Под тремя алмазами

Кожаную куртку с него сняла розовощекая фрекен, скорее шведка, чем финка, в чистеньком белом фартучке, в ослепительной кружевной наколке на белокурой голове.

«Если у Суоми отнять ее чистоту, останется только сырость и дурной характер…» – где он это читал? Или – слышал. Давно.

Он не заметил милого приветствия. Приглаживая светлые волосы, он стоял в прихожей и прислушивался к громким голосам. Потом заглянул – не в дверь, а в зеркало.

В зеркале отражался маленький зал «Девчонки». Абсолютно пусто. Пять‑шесть столиков, накрытых сияющими скатеретками из замечательной финской бумаги, превосходящей качествами самое лучшее полотно. Цветистые дорожки половичков (тоже, небось, бумажные!) на вылощенном чище иного стола полу. Искусственные бумажные цветы, аккуратные пучки зубочисток в вазочках…

На среднем столике между окнами гипсовый старикашка размашисто играл на гуслях…

Хо‑хо! Вся Европа ковыряет теперь в зубах дешевым финским лесом! Весь мир печатает чепуху на разжеванной финской древесине, на белой коре милой «койву», плакучей северной березы… Радуйся, старый гусляр![6]

Два только человека, – толстый и потоньше, – спинами к двери, спорили у окна, сквозь которое с юга било снопами солнце. Толстый плачущим голосом жаловался на что‑то; второй, не удостаивая ответом, равнодушно, но внимательно смотрел сквозь стекла на Ульрикасгатан, на Брунспарк.

– И опять ты скрываешь от меня самое главное, Аркаша! – донеслось до прихожей. – Как тебе не грех?! Хорошо тебе с таким корреспондентским билетом в кармане, с такими связями… А мне… Что ты разнюхал? Совещание, совещание… Я уже болен от этих совещаний. Зачем они собираются? Ради чего?

Вошедший приглядывался к сидящим. Его не замечали. Тогда он вдруг шагнул вперед и громко, так, точно его появление было условлено заранее, сказал:

– Алло, Гурманов! Вот и я!

Оба собеседника обернулись, как ужаленные. Было забавно видеть, как мгновенно, несколько раз подряд, изменилось выражение лица более тонкого из них – округлого, благообразного и вместе с тем пошловатого, адвокатского, актерского или провизорского лица с небольшими усиками: испуг, удивление, радость, досада… И вдруг – чистый восторг, искренняя приязнь, почти счастье…

– Макферсон! Джонни! Не может быть! Откуда вы? – закричал он, вскакивая навстречу молодому человеку. – Ну, мог ли я думать, что речь идет именно о вас, милый мальчик!? Клянусь тиссом, буком… И чем еще там, а? Давайте садитесь, садитесь сюда с нами! Алло, фрёкен! Еще три стакана какао… Ну да; и этой вашей сухой дряни, если ничего другого нет! Ах, старый дружище! Я – баснословно рад! Слушай, Борис! Вот человек, которого ты должен слушаться, как меня самого, во всем. Слепо! Как сукин сын! Но – какой счастливый выбор! Кто его сделал? Неужели он сам? Я всегда говорил: у толстяка чутье – верховое, как у лучшего сеттера! Выбрать Ванечку Макферсона! Да ведь это же – правый берег Невы! Гимназия Карла Мая на 14‑й линии, угол Среднего! Теннисный клуб на Крестовском! Ха‑ха‑ха! «Товарищи?! При чем тут Англия?!» Но вам не кажется, Макферсон, что слишком много знают вас там, в… Северной Пальмире? Фрёкен, да что же вы, чёртова кукла?! Вы – автомобилем?

Молодой человек, неопределенно улыбаясь, сел. Некоторое время он с видимым удовольствием смотрел, как суетится этот плотный, темный, с усиками.

Да, да, шут возьми! Действительно: Аркашка Гурманов, во плоти и крови! «У телефона Гурманов!» – гроза русской прессы, властитель всех газет Петербурга и Москвы, король репортажа и биржевой делец… – и что еще?..

А, действительно, – что еще? Джон Макферсон‑старший, там, в своем директорском кабинете, далеко за Охтой, долго вытирал бывало платком руки после встречи с Гурмановым. Николай Робертович Жерве был либеральнее: только посмеивался: «Полезная каналья!» А вот прошло шесть лет, и теперь он, Макферсон‑младший, имеет честь состоять вместе с канальей… Да, кстати: Жерве?..

Ясный лоб Джона Макферсона слегка потемнел.

– Я, Гурманов, отнюдь не склонен ни таиться, ни скрываться в Петрограде, – суховато ответил он, вынимая из кармана новую пачку сигарет. – Да насколько я знаю, это и… это не понадобится при той ситуации, которая назревает… Кстати, Аркадий Веньяминович… Кажется, Елена Николаевна здесь? А где Николай Робертович? Где Левушка? Что вы знаете про них? Живы они? Впрочем… Нет, конечно, я – трамваем… Разве увидишь город из окошка такси?

Говоривший был англичанином, несомненным англичанином, от пачки «Мэриленда» в оловянной обложке до неправдоподобно‑точного пробора в очень светлых прямых волосах. Но русский язык его не походил на заученную речь лондонского специалиста по странам Восточной Европы. Он говорил легко, свободно, небрежно – неторопливым и правильным говором прирожденного петербуржца…

– Я наткнулся на Елену Николаевну в трамвае, – сказал он. – При ней все еще этот… потомок самураев? По письмам я думал, что он уже давно… «шишел‑вышел вон пошел…»

Аркадий Гурманов, уловив намек, озабоченно заглянул ему в глаза.

– Боря! – строго проговорил он, взглядывая тотчас затем на своего тучного друга. – Ты, что? Не замечаешь? Отправляйся туда, к воротам, толстоногое чудовище!.. Держись так, чтобы я тебя все время видел… Аппарат у тебя заряжен? Как только они появятся – сними шляпу. Помнишь?

Жирное плаксивое лицо Бориса Краснощекова вытянулось.

– Аркаша! – совсем сморщился он. – Ну вот, опять! Как только что‑нибудь… Ну, разве я – помешаю? Вот всегда так: какая же работа без доверия?..

– Борис! – досадливо уронил журналист, и тот, второй, согнув широкую пухлую спину, нехотя передвигая толстые ноги в потрепанных брюках, понуро, но и покорно двинулся к выходу. Белокурая фрёкен с бумажными стаканами на бумажном подносике, нервно отшатнувшись – «О, антээкси!»[7], – ловко обогнула его огромную тушу. Минуту спустя можно было уже видеть в окно, как он пересекает шоссе, направляясь к воротам парка, около которых важно похаживал хмурый финский полицейский…

– Ну, вот, Ванечка! – проговорил, проводив его взором, Гурманов. – Он, конечно, предан мне, как пес, но… Вы представить себе не можете, как я рад, что к нам прислали именно вас. Скажу без стыда: получив указания, я еще не знал, кто едет… Недочет в информации!.. Свидание вчера назначал я не вам – «мистеру Коутс»… Но… видимо, вы и есть мистер Коутс, Джонни? Тем лучше. Что скажете нам?

Джон Макферсон‑младший, сын Ивана Егоровича Макферсона, владельца огромной «Заневской мануфактуры», члена Петербургской городской думы многих созывов, племянник и единственный наследник Джорджа‑Натаниэля Блекчестера, графа Блекчестер‑Кэдденхед, барона Бичи‑Хэд, виконта Гринхэд, дальний свойственник и любимец одного очень высоко поставленного в королевстве лица, вытянув ноги под столом, не гася улыбки, смотрел несколько минут в упор на экс‑короля петербургской и московской печати…

– Чижик‑пыжик, где ты был? – сказал он внезапно с легким вздохом иронии, и глаза его блеснули. – На Фонтанке водку пил! Если бы на Фонтанке, друг мой! Так вот где нам с вами пришлось встретиться, Аркадий Веньяминович! Вот где и вот как! Яшу Мольво помните?

– Яша Мольво расстрелян…

– Что вы? Впрочем – чему же удивляться? А вы что здесь поделываете, my dear?[8] Я подразумеваю – здесь, под этими «тимантти»? Вы как‑то немного опустились…

В глазах Аркадия мелькнула быстрая тень.

– С вами, Ванечка, я, разумеется обязан быть откровенным… Правда, это – достаточно секретно, но… Я – жду! Сегодня, около двух часов дня, – голос его приобрел некоторую торжественность, – генерал от инфантерии Юденич…

– О, да! Он прибудет в Брунспарк на дачу лесного магната господина Михайлова для совещания с некоторыми заинтересованными лицами… – перебил его молодой человек. – Знаю. Но разве это сенсация вашего масштаба, господин Гурманов?

Журналист ожидал чего угодно, только не этого.

– По… позвольте, Макферсон?! – вскинулся он, широко открывая глаза. – Я не понимаю… Это же держится в такой тайне… Вы же сами говорите, что прибыли сюда только вчера… Его высокопревосхо…

– …дительство господин Юденич… Но, мой друг, я, как‑никак, прибыл не из Або и не из Виипури, а из Лондона… Или вы думаете, что информация лакейской полнее, чем осведомленность кабинета директоров? О, Гурманов! Я вас помню другим! Раньше вы не были таким наивным! Вы плохо следите за передовыми «Таймс». Несколько дней назад эта газета писала довольно ясно: «Если мы посмотрим на карту, мы увидим, что лучшим подступом к Петрограду является Балтийское море. Кратчайший и самый легкий путь лежит через Финляндию. Финляндия – ключ к Петрограду, а Петроград – ключ к Москве…» Это – понятно: для старой матери‑Англии море всегда лучший путь! А вы хотите, чтобы я не знал, что творится у вас в Гельсингфорсе!

– Послушайте, Джонни! Но ведь идея о выдвижении генерала Юденича возникла буквально вчера и ведь это же еще не наверное… Существуют колебания… Всем известно, что Маннергейм – против, что Иван Лайдонер – колеблется… Правда, широкие круги русских…

Джон Макферсон смотрел на своего собеседника своими темными, очень равнодушными теперь глазами.

– Ай’м сорри![9] – чуть‑чуть двинул он сигаретой. – Судя по тому, как мне вас аттестовали, с вами я могу быть… откровенным. All right! Будем вполне откровенными!

Месяца два назад патрон призвал меня к себе. Он был ворчлив, недоволен, тер рукой лысину. «Кэдденхед, мальчик! – как всегда играя, сказал он (иной раз он зовет меня так авансом), – я ничего не понимаю в этих ваших „медвежьих“ делах! Глупая история: до сих пор в Прибалтике британские интересы представляет личность нелепая – фон дер Гольц… Мне вспоминается сочетание: фон дер Гольц‑паша! „Фон дер“ – это еще куда ни шло, но „паша“ – переходит границы! Нам нужен там наш губернатор. Кого сунуть в эту дыру? Сид Рэйли (вы знаете Сиднэя, Гурманов?) Сид Рэйли рекомендует мне своего доброго приятеля, генерала Юденича… Разрази меня гром, мальчик, если я могу отличить их друг от дружки, этих русских вояк. Вы знаете этого? Что он собой представляет?»

– Да, я знаю его, сэр… Ничего особенного: бык по интеллекту и крокодил по алчности… Способный вояка…

«Точь‑в‑точь то, что требуется! – фыркнул он. – Как раз, что мне нужно! Рэйли знает, с кем сводить дружбу! Гм… Дядя этого Гольца стал полутурком… Юденич, насколько я понимаю, туркобойца… Удивительная страна ваша Россия, Макферсон! Завидую вам, потому что вам предстоит отправиться туда. Мы не воюем с русскими, ни в коем случае – нет! Но ведь мы убиваем тех из них, которые должны быть убиты. Так вам придется поприглядеть за господином Юденичем… И, может быть, дать ему пинок в крестец, если Рэйли ошибся… Возражения есть?»

Возражений не нашлось, Гурманов. Ни у меня против поездки, ни у дяди Сэма против господина Юденича, что существенней. И вот я беседую с вами. А вы удивляетесь, откуда мне известно, что сегодня… Вы плохо думаете о старикашках, корпящих там, в Уайт‑Холле! Хуже даже, чем думаю о них я сам. Что‑что, а это‑то они знают! Ну… «О'кэй»! – как говорят за океаном. Давайте беседовать серьезно. Главное мне известно. Мне нужны детали, Аркадий Веньяминович. Мне нужно почувствовать запах вашего сегодняшнего утра… Как и чем пахнет здесь?..