В. Дополнение к учению о тревоге

Аффект тревоги обладает некоторыми чертами, которые необходимо исследовать, чтобы продвинуться в изучении проблемы. Тревога имеет очевидное отношение к ожиданию. Можно испытывать тревогу перед чем-нибудь. Ей присущ характер неопределенности и беспредметности. Когда тревога находит свой объект, то это слово заменяется в нашей речи словом боязнь. Кроме отношения к опасности, тревога имеет еще отношение к неврозу, и на выяснение этого последнего отношения уже много времени направлены наши усилия. Возникает вопрос, почему не все реакции тревоги невротичны? Почему мы многие из них признаем нормальными? Наконец, различие между реальной тревогой и невротической тревогой требует основательного исследования.

Обратимся к этой последней задаче. Успех нашего исследования состоял в том, что от реальной тревоги мы перешли к ситуации опасности. Допустим такое же изменение в проблеме реальной тревоги, и разрешение ее окажется легким. Реальная опасность — это такая, которая нам известна, реальная тревога — это тревога перед такой известной нам опасностью. Невротическая тревога — это тревога перед опасностью, которая нам неизвестна. Невротическую опасность необходимо поэтому искать. Анализ нам показал, что она представляет собой опасность, исходящую от влечения. Доводя до сведения эго эту неизвестную ему опасность, мы уничтожаем различие между реальной тревогой и невротической тревогой и можем относиться к последнему, как к первому.

В положении реальной опасности мы проявляем две реакции: аффективную вспышку тревоги и защитное действие. Весьма вероятно, что при опасности, исходящей от влечения, происходит то же самое. Нам известен случай целесообразного совместного действия обеих реакций, когда одна реакция дает сигнал для вступления в действие другой реакции. Однако мы знаем также и нецелесообразный случай — случай парализующей тревоги, когда одна реакция распространяется за счет другой.

Встречаются случаи, когда признаки реальной тревоги и невротической проявляются в смешанном виде. Опасность известна и реальна, но тревога перед ней чрезмерно велика, больше, чем должна была бы быть, по нашему мнению. В этом “больше” проявляется невротический элемент. Но в этих случаях нет ничего принципиально нового. Анализ показывает, что с известной реальной опасностью связана неизвестная опасность, исходящая от влечения.

Мы сможем узнать о тревоге больше, если не удовлетворимся сведением ее к опасности. Что составляет ядро, значение ситуации опасности? Очевидно, оценка собственной силы в сравнении с величиной опасности, признание нашей беспомощности перед ней: материальной беспомощности — в случае реальной опасности, психической беспомощности — в случае опасности, исходящей от влечения. Наше суждение руководствуется при этом действительным опытом. Ошибается ли оно в своей оценке — для результата это безразлично. Назовем такую пережитую ситуацию беспомощности травматической. У нас имеется в таком случае достаточно оснований отличать травматическую ситуацию от ситуации опасности.

Важный прогресс в нашем самосохранении составляет положение, когда мы не ждем наступления такой травматической ситуации беспомощности, а предвидим ее, предвосхищаем ее. Ситуация такого ожидания, называется ситуацией опасности, и при ее наступлении дается сигнал тревоги. Последний означает: я жду, что создастся ситуация беспомощности или ситуация данного момента напоминает мне испытанное прежде травматическое переживание. Я предупреждаю поэтому эту травму, хочу вести себя так, как будто бы она уже наступила, пока еще не поздно уклониться от нее. Тревога является поэтому, с одной стороны, ожиданием травмы, а с другой стороны - смягченным воспроизведением ее. Оба признака, замеченные нами в тревоге, имеют различное происхождение. Тревога как ожидание принадлежит к ситуации опасности, ее неопределенность и беспредметность — к травматической ситуации беспомощности, антиципированной ситуации опасности.

После развития ряда: тревога, опасность, беспомощность (травма) — мы пришли к следующему выводу: ситуация опасности представляет собой узнанную, вспоминаемую, ожидаемую ситуацию беспомощности. Тревога представляет собой первоначальную реакцию на беспомощность при травме, реакцию, репродуцируемую затем при ситуациях опасности как сигнал о помощи. Эго, пережившее пассивно травму, воспроизводит активно ослабленную репродукцию ее в надежде, что сможет самостоятельно руководить ее течением. Нам известно, что дитя ведет себя таким же образом в отношении всех мучительных для него впечатлений, воспроизводя их в игре. Переходя таким образом от пассивности к активности, ребенок старается психически одолеть свои жизненные впечатления. Если таков смысл “отреагирования травмы”, то против этого ничего нельзя возразить. Однако решающим моментом является первый сдвиг (Verschiebung) реакции тревоги от ее происхождения и ситуации беспомощности на ожидание этой ситуации, т.е. на ситуацию опасности. Затем следуют дальнейшие сдвиги от опасности на условия опасности, на утерю объекта и на упомянутые уже видоизменения последней.

“Избалованность” маленького ребенка влечет за собой то нежелательное последствие, что опасность утери объекта — объекта как защиты против всех ситуации беспомощности — превышает все другие опасности. Она благоприятствует, таким образом, сохранению состояния детства, которому свойственна моторная и психическая беспомощность.

До сих пор у нас не было повода смотреть на реальную тревогу иначе, чем на невротическую. Нам известно различие между ними: реальная опасность угрожает от внешнего объекта, невротическая же — от требования влечения. Поскольку это требование влечения представляет собой нечто реальное, можно признать, что и невротическая тревога имеет реальное основание. Мы поняли, что кажущееся, особенно интимное взаимоотношение между тревогой и неврозом объясняется тем фактом, что эго защищается при помощи реакции тревоги от опасности, исходящей от влечения так же, как от внешней реальной опасности. Но это направление деятельности отражения вследствие несовершенства душевного аппарата приводит к неврозу. Мы пришли также к убеждению, что требование влечения часто становится (внутренней) опасностью только потому, что удовлетворение его привело бы к внешней опасности, следовательно, потому, что эта внутренняя опасность представляет собой внешнюю.

С другой стороны, и внешняя (реальная) опасность должна превратиться во внутреннее переживание для того, чтобы приобрести значение для эго, которое должно опознать по отношению к ранее пережитой ситуации беспомощности*. Инстинктивное знание угрожающих извне опасностей, по-видимому, не врожденное у человека или же врожденное в очень незначительной степени. Маленькие дети беспрестанно проделывают вещи, которые угрожают их жизни, и именно поэтому не могут обойтись без защищающего их объекта. В отношении травматической ситуации, против которой оказываешься беспомощным, совпадает внешняя и внутренняя опасность, реальная опасность и требование влечения. Эго может в одном случае пережить боль, которая не прекращается, в другом случае — нарастание потребности, которая не может найти удовлетворения; в обоих случаях экономическая ситуация будет одна и та же, и моторная беспомощность находит себе выражение в психической беспомощности.

Загадочные фобии раннего детства заслуживают еще раз упоминания в этом месте. Некоторые из них — тревога одиночества, перед темнотой, посторонними людьми — мы могли понять как реакцию на опасность утери объекта. Относительно других — маленьких животных, грозы и т.п. — может быть, правильно объяснение, что они представляют собой заглохшие остатки врожденной приспособленности к реальной опасности, так ясно выраженной у других животных. Для человека целесообразна только та доля архаического наследства, которая относится к потере объекта. Когда такие детские фобии фиксируются, усиливаются и сохраняются до позднего возраста, анализ показывает, что содержание их связалось с требованием влечений и стало выражением также и внутренних опасностей.