Герцен А.И. Письма к старому товарищу. 1869 г

Вопросы:

1. По Герцену, следует ли революционным путем ускорять ход истории? Положительные последствия революции. Какие уроки можно извлечь из опыта революционного преобразования страны?

2. Каковы отрицательные последствия революций? В каких словах Герцен характеризует восстание французов; что побудило французов построить баррикады? Всегда ли участники восстаний имеют позитивную программу построения нового общества? Если ее нет, то к чему ведут восстания?

3. Достаточно ли одной отваги, чтобы победить в ходе революции и построить новое общество?

4. По Герцену, можно ли начинать восстание на авось, без продумывания позитивной программы?

5. Отношение Герцена к буржуазии, капитализму, капиталу?

6. Что необходимо продумать, изучить, готовясь к революции?

7. Если буржуазный мир себя не изжил, то он может возродиться?

8. Каковы идеалы Герцена?

9. К чему должны быть готовы революционеры? Только к ломке старого?

10. Какие задачи можно решить путем насилия?

11. Что понимал Герцен под «внутренней работой»?

12. Старый порядок нуждается в идеологической поддержке?

13. Какие формы жизни человека признавал Герцен?

14. Как Герцен относился к «насилию»?

15. Отношение Герцена к «наказанию» целых сословий в ходе революции?

16. Кто должен нести ответственность за преступления старого режима?

17. За кем Герцен не признавал права грозить наказаниями и почему?

18. В чем Герцен разошелся с другими социалистами?

19. Что необходимо сохранить, спасти в ходе революции?

20. Какие основы общества признавал Герцен?

21. Отношение Герцена к собственности. Отношение европейцев к собственности.

22. Представления Герцена об отношении крестьян к праву наследования собственности.

23. Революция – неизбежный, неотъемлемый путь цивилизации общества? Если нет, то почему?

24. По Герцену, народ понимает цели революции?

25. За годы раздумий о революциях к какому выводу пришел Герцену? Был ли он сторонником революции в конце своей жизни? Можно ли на длительную перспективу определять путь развития?

26. Характеристика Герценом интересов и мировоззрения народа. Почему народ держится за традиционный уклад? Согласны ли вы с герценовским определением крестьянства как консервативной силы?

27. Как Герцен характеризовал пропасть между государством и народом, причины этой пропасти. Что Герцен понимал под «неразвитием» народа?

28. По Герцену, можно ли путем террора, революционного насилия изменить сознание людей, народа? Когда можно включать народ в революцию?

29. Герцен, знакомый с диалектикой Гегеля, законом отрицания отрицания, применил для доказательства какой идеи? (

Закон отрицания отрицания — один из основных законов диалектики. Он выражает преемственность, спиралевидность развития, связь нового со старым, своего рода повторяемость на высшей стадии развития некоторых свойств ряда низших стадий, обосновывает прогрессивный характер развития. Закон отрицания отрицания впервые был сформулирован Гегелем, хотя отдельные черты этого закона (диалектический характер отрицания, роль преемственности в развитии, нелинейный характер направления развития) фиксировались и в предшествующей истории философии.

В диалектике категория отрицания означает превращение одного предмета в другой при одновременном переходе первого на положение подчинённого и преобразованного элемента в составе второго, что называется снятием. Это открывает простор для дальнейшего развития и выступает как момент связи с удержанием всего положительного содержания пройденных ступеней. Диалектическое отрицание порождается внутренними закономерностями явления, выступает как самоотрицание.

Из сущности диалектического отрицания вытекает и особенность развития, выражаемая двойным отрицанием, или отрицанием отрицания. Саморазвитие объекта вызывается внутренне присущими ему противоречиями, наличием в нём собственного отрицания. Противоречие разрешается в движении объекта (и познания), что означает возникновение «третьего» по отношению к двум противоположностям. И так как они не только исключают, но и взаимопроникают друг в друга, то «третье» есть такое отрицание, которое одновременно выступает как сохранение. «…Отрицание как раз и есть (рассматриваемое со стороны формы) движущее начало всякого развития: разделение на противоположности, их борьба и разрешение, причём (в истории отчасти, в мышлении вполне) на основе приобретённого опыта вновь достигается первоначальный исходный пункт, но на более высокой ступени». Условия и предпосылки, породившие объект, не исчезают с его развитием, а воспроизводятся им, образуя «возврат к якобы старому». И в мышлении это выражается через отрицание отрицания, через более глубокое осмысление на новом этапе развития теории уже достигнутых моментов истины.

30. Решение Герценом проблемы «государство». Следует ли его уничтожать? Кому оно служит? С кем Герцен вступил в полемику о государстве? (С Бакуниным, развивавшим идею анархии)

31. Отношение Герцена к сословиям?

32. Можно ли уничтожать государство (вводить анархию) в стране, окруженной сильными государствами?

Нас занимает один и тот же вопрос. (...)

Следует ли толчками возмущать с целью ускорения внутреннюю работу, которая очевидна? Сомнения нет, что акушер должен ускорять, облегчать, устранять препятствия, но в известных пределах - их трудно установить и страшно переступать...

Петр I, Конвент научили нас шагать семимильными сапогами … и ломать без разбора все, что попадется на дороге. (...)

Мы видели грозный пример кровавого восстания, в минуту отчаяния и гнева сошедшего на площадь и спохватившегося на баррикадах, что у него нет знамени. Сплоченный в одну дружину, мир консервативный побил его - и следствие этого было то ретроградное движение, которого следовало ожидать, - но что было бы, если б победа стала на сторону баррикад? - в двадцать лет грозные бойцы высказали все, что у них было за душой?.. Ни одной построяющей, органической мысли мы не находим в их завете, а экономические промахи, не косвенно, как политические, а прямо и глубже ведут к разорению, к застою, к голодной смерти.

Наше время - именно время окончательного изучения … Прежде дело хотели взять грудью, усердием, отвагой и шли зря, на авось - мы на авось не пойдем.

Ясно видим мы, что дальше дела не могут идти так, как шли, что конец исключительному царству капитала и безусловному праву собственности так же пришел, … переворот экономический начался сознанием общественной неправды относительно работников. … у прямая и выродившаяся буржуазия тянет сама себя в могилу.

Но общее постановление задачи не дает ни путей, ни средств, ни даже достаточной среды. Насильем их не завоюешь. Подорванный порохом весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир. … Ни одна основа из тех, на которых покоится современный порядок, из тех, которые должны рухнуть и пересоздаться, не настолько почата и расшатана, чтоб ее достаточно было вырвать силой …. (...)

Пусть каждый добросовестный человек сам себя спросит, готов ли он? Так ли ясна для него новая организация, к которой мы идем, как общие идеалы - коллективной собственности, солидарности, - и знает ли он процесс (кроме простого ломанья), которым должно совершиться превращение в нее старых форм? И пусть, если он лично доволен собой, пусть скажет, готова ли та среда, которая по положению должна первая ринуться в дело.

Знание неотразимо - но оно не имеет принудительных средств - излеченье от предрассудков медленно, имеет свои фазы и кризисы. Насильем и террором распространяются религии и политики, учреждаются самодержавные империи и нераздельные республики, насильем можно разрушать и расчищать место - не больше.

Петрограндизмом социальный переворот дальше каторжного равенства Гракха Бабефа и коммунистической барщины Кабе не пойдет. Новые формы должны все обнять и вместить в себе все элементы современной деятельности и всех человеческих стремлений … Против ложных догматов, против верований, как бы они ни были безумны, одним отрицаньем, как бы оно ни было умно, бороться нельзя, - сказать «не верь!» так же авторитетно и, в сущности, нелепо, как сказать «верь!». Старый порядок вещей крепче признанием его, чем материальной силой, его поддерживающей. Это всего яснее там, где …он твердо покоится на невольной совести, на неразвитости ума и на незрелости новых воззрений. (...) В социальных нелепостях современного быта никто не виноват и никто не может быть казнен - с большей справедливостью, чем море, которое сек персидский царь, или вечевой колокол, наказанный Иоанном Грозным. Вообще винить, наказывать, отдавать на копья - все это становится ниже нашего пониманья. (...) Собственность, семья, церковь, государство были огромными воспитательными формами человеческого освобождения и развития - мы выходим из них по миновании надобности. Обрушивать ответственность за былое и современное на последних представителей «прежней правды», делающейся «настоящей неправдой», так же нелепо, как было нелепо и несправедливо казнить французских маркизов за то, что они не якобинцы, и еще хуже - потому что мы за себя не имеем якобинского оправдания - наивной веры в свою правоту, в свое право. Мы изменяем основным началам нашего воззрения, осуждая целые сословия и в то же время отвергая уголовную ответственность отдельного лица. (...) Пока социальная мысль была неопределенна, ее проповедники - сами верующие и фанатики - обращались к страстям и фантазии не столько, сколько к уму. Они грозили собственникам карой и разорением, позорили, стыдили их богатством, склоняли их на добровольную бедность страшной картиной ее страданий. (...). Из этих средств социализм вырос. Не то надобно доказать собственникам и капиталистам, что их обладание грешно, безнравственно, беззаконно (понятия, взятые из совсем иного миросозерцания, чем наше), а то, что [современная монополия их - вредная и обличенная] нелепость, нуждающаяся в огромных контрфорсах, чтоб не рухнуть, что эта нелепость пришла к сознанию неимущих, в силу чего оно становится невозможным. Им надобно показать, что борьба против неотвратимого - бессмысленное истощение сил и что чем она упорнее и длиннее, тем к большим потерям и гибелям она приведет. Твердыню собственности и капитала надобно потрясти расчетом, двойной бухгалтерией, ясным балансом дебета и кредита. Самый отчаянный скряга не предпочтет утонуть со всем товаром, если может спасти часть его и самого себя, бросая другую за борт. Для этого необходимо только, чтоб опасность была так же очевидна для него, как возможность спасения. Новый водворяющийся порядок должен являться не только мечом рубящим, но и силой хранительной. Нанося удар старому миру, он не только должен спасти все, что в нем достойно спасения, но оставить на свою судьбу все не мешающее, разнообразное, своеобычное. Горе бедному духом и тощему художественным смыслом перевороту, который из всего былого и нажитого сделает скучную мастерскую, которой вся выгода будет состоять в одном пропитании, и только в пропитании. ПИСЬМО ВТОРОЕ (...) Но если понятия государства, суда сильны и крепки, то еще крепче укоренены понятия о семье, о собственности, о наследстве... Отрицание собственности — само по себе бессмыслица. «Собственность не погибнет», скажу, перефразируя известную фразу Людовика-Филиппа. Видоизменение ее, вроде перехода из личной в коллективную, неясно и неопределенно. Крестьянину на Западе так же необходимо привилась его любовь к своей земле, как в России легко понимается крестьянством общинное владение. Нелепого тут ничего нет. Собственность, и особенно поземельная, для западного человека представлялась освобождением, его самобытностью, его достоинством и величайшим гражданским значением. (...) Может быть, он убедится в невыгоде беспрерывно крошащихся и дробимых участков и в выгоде сводного хозяйства, общинных запашек, полей (...) но как же его «без пристрастия» уломать, чтоб он спервоначала отказался от веками взлелеянной мечты, которой он жил и тешился и которая действительно поставила его на ноги -прикрепила к нему землю — к которой он был прежде крепок? Вопрос, прямо идущий затем, - вопрос о наследстве, - еще труднее. (...) Отними у самого бедного мужика право завещать - и он возьмет кол в руки и пойдет защищать «своих, свою семью и свою волю», т. е. непременно станет на попа, квартального и чиновника, т. е. на трех своих злейших опекунов, обирающих его, предупреждающих, чтоб он ничего не оставил своим (...) но не оскорбляющих его человеческое чувство к семье, как он его понимает. Что же тогда?.. Или свернуть свое знамя и отступить, потому что сила, очевидно, будет с их стороны, или ринуться в бой и в случае местной, временной победы начать водворение нового порядка - нового освобождения (...) избиением! … Неужели цивилизация кнутом, освобождение гильотиной составляют вечную необходимость всякого шага впереди. (...) …Стоя возле трупов, возле ядрами разрушенных домов, слушая в лихорадке, как расстреливали пленных, я всем сердцем и всем помышлением звал дикие силы на месть и разрушение старой, преступной веси, - звал, даже не очень думая, чем она заменится. С тех пор прошло двадцать лет. Месть пришла с другой стороны, месть пришла сверху... Народы все вынесли, потому что ничего не понимали ни тогда, ни после; середина вся растоптана и втоптана в грязь. (...) Длинное, тяжелое время дало досуг страстям успокоиться и мыслям отстояться, дало досуг на обдумание и наблюдение. (...) Я не верю в прежние революционные пути и стараюсь понять шаг людской в былом и настоящем, для того, чтоб знать, как идти с ним в ногу, не отставая и не забегая в такую даль., в которую люди не пойдут за мной - не могут идти. ПИСЬМО ТРЕТЬЕ (...)Народ - консерватор по инстинкту, и потому, что он не знает ничего другого, у него нет идеалов вне существующих условий; его идеал - буржуазное довольство так, как идеал Атта-Тролля у Гейне был абсолютный белый медведь. Он держится за удручающий его быт, за тесные рамы, в которые он вколочен, - он верит в их прочность и обеспеченье. Не понимая, что эту прочность он-то им и дает. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, за знакомое. Он даже новое понимает только в старых одеждах. Пророки, провозглашавшие социальный переворот анабаптизма, облачились в архиерейские ризы. Пугачев для низложения немецкого дела Петра сам назвался Петром, да еще самым немецким, и окружил себя андреевскими кавалерами из казаков и разными псевдо-Воронцовыми и Чернышевыми. Государственные формы, церковь и суд выполняют овраг между непониманием масс и односторонней цивилизацией вершин. Их сила и размер - в прямом отношении с неразвитием их. Взять неразвитие силой невозможно. Ни республика Робеспьера, ни республика Анахар-сиса Клоца, оставленные на себя, не удержались, а вандейство надобно было годы вырубать из жизни. Террор так же мало уничтожает предрассудки, как завоевания - народности. Страх вообще вгоняет внутрь, бьет формы, приостанавливает их отправление и не касается содержания. Иудеев гнали века(...) одни гибли, другие прятались... и после грозы являлись и богаче, и сильнее, и тверже в своей вере. Нельзя людей освобождать в наружной жизни больше, чем они освобождены внутри. Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное бремя рабства, чем дар излишней свободы. В сущности, все формы исторические - volens-nolens - ведут от одного освобождения к другому. Гегель в самом рабстве находит (и очень верно) шаг к свободе. То же - явным образом - должно сказать о государстве: и оно, как рабство, идет к самоуничтожению (...) и его нельзя сбросить с себя, как грязное рубище, до известного возраста. Государство - форма, через которую проходит всякое человеческое сожитие, принимающее значительные размеры. Оно постоянно изменяется с обстоятельствами и прилаживается к потребностям. Государство везде начинается с полного порабощения лица - и везде стремится, перейдя известное развитие, к полному освобождению его. Сословность - огромный шаг вперед, как расчленение и выход из животного однообразия, как раздел труда. Уничтожение сословности - шаг еще больший. Каждый восходящий или воплощающий принцип в исторической жизни представляет высшую правду своего времени - и тогда он поглощает лучших людей; за него льется кровь и ведутся войны - потом он делается ложью и, наконец, воспоминанием. (...) Государство не имеет собственного определенного содержания - оно служит одинаково реакции и революции - тому, с чьей стороны сила; это - сочетание колес около общей оси, их удобно направлять туда или сюда - потому что единство движения дано, потому что оно примкнуто к одному центру. Комитет общественного спасения представлял сильнейшую государственную власть, направленную на разрушение монархии. Министр юстиции Дантон был министр революции. Инициатива освобождения крестьян принадлежит самодержавному царю. Этой государственной силой хотел воспользоваться Лассаль для введения социального устройства. Для чего же - думалось ему - ломать мельницу, когда ее жернова могут молоть и нашу муку? На том же самом основании и я не вижу разумной применимости - в отречении. (...) Из того, что государство - форма преходящая, не следует, что это форма уже прешедшая. (...) С какого народа, в самом деле, может быть снята государственная опека, как лишняя перевязка, без раскрытия таких артерий и внутренностей, которые теперь наделают страшные бедствия, а потом спадут сами? Да и будто какой-нибудь народ может безнаказанно начать такой опыт, окруженный другими народами, страстно держащимися за государство, как Франция и Пруссия и проч. Можно ли говорить о скорой неминуемости без государственного устройства, когда уничтожение постоянных войск и разоружение составляют дальние идеалы? И что значит отрицать государство, когда главное условие выхода из него -совершеннолетие большинства. Посмотрели бы вы, что делается теперь в просыпающемся Париже. Как тесны грани, в которые бьется движенье, и как они никем не построены, а сами выросли, как из земли. Post scriptum…. Bruxelles- Paris. Август 1869.

http://www.magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn015.htm

Берядяев Николай Александрович. Истоки и смысл русского коммунизма.

(выдержки о Герцене)

Хотя Белинский был человеком 40-х годов, принадлежал к поколению славянофилов и западников, но он может быть первый выразил тип революционной интеллигенции и в конце своей жизни формулировал основные принципы ее миросозерцания, которые потом развивались в 60 и 70 годы. Прежде всего Белинский не был русский барин, как все славянофилы и западники, как Герцен и Бакунин, он принадлежал к другому социальному слою, он разночинец.

(…)

Белинского нельзя назвать в строгом смысле слова народником. У него не было характерной для народников веры в "народ". Но у него были уже формулированы два принципа, которые легли в основание народнического социализма, - принцип верховенства человеческой личности и принцип общинной, социалистической организации человеческого общества. Личность и народ - две основных идеи русского народнического социализма. Гораздо более характерен для народнического социализма Герцен. Герцен более известен на Западе, чем Белинский, он был эмигрант, он издавал в Лондоне журнал "Колокол", был связан с западным социалистическим движением и книги его переведены на иностранные языки. Он был гораздо более индивидуалист и гуманист, чем Белинский. Но, как было уже говорено, он разочаровался в Западе и искал спасения в русском мужике, которого совсем не идеализировал Белинский. В Белинском был уже потенциальный марксист. Поразительнее всего, что в русском крестьянстве, жившем в условиях крепостного права, лишенном элементарного просвещения, Герцен видел бóльшую выраженность принципа личности, бóльшую цельность индивидуальности, чем у европейского человека, ставшего мещанином. В русском народе сочетается принцип личности с принципом общинности. С чужбины Герцен делается основоположником народнического социализма, который наибольшего развития достигает в 70-ые годы. Герцен верил, что в России легче и лучше осуществится социализм, чем на Западе, и не будет ме щанским. Как и многие народники он против политической революции, которая может толкнуть Россию на западный, буржуазный путь развития. Быть социалистом в то время значило требовать экономических реформ, презирать либерализм, видеть главное зло в развитии капиталистической индустрии, разрушающей зачатки высшего типа общества в крестьянском укладе жизни. Часто это значило сочувствовать диктатуре, даже монархии. Социалисты-народники готовы были поддерживать монархию в России, если она станет на защиту народа против дворян и нарастающей буржуазии. Герцен в эмиграции на страницах "Колокола" приветствовал Александра II за акт освобождения крестьян. Но Герцен, несмотря на свои революционно-социалистические идеи, несмотря на свое эмигрантское положение, оказался чуждым для поколения 60-х годов. Он человек 40-х годов, русский культурный барин, гуманист и скептик, но не нигилист. Он не типичен для революционной интеллигенции, гораздо менее типичен, чем Белинский. Чернышевский, который развивал идеи народнического социализма, родственные Герцену, с презрением будет говорить о Герцене, что он барин 40-х годов, который все еще продолжает думать, что он спорит в салонах с Хомяковым. В 60-ые годы в интеллигенцию вошли новые социальные слои, прежде всего, семинаристы; дворяне перестали господствовать и появился более жесткий и более аскетический душевный тип, более реалистический и активный. Эпигоны идеалистов 40-х годов, "лишние люди" представляются людьми отошедшего века. Появляются нигилисты.

Вопросы:

1. Почему, по мнению Бердяева, Герцен не типичен для революционной интеллигенции? К какому поколению принадлежал Герцен, по мнению Бердяева?