страха никакого не было. Однако мы не разговаривали друг с другом, хотя мне очень хотелось расспросить их о том, кто они такие и помнят ли они, почему мы здесь. Но, кажется, ребята не знали друг друга, подобному тому как и я не догадывалась о том, кем они могут быть. Мне подумалось, что это очень странно, во сне мне это совсем не понравилось, и я сделала шаг для того, чтобы направится прочь отсюда. Подальше от этого мрачного места. Но как раз в этот момент по краям от нас вспыхнул огонь. Почти сразу же он превысил рост каждого из нас и пришел в движение. Как догадались мы позже, он шел по кругу и собирался замкнуть его, тем самым как бы словив нас всех и не дав нам возможности сбежать.
Мы не медлили. Как будто прочитав мысли друг друга, мы бросились бежать. Но огонь был быстрее. Неумолимо он окружал нас и преграждал нам дорогу своими струями, заставляя отшатываться назад и искать другие пути к спасению. Огонь шел на нас. Мне казалось, что мы погибли. Хотелось просто остановиться и прекратить это лихорадочное мельтешение туда‑сюда: огонь обвел вокруг нас ровную окружность и теперь плясал над нашими головами, но перестал двигаться на нас, словно бы ему нужно было лишь поймать нас, но не убить. Мы оказались в ловушке, из которой не было выхода. Можно было мне подумать, сообразно ребятам, о том, что мы не умрем, но я не стала делать этого: что‑то подсказывало мне, что земля загорелась не просто так. И я оказалась права. Стена огня двинулась к нам со всех сторон, так что нас стало зажимать в центр круга. Это было ужасно, мое сердце рухнуло в пятки. Я уже почти смирилась с тем, что сейчас умру в огне, но тут один из нас – мальчик – крикнул: "Туда! ", и мы безрассудно бросились бежать в том направлении, куда он показал. Было даже все равно, куда именно, просто нужно было бежать, чтобы огонь не сумел нас настигнуть.
|
|
Только добравшись до того места, куда нас вел этот мальчик, я поняла, зачем он это сделал. Здесь оказалась своего рода прореха – место, где огонь лишь изредка показывал свои языки из‑под земли. Именно благодаря ей мы и сумели покинуть круг.
Конечно, мы сразу же бросились к воротам. Никому не хотелось оставаться здесь. До ворот мы добрались без особых приключений – но смогли вздохнуть свободно лишь тогда, когда удалились от участка рядом с Интернатом на несколько километров.
До сих пор не могу воспроизвести в памяти, как и каким образом, а главное когда, но мы – я и ребята – оказались в каком‑то кафе. Я села за один стол с тем мальчиком, который сумел найти путь из огня и вывел нас из того страшного места. Я не помню, как он выглядел: лицо его я различала довольно смутно. Я только знала, что его зовут Робин (но он просил называть себя Роб), правда, я нисколько не удивилась, что его так зовут: для меня во сне это было нормально, хотя это совсем не русское имя.
Уже тогда мы знали, что вышли газеты, где рассказывалось о странном пожаре рядом с Интернатом. Газетчики строили различные версии того, что там могло случиться. Никто и не думал винить нас в пожаре. Все только гадали, как на участке без единой травинки мог разгореться огонь такой силы (какая‑то женщина поделилась с журналистом, что видела из окна своего дома языки пламени, которые, как она утверждала, в высоту превышали четырехэтажный дом, но это было не так в действительности: огонь был выше каждого из нас, но не так, чтобы настолько). После случившегося я не стала обсуждать с ребятами все, что с нами было. Я даже не спросила, как их зовут. А имя Робина узнала лишь потому, что он сам мне его назвал, но не могу сказать, что мне это было так уж интересно. Кажется, я предпочла не называть свое имя. Не знаю почему. Просто не хотела и не считала, что обязана это делать.
На столе рядом со мной стояла вазочка с каким‑то мороженом и чашка давно остывшего чая. Но я не притронулась ни к тому, ни к другому. Я была слишком расстроена, чтобы есть. Ни тогда – во сне, ни сейчас я не смогла бы сказать, почему я была расстроена. Я должна была быть в ужасе после всего этого! Но я просто испытывала грусть. Непонятную, но сильную грусть. А еще я смотрела в окно. И видела отчего‑то лиловое небо, хотя вроде бы был не поздний час и уж точно не ранее утро. А под ним было море, а в море плыли киты, но почему‑то меня это совсем не изумило. Для меня все это казалось довольно естественным, словно бы я привыкла к подобному.
Я начала вспоминать о том, что было написано еще в газетах о той беде, в которой мы оказались. Газетчики делали предположения о том, что это могло быть подстроено. Кажется, речь шла о том, что нас кто‑то хотел убить таким образом. Разумеется, поскольку никак больше объяснить возникновение пожара в месте, где это было невозможно, не получалось. Один журналист сделал особый акцент на том, что убить могли хотеть кого‑то одного из нас, а остальные дети были нужны для отвода глаз. Почему‑то я все больше склонялась к этой версии, но для меня было совершенной загадкой, кого именно из нас хотели убить. А еще я мучилась вопросом: зачем это кому‑то надо было делать.
|
|
Я спросила у Робина об этом. Он пожал плечами (я поняла, что ему не хочется об этом говорить) и вместо ответа достал из своего рюкзака блокнот и простой карандаш. Он сказал:
– Давай проанализируем то, что мы знаем и что видели.
Молча я согласилась с тем, что это совсем не помешало бы, и подумала:
"Но это что‑то должно быть странным"… Робин открыл блокнот и в нем сделал такую запись:
"1. Вороны".
Думаю, нужно объяснить, какое отношение вороны имели к моему сну. Дело в том, что, когда Роб показал мне эту запись, я вспомнила, что и я видела ворон. Они оккупировали единственное дерево, которое росло на участке рядом с Интернатом. Их было много, по‑настоящему много.
– Не знаю, как ты, – сказал Робин, делая печальный вздох, полный трагизма, – но мне казалось тогда, что они уставились прямо на меня. Они смотрели осознанно, как будто следили за мной. Хотя не могу сказать, что именно за мной они наблюдали – возможно, они смотрели на всех нас.
У меня тоже создалось такое чувство, что вороны сверлят меня взглядом. Дерево было черное от их тел и крыльев. Эти птицы казались мне чем‑то зловещим. И вызывали у меня дрожь.
Следующее, что написал Робин, было:
"2. Туман".
И только тогда, когда он написал, я, как тогда, увидела туман. Он был необычного цвета – не светло‑серый и даже не белый, а какой‑то темно‑серый, почти черный. Он стелился только по земле и не уносился ввысь. Его присутствие казалось ненормальным, впрочем, как и все, что мы пережили.
– И огонь, – Роб черкнул карандашом по бумаге и вывел ровным почерком: "Черный огонь". Видя, что я не понимаю, о чем он, Роб пустился в объяснения: – Когда мы убегали через ворота, я обернулся и посмотрел на огонь. Ты не поверишь, что я увидел! Огонь умерил свою силу и приобрел черный оттенок. Мне не могло показаться – я просто уверен, что все так и было.
|
|
Я не стала с ним спорить. Итак, в списке странностей этого дня оказались вороны, туман и огонь. Как все это связать вместе, я и Роб не имели понятия.
И все же я хотела докопаться до правды. И поэтому предложила ему вместе со мной вернуться к Интерната и осмотреть все внимательно. Мне казалось, что так мы намного быстрее приблизимся к разгадке, чем если будем бездействовать и забудем об этом. Ведь если хотели убить кого‑то из нас, вряд ли убийца остановится, потерпев поражение. А раз так, одному из нас или даже, может быть, нам всем грозила опасность.
Но Робин, на удивление, отказался. Он сказал, что не желает больше видеть это место и что никакая сила не заставит его вернуться туда. Я не стала его уговаривать, хотя одной мне было бы страшно пойти туда снова. Но у меня не оставалось выбора: по какой‑то причине я не стала просить других ребят сопроводить меня туда. Я подумала о том, что они откажутся так же, как Робин. Но я не винила их. Все мы тогда пережили настоящий ужас, так что даже думать об этом не имелось решительно никакого
Желания.
Итак, как я изъявила намерение вернуться к участке рядом с Интернатом, так я и сделала, не изменив своему слову. Я понимала, что необходимо узнать как можно больше о том, что с нами было и почему это с нами случилось (почему это случилось именно с нами, а не с кем‑то другим). Почему‑то я была уверена в том, что все это имеет какой‑то смысл. Решительно отвергла я мысль о том, что все это, может быть, было лишь глупой случайностью: то, что я и ребята оказались тогда там и что огонь появился не‑пойми‑откуда, хотя, признаюсь, сразу после произошедшего я именно так и думала – это не могло быть просто так. Вместе с Робом я пришла к выводу, что все это было подстроено – и не важно, для кого именно: для всех нас или для кого‑то в особенности. Главное было докопаться до истины, что я и вознамеривалась сделать, переступая границу ворот участка.
Я никогда не могла назвать себя особо храброй и не могу сказать, что не ощущала дрожи, оказавшись здесь снова. На самом деле я умирала от страха: все боялась, что вот‑вот и огонь снова загорится, поймав меня в ловушку. Наверное, меня пугал не столько огонь, сколько возможность погибнуть. Огня я никогда не боялась: в детстве я любила зажигать спички и смотреть на огонь, когда мой класс собирался в поход и мы разжигали костер, я с упоением смотрела в пламя и думала о чем‑то своем. Огонь меня завораживал. Должно быть, поэтому, находясь рядом с огнем, я никогда не боялась обжечься.
С собой я взяла карандаш и блокнота Робина, что великодушно мне их одолжил. Наверное, он подумал, что мне они будут все равно нужнее: скорее всего, этот мальчик был из семьи, которая никогда ни в чем не нуждалась. По какой‑то неясной причине в голову мне не пришло зайти домой и взять сумку, чтобы положить их туда, посему я держала их в руке, как будто приготовившись в любой момент дать деру.
Место, где чуть было не случилось непоправимое, я нашла довольно быстро. И тут совсем не дело в том, что я умею хорошо ориентироваться на местности (на самом деле и не умею) или просто хорошо запомнила особые приметы того места, где мы спасались от огня. Обнаружить его мне помогли черные полосы, оставшиеся от него. Когда я шла к Интернату, я не совсем понимала, что хочу найти. Но теперь, когда я вновь очутилась здесь, я уразумела, для чего. Раньше мне казалось, что огонь шел строго по кругу, но теперь, когда я могла обследовать место возгорания без спешки, я увидела, что внутри черного по контуру круга присутствуют и какие‑то еще линии. Кажется, они складывались в какой‑то узор или даже узоры. Я решила, что будет не лишним зарисовать их и потому начала с круга. Сразу после чего я нарисовала еще один круг, который был немногим больше первого – первый находился как раз в него; обе окружности напоминали мне концентрические, хотя, возможно, так все и было (если меня не подводил глаз). Чтобы разобраться в хитросплетениях остальных линий, мне пришлось несколько раз менять угол зрения и ходить туда‑сюда по песку, ища наиболее удобное место для того, чтобы рассмотреть получающиеся фигуры как можно более лучше. Под конец я даже забралась на забор, выпрямилась на нем в полный рост, и только тогда сумела закончить свой рисунок. Внутри малого круга оказалась пятиконечная звезда, чуть смещенная от его центра, в свою очередь, в центре звезды обнаруживалась звезда Давида (шестиконечная звезда: состоит из двух треугольников, один из которых вершиной направлен вверх, а другой – вниз; своими вершинами образуют лучи звезды).
Рисунок вышел крайне странный. Интуицией я решила, что он, по всей видимости, должен был что‑то означать. Но подумать об этом стоило уже не здесь, а в другом месте – менее опасном и более подходящим для этого. К тому же не исключено, что мне понадобилась бы дополнительная литература, чтобы понять смысл знака.
Оставшись удовлетворенной тем, что я "накопала", я решительно отправилась к воротам, чтобы покинуть это место. На этот раз, возможно, навсегда, однако что‑то мне подсказывало, что я еще вернусь сюда однажды. Впрочем, мысли об этом не казались мне теми, которые приятно крутить в голове, и я попыталась избавится от них. Все то время, что я шла к воротам, я задавалась вопросом, почему родители еще ничего не знают о том, что со мной приключилось. Я должна была рассказать им все, но почему‑то не хотелось. В конце концов, я решила, что им совсем необязательно знать обо всем этом: незачем было нервировать их тем, во что с трудом можно было поверить: некоторые журналисты отозвались довольно скептически насчет этой истории. Они очень сомневались в том, что огонь мог возникнуть "сам по себе". А поскольку мы – я и ребята – не могли сказать, что видели кого‑либо, кто поджег бы, по всей видимости, загодя приготовленный порох или даже бензин (участок был как на ладони: мы не могли бы не заметить рядом с собой человека), многие из газетчиков не стали публиковать рассказ о нас. Но я не печалилась по этому поводу. Мне совсем не хотелось, чтобы мое имя красовалось где‑то в такой странной истории. Меня и так считали "слишком правильной – и странной", чтобы еще раз все убедились в этом.
Я вышла за ворота и на всякий случай прикрыла их за собой. И хоть те, кто жил в Интернате, никогда не ругались на нас – тех, кто заходил иногда сюда, мое проникновение на эту территорию мне чудилось не совсем законным. И все же, когда я совместила металлические дверцы друг с другом, я испытала настоящее облегчение. Когда я повернулась к участку спиной и по инерции сделала шаг вперед, из пустоты выступила фигура, завернутая в черный плащ. Мое сознание взывало в тот миг: "Ну почему они всегда в черном?! ", хотя мое подсознание – то есть та я, что была во сне, пока не почувствовала ничего особенного. Совершенно не ожидавшая, что тут есть кто‑то, кроме меня самой, я натолкнулась на эту фигуру и выронила из рук карандаш и блокнот. Вот тогда, когда я врезалась в нее, мое сердце в первый раз тревожно забилось. Мозг еще не осознавал опасности, но шестое чувство уже во всю трубило о ней.
– Извините, – пробормотала я и присела, чтобы дотянуться до карандаша и блокнота. Про себя я отметила, что человек в плаще накинул на свою голову глубокий капюшон, под которым невозможно было разобрать его лица. Рукава же плаща были настолько длинными и широкими, что и руки рассмотреть не представлялось возможным. Впрочем, меня этот человек не сильно волновал: мне просто хотелось побыстрее покинуть участок Интерната и оказаться дома.
Зажав в руках вещи Робина, я поднялась и хотела было удалиться, как человек в черном плаще схватил меня за руку. Мне пришлось остановиться. Дрожащим голосом я пролепетала:
– Отпустите меня… немедленно.
И замолкла. Поскольку в следующий миг заговорил он. Он сказал:
– Созерцатель, – таким тоном, что внутри меня все перевернулась.
Немного ошалевшая от услышанного, непослушным языком я шепнула:
– Простите?
– Созерцатель, – снова повторил человек. В эту секунду я опустила глаза на руку, зажатую в его руку. Глаза мои расширились: руки незнакомца не было видно! Я видела только свою руку, а ее словно бы держала пустота, протянувшаяся из‑под рукава плаща. Оказавшись близко к этому человеку (с невидимой рукой), я попыталась заглянуть под капюшон и обнаружить хоть какие‑то признаки человеческого лица. Но я не увидела ничего. Только мрак словно клубился под капюшоном, а между тем, как до меня дошло, а доходило до меня довольно долго, если у него и было лицо, то различить его глазом было невозможно. Потому, что, казалось, и его вовсе не существовало, как руки этого существа!
– Созерцатель – это наблюдатель, – между тем продолжал странный во всех отношениях человек, сжимавший мою руку ледяными пальцами (я подумала о том, что пытаться высвободиться будет трудно, так как я даже не видела этой руки!), – наблюдатель смотрит на мир, но не может его изменить. Ты – глаза человечества, смотри и не вмешивайся в то, что происходит вокруг тебя, – существо притихло, но потому как я так и не проронила ни звука (казалось, язык запал мне в горло), почти сразу нарушило молчание, витавшее вокруг нас: – Ты не должна была сюда приходить. Тебе здесь не место.
На его последних словах я отдернула руку к себе и почувствовала, что его пальцы скользнули по моей коже. Я освободилась и, решив воспользоваться моментом, обратилась в бег. В спину мне летел шепот незнакомца:
– Ты можешь наблюдать, но ты не можешь влиять на события, разворачивающиеся вокруг тебя и таких, как ты. Наблюдай и не вмешивайся.
На бегу я умудрилась повернуть голову и посмотреть назад. С территории Интерната было два выхода, ведущих к моему дому: один прямой и другой – окружный. Я бросилась бежать по окружному, так как человек этот стоял на пути к прямому. Зацепившись взглядом за черный плащ, окутанный серым туманом, я увидела, как существо двинулось по прямому пути. Оно уходило так же, как уходила и я. Больше всего на свете я боялась, что оно кинется за мной вдогонку. Поэтому я устремила глаза вперед и добавила ногам скорости.