Лето 1529

Да, это лето должно было стать летом ее победы. Кардинал Кампеджо заседает в суде, слушая дело по признаю брака королевы недействительным, в решении никто не сомневается, что бы там ни говорила столь красноречиво и убедительно королева. Кардинал Уолси теперь самый лучший друг и главный покровитель Анны. Король, пылая любовью, от нее не отходит, а королева, после триумфальной минуты в первый день судебных заседаний, больше голоса не подает и частенько даже не появляется в суде.

Но Анна все равно не рада. Стоило ей услышать, что я собираюсь в Гевер на лето – побыть с детьми, примчалась в комнату, словно за ней по пятам гнались все силы ада.

– Не можешь ты меня оставить, пока длится судебное разбирательство. Ты мне здесь нужна. Рядом.

– Анна, мне тут нечего делать. Я не понимаю и половины того, что они говорят, а что понимаю – слушать не хочу. Обсасывают до косточки, что там принц Артур сказал на другой день после свадьбы, обсуждают сплетни служанок с доисторических времен. Не желаю я этого слушать, полная белиберда.

– Думаешь, мне интересно?

Мне бы догадаться, к чему это все идет. Такой уж у нее был голос.

– Тебе надо туда ходить, ты всегда будешь при дворе, – попыталась я ее урезонить. – Но они ведь скоро закончат. Признают, что королева была замужем за принцем Артуром, их брак был действительным, значит, ее брак с королем никуда не годится. И тогда дело сделано. Зачем тебе понадобилась я?

– Потому что мне страшно, – внезапно вырвалось у нее. – Я боюсь. Все время боюсь. Не можешь ты меня сейчас оставить одну, Мария. Ты мне нужна.

– Анна, Анна, чего ты боишься? В суде не произнесут ни слова правды, правда никого не волнует. Там все будет, как скажет Уолси, а он предан королю до мозга костей. Да и Кампеджо тут по приказу Папы, а тому только и нужно, чтобы все поскорее закончилось. Перед тобой прямая дорога. Не хочешь быть здесь, во дворце, – переезжай в новый дом в Лондоне. Не хочешь спать одна – так у тебя шесть фрейлин. Боишься, что король увлечется какой‑нибудь новой девчонкой, – прикажи ему отослать ее от двора. Он для тебе сейчас все сделает. Сейчас всякий для тебя все, что ни пожелаешь, сделает.

– Кроме тебя! – Она не могла сдержать своей злости.

– А мне для чего стараться? Я просто еще одна сестричка Болейн. Ни денег, ни мужа, ни будущего, во всем от тебя завишу. Ни детей, если только милостиво не позволят с ними повидаться. Ни сына… – Мой голос на мгновенье дрогнул. – Но мне разрешили съездить и побыть с ними, и я поеду. Тебе меня не остановить. Никакая сила меня не остановит.

– А как насчет короля? – пригрозила сестра.

Я повернулась к ней, в голосе металл:

– Послушай, Анна. Если ты его подучишь запретить мне видеться с детьми, я повешусь на твоем новом шитом золотом кушаке в твоем новом лондонском доме, и тебя обвинят в моей смерти. Кое с чем и тебе не стоит играть. Даже тебе меня не остановить – я это лето проведу с детьми.

– С моим сыном, – поправила она.

Тут мне пришлось проглотить свою ярость, не дать себе волю, а то бы лететь ей сейчас из окна, сломать бы ей свою самодовольную шею на каменных плитах нижней террасы. Я глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки.

– Знаю, знаю, – сказала спокойно. – И еду прямо к нему.

Я отправилась попрощаться с королевой. Она сидела одиноко в пустых, молчаливых комнатах, вышивая огромную престольную пелену. Я помедлила у двери.

– Ваше величество, я пришла засвидетельствовать свое почтение перед отъездом. Уезжаю провести лето с детьми.

Она подняла глаза. Мы обе знали – мне больше не надо спрашивать ее разрешения на то, чтобы покинуть двор.

– Счастливица, у тебя двое детей, – вздохнула королева.

– Да. – Я понимала, она думает о принцессе Марии, к которой ее с Рождества не подпускают.

– Но твоя сестрица получила сына, – заметила Екатерина. Я кивнула, – если попробую отвечать, голос выдаст.

– Госпожа Анна решила играть по‑крупному, – продолжала королева. – Ей понадобились и мой муж, и твой сын. Всего сразу захотелось.

Даже глаз не осмеливаюсь поднять, пусть уж лучше не знает, о чем я думаю.

– Буду рада провести это лето подальше от двора, – бормочу тихонько. – Надеюсь, ваше величество соизволит меня отпустить.

На губах у королевы Екатерины появилась тень улыбки.

– Мне так хорошо прислуживают. – Теперь она уже не скрывает иронии. – Я вряд ли и замечу, что тебя нет, – такая меня толпа окружает.

Я стояла молча, не зная, что и ответить, – вокруг пустынные комнаты, которые я помню такими веселыми и оживленными.

– Надеюсь еще послужить вашему величеству, когда вернусь в сентябре, – осторожно проговорила я.

Она отложила иглу. Взглянула мне прямо в лицо:

– Конечно, ты еще послужишь мне. Я буду здесь, в этом нет никаких сомнений.

– Безусловно, – соглашаюсь, чувствуя себя настоящей предательницей.

– Никогда у меня не было такой хорошей придворной дамы, как ты, такой заботливой и услужливой. Даже когда ты была еще совсем глупой девчонкой, Мария.

Я ощущаю себя кругом виноватой, еще тише шепчу:

– Хотелось бы мне оставаться вам полезной. Даже когда служу другим господам, а не вашему величеству, нередко об этом сожалею.

– Ты говоришь о Фелипесе? – легким тоном спрашивает она. – Мария, дорогая моя, я знала, что ты все расскажешь отцу, или дяде, или даже королю. Я понимала – ты заметишь записку, знала, что случится с посланцем. Хотела, чтобы они следили не за тем портом, считали, они его легко поймают. А он доставил послание моему племяннику. Я сама тебя выбрала быть моим Иудой, уверена была – ты меня предашь.

Я краснею до корней волос.

– Не осмеливаюсь даже просить вашего прощения.

Королева пожимает плечами.

– Половина моих фрейлин, если что услышат, сразу бегут к кардиналу или к королю, а то и к твоей сестрице. Я уже научилась никому не доверять. Похоже, я умру, разочаровавшись в своих друзьях, но в муже я не разочаровалась. Просто у него плохие советчики, все это не больше чем мимолетное ослепление. Он еще придет в себя, помяни мое слово. Он знает, я была ему доброй женой. Он знает: не может у него быть другой жены. Он еще ко мне вернется.

– Ваше величество, боюсь, что не вернется. Он пообещал моей сестре жениться на ней, дал ей слово.

– Он не может дать ей слово, он женатый мужчина, ему нечего обещать другой женщине. Его слово – мое слово. Он на мне женат.

Что я еще могла сказать?

– Пусть Господь благословит ваше величество.

Она грустно улыбнулась, словно знала, как и я, – это прощание навсегда. Когда я вернусь, ее не будет при дворе. Подняла руку, благословила меня, пока я делала реверанс.

– Да пошлет тебе Бог долгую и радостную жизнь, тебе и твоим детишкам.

Гевер стоял залитый солнечным светом. Маленькая Екатерина научилась писать все наши имена, почти не делала ошибок и вызубрила пару песенок по‑французски. Генрих, совершенно невежественный, слегка пришепетывал и никак не мог произнести букву „р“. Это было так очаровательно, что я его почти не поправляла. Он называл самого себя Тенвих, а ко мне обращался „моя довогая“. Нужно иметь каменное сердце, чтобы сказать своему дорогому малышу, что он все говорит неправильно. Не объяснила я ему и про усыновление. Теперь я вроде бы и не мама, по закону матерью считается Анна. Не могла я заставить себя рассказать своему сыночку, что его у меня украли, а меня заставили с этим согласиться.

Георг оставался с нами в деревне две недели, ему, как и мне, не терпелось побыть подальше от двора, где придворные, как свора гончих вокруг оленя, толпились вокруг королевы, ожидая момента, когда уже можно наброситься. Ни ему, ни мне не хотелось быть там в ту минуту, когда кардинальский суд объявит невинной королеве свою волю, вышлет ее из страны, которую она так долго считала своим домом. А потом Георг получил письмо от отца.

Георг,

Все пошло наперекосяк. Кампеджо сегодня объявил, что без Папы решения принять не может. Суд отложен. Генрих весь черный от ярости, а твоя сестрица просто вне себя.

Мы всем двором переезжаем, а королева остается одна себе на бесчестье. Немедленно возвращайся вместе с Марией. Вам надлежит быть с Анной, ибо никто, кроме вас, ее не в силах утихомирить.

Болейн

Мы оба сидели после ужина в большой зале. Бабушка Болейн уже отправилась почивать, дети давно в кроватках, спят, набегавшись и наигравшись за день в прятки.

– Придется, Мария, придется.

– Мне разрешили провести лето с детьми. Они мне обещали.

– Если ты нужна Анне…

– Анне всегда нужна я, Анне всегда нужен ты. Ей всегда все нужны. И что она пытается сделать? Выгнать добрую жену из дома, согнать королеву с трона. Конечно, ей бы и целой армии не хватило. Для мятежа и предательства всегда нужна целая армия.

Георг оглянулся проверить, закрыта ли дверь:

– Поосторожнее, ты.

Я пожала плечами:

– Мы в Гевере. Именно поэтому‑то я и в Гевере. Здесь я могу говорить что вздумается. Скажи, что я больна. Скажи, что у меня горячка. Скажи, что я приеду, как только почувствую себя получше.

– Там все наше будущее.

Я снова передернула плечами.

– Мы уже проиграли. Все догадались, только мы еще не поняли. Король останется при Екатерине, как и должно быть по справедливости. Анна будет его любовницей. Нам никогда не сесть на английский трон. По крайней мере, не сейчас. Может, Джейн родит тебе хорошенькую девочку, тогда ты сможешь кинуть ее в это логово волков и посмотреть, кто за нее ухватится.

Он коротко рассмеялся:

– Я уезжаю завтра. Не можем же мы просто так сдаться.

– Мы уже проиграли, – решительно заявила я. – Когда тебя разбили наголову, сдаваться не позор.

Дорогая Мария,

Георг объяснил, почему ты не вернулась ко двору, думаешь – наше дело проиграно. Поосторожнее с такими высказываниями. Кардинал Уолси потеряет дом, земли и имение, будет смещен с должности лорд‑канцлера, на нем живого места не останется. Потому что загубил мое дело. Не забывай, дорогуша, ты тоже мне служишь, и я не потерплю ленивых служанок.

Король у меня под каблуком, стоит мне только пальцем шевельнуть, все исполняет. Я не собираюсь сдаваться из‑за каких‑то двух жалких, трусливых стариков. Ты поторопилась, предрекая мое поражение. Жизнь ставлю на карту – но стану королевой Англии. Сказала, что сделаю, и сделаю.

Анна

Приезжай в Гринвич осенью, смотри не позабудь.