Весна 1531

Церковь поняла быстро – со смертью кардинала она лишилась не только величайшего стяжателя, добытчика средств и земель, но и своего главного защитника. Генрих обложил церковь чудовищными налогами, опустошил монастырские сокровищницы, и церковники быстро сообразили – Папа, конечно, духовный лидер, но земной глава куда ближе и куда могущественнее.

Но даже королю не осуществить все это в одиночку. Атаки Генриха на церковь поддержали те ярчайшие мыслители эпохи, чьими книгами когда‑то зачитывалась Анна, они призывали церковь вернуться к чистой и простой жизни первых христиан. Да и английский народ, несведущий в богословии, не поддержал священников и монахов, встал на сторону Генриха, говорившего о правах английского народа на английскую церковь. Римская церковь – далеко в Риме, в чужой земле, как раз сейчас под властью императора чужой страны. Куда лучше иметь церковь, несущую ответственность прежде всего перед Богом, а правит ею пусть, как и всем в стране, король Англии. А без этого какой он король?

Никто, кроме церковников, и не думал оспаривать эту логику. Да и внутри церкви лишь епископ Фишер, старый, непреклонный духовник королевы, осмелился выразить протест, когда Генрих стал именовать себя верховным главой английской церкви.

– Не допускайте его ко двору, – потребовала Анна у Генриха.

Они сидели в амбразуре окна в комнате для приемов во дворце в Гринвиче. Анна только слегка понизила голос, не обращая внимания ни на просителей, ожидающих короля, ни на придворных, толпящихся вокруг.

– Вечно он прокрадывается в покои королевы и шепчется с ней часами. Думаете, она исповедуется, а он молится? Кто знает, какие советы он дает, какие козни они строят?

– Нельзя отрицать, она блюдет обряды, – здраво заметил король. – Не будет она плести интриги в исповедальне.

– Он шпион, – отрезала Анна.

Король погладил ее по руке:

– Успокойся, любимая. Я – глава английской церкви и сам могу заключить наш брак. Почти все готово.

– Фишер выступит против нас, – раздраженно сказала Анна. – И все будут его слушать.

– Не Фишер верховный глава церкви, а я, – повторил король, смакуя каждое слово. Его взгляд упал на одного из просителей. – Чего вы хотите? Можете приблизиться.

Тот шагнул вперед и протянул бумагу – спор по поводу завещания, который не смог разрешить суд по опеке. Наш отец, который и привел просителя, подтолкнул его в спину – пора обратиться с просьбой. Анна скользнула от Генриха, потянула отца за рукав, что‑то прошептала. Просители отошли в сторону, а она, улыбаясь, вернулась на свое место.

Я тем временем раскладывала игральные карты. Оглянулась в поисках четвертого партнера. Сэр Франциск Уэстон выступил вперед и поклонился:

– Смею ли я поставить на карту свое сердце?

Георг с нежной улыбкой следил за нашим флиртом.

– Вам нечего ставить, вспомните, вы клялись, что отдали сердце, увидев меня в голубом платье.

– Я вернул его назад, когда вы танцевали с королем, хоть и разбитое, но вернул.

– Это не сердце, а старая потрепанная стрела, – заметил Генрих. – Вечно вы отдаете свое сердце, а потом забираете назад.

– Потому что никак не могу попасть в мишень, – ответил сэр Франциск. – По сравнению с вами я никудышный стрелок, ваше величество.

– И никудышный игрок? – с надеждой спросил король. – Играем по шиллингу за очко.

Через несколько дней епископ Фишер заболел и чуть не умер. Трое обедавших вместе с ним скончались от яда, остальные тоже заболели. Кто‑то подкупил повара, и он подсыпал яду в суп. По счастью, епископу Фишеру в тот день не очень хотелось супа.

Я не спрашивала, что Анна говорила отцу и что он ответил. Не спрашивала, имеет ли она отношение к болезни епископа и смерти троих, ни в чем не повинных гостей. Тягостна мысль – твоя собственная сестра, твой отец – убийцы. Но я помнила, как потемнело ее лицо, когда она признавалась, что ненавидит епископа не меньше, чем кардинала. И вот кардинал умер от стыда, а суп епископа приправили ядом. Вся история, начавшаяся как летний флирт, вырастала в нечто большое и темное, и знать мне об этом совершенно не хотелось. Мрачноватый девиз „Так и есть: ненависть за ненависть“, казалось, стал проклятием, наложенным Анной на Болейнов, на Говардов, на всю страну.

На Пасху королева, как и предсказывала, оказалась в центре внимания двора. Король каждый день обедал в ее обществе, они улыбались друг другу, но если кто‑нибудь из Лондона приходил посмотреть, как король и королева обедают, то, возвращаясь домой, наверно, рассказывал – просто стыд и позор, мужчина в расцвете лет связан с женщиной, уже одной ногой стоящей в могиле. Иногда королева рано удалялась к себе, придворные дамы могли выбирать – уйти вместе с ней или остаться. Я всегда уходила вместе с королевой. Устала от бесконечных скандалов и сплетен, женской злобы, хрупкого очарования моей сестрицы. Просто боялась того, что увижу, если останусь. А какой надежной казалась жизнь, когда я появилась при дворе, полная надежд, единственная юная Болейн в Англии, новобрачная, жаждущая счастья с мужем.

Королева молча принимала мои услуги, никогда не поминала давнее предательство. Лишь однажды спросила, не хочу ли я остаться в зале посмотреть на танцы.

– Нет, ваше величество.

Взяла книгу и хотела предложить почитать вслух, пока она вышивает престольную пелену. Почти все голубое небо уже готово. Поразительно, как быстро и аккуратно она работает. Ткань, расстеленная на коленях, спадает на пол голубыми волнами, осталось вышить лишь маленький кусочек.

– Не интересуешься танцами? Ты, молодая вдова? Разве у тебя нет поклонников?

– Нет, ваше величество.

– Пора отцу подыскать тебе нового мужа. – Она явно утверждает очевидное. – Он уже говорил с тобой?

Покачала головой:

– Нет, ваше величество, наши дела… – Не могу закончить фразу, как подобает придворной даме. – Наши дела расстроены.

Королева Екатерина смеется от всей души.

– Об этом‑то я и не подумала, – соглашается она. – Большой риск для жениха! Кто знает, как высоко он может подняться – или как низко пасть.

Печально улыбаюсь, показываю корешок книги:

– Почитать вам, ваше величество?

– Думаешь, я в безопасности? – вдруг спрашивает королева. – Предупредишь, если будет угроза для жизни?

– Какая угроза?

– Яд.

Меня бьет озноб, весенний вечер вдруг становится сырым и холодным.

– Наступают мрачные времена, очень мрачные.

– Знаю. А все так хорошо начиналось.

Королева никому, кроме меня, не сказала о своих опасениях, но придворные дамы заметили – прежде чем начать завтрак, она дает кусочек борзой собаке по кличке Фло. Одна из фрейлин, Джейн Сеймур,[27]заявила – борзая растолстеет, и, вообще, нельзя приучать собаку есть со стола. Кто‑то со смехом заметил: любовь собачки, вот и все, что осталось у королевы. Я промолчала. Только подумала – почему бы не пробовать пищу на одной из них. Лишиться Джейн Сеймур – небольшая потеря.

Когда пришло известие – принцесса Мария нездорова, моя первая мысль, как и у королевы, – ее милую, умную дочь отравили. Возможно, моя сестра.

– Она очень больна. – Королева читала письмо от врача. – Боже мой, уже восемь дней! У нее рвота.

Забыв об этикете, я схватила ее за руку. Рука дрожала так, что хрустела бумага.

– Это не яд, – прошептала настойчиво. – Кто выиграет от ее смерти?

– Она моя наследница. – Лицо королевы белее листа бумаги. – А если Анна отравила ее, чтобы заставить меня уйти в монастырь?

Я только головой покачала. Кто знает, на что теперь способна Анна.

– Как бы то ни было, я еду к ней, – шагнула вперед и распахнула дверь. – Где сейчас король?

– Позвольте мне поискать его. Не можете же вы сами бегать по дворцу.

– Нет, конечно, – простонала она с болью. – Я даже не могу пойти к нему и попросить позволения навестить нашу дочь. Вдруг эта женщина скажет „нет“?

Что ей ответить? Королева Англии в отчаянии молит мою выскочку‑сестру позволить ей навестить собственную дочь, старшую дочь короля, – это уже слишком даже для нынешнего перевернутого вверх дном мира.

– Она тут ни при чем, ваше величество. Король любит принцессу Марию и не захочет оставить ее, больную, без попечения матери.

Анна уже знает о болезни принцессы. Она теперь знает все. Солидная шпионская сеть нашего дядюшки вербует слуг из всех поместий Англии, и собранные сведения теперь служат Анне. Анна знает – принцесса Мария захворала с горя. Маленькую девочку оставили одну, только со слугами и духовником, она проводит часы, стоя на коленях и моля Бога о матери – пусть отец вернет жене свою любовь. Она заболела от отчаяния.

Вечером король явился в покои королевы с готовым ответом:

– Можете отправляться к принцессе, если желаете, да там и оставайтесь. Вместе с моим благословением и благодарностью. Прощайте.

Королева страшно побледнела, все краски сбежали с ее лица, стало видно, как она измучена.

– Я бы никогда не оставила вас, дорогой супруг, – прошептала она. – Я подумала, вам будет приятно знать, что о ней хорошо заботятся.

– Это только девчонка. – В его голосе звучит злоба. – Почему вы не сумели позаботиться о сыне? Насколько я помню, к нему вы с такой готовностью не бросались?

Она едва дышала, но он продолжал:

– Вы выйдете к обеду, мадам, или отправитесь к дочери?

Она с усилием взяла себя в руки, выпрямилась во весь свой небольшой рост, взяла предложенную руку, и он повел ее к обеду как королеву. Но она не смогла долго притворяться, когда увидела мою сестрицу за столом и дам вокруг нее. Анна улыбнулась сияющей, самодовольной улыбкой. И по этой откровенной радости Екатерина догадалась, кто причина жестокости короля. Уронила голову, раскрошила кусочек хлеба и ничего не стала есть.

Многие говорили в этот вечер – нет, не пара молодой красавец‑король этой женщине, она ему в матери годится, да в придачу страшна как смертный грех.

Двор нынче превратился в настоящую турнирную арену, и королева Екатерина сражается до конца. Любая женщина, кроме моей сестрицы, устыдилась бы этого зрелища – королева собирает все свое мужество и снова спорит с супругом.

Через пару дней после первого известия о болезни принцессы Марии Екатерина обедала с королем в домашней обстановке, только несколько придворных дам и кавалеров, парочка послов, Томас Кромвель,[28]который в тот момент присутствовал абсолютно везде, да Томас Мор – по нему видно, он предпочел бы оказаться в другом месте.

Мясные блюда убраны, на столах расставлены фрукты и вина. Королева поворачивается к мужу и говорит, просто, будто у нее на устах самая обычная просьба – а нельзя ли этой бесстыднице покинуть двор?

Я вижу лицо Томаса Мора, уверена, у меня такое же удивленное выражение. Не могу поверить – королева осмелилась прилюдно бросить вызов его величеству. Ее дело в Риме разбирается Папой, а она преспокойно, даже вежливо, просит короля расстаться с любовницей. И вдруг я понимаю, почему она делает это. Только ради принцессы Марии. Чтобы пристыдить его и добиться разрешения уехать. Она рискует всем ради дочери.

Лицо короля становится багровым от бешенства. Опустив голову, молюсь – пусть его гнев минует меня. Взглянув искоса, вижу посла Шапюи в той же позе. Только королева, вцепившись в кресло, чтобы скрыть дрожь в руках, высоко держит голову, не сводя глаз с короля, на лице – заученное выражение вежливого интереса.

– Богом клянусь! – орет Генрих. – Никогда не отошлю леди Анну! Чем она может оскорбить разумного человека?

– Она ваша любовница, – спокойно замечает королева. – Это позор для богобоязненного семейства.

Генрих уже не кричит, а ревет. Он внушает ужас, как затравленный медведь.

– Нет! Она образец целомудрия!

– Она ваша любовница в мыслях и на словах, если не на деле, – спокойно возражает королева. – Она низкая, бесстыдная женщина и неподходящая компания для порядочных дам, тем более для христианской принцессы.

Генрих вскакивает на ноги, но королева не отступает.

– Какого дьявола вы от меня хотите? – брызжет слюной ей в лицо.

Она не отворачивается, не закрывает глаза.

– Я хочу увидеть принцессу Марию, – говорит она спокойно. – Вот и все.

– Пожалуйста! – вопит он. – Бога ради! Оставьте нас в покое. Убирайтесь куда хотите, да там и оставайтесь!

Екатерина медленно качает головой:

– Я не брошу вас даже ради дочери, даже если вы разобьете мне сердце.

Повисает долгая мучительная пауза. Я оглядываюсь. У королевы на глазах слезы, но лицо по‑прежнему спокойно. Только что она потеряла шанс увидеть дочь, даже если принцесса при смерти.

Генрих с ненавистью глядит на королеву, а она кивает слуге позади ее стула и спокойно произносит:

– Налейте еще вина его величеству.

Король резко отодвигает кресло, скрип ножек по деревянному полу как вопль. Посол, лорд‑канцлер, все остальные тоже неуверенно поднимаются. Король без сил падает в кресло, придворные вразнобой садятся снова. Королева обессилена ссорой, но не побеждена.

– Прошу вас, – говорит она чуть слышно.

– Нет! – отвечает король.

Через неделю она пытается снова. Я при этом не присутствовала, мне потом все рассказала Джейн Сеймур.

– Король кричит, а она стоит на своем. И как она только осмелилась?

– Ради дочери, – отвечаю с горечью. Юное лицо, глаза, широко раскрытые от ужаса. Пока я не родила детей, была такой же дурочкой. – Она хочет быть со своим ребенком. Тебе не понять.

Доктора заявили – принцесса при смерти и каждый день спрашивает, когда приедет мать. Только тогда Генрих перестал мучить королеву, приказал перенести Марию в паланкине в Ричмонд, чтобы королева могла встретиться с ней там. Я пошла на конюшенный двор проводить ее.

– Бог да благословит ваше величество и принцессу.

– По крайней мере, буду с ней, – вот и все, что она сказала.

Я кивнула, отступила назад, кавалькада тронулась. Штандарт королевы впереди, за знаменосцем – полдюжины всадников, следом сама королева, несколько придворных дам, еще верховые. Вот она и уехала.

Уильям Стаффорд на другом конце двора наблюдает, как я машу рукой на прощание.

– Наконец‑то она встретится с дочерью.

Он сам идет ко мне, чтобы уберечь мое платье от грязи.

– Говорят, ваша сестра дала слово – королева больше не вернется ко двору. Она сказала – одна поездка верхом, и Екатерина упустит корону из‑за дурацкой любви к дочери.

– Ничего не знаю, – упрямо заявляю я.

Он смеется, карие глаза вспыхивают.

– Сегодня вы очень несведущи. Разве вас не радует возвышение сестры?

– Не такой ценой, – отворачиваюсь и иду прочь.

Он догоняет меня, прежде чем я успеваю сделать пару шагов.

– Поговорим лучше о вас, леди Кэри. Я давно вас не видел. Вы хоть думали обо мне?

Я медлю с ответом.

– Разумеется, нет.

Он вдруг оказался очень близко.

– Я и не надеялся. Я могу шутить с вами, мадам, но хорошо знаю, насколько вы выше меня.

– Вот именно!

Куда девалась моя вежливость?

– Я помню, – заверяет он снова. – Но мне казалось, мы симпатизируем друг другу.

– Не могу я играть с вами в такие игры, – мягко возражаю я. – Разумеется, я не думала о вас. Я дочь графа Уилтшира, а вы всего лишь на службе у моего дяди.

– Слишком недавний титул, – спокойно говорит он.

Я нахмурилась, слегка сбитая с толку.

– Какая разница, дан титул сегодня или сотни лет назад? Я дочь графа, а вы кто?

– Но сами‑то вы, Мария? Оставим титулы в покое. Вы, прелестная Мария Болейн, когда‑нибудь думаете обо мне? Ищете со мной встречи?

– Никогда, – резко отвечаю я и ухожу, а он так и стоит в сводчатом проеме стены.