Глава V

ТЕОРИЯ КРУШЕНИЯ КАПИТАЛИЗМА.

Неправильная теория накопления связана у Р. Люксембург, как мы видели выше, с неправильной теорией империализма. Последняя, в свою очередь, связана с неправильной теорией капиталистического крушения. Вот как доказывает „от противного" тов. Роза Люксембург свою правоту.

Если капиталистическое производство образует само для себя достаточный рынок сбыта, то капиталистическое накопление (объективно говоря) представляет собой неограниченный процесс. Так как производство может беспрепятственно расти, то есть неограниченно развивать производительные силы и в том случае, когда положительно над всем миром будет господствовать капитал, и когда все человечество будет состоять из одних только капиталистов и наемных пролетариев, и так как экономическому (курсив Р. Л.) развитию капитализма этим самым не поставлены никакие границы, то падает одна из основных марксовых опор социализма. По Марксу, восстание рабочих, их классовая борьба,— а именно в ней кроется залог его победоносной силы,— является лишь идеологическим отражением объективной исторической необходимости социализма, вытекающей из объективной хозяйственной невозможности капитализма на определенной ступени его развития. Само собою разумеется, что этим не сказано... что исторический процесс должен быть, или даже лишь может быть, исчерпан до конца этой экономической невозможности. Объективной тенденции капиталистического развития по направлению к указанной цели достаточно, чтобы уже гораздо раньше вызвать в обществе такого рода социальное и политическое обострение противоречий и такую шаткость положения, которые должны будут подготовить гибель госпоствующей системы. Mo и эти социальные и политические противоречия в последнем счете сами являются лишь продуктом экономической несостоятельности капиталистической системы, и их все возрастающее обострение черпается как-раз из этого источника по мере того, как эта несостоятельность становится ощутительнее.

Если мы, напротив того, вместе со „специалистами" станем на точку зрения экономической безграничности капиталистического накопления, то из-под социализма вырывается гранитная основа его объективной исторической необходимости. Мы впадаем в таком случае в болезнь домарксовских систем и школ, которые выводили социализм исключительно только из несправедливости и ужасов современного мира и из революционной решимости трудящихся классов.

Схема тов. Розы Люксембург чрезвычайно проста и по-своему понятна. „Чистый" капитализм невозможен. Капитализм возможен именно постольку, поскольку он „нечист", т. е. поскольку, наряду с капиталистическим производственным ядром, существует периферия „третьх лиц". „Третьи лица" образуют предпосылку процесса реализации прибавочной ценности, следовательно, необходимое условие процесса расширенного воспроизводства. Но движение капитала есть — в тенденции — движение к „чистому" капитализму, как некоему математическому пределу развития. Таким образом, если противоречие между процессом производства прибавочной ценности и процессом ее реализации разрешается за счет „третьих лиц", то дальнейшее разрешение этого противоречия становится невозможным, ибо третьих лиц становится относительно все меньше. Здесь лежит объективно-экономическая граница капитализма, как определенной, исторически-ограниченной производственной формы. Капитализм становится экономически невозможным, и эта историко-экономическая необходимость прокладывает себе дорогу в рабочей революции. Именно здесь мы находим „строгие контуры экономических законов, проявляющихся сквозь пестроту социально-политической картины общества, той поверхности, под которой скрываются глубинные пружины исторического процесса.

Империализм является историческим методом для продления существования капитализма, но он в то же время служит вернейшим средством, чтобы вести капитал по кратчайшему пути и положить его существованию объективный предел. Этим, однако, не сказано, что этот предел обязательно должен быть достигнут. Уже сама тенденция капиталистического развития этой конечной цели проявляется в формах, которые делают заключительную фазу капитализма периодом катастроф.Такова „теория крушения капитализма", данная товарищем Розой Люксембург. Что, прежде всего, привлекает в этой теории? Ее „экономический детерминизм" („объективные границы" капитализма, „строгие контуры экономического процесса" и проч.). Ее соответствие (как будто) с эмпирическими фактами (обострение положения в связи с погоней за рынками, период катастроф, „катастрофальный" характер всей империалистской эпохи и т. д.). Наконец,— last but not least — ее „революционность". И, тем не менее, теория крушения капитализма, развитая Розой Люксембург, категорически неверна. Неверна она именно как теория, т. е. как система положений, пытающаяся не только констатировать, но и объяснить целый ряд громадной важности общественных явлений.

По существу дела, мы уже вполне доказали теоретическую слабость этих взглядов тов. Р. Люксембург. В самом деле, ведь ясно, что все „крушение" покоится на невозможности реализации в „чистом капитализме", т. е. на теории заведомо неверной; с другой стороны, мы показали, что из теории Розы Люксембург вытекает постоянное мирное воспроизводство отношений между капиталистическим хозяйственным кругом и „третьими лицами"; другими словами, мы показали, что из ее замены эксплуатации реализацией вытекает именно мирный характер процесса, вопреки всем ее революционным „выводам". Налицо, таким образом, внутренняя противоречивость всего теоретического построения.

Однако мы можем подвергнуть добавочному разбору выше выписанные соображения тов. Р. Люксембург, чтобы присоединить к уже выясненным ее ошибкам ряд новых, специфических для самой формулировки теории крушения и связанной с ней „антикритики".

Будем исходить из фактов. То, что империализм означает катастрофы, есть факт. То, что мы вступили в период крушения капитализма, есть тоже факт. Но фактом является также и то, что подавляющее большинство населения земного шара состоит из „третьих лиц". Нужно строго отличать два понятия: господство капитала вообще и господство капитала в узком смысле слова, как бытие „чистого" или „почти чистого" капитализма. Что капитал стал господствующей формой экономики повсеместно, что он дирижирует в концерте хозяйственных форм,— это не подлежит никакому сомнению. Но точно так же не подлежит никакому сомнению, что основной массой живущего теперь на земле человечества являются не индустриальные и сельскохозяйственные наемные рабочие, а, в первую голову, крестьяне. Из 1 700 миллионов человек, живущих на нашей планете, 900 миллионов, т. е. больше половины, дает Азия. Из 430 миллионов китайцев наверняка около 400 миллионов составляют крестьяне. Из 320 миллионов индусов одни крестьяне составляют около 170 миллионов. Если присчитать сюда мелких ремесленников и тому подобных „третьих лиц", то мы получим крупнейшие цифры. Азия, Африка, Америка дают громадное число „третьих лиц". Но и Европа насчитывает около 50 % сельского населения,— косвенный показатель того, насколько еще огромны резервы „третьих лиц".

Если бы теория Р. Люксембург была хоть мало-мальски правильной, то дела революции обстояли бы поистине плохо. Ибо при наличии такого огромнейшего резервуара „третьих лиц", какой, несомненно, есть „налицо", о „крушении" практически нечего было бы и мечтать. Пришлось бы рассуждать, несомненно, „по Кунову": поле для капиталистической экспансии (в смысле наличия „третьих лиц") еще настолько колоссально, что лишь утописты могут всерьез разговаривать о каких-то пролетарских революциях. Не крушение социализма эпохи II Интернационала произошло на самом деле, а крушение иллюзий о близкой победе социализма. На самом деле капитал еще отнюдь не выполнил своей исторической миссии, и граница капиталистического развития отстоит от нас еще очень и очень далеко.

Такие „куновские" рассуждения, к сожалению, совершенно неизбежно вытекают из теории тов. Розы Люксембург. И то обстоятельство, что она делает прямо противоположные выводы, объясняется лишь ее логической непоследовательностью.

В самом деле. Роза чувствует всю неловкость своей аргументации. Она признает, что нелепо было бы утверждать, будто капитализм должен задушить всех „третьих лиц". Она подчеркивает, что „задолго до этого" капитализм лопнет. Она говорит, что достаточно „объективной тенденции капиталистического развития по направлению к указанной цела" и т. д.

Но „объективная тенденция" к этой „цели" (!) была ведь всегда. Нужно, очевидно, чтобы процесс зашел все же очень далеко; нужно, чтобы „невозможность реализации" ощущалась хотя бы как „экономическое предчувствие", выражаясь фигурально. Нужно, чтобы объективно соотношение между капиталистическим и некапиталистическим хозяйственным кругом все же было таково, что „третьи лица" отнюдь не большинство.

А этого ничего нет на самом деле.

Между тем, крайнее обострение, крайнее напряжение, крайняя „катастрофичность" всей эпохи уже налицо. Между тем, капитализм уже начал „лопаться". Между тем уже налицо диктатура пролетариата в СССР. Чем же объяснить все эти противоречия?

Они объясняются очень просто. Не тем, что мало уже „третьих лиц". А тем, что эти „третьи лица", которые дают капиталу добавочную прибыль (а он, этот капитал, „необходимо" любит добавочную прибыль), разобраны „по рукам" на монопольных основаниях крупнейшими державами финансового капитала.

Тов. Роза Люксембург почти выбросила из своего исследования вопрос о движении прибыли, о специфической природе сверхприбыли, о специфических формах монополистического капитализма. Но как-раз это обстоятельство закрыло ей глаза и на природу империализма. Отсюда ее противоречия.

Без „третьих лиц" капитализм мог бы существовать. Но если уж „третьи лица" существуют, то капитал необходимо стремится их пожирать, ибо это дает ему добавочную прибыль. „Третьих лиц" существует еще бесконечно много, но борьба за них (т. е. за добавочную прибыль) крайне остра, ибо они монопольно поделены на колонии, сферы влияния и т. д., и т. п. Так стоит вопрос в действительности,

Тов. Роза Люксембург в известной мере резонно возражает одному из своих критиков, утверждавшему, что „капитализм погибнет, в конце-концов, благодаря падению нормы прибыли". Она пишет ему в ответ:

Как сей гражданин представляет себе, собственно говоря, дело,— неизвестно: так ли, что класс капиталистов в один прекрасный день в отчаянии из-за пакостей, чинимых нормой прибыли, целиком повесится, или же так, что класс капиталистов заявит, что такие скверные дела не стоят хлопот, и сам вручит пролетариату ключи? Как бы то ни было, это утешение разлетается в прах благодаря одному только указанию Маркса, гласящему, что „для больших капиталистов падение нормы прибыли компенсируется ее массой". С гибелью капитализма от падения нормы прибыли время еще терпит, примерно, до охлаждения солнца.

По существу это все совершенно правильно. Но тов. Роза Люксембург, к нашему удивлению, не примечает, что этот ответ бьет не только „сего гражданина", но и... самого автора „Накопления капитала".

Нам очень не хочется быть advocatns diaboli, но все же мы должны отметить, что „сей гражданин" мог бы, примерно, сказать следующее:

„Было бы смешно требовать, чтобы процесс дошел до своего логического конца. Вполне достаточно этой объективной тенденции капиталистического развития. Задолго до „конца" она так обостряет борьбу за любую возможность получить лишнюю прибыль, и она сопровождается такой централизацией капитала и таким обострением социальных отношений, что эпоха низкой нормы прибыли есть эпоха катастроф".

Этот ответ мало чем отличался бы от ответа тов. Розы Люксембург. Ибо норма прибыли была бы близка к нулю, примерно, тогда же, когда стало бы исчезать последнее „третье лицо", спасавшее капиталистический мир от того страшного апокалиптического часа, в который уже нет места для реализации прибавочной ценности.

Мы выше привели три момента, которыми теория тов. Розы Люксембург привлекает к себе души: экономический детерминизм и „объективные границы" капитализма; соответствие (будто бы) с фактами (период катастроф и т. д.); „революционность" всего построения. Теперь мы, в качестве профессиональных „деструкционистов", должны признать, что все эти три момента разрушены нашей критикой.

В самом деле, разберем по очереди, что же, в конце-концов, осталось от этих моментов.

Во-первых, мы видели, что по существу дела тов. Роза Люксембург никаких границ, объясняющих крах, вовсе не указывает. Практически та граница, на которую ссылается тов. Роза Люксембург, не имеет ровно никакого значения. Капитализм уже начинает трещать, а три четверти населения земного шара обретаются еще на положении „третьих лиц". Натяжка в объяснении налицо.

Во-вторых, нет и соответствия с фактами. Если катастрофы наступают, то это вовсе не может быть объяснено теорией тов. Р. Люксембург, как сие явствует из предыдущего положения. Факт огромного числа „третьих лиц" опровергает теорию крушения, развитую тов. Розою Люксембург.

В-третьих, из теории тов. Розы Люксембург не только не вытекают революционные выводы, но, наоборот, из нее вытекают выводы о невозможности революции в течение еще очень долгого срока.

Все эти аргументы против теории автора „Накопления" лишь дополняют собою более фундаментальную аргументацию, развитую нами в предыдущих главах. Таким образом, и магистраль рассуждений Р. Люксембург, и отдельные ветви этих рассуждений и равной степени теоретически несостоятельны. Это случилось с тов. Р. Люксембург потому, что она отступила от марксистской ортодоксии в той части марксова анализа, где гений великого мыслителя дал наиболее полноценные продукты своего творчества.

Здесь следует, однако, отбить одно возражение тов. Розы Люксембург. Как мы видели в самом начале настоящей главы, тов. Р. Люксембург говорит: „Если капиталистическое производство образует само для себя достаточный рынок сбыта, то капиталистическое накопление (объективно говоря) представляет собою неограниченный процесс". И далее Р. Люксембург „выводит": следовательно, производство может „беспрепятственно расти"; следовательно, экономических границ капитализма нет, следовательно, „падает одна из основных марксовых опор социализм".

Вся эта цепочка рассуждений точно так же логически несостоятельна. И она несостоятельна потому, что тов. Роза Люксембург не понимает диалектического характера общественных противоречий, не понимает диалектической природы общественного целого и законов его движения.

Капиталистическое общество есть „единство противоположностей". Процесс движения капиталистического общества есть процесс постоянного воспроизводства капиталистических противоречий. Процесс расширенного воспроизводства есть процесс расширенного воспроизводства этих противоречий. Если это так, то ясно, что в конце-концов эти противоречия должны взорвать на воздух всю капиталистическую систему в ее целом. Это и есть граница капитализма. Какое напряжение противоречий необходимо для того, чтобы эта система взорвалась, — вопрос особый. Мы пытались поставить его в другой своей работе. Ответ мы должны искать в условиях воспроизводства рабочей силы. Когда взрыв капиталистических противоречий приводит к „хозяйственной разрухе" и падению производительных сил; когда, благодаря этому, становится — с определенного пункта — невозможным воспроизводство рабочей силы, и поэтому рабочая сила не может функционировать, наступает разрыв общественно- производственного аппарата, и класс становится против класса по разные стороны баррикады. Это—самое общее, неизбежно схематическое, „чисто-теоретическое" и потому условное объяснение краха капитализма тоже предполагает в известном смысле объективную границу. Эта граница есть определенная степень напряженности капиталистических противоречий.

У тов. Розы Люксембург дело обстоит слишком просто: „если реализация в чистом капиталистическом обществе возможна, то производительные силы должны расти уж обязательно беспрепятственно"; если капитализм — теоретически — может обойтись и без „третьих лиц", то это значит, что „экономическому развитию" „не поставлены никакие границы".

Повторяем: эти противопоставления, в высшей степени характерные для тов. Розы Люксембург и всего ее метода мышления как-раз указывают на слабые места, на наиболее уязвимые пункты Розиной аргументации. Стоит только поближе присмотреться к этим противопоставлениям, чтобы увидеть, как далек автор "Накопления" от действительного решения проблем и даже от правильной, методологически выдержанной постановки вопроса.

В самом деле, если возможна реализация в чистом капиталистическом обществе, значит ли это, что производительные силы должны „расти беспрепятственно"? Отнюдь не значит. Мы видели в предыдущих главах, как путается здесь тов. Роза Люксембург. „Беспрепятственный рост"— это значит рост без противоречий. Между тем, и в „чистом капитализме" все развитие идет в противоречиях. Нет постоянного перепроизводства, но есть периодическое перепроизводство. Нет постоянной невозможности реализации, но есть периодические кризисы. Нет раз навсегда данного „разрешения противоречий", но есть их временное отодвигание и, следовательно, условное „разрешение". Нет постоянной невозможности капиталистического бытия, но есть расширенное воспроизводство капиталистических противоречий. И так далее, и тому подобное.

Другими словами: „препятствия" вовсе не исключены, наоборот, они „имманентны" капитализму; они периодически „снимаются," но они периодически вспыхивают со всей большей силой. И эта их возрастающая широта и интенсивность неизбежно приводят к крушению капиталистического режима.

Капиталистическое развитие есть процесс расширенного воспроизводства всех основных противоречий капитализма. У Розы Люксембург и здесь налицо крайнее упрощение анализа. Взято одно противоречие, противоречие между условиями производства прибавочной ценности и условиями ее реализации,противоречие между производством и потреблением при капитализме это противоречие взято, как не диалектическое, а плоское противоречие, и отсюда выведена неизбежность крушения. Между тем, необходимо исходить не из одного противоречия, а из ряда этих противоречий, и брать их нужно в их диалектическом движении. Тогда картина получится совсем не та, какую нарисовала нам, правда рукою мастера, тов. Роза Люксембург. Противоречие между производством и потреблением, противоречие между различными отраслями прсизводства, противоречие между промышленностью и отягощенным земельной рентой сельским хозяйством; анархия рынка и конкуренция; война, как метод этой конкуренции и т. д., и т. п., — все это расширенно воспроизводится в ходе капиталистического развития.

Это движение связано с движением прибыли, основного нерва капиталистической экономики.

Сейчас мы уже можем судить о процессе крушения капитализма не только на основе абстрактных построений и теоретических предвидений. Крах капитализма начался: Октябрьская революция есть тому живое и самое убедительное доказательство.

Революционизирование пролетариата, несомненно, было связано с хозяйственной разрухой, последняя — с войной; война — с борьбой за рынки сбыта, сырья, сферы вложения капитала, т. е. с империалистской политикой вообще; эта борьба, в свою очередь, являлась не чем иным, как воспроизводством в мировом масштабе конкурентной борьбы, где субъектами конкуренции являются уже не отдельные предприниматели и не отдельные тресты, а консолидированные „государственно-капиталистические тресты", т. е. организованные буржуазией „народно-хозяйственные" тела. Но в этот военный взрыв включены по существу дела все противоречия капиталистической системы, о которых мы говорили выше. Их можно формулировать и под другим углом зрения, например, как противоречие между производительными силами ми ров от о хозяйства и „национально" ограниченными методами присвоения со стороны государственно разгороженной буржуазии; или как противоречие между обобществленным в широчайшем масштабе производством и частно-хозяйственными или „национально-буржуазно-хозяйственными" имущественными отношениями. Нетрудно было бы, таким образом, детальным анализом показать, как взрыв капиталистической системы включает всё противоречия капитализма: он есть их развернутая форма in actu.

Теоретически не исключена, — а даже весьма вероятна, возможность „второго тура" империалистских войн, как об этом говорил—именно в таких выражениях — тов. Ленин.

Но ко всем противоречиям мировой хозяйственной системы присоединяется еще одно кардинальнейшее противоречие: противоречие между капиталистическим миром и новой хозяйственной системой, строящейся в Советском Союзе. Таким образом, новый конфликт будет еще более глубоким, еще более острым, еще более сокрушительным для капитализма.

Величайшей теоретической заслугой тов. Розы Люксембург было то, что она поставила вопрос о соотношении капиталистической и некапиталистической среды. Но она его именно только поставила. Специфические вопросы, относящиеся к этой большой проблеме (о характере обмена, о различии структур, о модификации закона ценности, о добавочной прибыли, об ускоренном накоплении за счет „третьих лиц" и т. д., и т. п.) тов. Роза Люксембург обошла—или почти обошла—молчанием. Но сама постановка общего вопроса заслуживает, несомненно, самого пристального внимания. Величайшей заслугой тов. Розы Люксембург было также то, что она выдвинула на первый план вопрос о воспроизводстве. Точка зрения воспроизводства — как мы это подробно доказывали в других работах — более, чем когда- либо, обязательна теперь. Но тов. Роза Люксембург упустила из виду, что расширенное воспроизводство капиталистических отношений есть в то же время и расширенное воспроизводство всех капиталистических противоречий. Если бы она ясно это видела, ее не мучил бы вопрос об „объективной границе" капитализма, которую она думала найти в исчезновении „третьих лиц", приписывая этим последним роль единственно возможных „реализаторов" прибавочной ценности, производимой наемными рабами капитала.

Наконец, величайшей теоретической заслугой тов. Розы Люксембург было то, что она поставила вопрос об исторической необходимости империализма. Перед лицом реформистов, которые с наглой откровенностью предали марксизм, и перед лицом quasi-ортодоксов типа Каутского, который уже начинал жалко лепетать о возможности реформированного на английский „пацифистский" образец капитализма, тов. Роза Люксембург в упор поставила вопрос об империализме, как явлении неизбежном, неотвратимом, обязательно присущем, „имманентном" капитализму на определенной стадии его развития. Она, правда, как мы указывали выше, не могла теоретически схватить проблему, как специфическую проблему новейшего времени. Она искала обоснование империализма не в необходимой погоне за большей монопольной прибылью, не в необходимом движении финансового капитала по этой линии, а в абсолютной невозможности существования капитализма без „третьих лиц". Но она ставила вопрос о необходимости империализма и правильно, в общем, отвечала на него, хотя и обосновывала свой ответ неправильными теоретическими соображениями. По отношению к жалкой болтовне реформистов обоих направлений — и открытых ревизионистов, и каутскианцев — работа Р. Люксембург стояла на недосягаемой высоте, ибо она была смелой теоретической попыткой, продуктом блестящего революционного ума. Нечего и говорить о том, что историческая часть работы является и до сих пор непревзойденным трудом по истории колониальных подвигов капитала.