Эволюция языка

Вопрос об овладения языком детьми имеет большую важность для биологии, психологии, антропологии и философии языка. Языковеды, особенно Хомски, подчёркивают, что любой ребёнок обладает генетически обусловленными языковыми способностями, которых нет у попугая, хотя речевые органы последнего достаточны для артикуляции. Несмотря на это, также и речевые способности полежат определённому процессу созревания, который ограничивается ступенями развития психического созревания. Это ограничение сохраняется также тогда, когда общий ход созревания сильно замедляется и они не могут быть сняты посредством интенсивных занятий.

Мы можем поэтому говорить о критическом периоде для усвоения языка. Его начало ограничено недостаточной степенью созревания. Его конец, кажется, связан с утратой способности приспособления и способности к новообразованиям в мозге… (Lenneberg, 1972, 220 f)

Это ограничение периода овладения языком, вероятно, основано на функциональной специализации мозга, которая завершается примерно у четырнадцатилетних. Обычно языковые способности локализуются в левой половине головного мозга. Однако при поражении этой сферы, также и правая половина в состоянии их перенять, но только до периода половой зрелости; после этого такие перестановки более не возможны.

Этот факт является примером сильной биологической обусловленности языковых способностей ¹⁰⁹. Эта проблема касается, прежде всего, (онтогенетического) развития языка.

Но также и язык как целое, как человеческая способность (де Соссюр: langage) не безвременный, вечный или неизменный. Он также возник не внезапно, но имеет исторический характер и должен был развиваться из примитивных ступеней коммуникации. Именно этот диахронический аспект мы рассматриваем здесь как эволюцию языка.

По поводу достижений коммуникационных систем у животных мы привели ранее некоторые результаты зоосемиотики. В частности показано, что для языка пчёл можно указать уровень развития слуха. К сожалению, для человеческого языка не представляется возможным эмпирически указать такие ступени ¹¹⁰. Ещё сто лет назад можно было предположить, что где-то в отдалённых областях могут быть найдены полу-люди или человекообразые обезьяны, которые могли бы представлять собой «живые ископаемые» ранних стадий человеческой эволюции. Язык (или квази-язык) этих людей (или квази-людей) демонстрировал бы тогда также соответствующие ранние стадии эволюции языка. Однако все эти поиски оказались напрасными; нигде не удалось найти языка, который действительно мог бы быть охарактеризован как «примитивный». (Hockett, 1973, 135)

Поэтому уже к началу этого столетия стали думать о возможности обнаружения такого живого языка, который мог бы отражать какие-либо ранние стадии человеческого языка ¹¹¹.

Историко-сравнительное языкознание указало другой путь подхода к ранним стадиям языка. У нас имеется хорошая информация об истории отдельных языков и диалектов. У многих языков имеются также письменные документы достаточно обильной хроники. На основе таких источников, например, могут быть выведены законы звуковых изменений, которые не только дескриптивны, но могут иметь и определённую предсказательную ценность. Естественно, изменяются не только звуки, но также запас слов, их значения, грамматические формы и целые грамматические категории.

Правда, хотя мы можем констатировать, что все языки постепенно изменяются, причины языковых изменений и языкового развития ещё далеко не ясны. Подходы к объяснению предлагает субстратная теория Г. И. Асколи (1886), согласно которой языковые привычки побеждённых народов в долгосрочном плане переносятся на языки победителей, или Мартиновская теория экономии языка, в которую входит теоретико-информационная точка зрения ¹¹². Напротив, ошибочными в научном отношении считаются утверждения, что тип языка может необходимо определяться климатом и ландшафтом (Макс Мюллер) или состоянием общества (Николай Марр).

Всё же изменения языка можно также констатировать и описывать полностью независимо от оснований и силы (от динамики) языковых изменений. Можно ли надеяться, путём анализа всех языков мира, реконструировать раннее примитивное состояние? Хотя оно могло бы быть не таким древним, как исходное начало языка, но позволило бы обнаружить определённые примитивные признаки и благодаря этому сделать определённые экстраполяции в направлении первоначала. Также и этим надеждам не суждено было исполниться. Ранние реконструируемые стадии любой языковой группы демонстрируют уже всю сложность и гибкость сегодняшних языков. (Hockett, 1973, 138)

Систематические (типологические) классификации языков, например, на изолирующие, агглютинирующие, флектирующие и полисинтетические (Шлегель, В. Ф. Гумбольд) не дали ключа для уровня развития языка.

Эти факты разочаровывают, но не должны удивлять, если вспомнить о том, насколько далеко от нас отстоят имеющиеся или реконструируемые языковые свидетельства. Изобретение письменности (Шумеры, Египет, Китай) относят ко времени примерно 3000 лет до новой эры. По индоевропейски говорили — если такое вообще было — примерно 5000 лет до новой эры. Смелые гипотезы об общем пра-языке для индоевропейских, семитских, уральских, тюркских и других языковых фамилий, так называемый борейский ¹¹³, относят к каменному веку, то есть примерно 10 тысяч лет до новой эры. Но что такое 10 тысяч лет по сравнению с миллионом, в течение которого возникал человек и должен был развиваться человеческий язык?

Терпит крушение идея изучения первоистоков языка на примере овладения языком детьми. Первый закон Геккеля о повторении филогенеза в онтогенезе не однозначен и, во-вторых, ребёнок с самого начала изучает высоко-дифференцированный язык, а не пра-язык, причём уже в его возрасте высокоорганизованным мозгом (так что биогенетический закон был бы здесь совершенно не применим).

Также и изучение речевого аппарата или полушарий мозга может дать в высшей степени необходимые, но недостаточные критерии для овладения языком. «Не определённое количество мозга, а специфическое свойство мозга детерминирует способность к языку. Эту качественную предпосылку вероятно невозможно определить с помощью ископаемых». (Simpson, 1972, 153)

Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что язык, точнее человеческие языковые способности являются результатом биологической эволюции и путь их исследований вырисовывается достаточно ясно: функциональная анатомия, психология, генетика и психология человеческого мозга, языковые аномалии, сравнение с мозгом бессловесных животных, изучение неязыковых коммуникаций. В итоге мы можем — как в астрономии — лишь надеяться, что из синхронно данных фактов получить «заключение» о диахронии ¹¹⁴.

Являются ли уже теперь состоятельными такие попытки реконструкции, нами здесь не исследуется. Мы обратимся к другой проблеме, а именно к следствиям эволюционной теории познания по вопросу употребимости языка.