Объяснение и понимание

На первый взгляд, дихотомия между объяснением и пониманием кажется несколько искусственной: если мы не понимаем что-либо, то нам нечто не ясно, то есть это нечто требует объяснения. Иначе говоря, понимание во многих случаях является следствием объяснения. И наоборот, если мы нечто понимаем, то, как правило, мы способны это объяснить. Легко заметить, что понимание и объяснение связаны между собой как внутреннее и внешнее. Но, разумеется, эта связь нисколько не отменяет их различий, и не делает невозможным их раздельное существование. Нечто может пониматься непосредственно, без какого-либо объяснения, а объяснение также может не сопровождаться пониманием. Однако в философии и методологии науки термины "объяснение" и "понимание" имеют несколько иное значение, чем в обыденном языке. В ней они понимаются прежде всего как некоторые методы теоретического познания действительности.

• Существует несколько способов противопоставляющего разделения объяснения и понимания:
• объяснение есть подведение под общий закон, понимание есть подведение под общую оценку;
• объяснение есть указание на причину, понимание есть указание на цель;
• объяснение отвечает на вопрос "почему?"; понимание отвечает на вопрос "зачем?".

Баденская школа неокантианства предложила разделить науки на "объясняющие" и "понимающие" в зависимости от того, какой метод исследования является для них основным. К первым были отнесены естественные науки, пользующиеся преимущественно генерализирующим методом, их целью является познание законов мира, а ко вторым были отнесены гуманитарные дисциплины, изучающие прежде всего человека и его деятельность. Эти науки пользуются преимущественно описательным, идиографическим методом, и направлены на изучение индивидуальных явлений во всей их неповторимости и уникальности. Образцом такой науки является история. Таким образом, исследовательские интересы этих двух типов наук оказываются противоположными. Первые направлены на познание общего, а вторые - отдельного, единичного. Такое разделение наук следует во многом признать справедливым, но отношение между объяснением и пониманием в них оказалось несколько сложнее, чем это представлялось тем же неокантианцам.

Дедуктивно-номологическая модель объяснения. В 1942 году К.Г. Гемпель опубликовал сравнительно небольшую статью "Функция общих законов в истории", в которой предложил логическую модель процедуры научного объяснения и привел аргументы в пользу ее универсальной пригодности для любых наук - и естественных (физики), и гуманитарных (истории). Эта модель, получившая название "дедуктивно-номологической", может быть описана следующим образом.
"Пусть E будет событием, имеющим место и нуждающимся в объяснении. Почему произошло E? Чтобы ответить на этот вопрос, мы указываем на некоторые другие события или положения дел E₁,..., E_m и на одно или несколько общих суждений или законов L₁,..., L_n, таких, что из этих законов и того факта, что имеют место (существуют) другие события (положения дел), логически следует E".
Гемпель утверждал, что, во-первых, мы можем рассматривать множество событий как причину данного события только в том случае, если можно указать общие законы, связывающие "причины" и "следствие" указанным выше способом, во-вторых, эти законы должны носить эмпирический характер, то есть допускать опытную проверку, и, в-третьих, использование именно эмпирических законов в структуре объяснения отличает подлинное объяснение от псевдообъяснения, такого, как, например, "объяснение достижений определенного человека посредством его "исторической миссии", "предопределенной судьбы" или сходных понятий".
Гемпель рассмотрел возможные возражения против своей радикальной и жесткой позиции и попытался дать на них ответ. Первое возражение состоит в том, что, в отличие от естествоиспытателей, историки, объясняя исторические события не ссылаются на какие-либо общие исторические законы, и даже более того, иногда прямо отрицают существование подобных законов в истории. Гемпель, однако, считает это недоразумением, которое легко устраняется при внимательном анализе. Дело в том, что историки часто просто не замечают, на какие хорошо всем известные закономерности они опираются в своих объяснениях. Эти закономерности относятся к индивидуальной или социальной психологии, которые знакомы каждому благодаря ежедневному опыту и считаются само собой разумеющимися. Например: люди, имеющие работу, не хотят ее потерять; те, кто обладает определенными властными полномочиями, хотели бы их расширить и т.д. Другая особенность исторических объяснений заключается в том, что они представляют собой не настоящие объяснения, а лишь наброски таких объяснений, которые не разворачиваются в полные объяснения из-за того, что очень трудно с достаточной точностью сформулировать универсальные утверждения, лежащие в основе схематических объяснений так, чтобы они согласовывались со всеми имеющимися эмпирическими данными. Тем не менее наличие в таких объяснениях выражений "поэтому", "следовательно", "таким образом", "естественно", "потому что", "очевидно" и т.п. являются указанием скрытых предположений некоторых общих законов. Так, если конкретная революция объясняется с помощью ссылки на возрастающее недовольство со стороны большей части населения определенными условиями жизни, то в этом объяснении предполагается общая регулярность. Однако "с трудом можно сформулировать то, какая степень и какая форма недовольства предполагается, и какими должны быть условия жизни, чтобы произошла революция".
Другое возражение, которое разбирает Гемпель, - противопоставление строгого детерминизма естествознания и вероятностного характера эмпирических закономерностей, обнаруживаемых в истории. Законы естествознания также могут иметь вероятностную природу, и схема объяснения, которая была дана выше, легко модифицируется для этого случая. Хотя она перестает быть дедуктивно строгой, это не меняет ее номологического характера.
Наконец, еще одно возможное возражение связано с тем, что настаивание на включение общих законов в структуру исторического объяснения требует обнаружения специфических законов истории, но именно этого и не удается сделать уже многим поколениям историков. История прежде всего описательная дисциплина, и добросовестное собирание исторических фактов, реконструкция последовательности исторических событий показывает, что существование таких законов очень маловероятно. По мнению Гемпеля, этот аргумент также несостоятелен. В отсутствие специфических исторических законов историки в своих объяснительных схемах с успехом пользуются законами других наук, и речь идет не только о законах психологии, экономики и социологии. Так, объяснение поражения армии с помощью ссылок на отсутствие пищи, болезни, изменения погоды и т.п. есть объяснение, в котором неявно используются законы физики, химии и биологии. Более того, использование годичных колец деревьев для определения дат в истории, различные методы эмпирической проверки подлинности документов, монет, картин практически напрямую применяет естественнонаучные теории для объяснения получаемых результатов.
Относительно метода понимания, применяемого историками, Гемпель замечает, что это, по сути, эвристический метод, который сам по себе не составляет объяснения. Его функция состоит в выдвижении некоторых психологических гипотез, которые могли бы сыграть роль общих законов при объяснении интересующего нас события. Историк как бы ставит себя на место исторического лица, и пытается представить, что он сам бы думал и чувствовал в подобных обстоятельствах. Однако использование такого способа проникновения в суть произошедших событий не гарантирует правильности получаемых объяснений. Более того, историк может быть неспособным почувствовать себя в роли исторической личности, страдающей тем или иным психическим заболеванием, но тем не менее это не помешает ему получить объяснение ее поступков с помощью ссылки на принципы психологии девиантного (отклоняющегося) поведения. Таким образом, правильность исторического объяснения не зависит от того, получено оно с помощью "метода понимания" или нет. Критерием его правильности "является не то, обращается ли оно к нашему воображению, представлено ли оно в наводящих на мысль аналогиях или каким-то образом сделано правдоподобным - все это может проявляться и в псевдообъяснениях, а исключительно то, основывается ли оно на эмпирически хорошо подтверждаемых допущениях, касающихся исходных условий и общих законов".

Телеологическая модель объяснения. Столь жесткая позиция относительно универсальности предложенной модели объяснения столкнулось с не менее жесткой критикой противников. Наиболее известный набор контраргументов принадлежит У. Дрею, рассмотревшему гемпелевскую модель в книге "Законы и объяснение в истории". По его мнению, исторические объяснения не ссылаются на законы просто потому, что опираются вовсе не на них. Возьмем, к примеру, следующее утверждение: "Людовик XIV умер непопулярным, так как проводил политику, наносящую ущерб национальным интересам Франции". Какой закон мог бы использоваться в этом объяснении? Очевидно, он должен иметь форму "все правители, которые..., умерли непопулярными". Однако если мы начнем уточнять этот закон (на чем настаивает Гемпель), то мы столкнемся с необходимостью введения такого количества ограничивающих и поясняющих условий, что в итоге наш закон станет эквивалентным утверждению: "все правители, которые проводили точно такую же политику, что и Людовик XIV, при точно таких же условиях, которые существовали во Франции и в других странах, вовлеченных в политику Людовика, становились непопулярными". В итоге перед нами встает следующая дилемма: если точное сходство политических действий и их важнейших условий нельзя выразить в общих терминах, то полученное утверждение вовсе не является законом. Если же это сходство можно выразить, то тогда это будет подлинный закон, но единственным примером проявления его действия в истории будет именно тот случай, для объяснения которого он и был сформулирован. Следовательно, использование этого закона в объяснении будет фактически сводиться лишь к повторению уже известного ранее - того, что причиной непопулярности Людовика XIV была его неудачная политика.
Объяснение исторического действия, по Дрею, состоит в демонстрации того, что оно при данных условиях было соответствующим или рациональным. Рациональность же понимается здесь как направленность действий на достижение желаемых целей. Такое объяснение имеет собственные логические характеристики, не совпадающие с характеристиками гемпелевской модели. Логической моделью подобных телеологических объяснений может служить, как показала Э. Энскомб, так называемый практический силлогизм. Структура практического силлогизма может быть представлена так: большая посылка говорит о некоей желаемой вещи, или цели действия; в меньшей посылке некоторое действие связывается с этим желаемым результатом как средство его достижения; в заключении говорится об использовании средства для достижения цели. Если в теоретическом выводе истинность посылок с необходимостью влечет истинность заключения, то в практическом выводе согласие с посылками влечет за собой соответствующее им действие.
Одна из простейших схем практического вывода, на примере которой удобно рассмотреть его специфические черты, выглядит так:
A намеревается осуществить p.
A считает, что он не сможет осуществить p, если он не совершит q.
Следовательно, A принимается за совершение q.
Если в дедуктивно-номологическом типе объяснения мы имели дело с общими законами, которые должны быть эмпирически проверяемыми, и связь между основанием и следствием в таких законах является фактической (причинной), то в объяснениях данного типа связь между основаниями и следствиями соответствующих общих утверждений не может иметь причинный характер. Это связь не причинного, а логического типа, поскольку ее наличие нельзя обосновать с помощью эмпирических проверок. Поясним это следующим примером. Пусть я намереваюсь позвонить в дверной звонок. Чтобы это сделать, я очевидно, должен нажать на кнопку звонка. Следовательно, я нажимаю на кнопку, чтобы осуществить свое намерение. Каким образом можно верифицировать утверждения, входящие в это рассуждение? Казалось бы, проще всего верифицировать заключение: если состоялось соответствующее физическое действие, то есть нажатие на кнопку, то заключение истинно, если же нет - то ложно. Однако на самом деле ситуация оказывается несколько сложнее. Нам требуется убедиться в том, что действие нажатия было именно намеренным, то есть что я не нажал кнопку случайно, не проверял таким образом гладкость ее поверхности, глубину ее хода и т.п. Иначе говоря, описание действия ("я нажал на кнопку") уже неявно включает в себя интерпретацию намерения субъекта, производящего действие. Но как мы можем знать о его намерениях? Очевидно, только интерпретируя его действия. Следовательно, верификация заключения практического силлогизма не является процедурой, независимой от верификации его посылок. А это и означает, что связь между событиями, выраженными в посылках и событием, утверждаемым в заключении, является связью не причинного, но логического типа. Этот тип связи отличает телеологические объяснения, которые встречаются в исторических исследованиях, от дедуктивно-номологических объяснений естествознания: посылки и заключения объяснений последнего типа могут верифицироваться независимо друг от друга.
Таким образом, вопреки первоначальному мнению Гемпеля, в исторических исследованиях можно считать допустимыми как дедуктивно-номологические, так и телеологические объяснения.

• Дедуктивно-номологическая модель объяснения была подвергнута критике не только за ее претензии на единственность и всеобщность. Она столкнулась и с внутренними логическими проблемами. Дело в том, что объясняющая часть (эксплананс), для того, чтобы объяснение эмпирического факта (экспланандума) считалось научным, должна была обладать следующими свойствами:
• эксплананс должен содержать общее высказывание T и эмпирическое высказывание С;
• экспланандум должен быть логически выводим из конъюнкции T и C, но при этом не выводим из Т и С по отдельности (то есть каждая из частей эксплананса должна быть необходима, но не достаточна для объяснения).

Однако Гемпелю удалось доказать довольно неожиданную теорему:
Пусть T и C - эксплананс высказывания E. Тогда существуют три высказывания E₁, E₂ и C₁ такие, что E эквивалентно E₁&E₂, C эквивалентно C₁&E₁, и E₂ выводимо из одного только T.
Смысл этой теоремы состоит в том, что логическую схему любого объяснения T, C —> E можно переформулировать в следующую: T, C₁&E₁ —> E₁&E₂, в которой E₂ следует из одного только T, так что C₁ не является необходимой предпосылкой, и, следовательно, исходную схему можно разбить на две: T —> E₂ и E₁ —> E₁. Первая будет чисто теоретическим объяснением E₂, а вторая - самообъяснением E₁. Иначе говоря, любое объяснение эмпирического факта можно логически разложить на чисто теоретическое объяснение одной его части и самообъяснение другой.
Очевидно, что логическая схема дедуктивно-номологического объяснения нуждается в определенной корректировке, однако осуществление этой корректировки оказалось непростой задачей, которая в общем виде не решена до сих пор.