Ложные представления

Ранее было сказано, что аудитория способна ориентироваться в ситуации, принимая поданные в исполнении намеки на веру, трактуя эти знаки как свидетельство чего-то иного или большего чем знаковые средства выражения сами по себе. Если эта наклонность аудитории так воспринимать знаки ставит исполнителя в положение человека неправильно понятого и вынуждает его усиленно заботиться о выражении каждой мелочи, исполняемой перед нею, то и саму аудиторию эта тенденция знакового восприятия ставит в положение обманутой и обманувшейся, ибо крайне мало таких знаков, которые нельзя было бы использовать, чтобы подтвердить присутствие чего-то такого, чего в действительности там нет. И вообще, это малоинтересное, плоское мнение, будто многие исполнители имеют богатейшие возможности и мотивы ложно представлять факты, и только стыд, вина или страх удерживают их от этого.

Как членам аудитории нам свойственно чувствовать, что то впечатление, которое стремится передать исполнитель, может быть истинным или ложным, искренним или поддельным, обоснованным или «дутым». Это сомнение столь распространено, что, как было сказано, мы часто уделяем особое внимание тем характеристикам исполнения, которыми не так-то легко манипулировать, и на этом пути обретаем возможность судить и о надежности более податливых к лживым манипуляциям сигнальных знаков в исполнении. (Научно-полицейское расследование и проективное тестирование – ярко выраженные случаи применения этой тенденции.) И если мы, скрепя сердце, позволяем определенным статусным символам утверждать право исполнителя на данную трактовку, то мы же всегда готовы обрушиться на трещины в его символических доспехах, чтобы развенчать его притязания.

Когда думают о тех, кто представляет фальшивый передний план исполнения или «просто» передний план, о тех, кто притворяется, надувает и обманывает, – то думают о расхождении между насаждаемой видимостью и реальностью. Обычно помнят и о рискованном положении, в какое эти исполнители ставят себя, ибо в любой момент их спектакля может случиться событие, грубо противоречащее тому, что ими открыто заявлено, и на котором их поймают, следствием чего будет немедленное сиюминутное унижение, а иногда потеря репутации навсегда. Нередко полагают, что честный исполнитель способен избежать этих ужасных возможностей, вытекающих из факта поимки flagrante delicto* в очевидном акте лживого представления. Таким здравомысленным воззрением и ограничивается аналитическая полезность наших соображений.

Иногда, когда задаются вопросом, правдиво или лживо насаждаемое впечатление, в действительности хотят спросить, уполномочен или нет исполнитель давать обсуждаемое представление, то есть фактическое исполнение само по себе не является здесь главным объектом нашего интереса. Когда кто-то открывает для себя, что его партнер, с кем у него были общие дела, обманщик и отъявленный мошенник, то тем самым он открывает, что партнер не имел права играть ту роль, какую играл, что он не был полноправным ответственным носителем соответствующего статуса. При этом, вполне вероятно, что исполнение обманщика, вдобавок к тому, что оно лживо представляет его перед людьми, будет стараться сбить их с толку и в других отношениях, но часто такой маскарад разоблачается прежде, чем можно будет почувствовать какую-либо другую разницу между фальшивым и социально признаваемым, легитимным исполнением, которое обманщик подделывает. Парадоксально, что чем удачнее исполнение обманщика приближается к реальному образцу, тем сильнее это может нас напугать, ибо компетентное выступление кого-то, кто оказался надувалой, способно подорвать присущую человеку веру в существование определенной моральной связи между авторитетностью законных социально признанных полномочий на исполнение определенной роли и способностью играть ее. (Умелые имитаторы, с самого начала готовые признавать шутовскую несерьезность своих намерений, по-видимому, указывают один из путей, каким можно «проскочить» сквозь заградительную сеть таких общественных страхов.)

Однако само социальное определение обманного исполнения ролей не отличается последовательностью. Например, считая непростительным преступлением против социальной коммуникации выдавать себя за кого-то из представителей «освященного» статуса (вроде врача или священника), люди гораздо меньше тревожатся, когда некто исполняет роль члена обесцененной, малозначительной, профанной статусной группы (типа бродяг или неквалифицированных рабочих). На тот случай, когда какое-нибудь разоблачение показывает, что некто сотрудничал с исполнителем более высокого статуса, чем этот человек позволял другим думать о себе, имеется хороший христианский пример отзываться на это не враждой и злостью, а скорее радостным изумлением, смешанным с легким огорчением. Мифология и современные популярные журналы полны романтическими историями, где злодей и благородный герой – оба морочат окружающих, и в последней главе открывается, что в действительности злодей не принадлежит по статусу к высшему классу, а герой к низшему.

Далее, мы можем сурово относиться к исполнителям (таким, как мошенники), которые сознательно представляют в ложном свете каждый факт своей жизни, но в то же время мы способны испытывать некоторое сочувствие к тем, кто имеет лишь один роковой изъян и вместо признания своей вины и честной попытки ее загладить пытается скрыть, кто он (она) теперь на самом деле: бывший заключенный, потерявшая девственность, эпилептик, расово нечистый и т.п. И еще, людям свойственно проводить различие между обманным исполнением роли именно этим конкретным индивидом, когда пороки исполнения обычно ощущаются ими как нечто совершенно непростительное, и обманным исполнением роли просто представителем некоей социальной категории, когда люди негодуют на это гораздо слабее. В обществе также по-разному относятся, с одной стороны, к тем, кто ложно представляет себя людям, чтобы протолкнуть то, в чем, по общему мнению, просто состоит интерес какого-то коллектива, или к тем, кто искажает свое представление шутки ради и случайно, а с другой стороны, к тем, кто делает это ради личной психологической или материальной выгоды.

Наконец, как имеются смысловые неясности в понятии статуса, точно так же существуют неясности и в понятии обманного исполнения ролей. Например, существует множество статусов, причастность к которым явно не зависит от какого-то формального утверждения. Можно официально установить обоснованность чьих-либо притязаний на статус дипломированного юриста, но притязания на статус друга, истинно верующего или любителя музыки можно лишь более или менее поддержать или оспорить. Там, где стандарты компетентности не объективны и где честные практикующие специалисты коллективно не организованы для защиты своих полномочий, некоторые люди могут самозванно величать себя экспертами, а наказать их можно только насмешкой.

Все эти источники затруднений поучительно пояснить на примере переменчивости общественного отношения к злоупотреблениям ложным возрастным и половым статусом. Конечно, для пятнадцатилетнего подростка, который водит автомобиль или пьет в таверне, наказуемо выдавать себя за восемнадцатилетнего, но что касается женщины, то во многих социальных контекстах ее просто не поймут, если она не постарается «ложно представить» себя более молодой и сексуально привлекательной, чем она есть на самом деле. Когда в одном случае говорят о конкретной женщине, что в действительности она совсем не так хорошо сложена как выглядит, а в другом, что она в действительности не врач, хотя выдает себя за такового, то это означает, что используются разные значения термина «действительность», или «реальность». Более того, изменения в чьем-то личном представительском переднем плане, которые в одном году считаются вводящими в заблуждение, несколькими годами позже могут рассматриваться как чисто декоративные, безобидно украшательские, и подобные разногласия можно найти в любое время между разными подгруппами нашего общества. К примеру, совсем недавно закрашивание седины стало считаться приемлемым, хотя все еще имеются группы населения, для которых это непозволительная слабость[78]. Для новых иммигрантов считается нормальным обманно изображать из себя коренных американцев по одежде и соблюдению внешних приличий, но по-прежнему сомнительными воспринимаются попытки американизировать свое имя[79] или свой нос[80].

Попробуем подойти к пониманию ложных представлений, разыгрываемых перед окружающими, с иной точки зрения. Откровенную, глупую, или наглую ложь можно определить как случай, в котором имеются бесспорные доказательства, что лгущий человек знает, что он врет, но упрямо продолжает свое. Например, некто твердит, будто он был в определенном месте в определенное время, а на самом деле этого наверняка не было. (Некоторые, но не все, виды исполнения ролей включают такие образчики лжи, однако, многие разновидности подобной лжи никак не связаны с исполнением ролей.) Уличенные в наглом вранье не только «теряют лицо» во время взаимодействия, но могут потерять его и навсегда, ибо многие аудитории смутно чувствуют, что человеку, который единожды сумел так беззастенчиво солгать, уже никогда нельзя доверять полностью. Однако существует много видов «белой лжи», произносимой докторами, отказывающимися от визита гостями и т.п., чтобы поберечь нервы публике, которой лгут, и эти виды уклонений от правды не воспринимаются как нечто ужасное. (Такие разновидности лжи, предназначенные оберегать других, а не защищать себя, будут рассмотрены ниже подробнее.) Кроме того, в обыденной жизни исполнитель обыкновенно имеет возможность целенаправленно создавать почти любой вид ложных впечатлений без того, чтобы попасть в уязвимое положение явного лжеца. Технические приемы коммуникации, такие, как косвенные намеки, искусные двусмысленности и принципиальные умолчания, позволяют дезинформатору получать выгоду от обманов, не опускаясь, в техническом смысле, до прямой лжи. Средства массовой информации имеют свой вариант таких приемов, демонстрируя нам, как рассчитанными ракурсами съемок и монтажом вялый ручеек какой-нибудь торжественной церемонии можно превратить в бурный поток всеобщего восторга[81].

Тонкие переходы от истины ко лжи и обескураживающие трудности, причиняемые существованием этого континуума, получили некоторое официальное признание. В организациях, вроде фирм по торговле недвижимостью, разрабатываются формальные инструкции, уточняющие, когда и в какой мере сомнительные впечатления от продаваемых объектов можно подправить преувеличениями, недоговоренностями и умолчаниями[82]. На подобных компромиссах держится, по-видимому, и государственная служба в Англии:

Правило здесь (в отношении «заявлений, которые предназначены для публики или имеют вероятность опубликования») простое. Нельзя говорить ничего, что не соответствует истине. Но вовсе не обязательно, а иногда и не желательно, даже с точки зрения общественных интересов, говорить всю истину, кроме того представляемые факты могут быть поданы в любом удобном порядке. Удивительно, что способен сделать в этих пределах умелый оратор или составитель документов. Цинично, но с некоторой долей истины можно утверждать, что идеальный ответ на щекотливый запрос в Палате Общин должен быть кратким, с виду исчерпывающим, при попытке опровержения доказуемым и точным в каждом слове, не дающим поводов для неуклюжих «дополнений» и в то же время реально не раскрывать ничего важного[83].

Закон перечеркивает много обычных и привычных социальных тонкостей, вводя свои собственные. В американском праве различаются: намерение, преступная халатность и точно определенная ответственность. Ложное представление людям считается намеренным актом, кроме случаев, когда оно возникает следствие неумышленного слова или поступка, двусмысленного высказывания или ошибочного буквального понимания какой-то истины, анонимности или помех раскрытию анонимности[84]. Степень наказуемости анонимности исполнителя зависит от области жизни, где ее используют: один стандарт принят, например, для рекламного бизнеса и другой для профессиональных консультантов-адвокатов. Далее, закон тяготеет к тому, что

Ложное представление, сделанное с искренней верой в его истинность, все же может быть оставлено без последствий, если оно вызвано недостатком внимания к разумному отбору фактов, к манере выражения, или отсутствием необходимой квалификации и компетентности, требуемой данным конкретным делом или профессией[85] и

...аргумент, что обвиняемый был лично не заинтересован, что он имел самые лучшие намерения и думал, что делает истцу благо, не освобождает от ответственности, если будет доказано, что фактически ответчик действовал с намерением ввести в заблуждение»[86].

Если от преднамеренного обмана в исполнениях ролей и бесстыдной лжи обратиться к другим типам ложных представлений, то здравый смысл окажется еще менее надежной основой для различения истинных и ложных впечатлений. То, что десяток лет считалось шарлатанством в какой-то профессии, в следующем десятилетии иногда становится приемлемым законным занятием[87]. Выясняется также, что виды деятельности, которые в одних аудиториях данного общества воспринимаются как законные, в других считаются аферами.

Еще важнее то всем известное обстоятельство, что вряд ли найдутся какие-нибудь законные повседневные профессии или отношения, исполнители которых не прибегали бы к тайным практическим уловкам, несовместимым с предназначенными для других впечатлениями. Хотя конкретные исполнения и даже отдельные партии или рутины могут ставить исполнителя в положение человека, которому нечего скрывать, в полном цикле его деятельности где-нибудь обязательно найдется нечто такое, с чем он не может работать открыто. Чем больше проблем и больше работающих элементов в сфере действия данной роли или отношения, тем больше, похоже, вероятность существования таких тайных, скрываемых пунктов. Так, даже в хорошо налаженных браках следует ожидать, что каждый из партнеров может таить от другого секреты, относящиеся к финансовым делам, прошлому опыту, флирту в настоящем, потворству своим «дурным» или дорогостоящим привычкам, личным надеждам и тревогам, поведению детей, истинным мнениям о родственниках и общих друзьях и т.д.[88] При стратегически правильном распределении пунктов умолчания возможно поддерживать желанный status quo в отношениях, без необходимости строгого соблюдения всех признаков того, что вы состоите в браке, во всех жизненных перипетиях.

И, возможно, наиболее важно отметить, что ложное впечатление, поддерживаемое индивидом в какой-то одной из его рутинных партий способно стать угрозой отношению или роли как целому, только частью которого является данная рутина, ибо позорное разоблачение даже в одной области деятельности индивида ставит под сомнение многие другие области, где ему может быть даже нечего скрывать. Подобно этому, даже если индивид должен скрывать во время исполнения всего лишь один секрет и вероятность разоблачения реальна только при особом повороте событий или разговоров в ходе представления, – даже при этих условиях вполне возможно, что исполнитель будет тревожиться за успех всего выступления.

В предыдущих разделах этой главы читателю были предложены некоторые общие характеристики человеческого исполнения: деятельность, ориентированная на чисто рабочие задачи, тяготеет к превращению в деятельность, ориентированную на задачи коммуникации; передний план, который представляет определенную рутинную деятельность, по всей вероятности, подойдет также и для других, несколько отличающихся рутин и потому, наверно, не подойдет в полной мере ни к какой конкретной рутине; для поддержания рабочего согласия в исполнении необходим достаточный уровень самоконтроля; неизбежное акцентирование одних фактов и сокрытие других создает идеализированное впечатление об исполнении; экспрессивная гармония поддерживается исполнителем больше заботой о недопущении малых дисгармоний, чем о главной поставленной цели данного исполнения, о которой, возможно, надо было бы заставить думать и аудиторию. Все эти общие характеристики исполнений можно рассматривать как ограничители взаимодействия, которые воздействуют на индивида и преобразуют обыкновенные проявления его деятельности в театрализованные представления. Вместо простого выполнения своей задачи и вольного излияния чувств, индивид будет усиленно изображать процесс своей деятельности и передавать свои чувства окружающим в приемлемой форме. В таком случае представление деятельности перед другими будет, в общем, до некоторой степени отличаться от деятельности самой по себе и тем самым неизбежно подавать ее искаженно. И поскольку индивид будет вынужден опираться на знаковые средства, чтобы выстроить это свое представление своей деятельности, то создаваемый им образ, как бы он ни соответствовал фактам, будет подвержен всем опасностям разрушения, свойственным впечатлениям.

Хотя можно и дальше придерживаться здравой идеи, что насаждаемые видимости могут быть развенчаны диссонирующей реальностью, часто нет причин полагать, будто факты, расходящиеся с насаждаемым впечатлением, являются более реальной реальностью, чем та реальность, которую они ставят под сомнение. Циничный взгляд с позиций обыденных исполнений может быть таким же односторонним как и точка зрения самого исполнителя. Для многих социологических проблем, возможно, даже и не нужно решать, что более реально: то ли созидаемое в исполнении впечатление, то ли впечатление, от которого исполнитель пытается оградить публику. Принципиальное социологическое соображение (по меньшей мере, для этой работы) сводится попросту к тому, что впечатления, созидаемые в обыденных представлениях, подвержены разрушению. Социолог хочет знать, какого рода впечатления от реальности способны потрясти воспитанное впечатление о реальности, а вопрос о том, что же такое реальность практически, можно оставить другим ученым. Для социолога интересен вопрос «Каким образом возможен подрыв доверия к данному впечатлению?» – и это совсем не то же самое что вопрос «Каким образом данное впечатление становится ложным?».

После всего сказанного, можно вернуться к пониманию того, что хотя представления, предлагаемые самозванцами и врунами, безнадежно лживы и этим отличаются от обычных представлений, обе разновидности похожи тем, что их исполнители должны заботиться о поддержании желаемого впечатления. Так, например, известно, что официальные кодексы поведения британских государственных служащих[89] и американских бейсбольных судей[90] обязывают их воздерживаться не только от незаконных «сделок», но и от невинных действий, могущих создать (ложное) впечатление, будто они вступили в такие сделки. Честный ли исполнитель рвется передать другим истину или бесчестный хочет внушить ложь – оба они должны позаботиться о живости и выразительности своих представлений, исключить из них все выражения, которые могли бы развенчать желанное впечатление, и быть осторожными, чтобы аудитория не приписывала их действиям непредусмотренных смыслов[91]. Поскольку существуют такие общие театральные условия, можно с пользой изучать совершенно фальшивые представления, чтобы понять свойства совершенно честных исполнений[92].