Часть вторая 6 страница. Горе короля было не из тех, что лечит время, его страдания с каждым днем усугублялись

Горе короля было не из тех, что лечит время, его страдания с каждым днем усугублялись. Расстройство его разума приобрело совершенно определенную направленность: король говорил только о королеве, но, тем не менее, его министры уже начали хлопотать, чтобы под видом совета навязать ему новый брак.

Среди всех европейских принцесс подыскивали избранницу, чтобы предложить ей этот терновый венец; но если даже для бедной Марии Луизы испанская корона была тяжким бременем, то какая же участь ожидала ту, которой суждено было прийти ей на смену теперь, когда Карл II жил лишь скорбью и окутал испанский двор пеленой еще более непроглядной печали!

Герцог Медина-Сели, хотя и не был уже первым министром, по-прежнему обладал огромным влиянием на короля. Он решил сделать первую попытку пробить брешь, когда после долгих переговоров была, наконец, найдена несчастная, которой предстояло разделить с королем его ледяной трон. Королева-мать ради такого важного дела опять покинула свое уединение, как она это сделала после смерти Марии Луизы. Я не упоминала о ней, потому что в тех обстоятельствах она не играла никакой роли, тогда как в подготовке нового брака с самого начала определяла все.

— Сын мой, — сказала она королю, одиноко сидевшему у окна в спальне, где умерла королева, — сын мой, вы, кажется, не вспоминаете более о том, что вы король.

— Зачем мне эта смехотворная власть, если она не помогла мне сохранить единственное существо, которое я любил, сударыня?.. Зачем быть королем, если ему приходится страдать так же, как обыкновенным людям, и даже больше?

— Вы получили от Бога и от вашего отца корону и обязаны передать ее вашим детям, это ваш долг.

— Мой долг! — с горькой усмешкой повторил король. — И как же я теперь выполню этот долг? Как появятся дети, если у меня нет больше супруги?

— Ваше горе не будет длиться вечно, государь. Ваш титул возлагает на вас обязанность, которой вам необходимо поделиться.

— Какую же, сударыня?

— Ваши подданные ждут наследника, и совет решил, что вам, ваше величество, следует подарить Испании новую королеву.

— Никогда!

— Принцессу уже выбрали, переговоры провели, требуется лишь ваше согласие, чтобы обсудить условия брака.

— И кто же позволил себе это сватовство без моего на то приказа? Кто осмелился распоряжаться мною?

— Ваша мать, сын мой, та, что носила вас под сердцем, оберегала в детстве и считает себя обязанной перед Богом заботиться о вашей славе и вашем счастье.

— Но почему? Почему? — повторял монарх, ударяя себя по лбу. — Почему мне не дают спокойно оплакать ту, которую я потерял? Почему меня лишают единственного утешения страждущего — возможности страдать9 Последний бедняк в моем королевстве оплакивает свою подругу и хранит печальные воспоминания о ней столько времени, сколько пожелает, и никто ему не мешает.

— Король несет ответственность за народ, государь, а вы — король.

— Да, я король, но не властелин! Я король, но мои подданные и моя мать навязывают мне свою волю! Я король и не могу всю жизнь носить траур по любимой супруге?! Это насмешка, повторяю вам, сударыня! Если я король, так пусть мне повинуются и не командуют мною.

— Государственные интересы, ваше величество, ваша молодость, счастье вашей дальнейшей жизни…

— Государственные интересы! Разве нет принцев, которые могут унаследовать мою корону? У меня есть кузены во Франции, кузены в Австрии — мне остается только выбрать. Моя молодость! Она увяла. Мое счастье! Оно в могиле моей любимой. Оставьте меня, сударыня, оставьте!

За этой неудавшейся попыткой воздействовать на него последовало множество других; в конце концов, бедного короля стали так осаждать, что у него не оставалось ни минуты покоя. Ромул — только он один находился теперь при хмуром и раздражительном короле в минуты скорби — присоединился к мучителям: он постоянно терзал его, с утра до вечера повторяя монарху, что тот будет проклят, если не сделает все возможное, чтобы обрести наследника трона, и будет навечно разлучен со своей дорогой Луизой. Эта мысль прижилась в голове короля; он отправился в Эскориал и, пока находился там, все время проводил в молитвах у гробницы королевы, спрашивая, как бы она посоветовала ему поступить.

— Бог разлучит нас навечно! — восклицал он под звонкими сводами.

Чтобы убедить его, прибегли к хитрости: за гробницей спрятали молодого монаха, и он, подражая голосу королевы, произнес:

— Женись! Или мы никогда не встретимся вновь. Король тут же потерял сознание. Но наготове уже был врач, — не Юсуф, на это время предусмотрительно удаленный под каким-то предлогом. — а врач-заговорщик, который привел Карла в чувство и велел перенести его в спальню, убедившись, что слова, услышанные у гробницы, глубоко запечатлелись в сознании короля.

На этот раз король пережил ужасный приступ. Увидев больного в таком состоянии, Юсуф сразу догадался, что без интриги здесь не обошлось, так как целые сутки тот повторял одно и то же:

— Луиза, я повинуюсь тебе, если за нашу встречу надо заплатить такой ценой…

И действительно, на следующий день король вызвал первого министра и стал расспрашивать его о принцессе Анне Нёйбургской, племяннице пфальцского курфюрста, а следовательно, племяннице Мадам, второй жены Месье. Все эти короли и принцы связаны между собой родством.

Принцесса Анна отличалась красотой и умом. В молодости, то есть в то время, когда мы встречаемся с нею, она была полна очарования, но затем утратила его; позднее она сыграла странную роль, но пока еще речь не об этом.

Принцесса Анна воспитывалась при маленьком дворе Нёйбурга; отец ее был не очень богат, а сама она необычайно скромна. Многие немецкие государи, чьи дочери становятся королевами и императрицами, живут далеко не так роскошно, как наши знатные вельможи.

Корона Испании подвернулась для нее весьма кстати; однако слухи об отравлении Марии Луизы наводили на размышления. Воспитательницей у принцессы служила графиня фон Берлепш, женщина расчетливая и предприимчивая, готовая служить любому, если ей заплатят; она уже успела сколотить состояние из средств ученицы и вовсе не желала лишаться этого источника доходов. Графиня внушила всем и поклялась, что, если ее привезут в Испанию, она будет наблюдать за королевой и непременно сумеет воспрепятствовать каким бы то ни было происшествиям с нею.

В условиях брачного контракта было оговорено, что графиня фон Берлепш будет сопровождать принцессу в Испанию и останется с нею.

— Принцесса Орлеанская была несчастна только потому, что ее покинули. Родные совсем не заботились о ней, так пусть же ее опыт послужит нам и поможет уберечь наше дитя, — говорила герцогиня г-же фон Берлепш.

— Я спасу ее, ваша светлость, можете положиться на меня.

Условия были приняты, и вскоре Анна Нёйбургская узнала, что пора готовиться к отъезду. Корона весьма прельщала ее, но ее отнюдь не прельщал супруг и тем более придворные почести. Принцессе описали короля: несмотря на молодость, он выглядел почти стариком. Ей даже не решились прислать его портрет; она знала кое-что о его сумасбродствах, странных мыслях и потому была счастлива лишь наполовину, — удовлетворение получало только ее честолюбие.

Принцессе было девятнадцать лет; высокая и крепкая девушка с прекрасным цветом лица, великолепными глазами и превосходными зубами очень подходила для того, чтобы одарить большим потомством любого другого монарха. Поэтому ее и выбрали, разработали план, провели подготовку. Для достижения цели недоставало только согласия короля.

Анне было очень тяжело расставаться с семьей и родиной: уезжая, она, громко рыдала. Берлепш обещала ей всевозможные удовольствия, триумф и блаженство с той минуты, как они ступят на землю Испании, где золото произрастает само по себе, как в иных местах растет лук. В возрасте принцессы такие уговоры мало утешают, особенно если эта принцесса немка, которая всю свою жизнь провела на берегу Дуная в мечтах о прекрасном принце или о каком-нибудь красивом, храбром, стройном и очень влюбленном рыцаре.

Кортеж принцессы должен был отправиться в путь, но я не знаю, по какой дороге, думаю только, что пересекать Францию не предполагалось, поэтому расскажу о том, что мне точно известно. Я узнала все, что изложу далее, от человека, сыгравшего важную роль в этой истории, — от моего друга принца Дармштадтского из рода Гессенов. Он все видел собственными глазами и часто вспоминал при мне о тех событиях. У меня лежит сотня его писем, содержащих множество подробностей; я сохранила эти письма и время от времени заглядываю в них, вспоминая наши беседы, которые были не менее любопытными.

Однажды вечером принцесса Мария Анна вместе со своим эскортом, придворными дамами и кавалерами, прибыла в маленький тирольский город, где она должна была остановиться на ночь. Тироль — дикая страна, но очень подходящая для романов и романтических настроений, которые были не чужды Марии Анне. Ей приготовили ночлег в доме самого знатного горожанина. Несмотря на сильную усталость, она во что бы то ни стало захотела осмотреть очень древнюю часовню, расположенную на скале и показавшуюся ей чрезвычайно живописной, и отправилась туда в сопровождении г-жи фон Берлепш. У этих немцев бывают непостижимые фантазии.

На самой середине дороги в гору они встретили красивого молодого человека, точно соответствующего тому образу, который на Дунае так часто представал в мечтах принцессы. Он был в наряде горца, но какая-то особая стать, весь его облик говорили о том, что незнакомец этот не простолюдин, а человек благородного происхождения.

Принцесса взглянула на него и покраснела.

— О, если бы король был так же хорош собой! — сказала она г-же фон Берлепш шепотом, чтобы ее не услышали остальные.

Но увы! Король Испании выглядел совсем иначе.

Принцесса очень удивилась, когда молодой человек, вместо того чтобы уступить ей дорогу, направился прямо к ней, чрезвычайно почтительно поклонился и без всякого смущения обратился к г-же фон Берлепш:

— Госпожа графиня, позвольте через вас принести мои извинения ее величеству за то, что я осмелился подойти к ней так внезапно и без церемоний. В этих горах нет ни камергера, ни главной камеристки, чтобы представить меня.

— Сударь, — высокомерно ответила г-жа фон Берлепш, — принцесса не любит, когда ее беспокоят во время прогулки.

— Я исполню ее волю, сударыня, однако прежде хочу сказать, что мы с нею близкие родственники, оба покинули родину и скоро окажемся в одной и той же стране: я подумал, что при таких обстоятельствах можно слегка пренебречь этикетом.

— Как? Неужели вы мой родственник? — прервала его принцесса. — Кто же вы, сударь?

— Принц Дармштадтский, из рода Гессенов, ваш кузен, сударыня; я имею честь быть вашим ближайшим родственником, ваше величество, как вам должно быть известно.

— О! Принц Дармштадтский! — радостно воскликнула принцесса. — И что же вы здесь делаете, сударь? Как оказались в этих горах? Вы говорите, что направляетесь в Испанию?

— Да, ваше величество.

— В путешествие?

— Нет, ваше величество, еду искать свое счастье. Младшим в роду оно далеко не обеспечено в наши времена.

— Вам, наверное, стало известно о моем браке, что и побудило вас выбрать эту страну.

— Нет, ваше величество, я задумал перебраться в Испанию уже давно. Граф фон Мансфельд, посол императора в Мадриде — мой друг; он позвал меня туда, пообещав заручиться покровительством его величества короля Испании.

И в самом деле, принц, путешествовавший ради удовольствия, — как вы помните, мы расстались с ним в Италии, — получил однажды от графа фон Мансфельда письмо, которое я привожу без всяких пояснений:

«Сударь!

Вам известно, с каким дружеским расположением я отношусь к Его Светлости Вашему отцу и к Вам; мне предоставляется случай доказать это, и я тороплюсь воспользоваться такой возможностью. Приезжайте в Испанию: я надеюсь обеспечить Вам положение, которое удовлетворит Вас в полной мере. Вы сможете достичь всего, следуя моим наказам и советам. Вы молоды, однако молодость — главное условие, необходимое для того дела, которому Вам придется служить. Это напоминает загадку, но я все поясню Вам, когда Вы приедете. Надо все устроить так, чтобы Вы остались здесь навсегда. Испания станет впредь Вашей родиной, именно здесь Вас ожидает счастье».

Можно себе представить, как взбудоражило ум молодого человека это таинственное предложение! Одновременно стало известно о браке его кузины, с которой он не был знаком; принц решил, что было бы замечательно встретиться с ней: он заранее обеспечит себе ее покровительство, а при таком короле, как Карл II, власть королевы должна быть велика. Поэтому принц и задумал это маленькое представление и разыграл его, как мы только что убедились, в духе ловкого придворного, каковым он и был.

Королева покидала родину с большой неохотой и находилась уже далеко от нее; встреча с немцем, с родственником, в чужой стране показалась ей добрым предзнаменованием. В довершение радости этот немец, этот родственник, ехал в Испанию, чтобы обосноваться там. Они станут вспоминать о том, что осталось у них позади, и им будет о чем поговорить!

Завязался разговор, становившийся все интереснее и доверительнее. Красота принцессы поразила молодого человека, он не ожидал, что увидит на дороге такую богиню, ему казалось, что она осветила собою все вокруг. Перспектива жить рядом со столь очаровательной кузиной внушила ему еще большее желание завоевать обещанное положение и провести всю оставшуюся жизнь в этой благословенной Испании.

Королева нашла принца привлекательным, приятным в обращении; он произвел на нее прекрасное впечатление, но, несмотря на романтический характер встречи, ни сердце, ни воображение ее не были задеты, и у нее не возникло никакой иной мысли, кроме намерения сделать его своим другом, поскольку ей предстояло жить вдали от семьи.

Она предложила принцу последовать за ней в дом, где она остановилась, и разделить с ней ужин, что вызвало громкое недовольство у г-жи фон Берлепш. Эта дама уже придерживалась королевского этикета, а королеве Испании не положено есть с кем бы то ни было. Но принцесса, охваченная радостью, не пожелала прислушаться к ее наставлениям и усадила кузена рядом с собой.

На следующий день принц отложил в сторону наряд горца и облачился в более роскошную одежду, чтобы сопровождать Анну весь день до ее отхода ко сну. Он гарцевал на лошади у дверцы ее кареты, часто говорил с ней; вечером они снова отужинали вместе; королева вела себя очень непринужденно, много шутила… на немецкий лад, что совсем не похоже на наши остроумные беседы, но она ведь и обращалась к немцу. Я часто наблюдала, как принц Дармштадтский, выслушав меня, целые полчаса не мог ничего понять, а потом вдруг восклицал:

— О! Прелестно! Прелестно! Ах, эти французы! Только им приходят в голову такие мысли.

Принц расстался с принцессой на второй день; он успел страстно влюбиться в нее, однако не по-французски, то есть легкомысленно, а по-немецки, то есть на всю жизнь. Он направился прямо в Геную, чтобы немедленно сесть там на корабль и прибыть раньше нее в Мадрид, где он хотел ее встретить, почитая это одновременно своим долгом и счастьем для себя. В Мадриде первый свой визит принц нанес графу фон Мансфельду, и разговор, произошедший между ними, заслуживает того, чтобы привести его здесь, поскольку он представляет собой любопытный образчик политической интриги. Послу доложили о приходе принца.

— О! — воскликнул тот. — Пусть войдет! Пригласите его светлость.

Граф устремился навстречу гостю, оказав ему самый теплый и радостный прием.

Принц не ожидал ничего подобного, был польщен и ощутил острейшее желание узнать, какое же положение ему предстоит занять. Обменявшись любезностями с графом, он спросил его об этом, и хитроумная, загадочная улыбка посла позволила ему строить любые предположения.

— Ах, принц, вы спрашиваете, зачем я позвал вас; наверное, пока еще не время сообщать вам об этом, сначала соблаговолите ответить на мои вопросы, даже если вы сочтете их бесцеремонными, что вполне может случиться.

— Охотно.

— Так вот, мой дорогой принц, к чему вы стремитесь?

— Честно говоря, сударь, вы застали меня врасплох, я не готовился к такой беседе, и мне потребуется немало времени, чтобы рассказать вам об этом.

— Неужели вы не честолюбивы?

— Полагаю, что скорее наоборот.

— Но вы в этом не слишком уверены?

— Никоим образом; я, конечно, честолюбив и хотел бы достичь многого.

— Чего же9

— Мое происхождение, если уж не мои достоинства, в которых я сильно сомневаюсь, дает мне право рассчитывать на довольно высокое положение.

— В какой области?

— В военной, да, в военной, любезный граф: я не создан для политики и вряд ли пойду в ней далеко.

— Очень хорошо, отличный драгунский полк королевы вас устроит?

— Устроит ли он меня?! Уж не лежит ли он у вас в кармане, чтобы предложить его мне? — спросил принц, смеясь.

— Именно так, вот готовый патент, и я могу вручить его вам, если вы согласитесь. Полки здесь вроде епархий во Франции, постоянного присутствия они не требуют, вы можете оставаться при дворе.

— О! Тем лучше!

— Здешний двор далеко не весел, предупреждаю вас.

— Может быть, он повеселеет.

— Возможно. Король навсегда останется дряхлым безумцем, оплакивающим первую жену, он все свое время проводит у ее гробницы, глядя на то место рядом с ней, что ему предстоит занять. Карл умирает по частям, точнее, он никогда не жил, и вы в большом городе Мадриде, при этом ханжеском и тоскливом дворе, не найдете ничего, кроме возможности обеспечить себе спасение души, воспринимая его как ревностный христианин таким, каким его вам преподнесут, или же, к несчастью, навлечете на себя проклятие, насмехаясь над этими наставлениями, злобствуя и зевая с утра до вечера.

— Зачем же тогда вы познали меня?

— Затем, что общая для всех участь не постигнет вас, если вы того захотите.

— Как так?

— Я только что спросил, честолюбивы ли вы, а теперь задам другой вопрос: не влюблены ли вы? Это вопрос из ряда бесцеремонных, но я вас об этом предупредил, не так ли?

— Влюблен ли я? — повторил принц, краснея, как девушка. — Неужели вы хотите женить меня?

— Нет, даю вам слово.

— Теперь я могу вздохнуть с облегчением, потому что у, меня нет никакого желания вступать в брак.

— Так вы не влюблены?

— Кто знает!?

— Это, конечно, тайна? Однако надо довериться мне, без этого мы не сможем продвинуться дальше.

— Значит, путь к добру, которое вы хотите мне сделать, предполагает какое-нибудь условие?

— Путь к добру, которое мы делаем, всегда предполагает какое-нибудь условие; очень хорошо, когда таких условий не слишком много и они не противоречат друг другу.

— Так говорите же наконец!

— Вы влюблены, принц?

— Может быть… Безумие, химера.

— Женщина, которую вы любите, далеко отсюда?

— Не знаю.

— Как, вы не знаете?

— Нет, мне неизвестно, где она сейчас; но что за важность! Эта любовь никогда ни к чему не приведет; та, кого я люблю, о ней не подозревает и никогда ничего не узнает, следовательно…

— Следовательно, она не помешает вам засвидетельствовать свое почтение какой-нибудь прекрасной даме, если это понадобится для ваших дел?

— Конечно! Вне всяких сомнений!

— Это все, что нужно, я не требую большего. Имя вашей инфанты меня не интересует, коль скоро вы не собираетесь проявлять какую-то безумную верность. Вы в родстве с королевой, не так ли?

— Да, разве вы этого не знаете?

— Великолепно! Мне просто очень приятно слышать это от вас. Вы с ней знакомы? Бывали в Нёйбурге?

— Никогда, но я знаю ее.

И принц рассказал о встрече, которую сам подстроил, заговорил о королеве и ее красоте с таким пылом и восторгом, что граф фон Мансфельд, внимательно наблюдавший за ним, остался доволен. Ему не понадобилось и пяти минут, чтобы угадать имя таинственной дамы, но он поостерегся обнаружить это.

— О! Неужели она так красива? — спросил он.

— Настолько красива, насколько вообще может быть красива женщина, сударь.

— Какая жалость! И супругом ее станет не мужчина… а манекен, призрак, «завещательная машина», если только у него не будет наследников.

— Бедная принцесса!.. Вы сделали ей грустный подарок, предложив испанскую корону. Она была вполне счастлива в своем маленьком герцогстве в Нёйбурге, она могла бы выйти замуж за немецкою принца, была бы любима и счастлива, живя при каком-нибудь маленьком дворе в нашей стране, а вместо этого мрачная Испания и…

— Что дальше?

— Здесь дают яд королевам, граф. Несчастная Луиза Орлеанская была молода, красива и, увы, очаровательна. Тем не менее…

— Сударь, королева Испании умерла естественной смертью. Она подтвердила это в последнюю минуту жизни, и никто не имеет права подвергать сомнению ее утверждение.

Граф фон Мансфельд произнес эти слова с таким серьезным видом, что у человека предубежденного могли бы возникнуть подозрения. Принц Дармштадтский был молод, влюблен, занят собой и своими надеждами. Он ничего не заметил и попросил посла вернуться к началу разговора, чтобы узнать то, что его интересовало, но не услышал ничего нового.

— Подождите, принц, и наберитесь терпения до тех пор, когда будете командовать вашим полком. Достаточно того, что вы знаете о своем высоком предназначении, о том, что очень скоро станете одним из самых видных людей королевства, не затратив на это никакого иного труда, кроме послушного исполнения моих советов. Завтра я буду иметь честь представить вас королю.

Довольный таким началом, принц, покинув посла, принялся разъезжать по городу и наносить визиты, которые были ему указаны. Его везде принимали так, как принято в Испании: с изысканной важностью, означающей стремление быть любезными, насколько это согласуется с серьезным характером этого народа, столь отличающегося от других южан, обычно веселых, приятных и по характеру легких. Я считаю, что испанцы похожи на свой язык, они такие же чопорные, как и он.

Впрочем, эта нация заметно увяла и все еще увядает, как говорят философы и политики.

На следующее утро принц Дармштадтский был представлен ко двору. Он увидел короля и ушел с болью в сердце.

И этому трупу предстоит обладать самой прекрасной в мире принцессой!

Карл II принял его так, как делал все, — с безразличием.

— Государь, — сказал ему Мансфельд, — принц — родственник ее величества королевы.

— Да, немецкий принц… Все немецкие принцы состоят в родстве. Правда, все принцы на свете — кузены. Я племянник короля Франции и одновременно его свояк, моя бедная Луиза была невесткой своего дяди. Дорогая Луиза!

Он постоянно и по любому поводу заговаривал о любимой супруге.

— Вы знали ее? — спросил он у принца. — Нет, государь, я не имел такой чести. — О! Как она была красива!

— Государь, принцесса Анна тоже очень красива.

— Я знаю.

Эти слова были произнесены с такой холодностью, что принц Дармштадтский готов был оскорбиться. Тайны иных сердец непостижимы!

Аудиенция длилась недолго. Король слушал своего духовника, читавшего ему главы из Евангелия и плач Иеремии. Это стало основным занятием монарха. Он целыми днями, не обсуждая государственных дел, был погружен в горестные воспоминания и молитвы. Сумасбродным идеям Карла II не было предела, и чем ближе подходило время заключение этого второго брака, тем ощутимее становилось сопротивление короля. Королева-мать опасалась даже какой-нибудь оскорбительной выходки с его стороны, когда прибудет принцесса. Пришлось изобретать новое знамение, новое вмешательство королевы Луизы, чтобы придать Карлу II решимость, и с этой целью была задумана поездка в Эскориал. Юсуф несколько раз был готов отказаться от исполнения своих обязанностей при короле. Понадобились жесткие приказы хозяина, чтобы вынудить его остаться. Врача окружили неприязнью, вынуждали сносить унижения и почти что дурное обращение. Однако последнюю волю королевы надо было исполнять, и герцог де Асторга не позволял, чтобы ее хоть в малейшей степени нарушили.

Приезд новой королевы явился для герцога страшным ударом.

«Королеву Луизу довольно быстро забыли! — думал он. — Но, по крайней мере, во мне, в моей душе поклонение ей сохранится навечно».

Фарс был разыгран так, как предполагалось, король поверил во вмешательство бедной покойницы и пообещал, что примет Анну Нёйбургскую, как положено ей по праву. Принцесса приехала на следующий день.

XI

На этот раз король не выехал навстречу своей невесте. Oh ждал ее в Буэн-Ретиро и даже не спустился с лестницы. Он передал принцессе через своего главного мажордома, что приносит ей свои извинения, но, поскольку в этот день ему трудно ходить, просит ее принять как должное, что встретит ее на верхних ступеньках. Их бракосочетание должно было состояться в тот же вечер, и в часовне замка все уже было подготовлено для церемонии.

Комната, предназначенная королеве, была в великолепном убранстве. Главная камеристка встретила принцессу на границе; с нею прибыли также несколько придворных дам и фрейлин. Они и составили кортеж, который сопровождал ее во дворец на встречу с королем, впервые сменившим траурную одежду на роскошный костюм. Карла II поддерживал его главный конюший, духовник также не отходил от него ни на шаг. Король встретил принцессу чрезвычайно учтиво, произнес одно из тех изысканных приветствий, к которым принцы приучены с пеленок, и тут же предложил проводить ее в приготовленные для нее покои.

Карл II разговаривал с принцессой по-немецки: он довольно свободно владел им, к тому же в последние дни были приложены все усилия, чтобы освежить в памяти короля этот язык. Бедная принцесса испытала потрясение, оказавшееся болезненнее, чем она ожидала.

— О! Мне никогда к нему не привыкнуть, я убеждена в этом, — сказала она г-же фон Берлепш. — Зачем меня вынудили приехать сюда?!

— Не унывайте, ваше величество, будьте мужественны! Именно сейчас вам надо держаться. Вы станете здесь кем захотите, займете подобающее вам место, и, если возьмете на себя труд поразить короля блеском вашего ума, он расстанется со своей печалью и будет покорен вашей красотой. Старайтесь думать о приятном! Взгляните, какие драгоценности! Какая роскошь!

— Бедняжка Луиза Орлеанская, возможно, носила эту корону, — заметила Анна, указав на великолепную бриллиантовую диадему, — а после меня ее наденет другая. У меня не будет детей, и, когда увидят, что я не выполняю долга, предназначенного владычице этого королевства, со мной поступят так же, как с этой несчастной женщиной: меня убьют. Вот почему я так страдаю; мне кажется, что этот мрачный дворец вот-вот обрушится на мою голову. Я задыхаюсь!

Принцесса упала в кресло; она сидела, опустив глаза, свесив руки, склонив голову, и с трудом сдерживала слезы. Удивленная главная камеристка почтительно приблизилась к ней, поклонилась и сказала:

— Прошу простить меня, ваше величество, но наступило время заняться вашим туалетом, все ждут, когда вы будет готовы идти в часовню.

— Ах, да, вы правы; так одевайте же меня.

Печаль и тоска уже проникли в душу бедной девушки, едва переступившей порог этого дворца. Ей казалось, что она предвидит свою дальнейшую судьбу, но не догадывалась о том, что действительно ожидало ее.

Туалет длился долго; почти все придворные дамы побывали в комнате принцессы, и надо было принимать их, отвечать на приветствия, запоминать имена и улыбаться им, хотя ей так хотелось плакать. Ее облачили в великолепную мантию и юбку, сплошь расшитую каменьями, голову украсили роковой короной; Анна была бледна как привидение, но наотрез отказалась от румян. И напрасно ее убеждали, что этого требует этикет, румяниться она не согласилась.

— Я никогда не опущусь до такого притворства, — заявила она, — не хочу скрывать то, что чувствую, пусть этот народ и этот двор не думают, что я счастлива стать их королевой. О, лучше бы я умерла!

Подобное начало показалось испанцам чрезвычайно странным. Это было, на самом деле, тем более странным, если учесть, что она не оставила в прошлом никакой сердечной привязанности, и, в конце-то концов, незаметная принцесса Нёйбургская должна была принести некоторые жертвы, получая корону Испании и Обеих Индий.

Еще на границе принцесса познакомилась со своей свитой. Ей представили ее надсмотрщицу — главную камеристку, герцогиню де Вильяфранка, и главного мажордома, но на эту должность уже не был назначен красивый и поэтичный де Асторга. Герцог ни за что на свете не согласился бы занять тот пост, впрочем, никто и не подумал предложить его ему. Тех, кто не на виду, быстро забывают.

В ту минуту, когда принцесса выходила из своих апартаментов, чтобы пройти в тронный зал, а оттуда в часовню, она заметила в первом ряду сеньоров высокого человека великолепного сложения, с некрасивым лицом, но именно такие лица часто нравятся, и к их несовершенным чертам быстро привыкают. Ему, пожалуй, было около сорока лет, но выглядел он на тридцать.

Благородная, величественная осанка, гордый вид сеньора были неподражаемы, а изящество манер ни с чем не сравнимо. Испанский вельможа поклонился принцессе с особым почтением, по-рыцарски (я не нахожу другого слова, чтобы поточнее выразить мою мысль), и она не могла этого не заметить. Конечно же, принцесса видела этого человека по приезде, но не вспомнила его имени: находясь в полном смятении, она плохо слушала, кого ей представляют. Она благосклонно ответила на его приветствие и прошла дальше.