Глава 8 Патриотическая

Живя на Западе и читая много западных книг о музыке, киплю благородным возмущением от вопиющей несправедливости.

Композиторов Могучей кучки, словно сговорившись, называют русскими националистами. Борюсь, как могу, но… один в поле не воин.

Все силы русского музыкознания должны восстать против подобного определения. (Меняю стиль от возмущения.)

Ибо определение сие ими, коварными западниками, дано не из музыки композиторов‑кучкистов исходя, а сугубо из их, наших музыкальных гениев, порой слишком запальчивых высказываний.

Отрицали, видите ли, западное музыкальное образование в виде консерваторий, обзывали Рубинштейна то Тупинштейном, то Дубинштейном, а то и Нудинштейном.

Было, не спорим.

Мусоргский Чайковского даже «попкой» и «квашней» обзывал.

Иногда помягче: «сахарином» или «патокой». И все за музыку его прозападную.

Да чего там говорить: Мусоргский с Балакиревым порой такое в переписке загибали, что и не все сегодняшние красно‑коричневые осмелились бы.

И немцы у них плохие, и французы (особливо ихний Дебюсси), да и братьям‑славянам досталось (Сметана, скажем, по‑ихнему толкованию, «испростоквашил» музыку).

А уж об евреях‑то и говорить нечего – русскому человеку от евреев прямые убытки.

Вот так почитаешь все это, да и впрямь поверишь, что порченые они, композиторы, матерые. Дескать, национализмом дюже загноились. Только ведь умные люди говорят, что артиста сугубо на сцене смотреть надо, по сцене и судить.

А что артист этот делает опосля того, как

100 раз Гамлетом на сцене умер,

100 раз мир с головы на ноги переворачивал, да не перевернул;

какой он, родименький, дома или там в гостинице,

какой самогон хлещет,

или кого в постель тащит,

то вроде не дурного и не постороннего ума дело судить.

Надоело ему, актеру, 100 раз в год над Офелией плакать, вот и хочется ему в жизни и подругу повеселей, и друзей поприличней, чем Розенкранц с Гильденстерном.

Чтоб не на смерть его в аглицкие земли возили, а на похмелку в соседний магазин.

Сие в психологии называется компенсацией.

Компенсация нужна актеру нашему, Гамлету разнесчастному.

Вот так и композиторов‑кучкистов‑то русских определять надобно – не по тому, что они, сердешные, в письмах друг другу изливали (а не читай чужих писем, Запад, сами же рассуждаете о тайне переписки!), а по тому, что они в музыке насочиняли.

А в музыке своей они даже на понюшку табаку не националисты.

Как называется лучшее произведение «националиста» Балакирева?

Да «Исламей».

Тьфу ты! И название какое‑то нерусское, а музыка – даже страшно подумать – фантазия на восточные темы. Вот те и националист!!!

А националист Кюи, так тот вообще понаписал столько всего, а ничегошеньки в веках не осталось.

Нет, вру, осталось – скрипачи очень любят играть его (чур, антисемиты, в обморок не падать!!!) «Еврейскую мелодию».

Вот, значит, и еще одного националиста нашли.

А уж музыкантам, да и простым музыкальным любителям Запада, про Римского‑Корсакова как русского националиста и вообще стыдно заикаться,

ибо грешок у них, западных, есть –

больно они его «Шахерезаду» любят.

Как увидят в афишах стокгольмских или амстердамских про сказки арабско‑корсаковские, так и кресла уютные у телевизоров голливудских своих бросают.

Уж больно мелодии там, в этой коварной «Шахерезаде», красивые, да и гармонии не хуже – слушать любота!

И вообще, ежели подумать, то получается: и наши композиторы, да и вроде как не наши вовсе.

Какие‑то и впрямь исламские или иудейские (прости, Господи!) музыкальные сочинители.

Хотя так тоже говорить грешно – у Римского‑то‑Корсакова «Испанское каприччио» ну здорово звучит – самое что ни на есть испанское.

А в его опере «Садко»

(только не ругайтесь: за правду‑то грех ругать!)

самые удачные и любимые широкими народными кругами три номера: Песня Варяжского гостя, Песня Индийского гостя да Веденецкого (так на Руси называли когда‑то итальянский город Венецию).

И ежели бы только на Западе любимые, то еще ладно – можно им диверсию приписать: выбирают, мол, специально.

Так ведь на самой Руси‑матушке любимые.

Да и слава Богу, на дворе – не 37‑й год: за космополитизм не расстреляют и на Соловки не сошлют.

А когда народ просвещенный «Князя Игоря» Бородина слушает, то не только арией русского князя, но и чуждыми половецкими плясками заслушивается.

И отдельно в концертах играют как великую симфоническую музыку.

А слушает народ‑то как! – любо‑дорого посмотреть!

А балетмейстеры в театрах друг с другом сражаются – кто «восточнее» поставит!

А костюмы‑то какие шьют, словно не в степи восточный народ танцует, а в гареме у нефтяного магната!

Да ведь и Бородин‑то наш до сих пор не своим именем зовется.

Ему бы по отцу зваться (прошли те времена ненастные, когда боялись правду говорить), а не по крепостному Порфирию Бородину, к которому гений наш российский никакого отношения не имел, но на которого был записан при рождении.

Ну, тогда по отцу‑то нельзя было, потому – незаконный сын.

Теперь можно!

Давайте и назовем:

Александр Лукич Гедиани – сын князя грузинского Луки Степановича Гедиани.

А глаза‑то какие миндалевидные у сына! И смотреть долго не надо – прям грузинская царская кровь!

Так чего же тогда, спрашивается, русские‑то музыки сочинители‑националисты так испаниями да италиями с индиями увлекались? А ежели оперы писали, то из давних времен. Или вообще сказки.

Да потому, что не националисты они русские, а русские же романтики.

А как ты есть романтик, то следуй всеобщему закону романтиков – беги от действительности, как Лист бежал, как Берлиоз, как Шуман, куда угодно беги: в прошлое, в сказку, в далекие экзотические страны.

Лишь бы не в гоголевско‑салтыковско‑щедринско‑достоевской России оставаться.

И бежали, да еще как.

Я нарочно Мусоргского не трогаю: ему гению нашему сердешному компании подходящей и на Руси нет.

Потому он, как и Бах, – не барокко, а Космос; как и Шостакович – не неоклассик, а всемирный Борец со Злом.

Вот и Мусоргский – не русский националист, не романтик, а вне всяких стилей.

Он вообще, горемыка наш гениальный, в спиртном‑то и завяз, и умер с перепоев.

(Но это – цена, которую сверхгении платят за право не вписываться ни в какие рамки.)

Он, Мусоргский, вообще, может, и понял, кто он.

Но вот вслух признаться бы не смог; потому даже друзья его по «кучке» хоть талант «Мусорянина» и признавали, но чаще идиотом звали.

И то: всю почти музыку будущего предвосхитил,

ни Шостакович без него,

ни Равель,

ни Прокофьев,

ни, опять же, Шнитке,

ни «шестерка» французская. У них, у французов этих из XX века, он, Мусорянин наш, главным образцом был.

А как не сказать о Равеле французском!

Он так в Мусорянина влюбился, что музыкальный подвиг совершил – для оркестра все «Картинки» его переложил.

А что он, Модест‑горемыка, в своих письмах писал так: «мели Емеля – твоя неделя», – его дело.

Он письма эти не для печати иностранной писал, а для друга закадычного.

И давайте, господа, не будем влезать в частную, можно сказать, переписку.

Потому как грех это великий.