Первая полоса сан-францисской газеты «Оракль»

Отвергая в последний момент Кизи и его идею супергероев, хиппи отчасти, конечно, действовали под влиянием законных опасений, которые внушали им Проказники с их жаждой распоряжаться во всем Но немалую роль в этом отказе сыграло и себялюбие. Несмотря на все риторические заявления о том, что «никаких лидеров у нас нет», на самом деле в Хэйте были свои «верхи» и «низы», своего рода иерархия, «иерархия авторитетов», как выразился один писатель, и как раз верхи были сильнее всего встревожены внезапным возвращением Проказников. Хотя они и были преданы идее «следующего рубежа» не меньше всякого другого, им все же, понятно, не хотелось подрывать обстановку и образ жизни, ставший для них таким удобным, а иногда и очень прибыльным.

Все это сделало Посвящение Проказников одним из тех ключевых поворотных моментов, которые встречаются только в мифах, когда герой не выдерживает решающего испытания, ибо ему не хватает веры. Выражая это в терминах психологии, в нем берут вверх старые установки, внушенные воспитанием, и он отказывается сделать то, что должен сделать. И весьма сомнительно, встретится ли ему снова такая возможность.

Тим Лири, будь он в тот момент на Западном побережье, мог бы правильно понять и оценить эту ситуацию. Если бы ему случилось оказаться вовремя среди тех, кто решал этот вопрос, он мог бы рассказать, что случилось с ним самим однажды в Индии, когда на берегу Ганга он увидел святого и позорно ретировался. Только потом он понял, что в тот раз встретил Будду и сбежал от него. «Бывают случаи, — посоветовал бы им Лири, — когда нужно просто плыть по течению и довериться великому божеству случайностей, которое все устроит как надо».

Во всяком случае Лири выработал вполне определенную линию поведения. Вместо того чтобы проявить сдержанность и выждать, пока его апелляции рассматриваются судом, он стал проявлять еще больше активности. Он отбросил позу гонимого пророка — поскольку эта манера играть не давала больших преимуществ — и решил, раз уж тюрьмы все равно не миновать, доиграть последние акты драмы с огоньком и выдумкой.

Прошло время научных игр. Психоделическое движение играло теперь на юридическом и политическом поле, а это означало для умелого игрока, что у него есть возможность противостоять властям, затеяв новую игру в религию.

В конце сентября 1966 года Лири объявил, что он основывает психоделическую религию, отныне именуемую «Лига духовных открытий», аббревиатура которой звучала как ЛСД (LSD — League of Spiritual Discovery). Уж он-то знал, как выжать все возможное из прессы. Свое заявление он сделал на официальной пресс-конференции в Нью-йоркском рекламном клубе. «Как и все великие религии прошлого, мы пытаемся найти божественное откровение внутри человеческой души и выразить это откровение, посвятив свою жизнь восхвалению Господа и приумножению Его Славы, — вещал он журналистам, поспешно чиркающим в блокнотах. — Эти старые цели мы определяем в современной формуле — включиться, настроиться, выпадать».

Включись, настройся, выпадай. За несколько месяцев всем хиппи и большинству их родителей суждено было близко познакомиться с этим загадочным изречением, звучавшим как поговорка и осенившим Лири однажды под душем как этакий подарок подсознания. Но что она значила, особенно ее последняя часть — «выпадай»? Ральф Мецнер уговаривал Тима, что формула будет звучать лучше, если дополнить ее еще одним членом: «закинься, вырубись, выпадай и возвращайся». Но Тим просто смеялся над ним. «Ну да, вот что такое транс в вашем понимании», — говорил он, насмехаясь над недавним сближением Мецнера с ортодоксальной психологией. Нет, тройная формула означала в точности то, что Лири изложил в интервью, данном в нью-йоркскому рекламному клубу: «включиться» — означает выйти за пределы мирского стадного сознания и войти в контакт со множеством уровней божественной энергии, заложенных в человеческом сознании; «настроиться» — означает выразить и передать другим полученное откровение, всеми своими действиями распространяя вовне божественные Славу, Добро и Красоту; «выпадать» — значит спокойно, изящно и мягко отойти от суетных мирских обязательств и посвятить свою жизнь целиком поклонению и духовному исканию.

Закрывая пресс-конференцию, Лири объявил, что первое «публичное богослужение Лиги» состоится в тот же вечер, в нью-йоркском Ист-Виллидже, в театре «Виллидж». То, что Тим именовал богослужением, не походило ни на молитвенное собрание, ни на проповедь, ни на Кислотные тесты. Это была психоделическая мистерия, основанная на вольном переложении «Степного волка» Германа Гессе. Озаглавлена она была «Смерть Разума», и в главной роли Гарри выступал Ральф Мецнер. Почти все время спектакля его герой, типичный нью-йоркский невротик, либо просто лежал, либо дергался от боли, либо танцевал где-то за сценой, затерявшись в метафорических глубинах наркотического транса. Рокочущий низким басом барабан символизировал биение его сердца, а на экране вверху вспыхивали и проносились мелькающие образы его видений. Лири, одетый в белое, сидел перед сценой, монотонным речитативом повторяя классические наставления психоделического проводника в Иной Мир: «Расслабьтесь, плывите по течению, доверяйте своей божественности, доверяйте своим энергетическим процессам».

Премьера собрала восемьсот человек и принесла Лиге за один только этот вечер 2 400 долларов. Такая прибыль обратила на себя внимание агентов Голливуда и поговаривали уже о контракте на экранизацию.

Отзывы об этой мистерии были самые разнообразные. Журнал «Тайм» в своем театральном обзоре, посвятив этому зрелищу несколько строк, коротко резюмировал: «Религиозные трюки, таинственно жуткая потусторонняя музыка, сексуальные фантазии, но в целом все чересчур вычурно». Спектакль в «Виллидж» смотрел Эбби Хоффман, будущий основатель движения йиппи, а в те времена — нью-йоркский уличный политик марксистского направления. На него произвели сильное впечатление, как он выразился, «кармические способности Лири подавать товар лицом», но отнюдь не содержание мистерии. «Мы с Лири часто спорили, — позднее писал Хоффман. — Я убеждал его, что он создает группу блаженных, которым одна дорога — к самоуничтожению, а он в ответ только смеялся». Естественно, Хоффман пробовал ЛСД и, хотя он был не согласен с Тимом, что этот наркотик может покончить со всей несправедливостью на свете, был вынужден признать его ценность как средства сплотить людей: «Когда вы принимаете кислоту, это несколько отдаляет вас от тех, кто ее не принимает. Я и до сих пор не вполне доверяю людям, которые недостаточно открыты для того, чтобы испытать это переживание».

Роберт Антон Уилсон, тот самый репортер, что брал интервью у Тима в Миллбруке в его первые блаженные месяцы, посмотрев представление в Чикаго, был ошеломлен: «Это просто ужасно. Блестящий ученый стал второсортным мессией». Но потом Уилсон, который был тогда редактором «Плейбоя», позавтракал с Тимом и вынужден был изменить свое мнение: «Никогда еще он не был так полон жизни, счастлив, уверен в себе и не производил такого сильного впечатления. Чувство юмора у него проявлялось даже сильнее, чем прежде, и он нередко подшучивал над своей ролью гуру. Никто из нас не говорил об этом вслух, но и без слов было понятно, что во многом его нынешняя маска — это просто средство пропаганды той идеи, в которую он верил всей душой: широко и профессионально использовать ЛСД для перепрограммирования нервной системы с целью ускорить развитие интеллекта и расширить человеческое сознание, прежде чем мы успеем уничтожить себя самих и всю нашу планету».

По какому-то поводу Антон Уилсон в разговоре потревожил тень Вильгельма Рейха, некогда одного из самых блестящих учеников Фрейда и борца с предрассудками, окончившего свою жизнь в тюремной больнице штата Мэн после того, как навлек на себя гнев FDA. На Лири это сопоставление не произвело впечатления. «Ни на что, кроме массовой истерии и гонений, я и не рассчитываю, — сказал он Уилсону, — пока все, что я провозглашаю, не будет подтверждено и признано, пока это не станет затасканным трюизмом. Но к тому времени, надеюсь, я буду отстаивать какую-нибудь новую ересь и опять окажусь в пекле».

Пожалуй, самым суровым критиком «Смерти Разума» оказалась Дайана Триллинг, посетившая этот спектакль вместе с мужем Лайонелом. Репортер из «Нью-Йорк тайме», у которого был нюх на знаменитости, заметил их среди театральной публики и сравнил с «атеистами, посещающими религиозный обряд из социологического интереса… по [их] виду можно было заметить, что зрелище внушает им скуку и даже отвращение». Несмотря на это отвращение, ее отзыв об этом спектакле вполне достоин ее таланта; она подметила множество оттенков, которые другие упустили. В частности, она угадала под развязной манерой Лири чувство постоянной усталости. Это был «утомленный импресарио, утомленный учитель, утомленный Мессия»; он носил на себе «тусклые, но неизгладимые знаки роковой судьбы».

У Дайаны Триллинг было ощущение, что он уже не контролирует ход событий, несмотря на наигранно-оптимистические заявления о том, что «у него разработан целый план реформы». Лири-интеллектуалисчез, его сменилЛири-актер. «Когда он беретв руки микрофон, чувствуется, что этот микрофон — естественное продолжение его ослепленного страстью эго и что этот микрофон все более и более становится его опорой и поддержкой, его ролью, его незаменимым лекарством, его суррогатной личностью».

Но самые серьезные опасения у Дайаны Триллинг вызывало даже не обманчивое благозвучие монологов Лири — «они создают иллюзию связности, последовательности; кажется, что все это звучит достаточно разумно; но стоит только внимательно вслушаться, как смысл ускользает», — а качество последователей, которых он завлекал в свои сети:

Молодежь Жители Виллиджа, все из среднего класса, хорошие современные люди, у них такие лица, которым хочется верить, лица людей, способных, думается, стать интеллектуальными лидерами, если бы не то, что они сделали другой выбор, и выбор этот можно было прочитать в их глазах. Мы — все четверо — задавали друг другу один и тот же вопрос. Неужели действительно этот соблазн привлекает самых лучших, самых одаренных? Неужели на эту удочку попался цвет современной молодежи?

Тревожная мысль. Правда ли, что Лири снял сливки с молодого поколения? Не в этом ли была причина уверенности, с которой он предсказывал, что через десять лет все американское общество станет полностью психоделическим; и не поэтому ли он так бесцеремонно отмахивался от очевидных указаний на то, что прием ЛСД иногда влечет за собой расстройства психики? Чем была эта молодежь, так восхитившая Дайану Триллинг, в глазах доктора Лири? Может быть, просто пушечным мясом, заранее хладнокровно принесенным в жертву новым Провидцем, «яйцами, которые следовало разбить, чтобы он мог приготовить себе омлет?»

Такова была драматическая теория происходящего. Циничная же теория заключалась в том, что Лири создал Лигу с непосредственной целью быстро разжиться наличными на свои юридические расходы. И в этом была некоторая доля правды. Но кроме того, Лига была ловким ходом со стороны Лири в ответ на запрещение ЛСД. В 1964 году Верховный Суд Калифорнии подтвердил право верующих, принадлежащих к Церкви Американских Аборигенов, использовать пейотль в своих религиозных церемониях, установив тем самым некий шаткий прецедент и для других конфессий, основанных на психоделиках.

Но была ли Лига духовных открытий следующим рубежом? Хиппи так не думали. Когда в январе 1967 года этот спектакль наконец был показан на гастролях в Сан-Франциско, хиппи нашли его крайне скучным. Плыть по течению? Выключить разум? Как-то скучно и слабовато. Кизи хотя бы понимал, что нужно… взрываться! Тим Лири просто ищет себе очередной рекламы и популярности. Обычный мужик средних лет, не вписавшийся в рамки своего класса. Гарвардский профессор, употребляющий ЛСД, и ничего больше. И вообще, он только тормозит дело. (На деле же он стал сейчас жертвой той же маниакальной подозрительности, которая уже потопила Кизи и его идею Кислотного посвящения.) Личностная революция не нуждается ни в каких самозваных гуру, поучающих, что делать. Спасибо, доктор Лири, но мы как-нибудь справимся сами и выйдем на следующий рубеж самостоятельно.

И, как это ни удивительно, им это удалось. Хиппи назвали это «Встреча племен на первом общечеловеческом собрании друзей», и чем бы они это действо не считали, в первую очередь это было грандиозное гулянье. Ожидали, что явится три тысячи человек. В действительности на площадку в районе парка «Золотые Ворота», известную как поле для игры в поло, набилось более двухсот тысяч человек, из них всего тысяч пять — жители Большого Сан-Франциско. И кого там только не было! «Хиппи-по-выходным». Девчонки-фанатки в обтягивающих джинсах и мексиканских блузках. Радикалы из Беркли, по-видимому, несколько стеснявшиеся своих политически корректных рабочих рубашек и тяжелых башмаков. Было даже несколько настоящих битников, уже пожилых, с бонгами. Но большинство составляли хиппи, выглядевшие так, словно они разграбили реквизит дрянного летнего театра. Они разгуливали в серапах и бурнусах, викторианских юбках и узорчатых чулках телесного цвета; все были увешаны колокольчиками и цветами, маленькие мальчики потряхивали настурциями, заложенными за уши, и была даже одна седая бабушка, опиравшаяся на трость, к которой была прикреплена роза.

Элен Перри явилась на Встречу племен, украсив себя серебряным колокольчиком. Социолог средних лет, получившая известность своей книгой о жизни американского психиатра Хар-ри Стэка Салливана, Перри прожила в Хэйте несколько месяцев, изучая его своеобразные обычаи. Позднее, оглядываясь назад, она поняла, что именно в тот момент, на Встрече племен, она перестала быть посторонним наблюдателем и «полностью включилась в это новое общество, новую религию… Эти зрелища и звуки совершенно околдовали меня; я чувствовала себя словно во сне. Самый воздух, казалось, был пропитан таинственными силами, пьянил и дурманил. Собаки и дети носились повсюду в блаженном упоении, и тут я сделала одно любопытное наблюдение, которому и сейчас не нахожу объяснения: собаки не дрались, а дети не плакали».

Это был тот же Парад Любви, только многократно увенчанный, что и неудивительно — ведь Встречу племен, как и многое другое в Хэйте породило то же буйное веселье, охватившее хиппи после запрещения ЛСД. Аллен Коэн тоже присутствовал на этом сборище. Он стоял в толпе вместе с Майклом Бауэном, художником, который занимался охраной общественного порядка в составе своеобразной милиции, называемой «Психоделическая стража», и оба дивились количеству народа. «Скоро нам придется осадить кое-кого из этой толпы», — заметил Коэн. «Да, но в следующий раз, пари держу, народу будет в десять раз больше», — ответил Бауэн. Однако этому празднику следовало придумать название получше. Парад Любви не выражал всей сути. Они как раз ломали голову над этой проблемой, и тут появился Ричард Альперт. Как бы вы это назвали? — спросил у него Коэн.