Полночь

рассказывала в Берлине жене Макса: что работа и вообще вся берлинская жизнь очень важны для Тебя и что Твой директор остерегал Тебя покидать Берлин, не обдумав этот шаг самым доскональным образом. (То, что Ты пересказала этот разговор посторонней женщине, с которой всего пару часов назад познакомилась, было для меня, в сущности, почти так же скверно, как если бы Ты и с доводами директора безоговорочно согласилась.)

А кроме того, Фелиция, я ведь должен признать, что Ты права. По холодному, здравому рассуждению – Ты, безусловно, теряешь. Ты теряешь Берлин, Твой Берлин, теряешь работу, которая Тебе в радость, жизнь почти совсем без забот, в своем роде самостоятельность, приятное общение с людьми Твоего же круга, жизнь в семье – и это только те Твои потери, которые мне очевидны. Вместо этого Ты окажешься в Праге, в провинциальном городе, где говорят на чужом для Тебя языке, в мелкобуржуазном домашнем хозяйстве чиновника, который вдобавок ко всему даже не вполне полноценный чиновник, забот будет предостаточно, самостоятельной Ты останешься, хотя и не без затруднений, однако вместо приятного круга общения и Твоей семьи у Тебя будет муж, что в основном (по крайней мере сейчас) мрачен, уныл и молчалив и чье редкое личное счастье составляет та его работа, которая Тебе именно как работа по неизбежности навсегда останется чуждой. Все это вещи, преодолеть которые могла бы (не знаю, вправе ли я здесь говорить об этом) только любовь.

Просчет в Твоей теории перевеса имеется безусловно. С моей-то стороны никогда не стоял вопрос о «потере», только о «препятствии», и препятствия этого более не существует. Я даже осмелюсь сказать, что люблю Тебя настолько, что хотел бы жениться, даже если Ты со всей настоятельностью скажешь мне, что в душе у Тебя осталась и едва теплится лишь слабая ко мне склонность. Использовать Твое сострадание таким образом было бы гнусностью и мошенством, но я не знал бы, как еще себе помочь. И, напротив, я признаю, что жениться невозможно, если и доколе Ты с такой чрезвычайной ясностью осознаешь и предвидишь грядущие потери, как это следовало бы заключить из Твоего письма. Вступление в брак с отчетливым сознанием потери – это невозможно, признаю, этого я бы тоже не допустил, даже если бы этого хотела Ты. Хотя бы потому не допустил, что в том браке, который, и никакой другой, видится мне единственно желанным, муж и жена должны быть равноценны друг другу в их человеческой сердцевине, дабы внутри двуединства иметь возможность оставаться самостоятельными, – в таком браке подобное было бы невозможно.

2.01.1914

Но действительно ли всерьез, Фелиция, Ты так полагаешь, действительно ли Ты страшишься грядущих потерь? Неужто Ты и вправду так бережно с собой обходишься? Нет, наверняка нет. Тут есть только два объяснения: либо Ты больше знать меня не желаешь и подобным образом решила навсегда от меня избавиться, либо Ты всего лишь усомнилась в своем ко мне доверии и только поэтому затеяла все эти взвешивания взаимных потерь. В первом случае я бессилен что-либо сказать и чему-то воспрепятствовать, тогда все кончено, Ты для меня потеряна, мне придется привыкать к этой мысли, точно зная, что до конца я никогда не смогу с ней сжиться. Во втором случае, напротив, еще ничего не потеряно, тогда все у нас обязательно будет хорошо, ибо я знаю, что любое испытание Твоего доверия ко мне в общем и целом выдержу, как бы ни бывал я слаб в иные отдельно взятые мгновения.

Так что только от Тебя зависит, Фелиция, сказать, как все обстоит на самом деле. Если это первый случай, то, значит, нам и вправду надо расставаться, если же это второй случай, то испытай меня, в возможность же третьего случая – что Ты действительно, не имея за душой более глубоких соображений, просто прикидываешь грядущие потери, – я поверить не могу.

Мы, правда, условились не думать больше о свадьбе и писать друг другу просто так, как писали раньше. Это Ты предложила, и я согласился, потому что лучшего выхода не видел. Теперь я вижу нечто лучшее, и мы это сделаем! Брак – вот единственная форма, позволяющая сохранить те отношения между нами, которые так мне нужны. Я тоже считаю благом, что мы не живем в одном городе, но только потому, что, если нам все же суждено пожениться, это должно случиться позже, а не сейчас, когда мы так разъединены. Вблизи нас замучили бы сомнения, находились бы все новые поводы к отсрочке, и печальные времена тянулись бы без всякого проку. Они, впрочем, и сейчас тянутся нескончаемо.

Но ведь и Ты вряд ли всерьез хотела свести отношения между нами лишь к переписке. Что бы из этой затеи вышло? Только муки ожидания и взаимное сочинение жалоб. Вот и все. И медленный распад, боль после которого много сильней и уж никак не чище. Нет, мы этого делать не станем, это было бы свыше наших сил и никому не на пользу. Сама посмотри, как пагубно действует время при одном таком, только письменном сообщении: после Твоего последнего письма и двух месяцев не прошло, а в Твои строки для самой Тебя незаметно уже вкрадывается враждебность. Нет, Фелиция, так дальше нам нельзя жить.

Я люблю Тебя, Фелиция, люблю всем, что есть во мне по-человечески хорошего, всем, что во мне есть ценного, ради чего я и мыкаюсь еще среди живущих. Если этого мало – значит, и меня мало. И я люблю Тебя в точности такой, какая Ты есть, люблю то, что кажется мне в Тебе хорошим, и то, что мне хорошим не кажется, все, все люблю. С Тобой это не так – даже если предположить все остальное. Ты мною недовольна, Тебя многое во мне не устраивает, Ты хочешь видеть меня другим, не таким, как я есть. Я должен «больше жить в действительности», должен уметь «применяться к данностям» и т. д. Разве Ты не замечаешь, что если желаешь всего этого всерьез, то хочешь вовсе не меня, а кого-то помимо, мимо меня? К чему стремиться изменять людей, Фелиция? Это неправильно. Людей надо принимать такими, как есть, или оставлять в покое. Изменить их нельзя, можно разве что внести в их натуру сумбур и смуту. Человек ведь не состоит из отдельных частей, так, чтобы любую можно было изъять и заменить чем-то другим. В человеке, напротив, все – одно целое, дернешь за один кончик, а получается, что против воли дернул и за другой. И тем не менее, Фелиция, – даже то, что Тебя многое во мне не устраивает и Ты хочешь это изменить, – я люблю в Тебе даже это, просто хочу, чтобы и Ты это осознавала.

А теперь решай, Фелиция! Твое последнее письмо – еще не решение, в нем еще есть вопросительные знаки. Ты всегда лучше в себе разбиралась, чем я в себе. Вот и сейчас Тебе нельзя в этом мне уступать. А теперь я целую руку, которая роняет это письмо.

Франц.