Глава 98

Я не даю оценок товарищам. Считаю, что мало знаю их. Соперников же я изучал намеренно, к ним примеривался годами, сходился в поединках.

Критика спорта. Критика литературы. Выправления.

Много о критике в дневниках Льва Толстого. Писал Толстой не для сведения счетов, в пристрастности такого рода его обвинить невозможно. Другого склада человек. Окунаешься в тома дневников – ив ином мире. Пространство этого мира – совесть. Разве она – мятущаяся? Она вся из отказа следовать традициям лжи, суевериям авторитетов, привычкам зла, из вечных попыток выщупать справедливость, слить ее с жизнью. Чтобы не существовали раздельно справедливость и совесть, поступки и совесть…

Критика слишком серьезный инструмент. Толстой все выскребывал нутро явления – "критика". Записи о том разбросаны по разным годам. Со всех сторон подступает.

"…Светские критики – нравственные кастраты, у которых вынут нравственный нерв, сознание творимости жизни своей силой" (Запись в дневнике 22 ноября 1890 года).

О старом писано и круто, но сколько созидательной силы в словах: сознание творимости жизни своей силой! Критика должна не разрушать. Созидание – вот приложение рук человека и его совести.

"Дело критики – толковать творения больших писателей, главное – выделять; из большого количества написанной всеми нами дребедени выделять – лучшее. И вместо этого что же они делают? Вымучат из себя, а то большей частью из плохого, но популярного писателя, выудят плоскую мыслишку, коверкая, извращая писателей, нанизывая их мысли. Так что под их руками большие писатели делаются маленькими, глубокие – мелкими и мудрые – глупыми. Это называется критика. И отчасти это отвечает требованиям массы – ограниченной массы – она рада, что хоть чем-нибудь, хоть глупостью, пришпилен большой писатель и заметен, памятен ей; но это не есть критика, то есть уяснение писателя, а это затемнение его…" (Запись в дневнике 14 февраля 1892 года). Понимание природы того, о чем судишь и чему выносишь приговор. Понимание значимости труда. И труда и личности.

Спорт – это явление современной жизни. К нему приложимы и оценки культуры вообще.

И вовсе неплохая памятка для критики и критика:

"Биограф знает писателя и описывает его! Да я сам себя не знаю, понятия не имею. Во всю длинную жизнь свою только изредка, изредка кое-что из меня виднелось мне" (Запись в дневнике 27 октября 1889 года).

Человек в росте, в движении. Он всегда другой. Что знаешь об этом движении? Как знаешь? Каким днем судишь?

Стоячая вода…

И об ошибках, коими зло попеняют иной раз: "Чтобы люди не ошибались и не страдали? Да ведь это одно средство познания своих ошибок и направления пути" (Запись в дневнике 7 ноября 1889 года).

Кстати, Шаляпин писал, скорее даже жаловался: "Думается… критика и недоброжелательство – профессии родственные…"

Справедливость силы во имя творения жизни…

А вот в документах о Толстом выкопал я любопытное свидетельство жандармского генерала А. И. Спиридовича – светила розыска и его теоретика. Оставил генерал о партиях социал-демократов и социал-революционеров подробнейшие исследования. Бесценный материал для историка. Признанием способностей генерала явилась его карьера: почти до самой революции отвечал за личную безопасность царя. Справлялся успешно. Но начинал карьеру жандарма Спиридович в Москве при Зубатове, и тогда кое-какой розыск прямехонько привел его в Ясную Поляну. И тут – шалишь! Предъявил начальник молодому Спиридовичу высочайшее повеление, по коему запрещалось когда-либо беспокоить Толстого (Жандармы смели беспокоить Толстого. При Александре II нагрянули с обыском. Однако мировая слава писателя сделала невозможным повторение подобного. Поэтому уже для внука Александра II Толстой был неприкасаем). Выше царя оказался Лев Николаевич! И еще раз подтвердилось пророчество Пушкина: талант – это сила!