Глава 63. Что деялось в Орде, никто не знал толком

Что деялось в Орде, никто не знал толком. Передавали, что Туданменгу задумал отречься от престола, и в Сарае уже начинается замятня, ссоры за власть. А когда такое начинается в Орде, лучше не лезь. Князь не князь, купец не купец – обчистят, догола разденут, не те, так другие.

Семен Тонильич, однако, сумел и опять добыть в Орде татарскую рать для Андрея. Привел Тураитемиря и Алына с ратными и сам при них пришел воеводою на Русь. Притихшая земля готовилась к новому погрому. Ни ростовские, ни другие какие князья не вступились, выжидали. Жители затворялись в городах или, зарыв хлеб, убегали в леса. Вновь по дорогам потянулись испуганные караваны беженцев. Горько шутили: «Так и обыкнем кажну осень в бегах!»

Дмитрий стянул рати, став на Переяславской дороге и вспятясь от Владимира. Город тотчас разбежался, едва ли не весь. Впрочем, Семен Тонильич не повел татар на Переяславль, а стал разорять Суздальскую землю.

Где-то, не доезжая Юрьева, сталкивались разъезды, перестреливались, уходили в леса.

Федор оказался в сторожевом отряде. Ему наконец-то впервые довелось надеть отцову кольчугу для дела. Впрочем, они только передвигались, и непонятно было, чего хотят воеводы. То ли загородить путь татарам, то ли увернуться от боя. В конце концов они совсем оторвались от своих. Сторожа была невеликая, с тридцать мужиков-ратников. Брони были только у четверых. Медленно, петляя по проселкам, отряд отодвигался к Переяславлю.

Потеплело. Над уже замерзшей осенней порыжелой землей с растоптанными и снова протаявшими дорогами висел серый туман-морок. Ратники издрогли, костра зажигать было не велено. Жрали сухомятью уже четвертый день. Деревенский народ попрятался, не у кого было спросить и дороги. Татар видали раза три. Напоследях огрешились с татарским разъездом. Напоролись в тумане, те заметили первые. Федор только поспел услышать короткий свист. Оперенная стрела тонко дрожала, впившись в горло передового. Ратник, с недоуменным выражением лица, скрюченными слабеющими пальцами царапая дужку стрелы, боком валился с коня. Не подумав еще ничего, не сумев понять даже, Федор рванул повода. Конь прыжком прянул в сторону, и вся сторожа бестолково ударила в бег. Проскакав с полверсты, остановились в леске. Было стыдно друг друга, мужики отводили глаза, судорожно-громко переговаривались:

– Да, на них бы что-то едако, камни швырять в них!

– Или смолой их поливать горячей, издаля чтоб!

– Вроде греческого огня! – буркнул боярин.

У всех были белые лица, смущенные, бегающие глаза.

– Да, либо свинцом!

– У немцев каки-то есть, огнем пуляют, пыхалки. Грому, бают, от их!

– И нам бы такие завести нать!

– Либо стрелять научиться, как они! – громко сказал Васюк Ноздря, подъезжая к отряду, и сплюнул. – Кинули мужика, мать вашу!

Федор тут только увидел у Васюка на ременном аркане оседланного коня.

– Вы все поскакали, а я пождал в ложке, вижу – конь бежит. Ну, нос высунул: не видать татарвы, коня к кусту, а сам… Саблю снял да колпак. А не дышит уже! Сюда вот, наповал! Нать бы, как отемняет, съездить за им, похоронить хоть…

– Ужотко стемняет! – отозвались излишне скоро мужики. Всем сейчас смерть не хотелось ворочаться.

Озревшись, выехали из леска.

– Да, по-ихнему бы стрелять выучиться, ето любо!

– Ты, Никита, татарский лук видал? Его с непривычки и натянуть некак, а не то что… А они с коня на скаку в птицу попадают.

– А еще нигде им отпору не дали! Что хотят, то и творят!

К вечеру туман просел, стало подмораживать. Остановились за пустой деревней. Нашли сарай с сеном, туда и забились всею дружиной. Лошадей, стреножив, загнали в ложок, выставили сторожу. Двоих послали обшарить деревню, есть ли какой жив человек. Уставшие, в мокрой сряде мужики жались друг к другу, как куры:

– Што мы, робята, ей-ей, словно убеглые отколь!

– Будешь тут убеглым!

Снаружи как-то примолкло и осветлело, мягко, чуть слышно шуршало.

– Снег, что ли, пошел?

– Крупа какая-то!

– Кто у коней? – спросил боярин.

– Щерба с Петюхой!

Вновь все замолкли, посапывая.

Боярин начал выбираться наружу. Созвал двоих, и те, ежась, полезли за ним. Все прочие молча обрадовались, что не им сейчас в ночную стыдь. Боярин вышел, в двери сарая пахнуло холодом и промаячил белый прямоугольник прикрытой снегом земли.

Трое, взнуздав коней, ускакали в дозор.

– Не погинут наши-то мужики?

– Евсеич, бат, не дурак, выведет! – успокоили из угла. Опять надолго замолкли.

– Порушили нам нехристи всюю землю.

– Свой привел!

– А тут и в дому, коли старшого не заслушают, и все пойдет врозь! Так и в земле.

– Мне батька сказывал, бесермены когда сидели по городам, дак на улицах хватали кого попадя…

– Чего батька твой! Я сам видел! – хрипло отмолвил пожилой ратник. – Детей уводили, да и нищих, кто по дворам сбират, всех угоняли тоже.

– Разорят сами, а после не моги и хлеба просить!

– А много наших в Орды! Русского полону невестимо сколь!

– А все ж бесермены, те всех хуже! Татары у себя ничего, добры…

– Бесермены лютовали хуже татар, верно! – вновь подал голос пожилой.

– Жидовин у нас сидел, живодер сущий! Тогда еще, при Ляксандре…

– А татары их и наставили в те поры!

– Мы и сами хороши. Вот я скажу, в Ярославле дело было, – зарассказывал пожилой ратник. – Зосима был, монах… Он в бесерменскую веру перешел. Ну, ты, хоть и веру сменил, а своих-то пожалей! Ан нет, он вопьетце – доколь всей крови не выпьет, не слезет. Кого и татарин не ободрал, и бесермен пожалел, а он – никаких! С иконами вот! Чего надумал: иконы колоть топором! Колет и смеется, собака: «Я теперь иного бога, мне ничо не будет. А вы – вошь, вас теперя, соленых, и в торгу не берут»… Да!

– Иконы топором! Монах был?

– Монах! И все он делал: и пил, ёрничал, и бабы енти, понимашь…

– Ну, до баб кто не лаком!

– Мне сейчас, мужики, и бабу не нать. На полати бы только затенутьце да щей добрых, горячих. Руки сперва о латку погреть, там сольцы поболе да хлеба ломоть горячего…

– Не томи душу!

– Не тяни! Мы не железные!

– А ничо! Наелси бы своих щей, отогрелси и – кукареку? Без бабы, брат, не жись!

– Нет, ты о Зосиме етом. Ну, и чем дальше, кончил-то как?

– Порешили его. Еще мужики горевали, что погорячились, враз порешили. Говорят, помучить его нать было.

– Да, у нас народ и зол, да отходчив. Так вот жилы тянуть не станут.

– А что, татары порют людей кнутом?

– Очень даже свободно!

– Гляди, и наши скоро переймут! Чего бы доброго…

– Дак все ж ты мне скажи, татар скинуть, и бесермен не будет? Ясащик тот утек?

– Не будет, коли бояре сами не заворуют. Это уж кака власть!

– Хозяин нужен земле!

– Митрий Саныч, он и стараетце, и всё, а силов мало у его!

– Силов не хватат. Александр, батюшка, тот держал!

– Дак… Дальше-то так и будем, как ныне?

– Ежели бы татары приняли веру нашу да стали беречь землю, как хозяева! А то, что осень, то набег. Тут ты дом срубил, тут опять на дым спустили.

– Рязанщину всю разорили, почитай!

– Ну, ето ты загнул, чтобы власть татарская! Власть должна своя, от Бога чтоб, от прадедов, по закону, по ряду…

– А и неважно, как взята власть, важно, как после себя ведут!

– Как так?

– А вот и так! Что Андрей, что Митрий! А коли взял, то и твое, и беречи должон! Ты вон коня купил, тоже не твой был конь, а нонеча пылинки с его сдувашь!

– Дак то купи-ил! Я серебро дал! То и берегу.

– А и на бою взял, тоже беречи будешь! Корысть уж свою соблюдешь всяко.

– То конь, а то человек. Людям-то поболе нать…

– Будет брехать, мужики! Своровано кто станет беречи! Дуром пришло, дуром и уйдет!

– Кабы чужой… Ты сам гришь, по вере… Коли вера своя. Зосима, тот, вишь, веру сменил! У них, у татар, вера своя, дак промеж себя и дружны.

– Кажен народ сам собою. У немцев тоже во Христа веруют, а, гляди, все инакое!

– Ну, у их какая вера!

– А что, митрополита нам из Грецкой земли шлют, и ничо!

– То митрополит, а то царь! Царя чужого посади, тот своих будет беречь преже наших. Не успеешь оглянуться, всюду – у мыта, у торговли, у приказного дела – насадят чужих, тебе уж и ходу никуда!

– То и воюем всякой год язык на язык, и спокою нету! А чтобы едино все устроить!

– Как едино?

– Ну, все! Вместях! Все земли, все языки!

– И ничо не получится! Ну, сам посуди; они вон скот пасут, тут ты пахать затеял. Ему скота уже не выгнать. Или там торговое дело. Тверь с Новым Городом и то промеж себя не сговорят!

– Земли кругом много!

– Много, а мало! Вон деремся, стало, не хватат!

– Мы тут гуторим, братцы, а он тамо лежит, поди волки уж объели…

– Волк осенний не злой!

– Жаль мужика.

– Вестимо, жаль. А кажному свой черед. Все под Богом ходим!

Воротились очередные от коней. Мужики стучали зубами.

– Издрогли!

– Попляши!

– Пусти в середку, падло!

– О чем гуторили без нас?

– Да все про татар! Кто бает, добрые они, кто перебить грозится.

– Перебить можно. Что делать потом? Мы бы счас и без татар с князь Андреевыми ратились, а то с Новым Городом.

– Хозяин нужен.

– Добрый хозяин нужен!

– Где его взять, доброго. Да и доброго-то особо с нами, дураками, нельзя, на шею сядем!

– Чтобы хозяин! Чтобы свое и берег. А уж кто добро бережет, худа не сделает. За хозяином и мужику способнее жить.

– За хозяином мы бы счас по домам щи хлебали!

– А что! И то верно!

– Счас бы бабу под бок… Уснуть бы… С бабой и сон слаще. Угрелся, тово! Тут, под рукой, тепло да мягко, ты ее, понимашь…

– Ну, Парфен, тебя сколь дён не кормить нужно, чтобы ты о бабах забыл?

– А я помру, братцы, а все одно скажу: без бабы не жись!

– Жалко мужика. Мы тут языки чешем, а его, може, и замело снегом-то.

– Оставь…

– Как думашь, усидит Митрий Саныч на столе?

– Боярина спроси. Я что! Только спрашивать будешь, под праву руку не ставай, левой он не так дюж драться, а правой враз сопатку на сторону своротит!

– Спите, мужики, рассвет скоро!

– Поспишь тут, с покойником…

– А не вспоминай, мужики! Не вспоминай!

– Кажется, снег пошел. Что боярина-то нет долго? Его бы не потерять, мужики!

– Федюха, спишь? Тогды тебе нас вести, ты грамотной!

– Тут грамота ни при чем, – нехотя отозвался Федор. – Вон Васюк Ноздря поведет! Он один не перепался, коня привел, а мы все дернули…

Федор еще полежал, чувствуя, как не хочется ему делать то, что нужно было сейчас сделать. Потом сел и сказал решительно:

– Вот что, други. Надо съездить, схоронить хотя, а не воронам кидать!

Он встал и под молчание ратных начал натягивать кольчугу. Уже ступив к выходу, сказал негромко:

– Двоих надо еще. Кто пойдет?

Ратники зашевелились. Поднялся Ноздря, сам уже окликнул Парфена:

– Иди! Неча тут о бабах!

Прочие облегченно засмеялись.

Вышли, разом издрогнув, в темень. Подстыло крепко.

– Куда тут? Глаз выколи!

На тихий свист скоро отозвались из лощинки. Обратав, повели коней.

– И коней сколь дён не расседлывам! – пожалел Парфен. – Тоже и животина мается из-за нас!

Кони тихо ржали, толкались теплыми губами в ладони. Поехали.

– Кажи дорогу! – приказал Федор Васюку. Ноздря поехал напереди. Федор сперва не понимал, где они, откуда и куда едут, но вот миновали лесок, и сразу узналось место, выбеленное теперь молодым снегом. В лощинке остановили. Спешились.

– Вот что! Ты, Васюк, пожди тута, – решил Федор. – А… коли что, подмоги… Давай, Парфен!

Они пошли, сгибаясь, выбрались на подстылое поле. Издали долетел не то свист, не то клекот. Оба, не сговариваясь, кинулись наземь. Полежав, – от стылой земли леденели руки, – Федор шепнул:

– Поползли!

Они проползли чуток, потом привстали, побежали, согнувшись.

– Где-ка его тута найти!

– Найдем!

Смутная тень, не то собаки, не то волка, шарахнулась в темноте.

– Вона!

Мужики подошли к белеющему пятну.

– Татары уже побывали… Ободрали донага!

Труп застыл. Федор подвигал мертвеца за плечи.

– Понесли!

– Давай мне, – сказал Парфен. Взвалил на спину и понес, рысью побежал, уйти скорее с проклятого места. Потом настал черед Федора. Он принял холодную страшную тяжесть себе на спину и, сцепив зубы, побежал. Доволокли до коней.

– Снежок вроде! – говорил Парфен, поглядывая вверх. – Следы заметет. Тута зароем?

– Не, отвезем! – возразил Федор. Васюк молча начал помогать. Тело обернули попоной и перевязали татарским арканом, что был у Васюка. Лошадь захрапела, почуяв мертвеца.

– Ничего, ничего! – успокаивал Парфен, оглаживая морду лошади.

– Трогай!

Уже было думали, обошлось, когда невдали опять пронесся словно орлиный клекот.

– Татары!

Мужики замерли.

– Бросим?

– Трогай!

«Лишь бы не заржал конь», – думал Федор, пока они выбирались из ложка и миновали рощицу. Проехав кусты, вновь остановились. Мутный свет луны пробился сквозь бегущие облака, что-то как словно шевелилось на поле.

– Коли увидят, не уйдем! – прошептал Парфен. Федор не ответил. У него самого мурашки пошли по телу, кольчуга на миг показалась ледяной. Он оглянулся, приметив в стороне кусты, тронул туда, хоронясь в тени крайних дерев. Мужики молча и кучно трусили за ним. Клекот еще раз долетел, уже удаляясь. Пронесло!

Боярин все еще не воротился, и Федор, неволею взявший на себя началованье, велел хоронить. Ратники стали рыть яму. Лопаты не нашлось, в ход пошли топоры и мечи. Выгребали руками и шеломами. Рыли молча, сопя. Наконец углубили подходяще.

– Попону, что ли… Нехорошо нагова хоронить!

Федор уже хотел доставать свою рубаху, когда сзади кто-то сказал:

– Тута рогожи есть! В рогожу свертим, сенца… Сенцо завсегда покойнику кладут.

– Крест-то на ем?

– На ем.

– Дивно, татары креста не тронули!

– А чего им! Медь, не серебро дак.

– Ну! – Федор снял шелом, и все обнажили головы. Он поднял глаза горе и, сурово глядя в темноту, прочел «Богородицу». Потом начал «Со святыми упокой». И тихо, не подымая голосов, вполгласа, мужики подхватили молитву. Кончив, Федор перекрестился, и все перекрестились. Он хотел что-то еще сказать, не нашел слов, вымолвил только:

– Прощай!

Тело, обернутое в рогожу, опустили в яму, на сено. Федор, уже взявшись до конца руководить, первый бросил горсть мерзлого песку. За ним стали кидать все. Перемешанная со снегом земля посыпалась с глухим шорохом. Скоро яму наполнили. Уже тюкал топор – это Васюк, отойдя к деревцам, мастерил сосновый крест. Крест водрузили, притоптали, обровняли могилу и пошли гурьбой обратно в сарай.

– Вот и схоронили мужика! – удовлетворенно переговаривались ратники.

– Все не воронам на расхыстанье!

– А боярин все не едет. Ну, Федор, не воротится, будешь у нас старшой!