Занятие 9. Социализм

Выяснить:

1) Возникновение социализма, как он становится наукой;

2) Основное противоречие капитализма;

3) Материальные основы социализма.

Когда было свергнуто крепостничество и на свет божий явилось «свободное» капиталистическое общество, – сразу обнаружилось, что эта свобода означает новую систему угнетения и эксплуатации трудящихся.

Факты все с большей и большей наглядностью показывают всю лживость учения буржуазной политической экономии о тождестве интересов капитала и труда, о всеобщей гармонии и о всеобщем благоденствии народа как следствии свободной конкуренции[1].

Невозможно уже было не считаться с фактами – различные социалистические учения не­медленно стали возникать, как отражение этого гнета и протест против него.

Но первоначальный социализм был утопическим социализмом. Он критиковал капиталистическое общество, осуждал, проклинал, мечтал об его уничтожении, фантазировал о лучшем строе, убеждал богатых в безнравственности эксплуатации[2].

Но утопический социализм не мог указать действительного выхода. Он не умел ни разъяснить сущность наемного рабства при капитализме, ни открыть законы его разви­тия, ни найти ту общественную силу, которая способна стать творцом нового общества[3].

Великие люди во Франции, готовясь к приближавшейся революции, выступали крайне революционно. Никаких авторитетов они не признавали. Религия, понимание природы, общество, государственный строй – все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего[4].

Все прежние формы общества и государства, все традиционные представления были признаны неразумными и отброшены как старый хлам

– мир до сих пор руководился одними предрассудками, и все прошлое достойно лишь сожаления и презрения. Теперь впервые взошло солнце, и отныне суеверие, несправедливость, привилегии и угнетение должны уступить место вечной истине, вечной справедливости, равенству, вытекающему из самой природы, как неотъемлемое право человека[5].

Мы знаем теперь, что это царство разума было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии, что вечная справедливость нашла свое осуществление в буржуазной юстиции, что равенство свелось к гражданскому равенству перед законом, а одним из самых существенных прав человека провозглашена была... буржуазная собственность.

Государство разума – общественный договор Руссо, – оказалось и могло оказаться на практике только буржуазной демократической республикой. Великие мыслители XVIII века, так же как и все их предшественники, не могли выйти из рамок, которые им ставила их собственная эпоха.

И вот, когда французская революция воплотила в действительность это общество и это государство разума, то новые учреждения оказались, при всей своей рациональности по сравнению с прежним строем, отнюдь не абсолютно разумными.

Государство разума потерпело полное крушение. Общественный договор Руссо нашел свое осуществление во время террора, от которого изверившаяся в своей политической способности буржуазия искала спасения сперва в подкупности Директории, а в конце концов под крылом наполеоновского деспотизма. Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн.

Не более посчастливилось и обществу разума. Противоположность между богатыми и бедными, вместо того чтобы разрешиться во всеобщем благоденствии, еще более обострилась.

Быстрое развитие промышленности на капиталистической основе сделало бедность и страдания трудящихся масс необходимым условием существования общества. Количество преступлений возрастало с каждым годом. На месте феодальных пороков пышно расцвели буржуазные пороки, которым раньше предавались тайком.

Торговля все более и более превращалась в мошенничество.

«Братство», провозглашенное в революционном девизе, нашло свое осуществление в плутнях и в зависти, порождаемых конкурентной борьбой.

Место насильственного угнетения занял подкуп, а вместо меча главнейшим рычагом общественной власти стали деньги.

Право первой ночи перешло от феодалов к буржуа-фабрикантам. Проституция выросла до неслыханных размеров. Сам брак остался, как и прежде, признанной законом формой проституции, ее официальным прикрытием, дополняясь к тому же многочисленными нарушениями супружеской верности.

Одним словом, установленные «победой разума» общественные и политические учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей.

Но по мере того, как ясно обрисовывается борьба пролетариата, становится излишним искать научную истину в своих собственных головах – нужно только отдать себе отчет в том, что совершается перед глазами, и стать сознательными выразителями этого.

Материалистическое понимание истории исходит из того, что производство, а вслед за производством обмен его продуктов, составляет основу всякого общественного строя. Таким образом, конечные причины всех общественных изменений и политических переворотов надо искать не в головах людей, не в возрастающем понимании ими вечной истины и справедливости, а в изменениях способа производства и обмена; их надо искать не в философии, а в экономике соответствующей эпохи.

Понимание того, что существующий общественный строй неразумен и несправедлив, что «разумное стало бессмысленным, благо стало мучением», – является лишь симптомом того, что в методах производства и в формах обмена незаметно произошли изменения, которым уже не соответствует общественный строй, скроенный по старым экономическим условиям.

Отсюда вытекает также и то, что средства для устранения зла должны быть тоже налицо – в более или менее развитом виде – в самих изменившихся производственных отношениях. Надо не изобретать эти средства из головы, а открывать их при помощи головы в наличных материальных фактах производства.

Поэтому социализм теперь стал рассматриваться не как случайное открытие того или другого гениального ума, а как необходимый результат борьбы двух исторически образовавшихся классов – пролетариата и буржуазии[6].

Его задача заключается уже не в том, чтобы сконструировать возможно более совершенную систему общества.

Задача заключается в том, чтобы объяснить неизбежность возникновения капиталистического способа производства в его исторической связи, а поэтому и неизбежность его гибели.

Это было сделано благодаря открытию прибавочной стоимости. Было доказано, что присвоение неоплаченного труда – основа капиталистического производства и эксплуатации рабочих; что даже в том случае, когда капиталист покупает рабочую силу по ее полной стоимости как товара на товарном рынке, он все же выколачивает из нее стоимость больше той, которую он заплатил за нее.

Благодаря этим открытиям социализм стал наукой, и теперь дело заключается в том, чтобы разработать ее дальше во всех ее частностях и взаимосвязях.

Современный социализм является результатом наблюдения господствующих в современном обществе классовых противоположностей между имущими и неимущими, наемными рабочими и буржуа, и царящей в производстве анархии.

Всеми признано, что существующий общественный строй создан господствующим теперь классом – буржуазией.

Свойственный буржуазии способ производства, называемый со времени Маркса капиталистическим, был несовместим с местными и сословными привилегиями и узами феодального строя – буржуазия разрушила феодальный строй и воздвигла на его развалинах буржуазный общественный строй, царство свободной конкуренции, свободы передвижения, равноправия товаровладельцев, – словом, всех буржуазных прелестей.

Капиталистический способ производства смог развиваться свободно, а с тех пор как пар и машины превратили старую мануфактуру в крупную промышленность, производительные силы стали развиваться с неслыханной прежде быстротой и в небывалых размерах.

Но точно так же, как в свое время мануфактура пришла в конфликт с феодальными оковами цехов, так и крупная промышленность в своем развитии приходит в конфликт с узкими рамками, в которые ее втискивает капиталистический способ производства. Новые производительные силы уже переросли буржуазную форму их использования.

И этот конфликт между производительными силами и способом производства существует в действительности, объективно, вне нас, независимо от воли или поведения людей, деятельностью которых он создан.

Современный социализм есть не что иное, как отражение в мышлении этого фактического конфликта, идеальное отражение его в головах прежде всего того класса, который страдает от него непосредственно, – рабочего класса.

В чем же состоит этот конфликт?

До появления капиталистического производства, в средние века, основой мелкого производства была частная собственность работников на средства производства.

Средства труда – земля, земледельческие орудия, мастерские, ремесленные инструменты – были средствами труда отдельных лиц, рассчитанными лишь на единоличное употребление, и, следовательно, по необходимости оставались мелкими, карликовыми, ограниченными.

Но потому-то они и принадлежали самому производителю[7]. Сконцентрировать, укрупнить эти раздробленные, мелкие средства производства – такова была историческая роль капиталистического способа производства и его носительницы – буржуазии.

Буржуазия превратила индивидуальные инструменты в мощные производительные силы – вместо самопрялки и кузнечного молота появились прядильная машина, и паровой молот; вместо отдельной мастерской – фабрика, требующая совместного труда сотен и тысяч рабочих.

Средства производства, применяемые отдельными лицами, превратились в общественные средства производства, применяемые совместно массой людей.

Производство из ряда разрозненных действий превратилось в общественное дело, а продукты – из продуктов отдельных лиц в продукты общественные – продукт совместного труда множества рабочих, через руки которых они прошли – никто в отдельности не может сказать о них: «Это сделал я, это мой продукт».

Если до сих пор собственник средств труда присваивал продукт потому, что это был его собственный продукт, то теперь собственник средств труда продолжает присваивать себе продукт, хотя последний являлся уже не его продуктом, а исключительно продуктом чужого труда [8].

Таким образом, продукты общественного труда стали присваиваться не теми, кто действительно был производителем этих продуктов, а капиталистом [9].

Производство становится общественным, а обмен и присвоение продуктов остаются индивидуальным – продукт общественного труда присваивается отдельным капиталистом.

Это и составляет основное противоречие, из которого вытекают все противоречия современного общества. В этом противоречии содержатся в зародыше все коллизии современности.

И чем полнее становилось господство капиталистического способа производства, тем резче выступала несовместимость общественного производства с капиталистическим присвоением [10].

Капиталистический способ производства имеет свои особые, внутренне присущие ему и неотделимые от него законы; и эти законы прокладывают себе путь вопреки анархии, в самой этой анархии, через нее.

Эти законы проявляются в единственно сохранившейся форме общественной связи – в обмене – и действуют на отдельных производителей как принудительные законы конкуренции.

Анархия общественного производства выступила наружу и принимает все более и более острый характер. А между тем главное орудие, с помощью которого капиталистический способ производства усиливает анархию в общественном производстве, представляет собой прямую противоположность анархии – это растущая организация производства как производства общественного на каждом отдельном предприятии[11].

Противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением – это противоположность между строгой научной организацией производства на отдельных фабриках и анархией производства во всем обществе.

Движущая сила общественной анархии производства все более и более превращает большинство человечества в пролетариев, а пролетарские массы, в свою очередь, уничтожат в конце концов анархию производства.

Сила социальной анархии производства превращает возможность бесконечного усовершенствования машин, применяемых в крупной промышленности, в принудительный закон для каждого отдельного капиталиста, повелевающий ему беспрерывно совершенствовать свои машины под страхом гибели.

Усовершенствование машин делает излишним определенное количество человеческого труда – машина становится самым мощным боевым средством капитала против рабочего класса, машина, это сильнейшее средство сокращения рабочего времени, превращается в самое верное средство для того, чтобы обратить всю жизнь рабочего и его семьи в потенциальное рабочее время для увеличения стоимости капитала.

Средство труда постоянно вырывает из рук рабочего жизненные средства, и собственный продукт рабочего превращается в орудие его порабощения.

Вот почему чрезмерный труд одной части рабочего класса обусловливает полную безработицу другой, а крупная промышленность, по всему свету гоняющаяся за потребителями, ограничивает потребление рабочих масс голодным минимумом и таким образом подрывает свой собственный рынок.

«Закон, поддерживающий относительное перенаселение, или промышленную резервную армию, в равновесии с размерами накопления капитала, приковывает рабочего к капиталу крепче, чем молот Гефеста приковал Прометея к скале. Он обусловливает накопление нищеты, соответственное накоплению капитала. Следовательно, накопление богатства на одном полюсе есть в то же время накопление нищеты, муки труда, рабства, невежества, огрубения и моральной деградации на противоположном полюсе, т.е. на стороне класса, который производит свой собственный продукт как капитал».

Ждать от капиталистического способа производства иного распределения продуктов имело бы такой же смысл, как требовать, чтобы электроды перестали производить электричество.

Расширение рынков не может поспевать за расширением производства.

И действительно, начиная с 1825 г., когда разразился первый общий кризис, весь промышленный и торговый мир приблизительно раз в десять лет сходят с рельс.

В торговле наступает застой, рынки переполняются массой не находящих сбыта продуктов, наличные деньги исчезают из обращения, кредит прекращается, фабрики останавливаются, рабочие лишаются жизненных средств, ибо они произвели эти средства в слишком большом количестве; банкротства следуют за банкротствами, аукционы сменяются аукционами. Застой длится годами, массы производительных сил и продуктов расточаются и уничтожаются, пока накопившиеся массы товаров по более или менее сниженным ценам не разойдутся, наконец, и не возобновится постепенно движение производства и обмена.

Мало-помалу движение это ускоряется, шаг сменяется рысью, промышленная рысь переходит в галоп, уступающий свое место бешеному карьеру, настоящей скачке с препятствиями, охватывающей промышленность, торговлю, кредит и спекуляцию, чтобы в конце концов после самых отчаянных скачков снова свалиться в бездну краха. И так постоянно сызнова.

Характер этих кризисов выражен до такой степени ярко, что Фурье назвал их кризисом от изобилия.

В кризисах с неудержимой силой прорывается наружу противоречие между общественным производством и капиталистическим присвоением. Обращение товаров на время прекращается; средство обращения – деньги – становится тормозом обращения; все законы производства и обращения товаров действуют навыворот. Экономическая коллизия достигает своей высшей точки – способ производства восстает против способа обмена.

Тот факт, что общественная организация производства внутри фабрик достигла такой степени развития, что стала несовместимой с существующей над ней анархией производства в обществе, – этот факт становится осязательным для самих капиталистов благодаря насильственной концентрации капиталов, совершающейся во время кризисов посредством разорения многих капиталистов.

Весь механизм капиталистического способа производства отказывается служить под тяжестью им же созданных производительных сил. Он не может уже превращать в капитал всю массу средств производства, они остаются без употребления, а потому вынуждена бездействовать и промышленная резервная армия.

Средства производства, жизненные средства, рабочие, находящиеся в распоряжении капитала, – все элементы производства и общего благосостояния имеются в изобилии. Но изобилие становится источником нужды и лишений, потому что именно оно-то и препятствует превращению средств производства и жизненных средств в капитал. Ибо в капиталистическом обществе средства производства не могут вступать в действие иначе, как превратившись сначала в капитал, в средство эксплуатации человеческой рабочей силы.

Капитал мешает средствам производства действовать, а рабочим – трудиться и жить.

Капиталистический способ производства изобличается в своей собственной неспособности к дальнейшему управлению производительными силами.

В конце концов, государство как официальный представитель капиталистического общества вынуждено взять на себя руководство производством.

Если кризисы выявили неспособность буржуазии к дальнейшему управлению современными производительными силами, то переход крупных производственных предприятий и средств сообщения в руки акционерных обществ, трестов и в государственную собственность доказывает ненужность буржуазии для этой цели. Все общественные функции капиталиста выполняются теперь наемными служащими. Для капиталиста не осталось другой общественной деятельности, кроме загребания доходов, стрижки купонов и игры на бирже, где различные капиталисты отнимают друг у друга капиталы.

Но ни переход в руки акционерных обществ и трестов, ни превращение в государственную собственность не уничтожают капиталистического характера производительных сил.

Современное государство это капиталистическая машина, государство капиталистов, совокупный капиталист. Чем больше производительных сил возьмет оно в свою собственность, тем большее число граждан будет оно эксплуатировать. Рабочие останутся наемными рабочими, пролетариями. Капиталистические отношения не уничтожаются, а, наоборот, доводятся до крайности.

Государственная собственность на производительные силы не разрешает конфликта, но она содержит в себе средство, возможность его разрешения.

Это разрешение состоит в том, что общество открыто возьмет в свое владение производительные силы, переросшие всякий другой способ управления ими, кроме общественного.

Тогда общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства сообразно потребностям как общества в целом, так и каждого его члена в отдельности.

Тогда капиталистический способ присвоения будет заменен прямым общественным присвоением продуктов в качестве средств к жизни и наслаждению.

Все более и более превращая громадное большинство населения в пролетариев, капиталистический способ производства создает силу, которая под угрозой гибели вынуждена совершить этот переворот.

Заставляя все более и более превращать в государственную собственность крупные обобществленные средства производства, капиталистический способ производства сам указывает путь к совершению этого переворота.

Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность.

Тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство.

Существующему до сих пор обществу, было необходимо государство, т.е. организация эксплуататорского класса для насильственного подавления эксплуатируемого класса. Когда государство наконец-то становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. С того времени, когда не будет ни одного общественного класса, который надо бы было держать в подавлении, нечего будет подавлять, не будет и надобности в особой силе для этого, в государстве.

Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества, – является в то же время последним самостоятельным актом его как государства.

Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другой излишним и само собой засыпает.

Взятие обществом всех средств производства в свое владение часто представлялось в виде туманного идеала будущего. Оно стало возможным, стало исторической необходимостью лишь тогда, когда оказались налицо фактические условия его проведения в жизнь.

Разделение общества на классы – эксплуатирующий и эксплуатируемый, господствующий и угнетенный – было неизбежным следствием прежнего незначительного развития производства.

Пока совокупный общественный труд дает продукцию, едва превышающую самые необходимые средства существования, пока труд отнимает все время огромного большинства членов общества, до тех пор это общество неизбежно делится на классы.

Упразднение классов предполагает такую высокую ступень развития производства, на которой присвоение особым общественным классом средств производства и продуктов, а с ними и политического господства – монополия образования и духовного руководства, – не только становится излишним, но и является препятствием для экономического, политического и интеллектуального развития.

Эта ступень теперь достигнута. Политическое и интеллектуальное банкротство буржуазии едва ли составляет тайну даже для нее самой, а ее экономическое банкротство повторяется регулярно каждые десять лет.

При каждом кризисе общество задыхается под тяжестью своих собственных производительных сил и продуктов, которые оно не может использовать, и остается беспомощным перед абсурдным противоречием, когда производители не могут потреблять потому, что недостает потребителей.

Свойственная современным средствам производства сила расширения разрывает оковы, наложенные капиталистическим способом производства.

Освобождение средств производства от этих оков есть единственное условие беспрерывного, постоянно ускоряющегося развития производительных сил и практически безграничного роста производства.

Обращение средств производства в общественную собственность устраняет не только существующее теперь искусственное торможение производства, но также и прямое расточение и уничтожение производительных сил и продуктов, которое в настоящее время является неизбежным спутником производства.

Более того, оно сберегает для общества массу средств производства и продуктов путем устранения безумной роскоши и мотовства господствующих теперь классов и их политических представителей.

Возможность обеспечить всем членам общества путем общественного производства не только вполне достаточные и с каждым днем улучшающиеся материальные условия существования, но также полное свободное развитие и применение их физических и духовных способностей, – эта возможность теперь впервые действительно достигнута.

Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование.

Тем самым человек теперь (в известном смысле окончательно) выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие.

Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество.

С этого момента люди начнут сами, вполне сознательно, творить свою историю, и приводимые ими в движение общественные силы будут приводить к желаемым результатам. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы.

Совершить этот освобождающий мир подвиг – таково историческое призвание современного пролетариата.

Исследовать исторические условия и природу этого переворота, выяснить пролетариату, призванному совершить этот подвиг, условия и природу его собственного дела – такова задача научного социализма, являющегося теоретическим выражением пролетарского движения.

[1] Политическая экономия, принимающая отношения частной собственности за человеческие и разумные, непрерывно впадает в противоречие. Так в политической экономии заработная плата выступает как причитающаяся труду пропорциональная доля в продукте. Заработная плата и прибыль стоят друг к другу в самых дружественных, по видимости в самых что ни на есть человечных отношениях. На деле оказывается, что отношения эти – самые найвраждебные, что заработная плата находится в обратном отношении к прибыли на капитал. Величина заработной платы сначала определяется как результат свободного соглашения между свободным рабочим и свободным капиталистом. Впоследствии же оказывается, что рабочий вынужден соглашаться на заработную плату назначенную капиталистом, а конкуренция вынуждает капиталиста держать заработную плату на возможно более низком уровне. Место свободы заняло принуждение.

Чем больше обнаруживается этот противоречивый характер, тем больше экономисты, эти ученые представители буржуазного производства, приходят в разлад со своей собственной теорией, и среди них образуются различные школы.

Есть экономисты- фаталисты, которые так же равнодушны к тому, что они называют отрицательными сторонами буржуазного производства, как сами буржуа равнодушны на практике к страданиям пролетариев, с помощью которых они приобретают свои богатства. Эта фаталистическая школа имеет своих классиков и своих романтиков.

Классики, как, например, Адам Смит и Рикардо, являются представителями буржуазии, которая боролась с остатками феодального общества, стремилась увеличить производительные силы и придать новый размах промышленности и торговле. Миссия таких экономистов, как Адам Смит и Рикардо показать, что законы буржуазного производства гораздо удобнее для производства богатств, чем законы феодального общества. В их глазах нищета – это лишь муки, сопровождающие всякие роды как в природе, так и в промышленности.

Романтики принадлежат нашей эпохе – эпохе, когда буржуазия находится при власти, когда нищета порождается в таком же огромном изобилии, как и богатство. Тогда экономисты разыгрывают из себя пресыщенных фаталистов, с высоты своего величия бросающих презрительный взгляд на те машины в человеческом образе, трудом которых создается богатство: «Вы, рабочие, – рабы и рабами останетесь, потому что только благодаря вашему рабству мы можем приумножать свое богатство, потому что мы, господствующий класс, не сможем продолжать господствовать, если вы перестанете быть рабами».

Итак, тайна угнетения, наконец, раскрылась, теперь народ может ясно осознать свое положение, вопрос поставлен прямо и недвусмысленно: либо мы, либо вы! Боевой лозунг должен гласить: «Непрерывная революция».

Затем, выступает гуманистическая школа, принимающая близко к сердцу дурную сторону современных производственных отношений. Для очистки совести она старается по возможности сгладить существующие контрасты; она искренне оплакивает бедствия пролетариев и безудержную конкуренцию между буржуа; она советует рабочим быть умеренными, хорошо работать и производить поменьше детей; она рекомендует буржуазии умерить свой пыл.

Филантропическая школа есть усовершенствованная гуманистическая школа, она хочет всех людей превратить в буржуа. Филантропы хотят сохранить буржуазные отношения, но без того антагонизма, который составляет их сущность. Само собой разумеется, что в области теории нетрудно отвлекаться от противоречий, встречаемых в действительности на каждом шагу. Филантропам кажется, что они серьезно борются против буржуазной практики, между тем как сами они буржуазны более чем кто бы то ни было.

[2]«Идеи, порожденные французской революцией, не выводили, однако, за пределы того порядка, который она хотела насильственно ниспровергнуть». (Маркс Бауэр)

Идеи никогда не могут выводить за пределы старого мирового порядка – они могут выводить
только за пределы идей старого порядка. Идеи вообще ничего не могут осуществить. Для осуществления идей требуются люди, которые должны употребить практическую силу.

[3] Социалисты считали, что истинный разум и истинная справедливость до сих пор не господствовали в мире только потому, что они не были еще надлежащим образом познаны. Не было просто того гениального человека, который явился теперь и который познал истину.

Для всех английских, французских и первых немецких социалистов социализм есть выражение абсолютной истины, разума и справедливости, и стоит только его открыть, чтобы он собственной силой покорил весь мир.

При этом абсолютная истина, разум и справедливость у каждого основателя школы своя. Из этого не могло получиться ничего, кроме эклектического среднего социализма. Чтобы превратить социализм в науку, прежде всего необходимо было поставить его на реальную почву.

[4] Ни одно из философских положений не было предметом такой признательности со стороны близоруких правительств и такого гнева со стороны не менее близоруких либералов, как знаменитое положение Гегеля:

«Все действительное разумно; все разумное действительно».

Ведь оно, очевидно, было оправданием всего существующего деспотизма и полицейского государства.

Но у Гегеля вовсе не все, что существует, является также безоговорочно и действительным. Атрибут действительности принадлежит у него лишь тому, что в то же время необходимо.

Только необходимое оказывается также и разумным, – государство настолько разумно, настолько соответствует разуму, насколько оно необходимо. А если оно все-таки оказывается, на наш взгляд, негодным, но, несмотря на свою негодность, продолжает существовать, то негодность правительства находит свое оправдание и объяснение в соответственной негодности подданных.

Римская республика была действительна, но действительна была и вытеснившая ее Римская империя. Французская монархия стала в 1789 г. до такой степени недействительной, до такой степени лишенной всякой необходимости, до такой степени неразумной, что ее уничтожила великая революция. Следовательно, монархия была недействительной, а революция действительной.

Так же, по мере развития, все, бывшее прежде действительным, становится недействительным, утрачивает свою необходимость, свое право на существование, свою разумность.

Место отмирающей действительности занимает новая, жизнеспособная действительность, занимает мирно, если старое достаточно рассудительно, чтобы умереть без сопротивления, – насильственно, если оно противится этой необходимости.

Именно в том и состояло истинное значение и революционный характер гегелевской философии.

Истина, которую должна познать философия, представлялась Гегелю уже не в виде собрания готовых догматических положений, которые остается только зазубрить – истина теперь заключалась в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на все более высокие, но никогда не останавливающейся на достигнутой «абсолютной истине», после которой ей не оставалось бы ничего другого, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину.

И так обстоит дело не только в философском, но и во всяком другом познании, и в области практического действия.

История так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное общество, совершенное «государство», это – вещи, которые могут существовать только в фантазии.

Все общественные порядки, сменяющие друг друга в ходе истории, представляют собой лишь преходящие ступени бесконечного развития человеческого общества от низшей ступени к высшей.

Каждая ступень необходима и, таким образом, имеет свое оправдание для своего времени и условий, которым она обязана своим происхождением. Но она лишается своего оправдания перед лицом новых условий, постепенно развивающихся в ее собственных недрах. Она вынуждена уступить место более высокой ступени, которая, в свою очередь, также приходит в упадок и гибнет.

Эта диалектическая философия разрушает все представления об окончательной абсолютной истине и о соответствующих ей абсолютных состояниях человечества, так же, как буржуазия посредством крупной промышленности, конкуренции и всемирного рынка практически разрушает все устоявшиеся, веками освященные учреждения.

Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед ней, кроме непрерывного процесса возникновения и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему. Она сама является лишь простым отражением этого процесса в мыслящем мозгу.

[5] Представление о равенстве – исторический продукт, оно не существует испокон веков как вечная истина, а является результатом распространения идей XVIII века.

В первобытных общинах и в античной демократии равенства не существовало. Равенство всех людей – греков, римлян и варваров, свободных и рабов, граждан государства и тех, кто только пользовался его покровительством, и т.д. – представлялось античному человеку не только безумным, но и преступным (поэтому его первые зачатки в христианстве подвергались преследованиям).

В христианстве впервые было выражено отрицательное равенство перед богом всех людей как грешников, искупленных благодатью и кровью Христа.

Эта концепция вытекала из христианства как религии рабов, изгнанников, отверженных, гонимых, угнетенных (с победой христианства этот момент отступил на задний план, наиболее важной стала противоположность между верующими и язычниками, правоверными и еретиками).

Усиление городов и, вместе с тем буржуазии и пролетариата неизбежно вызвало требование равенства как условия буржуазного существования. А пролетарии из политического равенства стали выводить равенство социальное.

Буржуазное равенство (уничтожение классовых привилегии), весьма отличается от пролетарского равенства (уничтожения самих классов).

Итак, для выработки положения «равенство = справедливости» понадобилась почти вся предшествующая история, и сформулировать его удалось лишь тогда, когда уже существовали буржуазия и пролетариат.

Но принцип равенства заключается в том, что не должно существовать никаких привилегий – выдавать положение «равенство = справедливость» за высший принцип и за последнюю истину нелепо.

Понятия равенства и справедливости не могут выражать вечную справедливость и истину. Через несколько поколений общественного развития при коммунистическом строе люди дойдут до того, что кичливые требования равенства и права будут казаться столь же смешными, как смешно теперь, когда кичатся дворянскими привилегиями. Тому, кто будет настаивать, чтобы ему с педантической точностью была выдана причитающаяся ему равная и справедливая доля продуктов, – тому в насмешку выдадут двойную порцию.

[6] Точно так же, как экономисты служат учеными представителями буржуазного класса, социалисты и коммунисты являются теоретиками класса пролетариев.

Пока пролетариат не настолько развит, чтобы выступить как класс, пока борьба пролетариата с буржуазией не приобрела политический характер и пока производительные силы еще не развились настолько, чтобы можно было обнаружить материальные условия, необходимые для освобождения пролетариата и для построения нового общества, – до тех пор эти теоретики являются лишь утопистами, которые, чтобы помочь нуждам угнетенных классов, придумывают различные системы.

[7] В средние века, вопрос о том, кому должен принадлежать продукт труда, даже не мог возникнуть – он изготовлялся отдельным производителем обыкновенно из собственного сырья, часто им же самим произведенного, при помощи собственных средств труда и собственными руками или руками семьи.

Такому производителю незачем было присваивать себе продукт, он принадлежал ему по самому существу дела – право собственности на продукты покоилось на собственном труде.

Даже там, где пользовались посторонней помощью, она, как правило, играла лишь побочную роль и зачастую вознаграждалась сверх заработной платы: цеховой ученик и подмастерье работали не столько ради содержания и платы, сколько ради собственного обучения.

[8] Концентрация средств производства в больших мастерских и мануфактурах превратила их в общественные средства производства и продукты, но с ними продолжают поступать так, как будто они по-прежнему остаются средствами производства и продуктами отдельных лиц.

[9] Присваиваю я продукт своего собственного или продукт чужого труда – это, конечно, два весьма различных вида присвоения.

[10] Средневековый способ производства предполагает раздробление земли и остальных средств производства. Он исключает их концентрацию и кооперацию (разделение труда внутри производственного процесса), общественное господство и общественное регулирование природы, свободное развитие общественных производительных сил.

Но на известном уровне развития он сам создает материальные средства для своего уничтожения. Уничтожение его, превращение индивидуальных и раздробленных средств производства в общественно концентрированные, следовательно, превращение карликовой собственности многих в гигантскую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, – т.е. уничтожение частной собственности, покоящейся на собственном труде – эта ужасная и тяжелая экспроприация народной массы образует пролог истории капитала. («Мы вступили в совершенно новый общественный строй... мы стремимся отделить всякий вид собственности от всякого вида труда» (Sismondi. «Nouveaux Principes de l'Economie Politique».)

Экспроприация непосредственных производителей совершается с самым беспощадным вандализмом и под давлением самых подлых, самых грязных, самых мелочных и самых бешеных страстей. Частная собственность, добытая трудом собственника, основанная, так сказать, на срастании отдельного независимого работника с его орудиями и средствами труда, вытесняется капиталистической частной собственностью, которая покоится на эксплуатации чужой, но формально свободной рабочей силы.

Когда работники уже превращены в пролетариев, а условия их труда – в капитал, когда капиталистический способ производства становится на собственные ноги, тогда дальнейшее обобществление труда, дальнейшее превращение земли и других средств производства в общественно эксплуатируемые и, следовательно, общие средства производства и связанная с этим дальнейшая экспроприация частных собственников приобретает новую форму. Теперь экспроприации подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих. Один капиталист побивает многих капиталистов.

Рука об руку с этой централизацией, или экспроприацией многих капиталистов немногими, развивается кооперативная форма процесса труда, развивается сознательное техническое применение науки, планомерная эксплуатация земли, превращение средств труда в такие средства труда, которые допускают лишь коллективное употребление, втягивание всех народов в сеть мирового рынка, а вместе с тем интернациональный характер капиталистического режима.

Вместе с постоянно уменьшающимся числом магнатов капитала возрастает масса нищеты, угнетения, рабства, вырождения, эксплуатации, но вместе с тем растет и возмущение рабочего класса, численность которого постоянно увеличивается, который обучается, объединяется и организуется механизмом самого процесса капиталистического производства.

Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют.

Превращение основанной на собственном труде раздробленной частной собственности отдельных личностей в капиталистическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов.

[11] Стихийно сложившемуся, бесплановому разделению труда, господствующему во всем обществе, противостоит планомерное разделение труда, организованное на каждой отдельной фабрике – рядом с производством отдельных производителей появилось общественное производство.