На то место, где была церковь, бегали Ганька с Наташей. От красивого, уникального здания лежала только груда камней, в середине которых была глубокая яма

Ульяна, узнав о взорванной церкви, только сказала: «Идолы - они и есть идолы. Перевернулся свет, прости, господи нас грешных…» − и она, глянув на свои иконы, перекрестилась…

А как-то взяла ведра и коромысло. Ганька тут же хвостом бросилась за нею.

− Ну, что бежишь, як оглашенная? А ну, вернись! Но та не очень послушалась. Сначала за матерью шла издалека, а потом всё ближе и ближе. Наконец оказалась у самого колодца. Ульяна строго прикрикнула:

− А ну, отойди от сруба!

− Почему? − удивилась дочь.

− Много будешь знать − скоро состаришься. Сатана там сидит. Как только дытына подходит к колодцу, только хочет заглянуть вниз, так она, окаянная, сразу и утянет в воду. Да и утопит. Она, бисова душа, любит маленьких детей топить…

Ганька перепугалась: «Брешит маты или нет, а лучше отойти подальше от сруба. Маты часто говорит: «Что в воду упало, то пропало…» Значит не нужно подходить к колодцу…»

Ульяна вытащила ведро воды, перелила в другое, потом снова стала набирать. Но вдруг она увидела во дворе Нюрки, что мелькнула какая-то маленькая, как гномик, женщина и тут же скрылась за плетнём. Потом воровато выглянула из-за него и нагло крикнула:

− Ха-ха-ха! Пить захотелось? А чтоб вам, поганым хохлам, подохнуть! И стала смотреть в сторону, где раньше была церковь и креститься: «Да пошли господи, тебе всякой напасти, чтоб вас всех поскрючивало от всяких болезней! Чтоб у тебя бесстыжей, повылазили все татарские космы…»

Ульяна вроде и не замечала эту кикимору, вытянула второе ведро с водой. Спокойно поставила его на землю, но исподтишка взглянула в сторону двора соседки. Потом, не торопясь, одела вёдра на коромысло, будто крики её не касались.

«Катерина! − догадалась Ульяна. − Та яка ж поганенькая да маленькая. Дура, мужика могла и ты удержать, но теперь грызи локти, а их не достанешь. Поешь, баба, перца, чтобы узнать вкус яблока. Ты мало видно ела горького, то и сладкое от тебя улизнуло. Но я видно немало поела горького, а сладкое так и не пришло. Не лови зайца, который убежал от тебя, бо может найдётся шакал, который сдерёт твою шкуру… О, господи, что это я? С кем в душе спорю? Приедут Петро или Савка – с потрохами отдам твоего лысого да курносого… Мои мужики краще (красивее) твоего мордастого да сероглазого…»

А Катерина схватила Нюркину Люсю, всего на год меньше Ганьки, но всё ещё не умевшую ходить на кривых, рахитных ножках. И чукая ребёнка, разошлась, как огненный вулкан: «Стерва, стерва, ползучая змея, осиротила мово дитё. Чтоб тебя громом убило. Повылазило тебе, длинноногой, куда ты полезла?»

А про себя Катерина подводила итог этой втрече: «Красивая ягодка бывает червивой внутри, но разве моему Феденьке докажешь это? Мне, конечно, не тягаться с этой кулачкой, но она ещё покажет коготки Феде. Видно птицу по полёту, то только у моего муженька затуманены глаза, не видит её всё нутро…»