Стивен КИНГ 20 страница

— И то и другое. Один точно лорд, пусть мне здесь никто и не верит. Ибо я видел его отца, вооруженного револьверами. Не такими дешевками, как у тебя... извини, я понимаю, что в эти дни лучших не достать, но настоящими револьверами, из каких стреляли в те времена, когда мой отец был мальчишкой. Большие, с рукоятками из сандалового дерева.

Дипейп смотрел на старика, чувствуя, что получил нужные ему ответы. Они ведут себя как стрелки, отметил Джонас. А когда Рейнолдс засомневался, резонно указав, что они слишком молоды, Джонас сказал, что они, возможно, подмастерья. Теперь по всему выходило, что босс попал в десятку.

— Из сандалового дерева, — повторил Дипейп. — говоришь, из сандалового дерева, старина?

— Да. — Старик видел, как загорелись глаза Дипейпа, понял, что ему поверили. И расправил грудь. — Да.

— То есть стрелок. Отец одного из этих юношей — стрелок.

— Да, стрелок. Один из последних властителей. Их род угасает, но мой отец знал его хорошо. Стивен Дискейн из Гилеада. Стивен, сын Генри.

— И тот, кого ты недавно видел...

— Его сын, внук Генри Высокого. Остальные тоже высокого происхождения, тоже из лордов, но этот ведет свой род от самого Артура из Эльда, пусть и по боковой линии. В этом можно не сомневаться. Так же верно, как и то, что ты ходишь на двух ногах. Так я заработал металл?

Дипейп уже собрался кивнуть, но тут вспомнил, что не спросил старого козла, а про какого из трех щенков идет речь.

— Трое молодых людей, — промурлыкал он. — Трое высокорожденных. Револьверы у них были?

— На виду — нет. — Старикан мерзко рассмеялся. — Но были наверняка. Аккуратно запрятанные в одеяла. Готов поспорить на что угодно.

— Ясно, — кивнул Дипейп. — Думаю, ты выиграешь. Трое молодых людей, один из них сын властителя, стрелка. Как ты думаешь, Стивена Дискейна из Гилеада. — Вроде бы он уже слышал эту фамилию.

— Стивена Дискейна, именно так.

— А как представился тебе этот молодой лорд?

Старый козел насупил брови, пытаясь припомнить:

— Дирфилд? Дирстайн? Не помню...

— Ничего, я знаю, о ком ты говоришь. И ты заработал свой металл.

— Правда? — Старый козел придвинулся, дохнул на него горьковатым запахом травы. — Золото или серебро? Что я получу, друг мой?

— Свинец. — Дипейп выхватил револьвер и дважды выстрелил старику в грудь. Можно сказать, оказал ему услугу.

А теперь Дипейп скакал в Меджис... обратный путь, полагал он, займет куда меньше времени: нет нужды останавливаться в каждом занюханном городке и задавать вопросы.

Над его головой что-то пролетело. Голубь, темно-серый, с белым колечком на шее, опустился на скалу чуть впереди, чтобы передохнуть. Любопытная птичка, подумал Дипейп. Не дикий голубь. Улетел из клетки? Он сомневался, что в здешних местах кто-то будет держать домашнюю зверушку, разве что полудикого пса, чтобы отпугивать грабителя (хотя едва ли он смог ответить на вопрос, а что можно украсть у местных жителей), но всякое случается. Во всяком случае, поджаренный на костре голубь — не самый плохой ужин. Дипейп вытащил револьвер, но прежде чем взвел курок, голубь снялся со скалы и полетел на восток. Дипейп все равно выстрелил вслед. На этот раз ему не повезло. Голубь пошел было вниз, но выровнялся, вновь набрал высоту и исчез в том направлении, в котором следовал и Дипейп. Какое-то время он посидел, думая о том, что Джонас будет доволен результатами его поисков, а потом двинул лошадь вперед, к Меджису, где находились мальчишки, с которыми он еще не посчитался. Возможно, они лорды, возможно, сыновья стрелков, но в нынешние времена умирают и такие, как они. Как убедительно доказал старый козел, мир «сдвинулся».

Через три дня после того, как Рой Дипейп выехал из Ритзи и направился к Меджису, ближе к вечеру Роланд, Катберт и Ален двинулись на северо-запад от Хэмбри. Сначала ехали вдоль Спуска, потом повернули в полосу зарослей, которую местные называли Плохая Трава, и, наконец, углубились в пустыню. Впереди торчали лишь иззубренные скалы, посреди которых, они это знали, в земле темнела щель, образовавшаяся словно от удара топора, которым в ярости маханул какой-то разгневанный бог.

Границу Спуска и скалы разделяло миль шесть. Путь их проходил по равнине. Лишь в одном месте они увидели торчащую из плоской земли скалу, похожую на палец, согнутый в первой фаланге. Под скалой зеленела полянка, формой напоминающая бумеранг. Когда Катберт заулюлюкал, чтобы услышать, как его голос эхом отражается от скал, стайка ушастиков-путаников сорвалась с полянки и умчалась на юго-восток, к Спуску.

— Это Скала Висельников, — пояснил Роланд. — У основания бьет ключ... говорят, единственный в этих местах.

То были первые слова, произнесенные Роландом с того момента, как они отправились в путь, но Катберт и Ален, следующие за Роландом, облегченно переглянулись. Последние три летние недели дались им нелегко. Роланд сказал, что они должны выжидать, обращать особое внимание на пустяки, а главное, подмечать уголком глаза, но ни Катберт, ни Ален не доверяли тому ореолу мечтательности, которым окутал себя в эти дни Роланд, найдя для себя особую модель плаща Клея Рейнолдса. Между собой они об этом не говорили: не было нужды. Оба знали — начни Роланд приударять за красоткой, которую мэр Торин определил себе в наложницы (а кому еще мог принадлежать длинный золотистый волос?), их ждут очень большие неприятности. Но с девушкой Роланд вроде бы не общался, во всяком случае, новых волосков на его рубашках они не находили, а сегодня он стал самим собой, отбросив этот воображаемый плащ. Временно, наверное. А если им повезет, то и навсегда. Им оставалось только ждать и надеяться. В конце концов ка скажет свое слово. Так было всегда.

В миле от скал сильный морской бриз, всю дорогу дувший им в спину, внезапно пропал, и они услышали низкий атональный вой, исходящий из щели в земле, которую называли каньон Молнии. Ален натянул поводья, лицо его сморщилось, словно он надкусил какой-то очень уж кислый фрукт. Подумал он о сильной руке, перебирающей пригоршню острых камешков. Канюки кружили над каньоном, словно их притягивал этот звук.

— Дозорному это не нравится, Уилл. — Пальцы Катберта забарабанили по птичьему черепу. — И мне тоже. Чего мы сюда подались?

— Считать, — ответил Роланд. — Нам поручили все сосчитать и все увидеть, и мы здесь, чтобы считать и смотреть.

— Да, конечно. — Катберт успокаивающе похлопал лошадь по шее, низкий ноющий вой червоточины тревожил ее. — Тысяча шестьсот четырнадцать рыболовных сетей, семьсот маленьких рыбацких лодок, двести сорок баркасов, семьдесят волов, существование которых никто не признает, и, к северу от города, одна червоточина. Что бы сие означало?

— Это мы и собираемся выяснить, — ответил ему Роланд.

Они двинулись на звук, и, хотя никому из них он не нравился, никто не предложил повернуть назад. Во-первых, они почти у цели, а во-вторых, Роланд прав... это их работа. А кроме того, их разбирало любопытство.

Устье каньона завалили срубленными ветками, как и предупреждала Сюзан. К осени на большинстве листва бы засохла, но пока листья оставались зелеными и закрывали вид на каньон. По центру вниз уходила тропа, но слишком узкая для лошадей (они могли заартачиться и не пойти). Да и сумерки уже начали сгущаться.

— Мы пойдем вниз? — спросил Катберт. — Пусть ангел-регистратор отметит, что я против, хотя это и не мятеж.

Роланд не собирался вести их через груду нарубленных веток к источнику звука. Во всяком случае сейчас, когда он понятия не имел, что собой представляет червоточина. За последние несколько недель он не раз спрашивал о ней, но вразумительных ответов не получал. «Я бы держался подальше», — посоветовал ему шериф Эвери. Так что больше всего о червоточине рассказала ему Сюзан в ночь их первой встречи.

— Расслабься, Берт. Вниз мы не пойдем.

— Хорошо, — выдохнул Ален, и Роланд улыбнулся.

По западному краю каньона тянулась тропа, крутая и узкая, но при должной осторожности вполне проходимая. По ней они и направились гуськом, остановившись один раз, чтобы разобрать завал, сбрасывая куски сланцевой глины и камни в воющую пропасть справа от себя. Когда они расчистили тропу и уже собрались сесть на коней, большая птица поднялась над краем каньона, отчаянно замахав крыльями. Роланд схватился за револьверы, увидел, что Катберт и Ален повторили его движение. Забавно, конечно, учитывая, что револьверы, аккуратно завернутые в промасленную ткань, хранились под половицами в бункере «Полосы К».

Они переглянулись, ничего друг другу не сказали (словами, поскольку взгляды были более чем красноречивы) и поехали дальше. Роланд обнаружил, что воздействие червоточины со временем усиливается — к такому звуку привыкания не возникало. Наоборот, чем дольше ты находился в непосредственной близости от каньона Молнии, тем глубже проникал звук в твой мозг. Не только в мозг, но и в зубы, в уши. От него начинали вибрировать нервные окончания, слезиться глаза. Но больше всего звук воздействовал на сознание, говоря, что все самое страшное, чего ты всегда боялся, поджидает за следующим поворотом тропы или за грудой камней, чтобы выскочить оттуда и наброситься на тебя.

Наконец тропа вывела их на ровный, лишенный растительности участок земли. Настроение у них улучшилось, но уже наступила ночь, и когда они спешились и подошли к обрыву, то внизу не увидели ничего, кроме тьмы.

— Зря старались, — покачал головой Катберт. — Надо было выезжать раньше. Роланд... я хотел сказать, Уилл. Какую мы сморозили глупость!

— Если хочешь, здесь я могу быть для тебя и Роландом. И мы увидим то, что приехали сосчитать. Как ты говорил, одну червоточину. Надо немного подождать.

Они подождали, и не прошло и двадцати минут: как из-за горизонта поднялась Мешочная Луна... идеальная летняя луна, огромная и оранжевая. Она величественно плыла по темно-фиолетовому бархату неба. А на ее поверхности отчетливо виднелся Мешочник, который только что вылез из Нонеса с мешком, набитым верещащими душами. Они ясно видели его согбенную фигуру с заброшенным на плечо мешком. А лунный диск, казалось, окрашивался отсветами адского пламени.

— Да, — процедил Катберт, — мало нам этого воя, так еще этот видок.

Однако они не сдвинулись с места, хотя лошади периодически дергали поводья, как бы говоря, что постояли и будет — пора в путь. Луна поднималась и поднималась, чуть уменьшившись в размере, сменив оранжевый цвет на серебряный. И вскоре ее лучи упали в каньон Молнии. Трое юношей посмотрели вниз. Ни один не произнес ни слова. Роланд не мог отвечать за своих друзей, но он сам, наверное, не раскрыл бы рта, даже если бы к нему обратились.

Замкнутый каньон, очень короткий и с отвесными стенами, сказала Сюзан. Теперь Роланд видел, что ее слова соответствовали действительности. Она также говорила, что каньон Молнии похож на трубу, лежащую на боку. Роланд соглашался и с этим при условии, что труба при падении переломилась пополам, одна часть лежала ровно, а вторая ушла вбок и чуть вниз.

До перелома дно каньона выглядело обыденно: не удивляли даже белевшие внизу кости. Многим животным, забредшим в замкнутые каньоны, не хватало ума выбраться из них, а устье каньона Молнии еще и заваливали ветками. Крутые стены вскарабкаться не позволяли, за исключением, возможно, одного места, рядом с переломом. Там Роланд увидел поднимающуюся под крутым углом расщелину, заросшую лианами и кустами, за которые при необходимости можно было и схватиться. Отметил он это без всякой на то причины, автоматически: он всю жизнь отмечал потенциальные пути отхода.

А вот ниже перелома они увидели... даже через несколько часов, вернувшись на «Полосу К», они пришли к выводу, что не могут точно описать открывшееся их глазам. Нижнюю часть каньона Молнии закрывало нечто похожее на озерцо серебристой жидкости, над которой поднимались рукава — струи пара или тумана. Поверхность озерца тяжело двигалась, ударяясь о стены каньона. Потом они узнали, что и жидкость, и туман светло-зеленого цвета. Но под луной казались серебряными.

Пока они смотрели на червоточину, что-то темное, возможно, та самая птица, что взлетела чуть ли не у них из-под ног, спикировала к червоточине. Что-то схватила на лету, может, мошку, может, пташку поменьше, и уже начала набирать высоту. Но не успела. Серебряная жидкая рука поднялась над поверхностью. Ноющий звук на мгновение усилился, стал чуть ли не голосом. Рука дернула птицу вниз. На поверхности червоточины полыхнула зеленоватая вспышка, и птица бесследно исчезла.

Трое юношей переглянулись, в глазах застыл испуг.

Прыгай, стрелок, неожиданно позвал Роланда голос. Голос червоточины, голос его отца, но также голос Мартена-колдуна. Мартена-обольстителя. А самое ужасное — его собственный голос.

Прыгай и позабудь о всех тревогах. Здесь не надо волноваться из-за любви к девушкам, не надо грустить о потерянной матери. Отсюда прямой путь к пещере мироздания, тут только розовая сладость гниющей плоти.

Давай, стрелок. Стань частью червоточины.

С затуманенным лицом, пустыми глазами Ален двинулся к краю обрыва, сбитые его сапогом камешки уже полетели вниз. Но не прошел он и пяти шагов, как Роланд схватил его за руку и с силой дернул назад.

— Куда это ты направился?

Ален уставился на него глазами лунатика. Медленно, очень медленно они начали проясняться.

— Я... не знаю, Роланд.

А под ними ныла, стонала, пела червоточина. Отвратительный звук все глубже проникал в их сознание.

— А я знаю, — подал голос Катберт. — Знаю, куда мы сейчас направимся. Назад, к «Полосе К». Пошли, тут ловить нечего. — Он умоляюще посмотрел на Роланда. — Пожалуйста. Это же кошмар.

— Хорошо.

Но прежде чем увести их на тропу, он подошел к обрыву и посмотрел вниз, на курящуюся серебристую поверхность.

— Сосчитано, — изрек он. — Сосчитана одна червоточина. — И добавил, понизив голос: — Будь ты проклята.

По пути назад смятение, поселившееся в их душах, исчезло: соленый ветер, дующий в лицо, позволил быстро забыть про тлен и безысходность каньона и червоточины.

Спуск они пересекали по диагонали, чтобы не так утомлять лошадей.

— Что теперь, Роланд? — спросил Ален. — Ты знаешь?

— Нет. Честно признаюсь, нет.

— Неплохо бы начать с ужина, — радостным голосом внес предложение Катберт и постучал пальцами по грачиному черепу.

— Ты понимаешь, о чем я.

— Да, — согласился Катберт, — и вот что я тебе скажу, Роланд...

— Пожалуйста, Уилл. Раз мы вернулись на Спуск, я для тебя Уилл.

— Да, конечно. Так вот что я тебе скажу, Уилл: мы не можем до бесконечности пересчитывать сети, лодки, бочки и железные обручи. Всю ерунду мы практически пересчитали. А насколько я понимаю, прикидываться дураками будет гораздо сложнее, как только мы перейдем к лошадям.

— Да. — Роланд остановил Быстрого, огляделся. Лошади, везде лошади, скачущие и пасущиеся под луной на серебристой траве. — Но я вновь повторяю вам, дело не только в лошадях. Нужны они Фарсону? Да, возможно. Так же как и Альянсу. И волы тоже. Но лошади есть везде, пусть и не такие хорошие, как эти, однако, как говорят, в шторм сгодится любая гавань. А если не лошади, тогда что? Пока мы этого не узнаем или не придем к выводу, что нам этого никогда не узнать, будем вести себя как прежде.

Часть ответа ожидала их в «Полосе К». На перилах крыльца сидел голубь и чистил хвост. Когда он перелетел на руку Роланда, тот заметил, что у него то ли ободрано, то ли опалено крыло. Должно быть, какой-то кот сумел подобраться слишком быстро, подумал Роланд.

Голубь принес очень короткую записку, но она объяснила многое из того. чего они не понимали. Я должен увидеться с ней вновь, подумал Роланд, прочитав записку, и волна радости захлестнула его. Сердце учащенно забилось, а губы разошлись в улыбке под холодным светом Мешочной Луны.

Глава девятая. СИТГО

Мешочная Луна пошла на убыль. И вместе с собой забирала летнюю жару. После полнолуния миновало четыре дня, когда старый музыкант из дворца мэра (Мигуэль играл там задолго до того, как Торина избрали на эту должность, и скорее всего продолжал играть и после возвращения Торина на его ранчо) показался у дома, в котором жили Сюзан и ее тетка. С собой он привел роскошную гнедую кобылу, вторую из трех обещанных лошадей, и Сюзан сразу же узнала Фелицию. Одну из своих любимиц.

Сюзан обняла Мигуэля и покрыла его заросшие бородой щеки поцелуями. Старик улыбался всеми оставшимися зубами.

— Gracias, gracias [Спасибо, спасибо (исп.).]. Тысяча благодарностей, старый отец.

— Da nada [Не за что (исп.).], — ответил он, передавая ей поводья. — Это подарок мэра.

Она провожала старика взглядом, а улыбка медленно сползала с ее лица. Фелиция покорно стояла рядом, ее темно-коричневая шерсть блестела на солнце. Иметь такую лошадь — мечта многих. Вот и Сюзан поначалу казалось, что обломилось счастье. Но теперь она понимала, что эта лошадь — еще одна приманка, загоняющая ее в ловушку. Она доказала свою «чистоту». Теперь богатый человек слал ей подарки. Хотя... Фелиция никакой не подарок, так же как и Пилон. Мэр просто выполнял условия контракта. Тетя Корд могла изображать ужас, но Сюзан смотрела правде в глаза: она согласилась продать себя, как обычная шлюха, и нечего искать оправдания.

Тетя Корд высунулась из окна кухни, когда Сюзан вела подарок (по ее разумению, возвращенную собственность) в конюшню. Крикнула, что лошадь красивая и забота о ней отвлечет Сюзан от ненужных мыслей. Сюзан уже собралась ответить резкой репликой, но сдержалась. После ссоры из-за рубашки в их отношениях установилось хрупкое перемирие, и Сюзан не хотелось нарушать его первой. Ей и без того хватало забот. Еще одна ссора с теткой, и она просто сломается, как сухая ветка под сапогом. Потому что молчание — золото, как-то ответил ей отец на вопрос, почему он зачастую предпочитает промолчать. Тогда ответ озадачил ее, теперь было понятно, что он хотел ей сказать.

Фелицию она поставила рядом с Пилоном, обтерла, задала корм. Пока кобыла жевала овес, Сюзан осмотрела ее копыта. Подковы ей не понравились. поэтому она сняла с крюка отцовскую кожаную сумку для подков, подогнала длину ремня под себя, повесила сумку на плечо и отшагала две мили до конюшни и постоялого двора Хуки. Сумка живо напомнила ей об отце, и Сюзан чуть не расплакалась. Она думала, что он пришел бы в ужас, узнав, что с ней стало, может, даже отвернулся бы от нее. И ему понравился бы Уилл Диаборн, в этом она не сомневалась. Уилл бы отцу понравился, и он бы сказал, что лучшего кавалера ей и не надо. То была последняя капля.

Она с детства умела подковывать лошадей, и ей это даже нравилось, особенно если настроение соответствовало. Работа несложная, но всегда существовала возможность получить славный удар копытом, который разом прогнал бы скуку и вернул девушку к реальности. А вот об изготовлении подков она ничего не знала, да и не хотела знать. Брайан Хуки делал их в кузне, занимающей дальний конец сарая на постоялом дворе. Сюзан без труда подобрала четыре новые подковы нужного ей размера, наслаждаясь запахами лошадей и свежего сена. И свежей краски. Конюшня, сарай, постоялый двор Хуки выглядели прекрасно. И в крыше она не увидела ни единой дыры. Похоже, для Хуки наступили хорошие времена.

Он написал «четыре подковы» на столбе, прищурив один глаз. Когда Сюзан заикнулась об оплате, рассмеялся, сказал, что торопиться некуда, он знает, со временем она рассчитается. «Опять же лошади с моими подковами никуда не денутся, не так ли?» С тем он быстренько выставил ее сначала из кузни, а потом из сарая, где так хорошо пахло сеном и лошадьми. Год назад он не проявил бы подобной беззаботности, когда речь шла о деньгах, но нынче мэр Торин приблизил ее к себе, и все изменилось.

После сарая Хуки солнечный свет показался ей особенно ярким, и она на мгновение зажмурилась, застыв с кожаной сумкой, в которой звякали подковы. И еще не открыла глаза, когда почувствовала надвигающуюся на нее тень, а потом кто-то с такой силой врезался в нее, что зубы лязгнули. Она бы упала, но сильные руки схватили ее за плечи и удержали. Когда же глаза окончательно приспособились к яркому свету, она, к своему удивлению, увидела, что с ног ее едва не сбил один из друзей Уилла — Ричард Стокуорт.

— О, сэй, примите мои извинения! — Он стряхнул пыль с рукавов платья, словно вывалял ее в пыли. — С вами все в порядке? Все хорошо?

— Все нормально, — улыбнулась она. — Пожалуйста, не извиняйтесь. — Ее так и подмывало приподняться на цыпочки и поцеловать его в губы со словами: Пожалуйста, предайте мой поцелуй Уиллу и скажите, чтобы он не обращал внимания на то, что я говорила! Скажите, что таких поцелуев у меня тысячи, пусть приходит и забирает их все!

И тут же перед ее мысленным взором возник комичный образ: Ричард Стокуорт, целующий Уилла в губы и говорящий, что это ему от Сюзан Дельгадо. Она хихикнула. Прижала руку к губам, но продолжала смеяться. Сэй Стокуорт улыбался... похоже, не знал, как себя вести. Наверное, он думает, что я спятила... так и есть! Я спятила!

— Доброго вам дня, мистер Стокуорт. — Она проследовала дальше, чтобы больше не позориться.

— И вам доброго дня, Сюзан Дельгадо, — крикнул он вслед.

Оглянулась она только раз, отшагав пятьдесят ярдов, но он уже исчез из виду. К Хуки он не зашел, в этом она не сомневалась. И вообще, каким ветром занесло мистера Стокуорта в эту часть города?

Полчаса спустя, вытаскивая из сумки новые подковы, она получила ответ. Между двумя обнаружилась свернутая бумажка, и, еще не развернув ее, Сюзан поняла, что столкнулся с ней мистер Стокуорт не по воле случая.

Почерк Уилла она узнала сразу: та же рука писала записку, присланную с букетом.

Сюзан!

Сможешь ты встретиться со мной у СИТГО сегодня или

завтра вечером? Очень важно. Имеет отношение к тому,

что мы обсуждали раньше. Пожалуйста.

У.

P. S. Записку лучше сожги

Сюзан сожгла ее тотчас же и, наблюдая за язычками пламени, вновь и вновь повторяла слово, которое более всего удивило ее: пожалуйста.

Корделия и Сюзан поужинали супом с хлебом, разговор за столом не вязался, а потом Сюзан оседлала Фелицию и поскакала на Спуск, посмотреть, как заходит солнце. В этот вечер она встречаться с ним не собиралась, увольте. Импульсивные, бездумные поступки и так приносили ей массу неприятностей. Но завтра? И почему СИТГО?

Имеет отношение к тому, что мы обсуждали раньше.

Да, возможно. Она не сомневалась в его чести, хотя уже не раз задумывалась, а те ли он и его друзья, за кого себя выдают? Он, возможно, действительно хочет видеть ее по какой-то причине, связанной с порученным ему делом (хотя каким боком нефтяное поле может быть связано с числом лошадей на Спуске, она понять не могла), но между ними уже возникла связь, сладостная и опасная. Они могли начать с разговоров, но последние скорее всего закончились бы поцелуями... а поцелуи стали бы исходной точкой для всего остального. Она отдавала себе в этом отчет, но все равно хотела повидаться с ним. Жаждала повидаться.

Вот Сюзан и сидела на своей новой лошади, очередном из авансовых платежей Торина за ее девственность, и смотрела, как солнце наливается багрянцем, катясь к западу. Вслушивалась в едва слышное дребезжание червоточины и впервые за шестнадцать лет пребывала в нерешительности. Желания шли вразрез с понятиями о чести, и конфликт рвал ее на части. Да еще идея неизбежности ка подавляла сознание. Однако переступить через честь по этой причине очень даже легко, не так ли? Расстаться с честью по воле ка — лучшего предлога не сыскать. Однако так могут рассуждать только слабаки.

Сюзан словно ослепла, как в тот самый момент, когда вышла из сарая Хуки на яркий солнечный свет. В какой-то момент она даже заплакала от бессилия, потому что любые ее попытки трезво взвесить все «за» и «против» расшибались о желание поцеловать Уилла вновь и ощутить на своей груди его нежную руку.

Ее не отличала религиозность, она не верила в непонятных богов Срединного мира, поэтому, когда солнце зашло и небо из багряного стало лиловым, Сюзан попыталась помолиться отцу. И ответ пришел, хотя откуда, от него или из ее сердца, он не знала.

Нечего потакать ка, прозвучал голос в ее мозгу. Ка свое возьмет, по-другому не бывает. Если тебе на роду написано лишиться чести, значит, быть тому. А пока, Сюзан, думай только о себе и ни о ком больше. Пусть ка пытается вынудить тебя отказаться от твоего обещания. Посмотрим, удастся ли.

— Хорошо, — вырвалось у Сюзан. В положении, в котором она оказалась, любое решение, даже если цена его — отказ от еще одной встречи с Уиллом, приносила облегчение. — Я буду держать слово. А до ка мне никакого дела нет.

В сгущающихся сумерках она повернула Фелицию к дому.

На следующий день выпало воскресенье, традиционный день отдыха у ковбоев. Команда Роланда тоже решила отдохнуть. «Разумеется, мы должны отдохнуть, — обосновывал принятое решение Катберт, — все равно ведь понятия не имеем, чем занимаемся».

В это воскресенье, шестое после их прибытия в Хэмбри, Катберт отправился на верхний рынок (нижний был дешевле, но его мутило от запаха рыбы), искал пончо яркой раскраски и старался не заплакать. Ибо его мать обожала пончо и иногда, когда она скакала на лошади, пончо развевалось на ветру. У него защемило сердце — так захотелось домой. «Артур Хит», Роландов ка-мей, до такой степени затосковал по маме, что у него влагой заблестели глаза. Да, шутка, достойная Катберта Оллгуда.

Он стоял, рассматривая длинный ряд пончо и пледов, заложив руки за спину, как зритель в картинной галерее (при этом глотая слезы), когда его легонько похлопали по плечу. Обернувшись, Катберт оказался лицом к лицу со светловолосой девушкой.

Катберта не удивляло, что Роланд по уши влюбился в нее. От одного взгляда на нее, даже одетую в джинсы и мужскую рубашку, захватывало дух. Волосы она забрала несколькими кожаными заколками, а таких ярко-серых глаз Катберту видеть еще не доводилось. Катберт подумал, что остается только гадать, как это Роланд умудряется вообще что-то делать, к примеру, чистить зубы. И уж конечно, девушка эта просто спасла Катберта: сентиментальные мысли о матери как ветром сдуло.

— Сэй. — Большего ему вымолвить не удалось. Она кивнула и протянула ему некий предмет, который жители Меджиса называли «маленький карман», точнее — кошелек. Шили их из кожи, места в них хватало лишь на несколько монет, и пользовались ими по большей части женщины, но не возбранялось носить в карманах и мужчинам.

— Вы это уронили.

— Нет, благодарю вас, сэй. — Кошелек, несомненно, мужской, черный, без вышивки, но он никогда раньше его не видел. И вообще не пользовался кошельками.

— Он ваш. — Она так пристально посмотрела на него, что Катберт испугался, а не прожжет ли ее взгляд кожу. Ему следовало все понять сразу, но его ослепило ее внезапное появление. А также, приходилось признавать, ее ум. Почему-то от красавиц ничего умного не ждешь. Как правило, красавицы далеко не умны. Большего, чем проснуться утром, по разумению Берта, от них и не требовалось. — Ваш.

— Да, конечно. — Он буквально выхватил у нее кошелек. Почувствовал глупую улыбку, расползшуюся по лицу. — Теперь, когда вы сказали об этом, сэй...

— Сюзан. — Губы ее улыбались, но глаза оставались серьезными. — Прошу вас, зовите меня Сюзан.

— С удовольствием, примите мои извинения, Сюзан, дело в том, что мои мозги и память, осознав, что сегодня воскресенье, взялись за руки и отправились отдохнуть, убежали, можно сказать, временно оставив меня без царя в голове.

Так он мог бы тараторить еще целый час (раньше тараторил, Роланд и Ален могли подтвердить), но Сюзан строго, как старшая сестра, осадила его:

— Мне нетрудно поверить, что вы лишились контроля над вашими мозгами, мистер Хит, или языком, что болтается под ними... но надеюсь, в будущем вы будете более внимательно приглядывать за вашим кошельком. Доброго вам дня. — И она ушла, прежде чем Катберт успел произнести хоть слово.

Берт нашел Роланда там, где тот часто бывал в последнее время: на участке Спуска, который местные называли Смотровой Площадкой, поскольку с нее открывался прекрасный вид на Хэмбри, дремлющий в синеватом мареве теплого воскресного дня. Впрочем, Катберт сомневался, что на Смотровую Площадку его закадычного друга влекли красоты Хэмбри. Ларчик открывался проще: Роланда интересовал только один дом, в котором проживала сэй Дельгадо.

В тот день Роланда сопровождал Ален. Оба молчали. Катберт, конечно, знал, что некоторые люди могут достаточно длительные периоды обходиться без слов, но понять этого никак не мог.

Он подскакал к ним, сунул руку за пазуху, достал кошелек.

— От Сюзан Дельгадо. Она дала мне его на верхнем рынке. Она не только прекрасна, но и хитра, как змея. Я в полном восторге.

Роланд просиял. Кошелек, брошенный Катбертом, он поймал одной рукой, зубами развязал тесемку. Внутри, где путешественник держит несколько монет, лежал сложенный листок бумаги. Роланд быстро прочитал записку, свет ушел из его глаз, улыбка сползла с лица.

— Что там? — спросил Ален. Роланд протянул ему записку и снова повернулся к Спуску. И лишь увидев, каким отчаянием наполнились глаза Роланда, Катберт осознал, сколь глубоко запала в душу и вошла в жизнь Роланда, а следовательно, и в их жизни Сюзан Дельгадо.